Вадим Иванович Кучеренко
Гибель замка тамплиеров
Глава 7
Когда автомобиль остановился перед отелем Silken Puerta America, Ламия едва дождалась, пока Антонио Рамирасу предупредительно откроет перед ней дверцу. Ее угнетало присутствие Мориса Бэйтса и необходимость сдерживаться при нем, и она спешила избавиться от него.
Однако в отеле Ламию ждало еще одно испытание. В зале было многолюдно. Она шла к стойке регистрации, почти физически ощущая удивленные и даже возмущенные взгляды, направленные на нее со всех сторон. Ламия понимала, что иначе и быть не может, пока она не снимет с себя, словно старую змеиную кожу, потрепанное платье и не избавится от омерзительного запаха тюрьмы, казалось, въевшегося в ее плоть. И, тем не менее, это злило ее. Она едва сдерживалась, чтобы не выцарапать кому-нибудь глаза. Но если бы Ламия начала скандалить, как раньше, когда она была уверена в своей безнаказанности, то ее попросту выставили бы из отеля. Или, того хуже, вызвали бы полицию, и она снова очутилась бы в тюрьме, проведя на свободе меньше часа. Приходилось мириться с положением изгоя, в котором она оказалась по своей вине.
– На мое имя заказан номер, – стараясь скрыть клокотавшую в ней ярость, обратилась она к стоявшему за стойкой мужчине в костюме, напоминающем смокинг. И с вызовом сказала: – Я Ламия Ламиани!
– О, да, мадам Ламиани, – радостно улыбнулся портье, заглянув в стоящий перед ним монитор компьютера. – Мы счастливы вас видеть! Вы давно не были у нас. Вы без багажа?
– Багаж подвезут позднее, – ответила Ламия, не став ничего объяснять.
– О, разумеется, – понимающе кивнул портье. – Кстати, для вас оставили билет на корриду, мадам Ламиани. Я взял на себя смелость положить его в конверт.
И он протянул ей ключ от номера вместе с конвертом, внутри которого находился входной билет на арену Лас-Вентас.
Поблагодарив портье надменным кивком головы, Ламия направилась к лифту. Никто из постояльцев отеля не вошел вслед за ней в кабину, и она поднялась на нужный ей этаж в полном одиночестве, с отвращением рассматривая свое отражение в зеркалах.
Лифт остановился, и она вышла в мир, созданный буйной фантазией французского архитектора Жана Нувеля. К своему номеру Ламия шла строгим темным коридором, в котором самым удивительным образом сочетались материалы из стали, стекла и металла, превратив окружающее пространство в произведение искусства. Когда-то Ламия была буквально очарована одним из творений этого архитектора – башней Torre Agbar в Барселоне. Благодаря искусному освещению, в темноте здание превращалось в искрящийся столп. А окружающее башню радужное сияние создавало иллюзию низвергающегося водопада. Но сейчас Ламии было не до архитектурных красот в стиле хай-тек, и она даже не заметила их. Щедрость Антонио Рамираса, которому из-за ее прихоти пришлось переплатить, чтобы арендовать номер именно на этом этаже, пропала даром.
Номер, обставленный дорогой мебелью в серебристо-дымчатых тонах, выглядел роскошно. Но даже это оставило Ламию равнодушной. Она чувствовала себя смертельно уставшей. Ей казалось, что она могла бы проспать целые сутки, а то и несколько дней, если бы ей дали такую возможность. Однако, переборов искушение, Ламия прошла мимо огромной шикарной кровати и подошла к громадному, во всю стену, окну, заливавшему комнату ярким солнечным светом. И надолго замерла, безучастно глядя на расстилающийся перед ней Мадрид. Она размышляла, как полководец, озирающий с вершины холма будущее поле битвы.
Год, проведенный Ламией в тюрьме, не изменил ее отношения к жизни, а только озлобил. Раньше она презирала людей, теперь ненавидела их всей душой. Даже капитан Карлос Санчес с его страстной любовью, доходящей до самопожертвования, не вызывал у нее ничего, кроме отвращения, особенно когда она узнала, как он распорядился ее выигрышем в казино. Она едва терпела его во время их свиданий, на которые полицейский являлся с завидным постоянством раз в неделю, преодолевая ради этого сотни километров от Леона до Мадрида и обманывая свою жену разными небылицами о служебной необходимости. Ламия давно бы отказалась от этих встреч, если бы не надеялась с его помощью оказаться на свободе. Кроме того, что капитан Санчес скрыл от следствия некоторые улики, имеющие отношение к ее делу, он оплачивал ее адвоката.
Разумеется, Ламия была способна и сама покинуть тюрьму, наведя морок на надзирателей и охранников, которые сами открыли бы ей ворота. Но тогда ей пришлось бы много последующих лет скрываться от Интерпола, международной полицейской организации, имеющей филиалы во всех более или менее развитых странах. Единственное место на земле, где Ламия могла бы чувствовать себя в безопасности, был остров Кеймада-Гранди, где она родилась и откуда сбежала, едва достигнув совершеннолетия, дав себе зарок никогда сюда не возвращаться. Кому-то этот крошечный островок, затерянный в океане вблизи берегов Бразилии и буквально утопающий в тропической зелени, мог показаться райским уголком. Но если это и был рай, то лишь для змей, которыми остров буквально кишел и которые давно уже изгнали остальных его обитателей. Выжить и прижиться здесь смогли только ламиаки – древний народ, при необходимости умеющий принимать змеиный облик, но не имеющий ничего общего со змеями, как современные люди – с обезьянами. Ламиаки были коварны, жестоки и безжалостны. Такой же была и Ламия. Но, плоть от плоти своего народа, она не могла жить среди сородичей – ни в юности, ни тем более теперь, когда познала все прелести цивилизованного мира. Поэтому Ламия весь минувший год оставалась в тюрьме, ожидая, когда капитан Санчес и нанятый им адвокат выполнят свои обещания, и она сможет вернуться в человеческий мир полноценным членом общества, имеющим право пользоваться всеми его благами.
Однако, несмотря на то, что она полностью подчинила себе разум и волю этих двух людей, они были бессильны в мире правосудия. Этот мир, как Ламия вскоре поняла, подчинялся не ее прихоти, и даже не закону, а власти денег. Того, кто мог откупиться, оправдывали, какое бы преступление он ни совершил. Остальных осуждали – в назидание тем, кто, имея деньги, питал иллюзии насчет справедливости существующей судебной системы. У капитана жандармерии Санчеса и адвоката Рамираса, несмотря на то, что они имели непосредственное отношение к этому миру, оказалось недостаточно средств, чтобы вызволить Ламию из тюрьмы. Они могли только затянуть судебное разбирательство и обеспечить ей сносное существование в тюремной камере, но не более того.
Осознав это, Ламия направила полицейского к Мартину Крюгеру, но тот отказался даже выслушать его.
Тогда Ламия пришла в отчаяние. Она привыкла к свободе передвижения и к тому, что ее прихоти решают все, а в тюрьме она была вынуждена подчиняться определенным правилам и чужой воле. Это насилие, которое неустанно, день за днем, совершалось над ней, отразилось на ее внешнем облике. Из молодой и красивой женщины она постепенно превратилась в бесполое существо неопределенной наружности. К счастью для нее, ни Карлос Санчес, ни Антонио Рамирас, по-прежнему находясь под ее гипнотическим влиянием, не замечали этого.
Однако так не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно они прозрели бы, да и судья мог вынести самый суровый приговор. Поэтому Ламия начала уже склоняться к мысли о побеге – скучная жизнь на острове Кеймада-Гранди была все же лучше, чем гаррота или пожизненное заключение в одиночной камере.
Именно в этот момент появился Морис Бэйтс – как сказочный рыцарь на белом коне, спасающий прекрасную принцессу от ужасного дракона.
Но Ламия не была настолько наивна, чтобы верить в сказки. Разговаривая с юнцом-адвокатом, она попутно бегло прощупала мозг ничего не подозревающего незнакомца и уловила в хаосе его мыслей имя Мартина Крюгера. Ей сразу стало все ясно. Она все-таки понадобилась уродливому старому гному, и когда это случилось, он вытащил ее из тюрьмы так же легко и просто, как занозу из пальца.
При одной только мысли об этом Ламия ощутила прилив ненависти к Мартину Крюгеру. И пообещала себе, что он дорого заплатит ей за год, который она провела в тюремной камере – заплатит как в прямом, так и в переносном смысле. Но для этого ей надо было сначала обвести вокруг пальца посланника Мартина Крюгера, а уже затем и самого старого гнома, какой бы опасной эта игра ни была.
Впрочем, относительно Мориса Бэйтса она не беспокоилась. Ламия была уверена, что этот довольно молодой еще мужчина, внешне не очень привлекательный, легко станет одной из ее многочисленных жертв – как только она этого пожелает. И даже то, что он эльф, ничего не изменит. Мужчина, кто бы он ни был, бессилен против ее сексуальных чар, дарованных ей природой и усиленных многолетней практикой. Так было всегда. И так будет впредь.
– Absque omni exceptione, – со злой усмешкой прошептала она. – Без всякого сомнения.
Внезапно Ламия почувствовала волнующее возбуждение, которого давно уже не испытывала. Это был импульс, который решил все, как это не раз бывало в прошлом. Бросив последний взгляд на Мадрид, она отошла от окна, уже ни в чем не сомневаясь. Для нее время раздумий закончилось, пришло время действовать. И все, что она совершала потом в течение этого дня, подчинялось только одному желанию – подтвердить самой себе, что ее власть над мужчинами по-прежнему безгранична. Всю свою жизнь до этого Ламия была уверена, что только ради этого и стоит жить. Как оказалось, ничего не изменилось.
Для начала она позвонила в магазин женского платья на Площади Кастилии, в котором всегда совершала покупки, когда оказывалась в Мадриде. И заказала платье, шляпку и туфли из последней коллекции Balenciaga с доставкой на ее имя в отель Silken Puerta America.
– Все равно что, лишь бы моего размера, – ответила она на вопрос управляющей магазина, с которой имела дело много лет. – Представляете, Анхелина, так случилось, что мне совершенно не в чем выйти из отеля. Мой багаж потеряли в аэропорту.
– Это просто ужасно! – с искренним сочувствием воскликнула женщина. По собственному опыту общения с мадам Ламиани она знала, что утерянные чемоданы с одеждой стоили немалых денег. Обворожительная мадам Ламиани никогда не скупилась, выбирая для себя наряды.
– Но легко поправимо, поскольку есть ваш чудесный магазин, – польстила ей Ламия. – А после полудня я сама загляну к вам и выберу все, что мне понравится. Поэтому не прощаюсь!
После этого Ламия посетила находящийся в отеле СПА-салон, услугами которого она не раз пользовалась в прежние годы. Ламию и здесь не забыли, как и ее безумно-расточительную щедрость, поэтому встретили радостными улыбками.
– El futuro pertenece a quienes creen en sus sueños, – прошептала Ламия, медленно входя в бассейн и ощущая, как горячая вода поднимается от ее коленей к животу, а затем к груди, доставляя почти чувственное наслаждение. – Будущее принадлежит тем, кто верит в свои мечты.
Она искренне верила в это.
Ламия долго плавала в бассейне, а потом нежилась в турецкой бане. Затем она отдала свое обнаженное тело в руки массажиста, даровавшего ей истинное блаженство. После этого, накинув халат, Ламия решила навестить визажиста-стилиста, чей рекламный проспект она увидела в холле отеля. В броской рекламе обещали создать «неотразимый в глазах мужчины образ». Это заинтересовало Ламию, как бизнесмена – происки конкурентов.
Ее встретила миниатюрная девушка без единой выпуклости на худеньком теле и с короткой стрижкой, которая еще больше делала ее похожей на мальчика. Пряди волос были окрашены во все цвета радуги. Одета она была в голубые джинсы со множеством прорех и ярко-красный топик с надписью «Quisiera compartir la eternidad contigo», призывающей разделить вечность на двоих.
Девушка назвала свое имя – Росита и задала несколько вопросов, имеющих отношение к сексуальной ориентации Ламии и ее пристрастиям.
– Лично вам я порекомендовала бы вот эти три образа на выбор, – сказала она затем после недолгого раздумья. – «Женщина-вамп», «Прирученная тигрица» и «Не от мира сего».
Росита показала несколько фотографий, на которых была изображена одна и та же женщина, но с разными прическами и макияжем. Однако ни один из предложенных образов не понравился Ламии. Она с пренебрежением откинула снимки, ядовито заметив:
– В любой из этих фотографий оригинальности не больше, чем в тебе, девочка. Уверена, что ты еще девственница. И весь твой сексуальный опыт ограничивается мастурбацией.
По наполнившимся слезами глазам девушки Ламия поняла, что угадала. И, рассмеявшись, она погладила ее по худенькому острому плечику. Внезапная вспышка ярости, не встретив отпора, угасла, к ней снова вернулось благодушное настроение.
– Впрочем, ты меня убедила, я не буду экспериментировать со своей внешностью, – сказала Ламия. – И знаешь почему?
– Нет, – призналась Росита.
Ламия подмигнула ей и, сделав предостерегающий знак, прошептала, словно открывая тайну:
– Потому что любой эксперимент чреват неожиданностью. А рисковать мне ни к чему, когда на карту поставлено так много. Останусь-ка я сама собой. Это меня еще никогда не подводило.
Ламия придирчиво оглядела себя в зеркале и осталась довольной увиденным.
– Думаю, на сегодняшний вечер достаточно будет модной прически, нового платья, нескольких ювелирных украшений… Ну, и природного шарма, которого мне не занимать. Как ты считаешь?
Росита подняла на нее еще влажные от недавних слез глаза и робко улыбнулась.
– Вам хорошо, вы красивая, – с завистью сказала она, восторженно глядя на Ламию. – И необыкновенная. Таких, как вы, я никогда не встречала. Хотите, я вас просто подстригу? Так, как вы скажете.
– А вот это можно, – покровительственно разрешила Ламия. – Кстати, мне всегда нравились короткие прически, как у тебя. Только не такие пестрые…
Когда Ламия вернулась в свой номер, ее ждал приятный сюрприз. У порога стояли несколько пакетов с логотипом магазина, в котором она заказала себе платье, туфли и сумочку. Их доставили, пока она отсутствовала.
Однако, надев платье, Ламия не смогла сдержать возглас разочарования. Она сразу заметила, что то было ей немного велико. Она привыкла носить одежду, обтягивающую ее так, словно это была ее собственная кожа. Ламия разъярилась, и уже взяла телефон, чтобы позвонить в магазин и потребовать замены, но вдруг поняла, что виновата она сама, заказав одежду того же размера, который носила год назад. А за время, проведенное в тюремной камере, она похудела.
– Nada es eterno, – прошептала Ламия, с затаенным страхом разглядывая себя в зеркале. – Ничто не вечно.
Но она не заметила никаких следов разрушения, Ее грудь, бедра и ноги были по-прежнему хороши. А лицо, утончившись, стало даже более одухотворенным, чего ему не хватало раньше. И, с лукавой усмешкой подмигнув своему отражению, Ламия заявила:
– Да, ничто не вечно, кроме меня. А платье мы с тобой купим новое. И даже не одно.
Ламия пообедала в ресторане отеля, вызвав своим отменным аппетитом недоумение официанта. Испытывая жажду, она выпила бутылку шампанского. А потом, заказав такси, она проехалась по магазинам, расположенным на улице Алькала. Здесь находились самые модные и дорогие бутики Мадрида, в которых приобрести можно было все, от шляпки до нижнего белья, и даже ювелирные изделия. Ламия не упустила ничего. Пакеты и коробки, которые она привезла обратно в отель, едва вместились в салон автомобиля.
– А теперь – в Лас-Вентас! – приказала она, возвращаясь в такси. – Пора подумать и о душе.
Грандиозная по размерам арена для корриды Лас-Вентас располагалась в конце все той же улицы Алькала. Она была построена в конце двадцатых годов прошлого века, и с тех пор ежегодно, с марта по октябрь, каждое воскресенье здесь проходили бои матадоров с быками. А весь май, когда жители Мадрида праздновали день святого Исидора, небесного покровителя своего города шла Feria de San Isidro. И для любителей корриды во всем мире не было ничего важнее этого события.
Ламия обожала корриду. И никогда не пропускала Feria de San Isidro, покупая билеты на лучшие места. Но если другие зрители хотели увидеть, как матадор убивает быка, то она каждый раз жаждала стать свидетельницей того, как бык убивает матадора. Несколько раз ей это удавалось. И она искренне возмущалась, почему в музее корриды, находящемся в административном здании арены Лас-Вентас, хранятся только мумифицированные головы быков, но нет ни одной головы матадоров. Это было бы только справедливо, считала Ламия. Но ей приходилось хранить свои мысли втайне от всех. Когда однажды она высказала их после одного из боев, возмущенные зрители едва не скинули ее саму на залитую кровью арену, с которой только что унесли искалеченного рогами быка матадора. Потом ей долго пришлось объяснять в полиции, что она не хотела вызвать общественных беспорядков, а просто плохо говорит по-испански, и ее неверно поняли коренные жители Мадрида. Ламию отпустили, дав совет впредь обходить арену Лас-Вентас стороной. Она пообещала, но уже на следующий день снова находилась среди зрителей и приветствовала каждый грозный выпад быка радостным криком. Она не беспокоилась за свою безопасность, потому что на этот раз ее сопровождал офицер полиции, допрашивавший ее накануне. Он был без ума от Ламии и убил бы любого, на кого она указала бы пальцем.
Но в этот вечер матадорам везло, и Ламия покинула зрелище разочарованной. Несколько погибших лошадей, чьи животы вспорол острый, как бритва, бычий рог, не удовлетворили ее. Она зашла в маленький ресторанчик, который встретился ей на пути, и заказала бокал мадеры. Но одного бокала ей показалось мало, и она попросила еще. Размышляя о предстоящей встрече с посланником Мартина Крюгера, Ламия незаметно для себя выпила почти целую бутылку. Когда она встала из-за столика, то испытывала приятное чувство легкого опьянения. Она на такси вернулась в отель, приняла ванну, переоделась, весело мурлыкая какую-то песенку. У нее было прекрасное настроение. Она поднялась в лифте на террасу отеля, где ее должен был ждать Морис Бэйтс.
Войдя в ресторан, Ламия попросила метрдотеля провести ее к столику, который заказал ее друг.
– Если, конечно, он не забыл о нашем свидании, – с улыбкой сказала Ламия.
– Вас уже давно ожидают, – улыбнулся в ответ метрдотель, давая понять, что оценил шутку. Он смотрел на женщину, не скрывая своего восхищения.
Покачивая бедрами, Ламия шла за метрдотелем, замечая сладострастные взгляды мужчин, которые пришли сюда с другими женщинами, но забывали о них, как только поднимали на нее глаза. Эти взгляды словно ласкали Ламию нежными прикосновениями. Это было чудесное, почти физически осязаемое ощущение. Но когда она подошла к столику, за которым в одиночестве сидел Морис Бэйтс, тот, окинув ее равнодушным взглядом, сухо сказал метрдотелю:
– Пожалуйста, не подсаживайте ко мне никого. Моя спутница задерживается, но она обязательно придет.
И это был единственный мужчина в ресторане, на которого неприкрытая и ошеломительная сексуальность Ламии не произвела впечатления.
Глава 8
– Неужели ты не рад меня видеть?
Морис Бэйтс поднял голову от бокала с вином, стоявшего перед ним на столе, и с удивлением посмотрел на молодую и красивую женщину, сказавшую эти слова. Из-под каре коротко подстриженных черных волос на него смотрели темно-зеленые глаза, привыкшие к поклонению и восхищению. Казалось, что взгляд женщины проникает прямо в его душу, завораживая и пленяя. На ней было одето длинное вечернее платье изумрудного, под цвет глаз, оттенка с разрезом от самого бедра, обнажающее гибкую спину и почти не скрывающее обворожительную грудь, на которую ниспадало ожерелье, составленное из множества великолепных черных жемчужин. Такие же жемчужины переливались в ее серьгах, браслетах и кольцах, украшавших изящные руки. Не сразу Морис Бэйтс узнал в этой женщине поразительной красоты и безупречного вкуса ту безобразную и безвкусно одетую нищенку, с которой он разговаривал этим утром у ворот тюрьмы Сото-дел-Реаль. Метаморфоза была поразительной.
Глядя на его ошеломленное лицо, Ламия искренне наслаждалась произведенным впечатлением. Она немало потрудилась ради этого. И теперь по праву пожинала плоды.
– Так рад или не рад? – повторила Ламия, насмешливо улыбаясь.
– Глядя на тебя, я понимаю, что меня не обманули, для такой женщины нет ничего невозможного, – произнес, обретя дар речи, Морис Бэйтс. И тихо, словно в раздумье, повторил по-испански: – No hay nada imposible.
– Я так и буду стоять как соляной столб? – спросила Ламия. В ее голосе прозвучала нотка нетерпения. – Или ты все-таки разрешишь мне присесть за свой столик?
– Прошу, – сухо сказал Морис Бэйтс, подтверждая свое приглашение жестом. Первое впечатление прошло, и он уже снова стал прежним. – Что будешь пить? Здесь подают хорошее красное вино.
– Я предпочитаю коньяк, – сказала Ламия. – Не менее чем полувековой выдержки. Такой имеется? Только пусть бутылку откроют при мне.
– О, разумеется, – заверил ее метрдотель. И с видимой неохотой ушел, оставив их вдвоем.
Вскоре официант принес коньяк. Медленно, словно священнодействуя, открыл бутылку и наполнил бокал. Ламия отхлебнула светлый, почти прозрачный напиток и поморщилась. Вкус ей не понравился. Но виноват в этом, скорее всего, был не коньяк, а она сама. Или, что было вернее, Морис Бэйтс.
Ламия чувствовала разочарование. Сидевший напротив мужчина и говорил, и смотрел на нее не так, как она привыкла. В его глазах не было обожания, а в голосе – желания угодить ей. Впечатление, которое она произвела на него в первое мгновение, быстро уступило место деловитой расчетливости. Он смотрел на нее не как на женщину, которой хотел бы овладеть, а как на делового партнера, который мог быть ему полезен. Но что было хуже всего – Ламия не могла понять, как ни пыталась, что он думает о ней. Казалось, он вообще ни о чем не думает. Однако его проницательные глаза, в которых светился незаурядный ум, опровергали это.
Возможно, утешала себя Ламия, с ним что-то не так, и виной этому была не она. Не исключено, что он просто не любит женщин, а предпочитает мужчин. Такое бывает, а в последнее время даже нередко, особенно в Америке, откуда он прибыл. Американские женщины, пораженные вирусом эмансипации и увлеченные борьбой за свои женские права, не слишком привлекательны в глазах мужчин. В большинстве своем они стали агрессивными амазонками, и представители когда-то считавшегося сильным пола их опасаются, страшась потерпеть поражение, а потому утешаются обществом себе подобных. Ламия понимала и тех, и других, и никого не осуждала.
И все-таки сомнение в ней было посеяно. Ламия почувствовала, что уверенность покидает ее. Это было непривычное чувство. И она, не сумев сдержать раздражения, почти грубо спросила:
– Так что нужно от меня Мартину Крюгеру?
Это было ошибкой, она поняла это сразу. Но было уже поздно. Губы Мориса Бэйтса раздвинула насмешливая улыбка, словно предательски перебежав с тонких губ Ламии. Все это время он молча наблюдал за Ламией, не пытаясь начать разговор.
– Выходит, что мне не почудилось возле тюрьмы, – сказал он. – Любишь заглядывать в чужую голову?
– А ты? – зло отпарировала Ламия.
– Случается. – кивнул Морис Бэйтс. И примирительно сказал: – Не будем ссориться из-за этого. Предлагаю заключить пакт о ненападении.
– Это как? – озадаченно посмотрела на него Ламия.
– Ты не пытаешься читать мои мысли, я – твои. Согласна?
– По рукам. Почему-то ты вызываешь у меня непреодолимое желание во всем подчиняться тебе.
Морис Бэйтс недоверчиво посмотрел на нее, не зная, говорит она правду или подсмеивается над ним. Но он только что сам разоружил себя, а понять что-либо по лицу Ламии не смог бы самый искушенный физиогномист.
– Вот и славно, – сказал он. – Теперь можем поговорить о деле. Ты права, меня прислал Мартин Крюгер. Он сказал, что я могу рассчитывать на тебя в том деле, которое он мне поручил.
Ламия отхлебнула из бокала коньяк, чтобы скрыть радостно вспыхнувшие глаза. И, когда она заговорила, голос ее звучал равнодушно.
– Все зависит от того, во сколько будет оценена моя помощь.
Морис Бэйтс положил на столик рядом с бутылкой коньяка банковскую карту.
– Здесь миллион евро. Еще девять я переведу по завершении дела. Этого достаточно?
Ламия невольно потянулась за картой, но в последний момент передумала и взяла в руки бутылку. Налила себе полный бокал коньяка и медленно выпила. Она не спешила, выгадывая время, чтобы подумать. Она хотела извлечь из ситуации как можно больше выгоды для себя.
– Я не договорила, – заявила Ламия. – Полностью фраза звучит так: все зависит от того, во сколько оценят мою помощь, и во сколько ее оценю я. Если мы договоримся, то я готова оказать услугу Мартину Крюгеру. Ведь он всегда был ко мне добр. В некотором смысле я у него в долгу.
Морис Бэйтс не уловил скрытой иронии в словах Ламии. Он деловито спросил:
– Твоя цена?
– Я назову ее после того, как ты изложишь мне суть дела.
Морис Бэйтс не стал возражать, посчитав это справедливым.
– Мартину Крюгеру нужна библиотека, хранящаяся в замке тамплиеров.
– Так в чем проблема? Пусть купит.
Взгляд Ламии погас, словно ее перестал интересовать разговор. Но Морис Бэйтс не заметил этого.
– Проблема в том, что Ульяна, вдова Анжело Месси, которого ты хорошо знала в прошлом, и нынешняя владелица замка, не хочет продавать эту библиотеку, – пояснил он. – И ты должна помочь мне разрешить этот конфликт интересов.
– Но как именно? – спросила Ламия. – Выкрасть библиотеку? Уговорить хозяйку замка? Переубедить Мартина Крюгера?
– А это хорошая мысль, – одобрительно кивнул Морис Бэйтс на ее последнюю фразу. – Но, к сожалению, неосуществимая. Как и предложение о краже. Нельзя вынести из замка всю библиотеку так, чтобы никто этого не заметил.
– Быть может, Мартина Крюгера интересует не вся библиотека, а только одна определенная книга? Это упростило бы задачу.
– Если и так, то он скрывает это. Поэтому нам остается только одно – уговорить хозяйку замка. Ты встретишься с ней…
– Только не я, – перебила его Ламия. – Меня она даже на порог не пустит, и уж точно не станет слушать.
– Но почему? – искренне удивился Морис Бэйтс.
– Потому что в недавнем прошлом я похитила ее сына и потребовала за него выкуп, – неохотно ответила Ламия. – Не думаю, что она забыла об этом, а тем более простила.
Морис Бэйтс с нескрываемым изумлением смотрел на нее. Потом потребовал:
– Расскажи мне все. Ничего не скрывая.
– Долгое время я была любовницей Анжело Месси, – с презрительной усмешкой начала Ламия. Но постепенно усмешка исчезла с ее губ, уступив место злобной гримасе. – Я работала стюардессой на его личном самолете. Он часто летал по всему миру, и мы сблизились. Он любил меня, я это знаю. И это я должна была стать его женой, а потом вдовой и законной владелицей замка тамплиеров. Но эта женщина коварно лишила меня всего. Она обманом проникла в его постель, понесла от него и, когда он умер, от имени будущего сына предъявила права на его наследство. А ведь для Анжело она была только минутным увлечением. Если бы он не погиб, все было бы иначе. Он вернулся бы ко мне. И это я родила бы ему сына, который стал бы наследником всего его имущества. Это было только справедливо – потребовать от нее компенсации.
– И для этого надо было похищать ее сына? – не веря, что слышит это, спросил Морис Бэйтс.
– Расчет был верен, – спокойно заявила Ламия. – Так бы она просто прогнала меня, даже не выслушав. А за сына она готова была заплатить любые деньги и даже не пыталась торговаться. Просто блаженная! Но я допустила оплошность. Все сорвалось в последний момент.
Во время рассказа Ламия пила коньяк бокал за бокалом, не чувствуя его вкуса, пытаясь залить бушевавший в ее груди пожар. Угасшая со временем ненависть вспыхнула снова и жгла ее изнутри.
– И знаешь, что мне только что пришло на ум? – внезапно спросила она. – А почему бы нам не повторить этот трюк? Я имею в виду похищение ее сына. И когда он будет в наших руках, мы обменяем его на библиотеку. А что? Уверена, она пойдет на это.
Морис Бэйтс почти с отвращением посмотрел на нее.
– Только не это, – сказал он. – Киднеппинг не в моем вкусе.
– А Мартин Крюгер тоже так думает? – насмешливо спросила Ламия. – Или мне стоит поинтересоваться у него?
На лице Мориса Бэйтса не отразилось ни малейшей эмоции, однако в глубине его глаз вспыхнул огонек ярости, не предвещающий ничего доброго. Но опьяневшая Ламия не заметила его и продолжала издевательски улыбаться в ожидании ответа.
– Это ни к чему, – сухо сказал он после недолгого раздумья. – После моего визита в замок тамплиеров Ульяна приказала опустить решетку и пропустить по ней электрический ток. И она не выпустит сына за стены замка, а они, как тебе известно, неприступны. Но я знаю, кто из членов ее семьи сейчас находится за пределами крепостных стен. И если ты утверждаешь, что близкие люди для нее дороже денег… Ведь это так?
– Ты не поверишь, но она была готова заплатить даже за жизнь своего дворецкого, – подтвердила Ламия. – Я заперла этого противного проныру Фолета в подвале замка и собиралась посчитаться с ним за былые обиды. Вот уж за кого я не дала бы и песо!
Ламия еще долго говорила бы о Фолете, которого она ненавидела всей душой, но Морис Бэйтс не стал ее слушать.
– В таком случае, на этот раз тебе придется похитить ее мужа.
– Мужа? – переспросила Ламия, словно не расслышав. Она уже была сильно пьяна, и ее сознание временами затуманивалось.
– Да, – кивнул Морис Бэйтс. – Насколько мне известно, его сейчас нет в замке, он читает лекции в каком-то университете. Я найду его. Ты сможешь с ним справиться?
– Проще простого, – презрительно усмехнулась Ламия. – Нет такого мужчины, который устоял бы против меня. Но зачем мне его похищать?
– После этого я снова встречусь с Ульяной и предложу ей сделку: мужа в обмен на библиотеку, – терпеливо пояснил Морис Бэйтс. Он видел, что его собеседница пьяна, и смотрел на нее с брезгливостью. Сам он не выпил за весь вечер и бокала вина. – Она получит своего мужа, Мартин Крюгер – библиотеку, ты – десять миллионов. И все будут довольны, как я понимаю.
– А что получишь ты? – с пьяной подозрительностью спросила Ламия.
– В некотором роде я тоже должник Мартина Крюгера, – ответил Морис Бэйтс. – После этого я буду считать, что мы с ним в расчете.
– А я-то уж подумала, что ты бессребреник, – хихикнула Ламия. – Впервые ошибаюсь в мужчине!
– Так мы договорились? – настойчиво спросил Морис Бэйтс. – Ты берешься за это?
– С превеликим удовольствием, – заверила его Ламия. – Я бы даже убила эту Ульяну, если бы Мартин Крюгер этого пожелал. Раньше он часто обращался ко мне за помощью в делах подобного рода. Последний раз это было год назад в Лондоне…
