Вадим Иванович Кучеренко
Гибель замка тамплиеров
– Я совсем не это имел в виду, – смущенно ответил Артур. – Но, в принципе, тезис верный. Не мешало бы нам немного помолчать, чтобы не распугать всю рыбу в реке.
И они смолкли, глядя на поплавки и изредка помахивая удочками. Но рыба не ловилась. Или действительно было упущено время, когда рыба охотнее всего идет на крючок, оголодав за ночь, или сбылась одна из множества примет, обещающая рыбаку неудачу. Прошел час. Первым не выдержал Гомес.
– Если рыба не клюет, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, – то надо повернуться к удочке спиной и перекусить. И тогда рыба начнет хватать даже голый крючок.
– А ты что-нибудь взял с собой? – заинтересованно спросил Хуанито.
– Ничего, кроме этого, – с сожалением ответил Гомес, показывая фляжку.
– Тебе, как повару, надо было бы позаботиться о провианте, – укорил его Хуанито. – А иначе зачем ты нужен?
– А тебе, как конюху, не мешало бы…, – начал с обидой Гомес, но ему помешал закончить фразу Артур.
– Прекратите, – сказал он с улыбкой. – А то над нами уже рыбы смеются.
– Хотел бы я посмотреть на это, – сказал Ксиу. – Только для того, чтобы увидеть рыбу. Интересно, она вообще водится в этой речке?
Мужчины задумались. Рыбалка была только предлогом, воспользовавшись которым они надеялись выбраться из заточения в замке. До этого они никогда не рыбачили в местной речушке. Удочки они нашли в подвале накануне, и тогда же накопали червей на заднем дворе, чтобы им было что предъявить Ульяне, если она спросит об орудиях лова и наживке.
– А не вернуться ли нам в замок? – сказал Хуанито. – Там-то уж мы наверняка найдем на кухне и рыбу, и мясо, и все остальное.
– На моей кухне? – возмутился Гомес. Он был обижен на конюха и решил во всем ему противоречить. – Без меня?
– Почему без тебя? – спросил Хуанито.
– Потому что я остаюсь, – заявил повар. – Мне и здесь хорошо. До обеда еще далеко.
– А я бы тоже вернулся, – робко заметил Ксиу. – Что-то здесь скучно. В замке мне все представлялось в другом свете.
– Давайте проголосуем, – предложил Гомес. – Как вы, сеньор Артур?
– Я бы тоже остался. – сказал Артур. – Когда еще доведется снова выбраться из замка. Мне есть над чем поразмышлять, а здесь, на природе, думается как нигде хорошо.
– И как нам быть? – растерянно спросил Хуанито. – Голоса разделились – двое на двое. Кто-то должен уступить. Гомес?!
– И не подумаю, – заупрямился повар. – Почему не ты?
– Это ни к чему, – возразил Артур. – Предлагаю такой вариант: Хуанито и Ксиу возвращаются в замок, мы с Гомесом остаемся. Как говорится, будут и волки сыты, и овцы целы.
– Насчет сытых волков – надолго не задерживайтесь, – предупредил Хуанито. – А то без Гомеса все останутся без обеда.
Гомес презрительно фыркнул, но ничего не ответил на этот выпад. Он уже жалел о своем решении, но не мог в этом признаться из опасения, что Хуанито его засмеет.
– И мама будет ругаться, – со вздохом сказал Ксиу.
Упоминание о Ульяне сломило упрямство Гомеса.
– Пожалуй, сеньор Артур, я пойду с ними, – сказал он с виноватым видом. – А то и в самом деле пора начинать готовить обед. Не сырой же рыбой всех кормить, даже если мы с вами что-то наловим.
– Вы правы, Гомес, – согласился Артур. – Идите с ними. А Ульяне передайте, что я скоро вернусь. Пусть не беспокоится обо мне. И прихватите с собой ружье. Мне оно все равно не пригодится. Здесь не то что кабанов – даже мелкой рыбешки нет.
Гомес собрал удочки, Хуанито взял ружье, и они ушли, возвращаясь в замок с такой же охотой, с какой до этого бежали из него. Ксиу манили его книги, которые были намного интереснее скучной рыбной ловли, Хуанито – лошади, а Гомеса – его кухня.
Оставшись один, Артур присел под тенью дерева, росшего неподалеку, и задумался, глядя на медленно текущую воду. Впервые за долгое время он остался один. И остро почувствовал, как ему этого не хватало. Он любил жену и детей, и не мог бы без них жить. Но иногда ему требовалось одиночество, чтобы его мозг отключился от житейских забот и переключился на вселенские проблемы.
Прошло полчаса или чуть больше, когда он услышал резкий хруст сучка за своей спиной. Артур от неожиданности вздрогнул. Первой его мыслью было, что Ульяна оказалась права, и на берег из леса выбежал дикий кабан, а он отдал ружье Хуанито и теперь совершенно беспомощен. Артур обернулся и увидел человека, который стоял неподалеку и с улыбкой смотрел на его растерянное лицо. В его руках была переломанная ветка. По всей видимости, он стоял здесь уже давно и таким образом решил привлечь к себе внимание погруженного в раздумья Артура. Незнакомец подошел совершенно бесшумно и незаметно.
Сначала Артур не узнал его. А потом вспомнил. Это был тот самый журналист, с которым он разговаривал несколько дней назад в Саламанке.
– Приветствую вас, профессор, – сказал Морис Бэйтс. – Не забыли меня?
Глава 25
Артур встал и протянул руку для приветствия.
– Разумеется, нет, – сказал он. – Вы журналист, представляете какую-то влиятельную американскую газету, и вас зовут…
– Морис Бэйтс, – подсказал тот, видя, что Артур замешкался, вспоминая.
– Совершенно верно, – с облегчением улыбнулся Артур. – Простите, у меня плохая память на имена. Не всегда запоминаю с первого раза… Но что вы здесь делаете?
– Вы сами пригласили меня. Я случайно оказался в ваших местах и решил воспользоваться этим приглашением.
– Но как вы меня нашли? – продолжал расспрашивать Артур. После недавнего происшествия, а еще больше под влиянием Ульяны, он стал относиться с подозрением к случайным встречам.
– Не было ничего проще, профессор. Я заехал в замок, и там какая-то женщина, быть может, даже ваша жена, мне сказала, что вы с компанией отправились на рыбалку. Когда я выезжал на шоссе, то встретил двух мужчин и мальчика с удочками в руках. Я обратился к ним, и они подсказали, где вас можно найти. Пройдя по тропинке, я увидел вас, сидящего в глубоком раздумье на берегу реки. Я подождал, но вы меня не замечали. Тогда я постарался как-то обратить на себя ваш взгляд, и не придумал ничего лучше, чем это.
Морис Бэйтс показал на сломанную ветку и отбросил ее в сторону.
– Наверное, мне не стоило отвлекать вас от ваших мыслей? Простите меня за мой эгоизм. Но я искал вас, чтобы продолжить разговор, который мы не закончили в Саламанке.
Морис Бэйтс говорил так уверенно, что ему нельзя было не поверить. Но из всего сказанного правдой была только последняя фраза. Он не был в замке и не разговаривал с его обитателями. Уже несколько дней по приказу Мартина Крюгера он наблюдал из своей машины за замком тамплиеров, изредка отлучаясь только для того, чтобы наскоро перекусить в одной из близлежащих деревень. Он выбрал укромное место, откуда была хорошо видна дорога, ведущая к замку, и сам замок. Но ничего не происходило, и ему было отчаянно скучно. Только сегодня утром решетка, преграждающая путь в замок, внезапно поднялась, и оттуда вышли несколько человек с удочками, которые направились к реке. Среди них был и Артур Цикаридзе, который шел, слегка отставая, позади всех. Морис Бэйтс незаметно проследил за ними. А когда все остальные, так и не поймав ни одной рыбы, вернулись в замок, он не смог удержаться от соблазна поговорить с профессором. В прошлый раз ученый вызвал у него неподдельный интерес своей лекцией, прочитанной в университете Саламанки.
– Ах, да, – кивнул Артур. Доверчивый по натуре, он не усомнился в словах журналиста, которым представился Морис Бэйтс. – Кажется, мы закончили на том, что я предложил вам обратиться к человечеству и объяснить ему всю пагубность его истребительной по отношению к планете политики.
– Планете, которую кроме людей населяют и другие разумные существа, – сказал Морис Бэйтс таким тоном, словно после их разговора в Саламанке не прошло нескольких дней. – Но люди даже не хотят этого знать. По свойственной людям гордыне они считают себя единственными представителями разумной жизни на Земле. Они забыли о том, что их предки – обычные колонизаторы, когда-то пришедшие на Землю из космоса и начавшие истреблять местных обитателей, чтобы захватить приглянувшиеся им территории. Но, как говорится, кто поднял меч, тот от него и погибнет. Об этом люди тоже забывают.
– Довольно смелая гипотеза, – заметил с сомнением Артур.
– Но разве вы сами не об этом говорите, профессор, в своей лекции? – с удивлением спросил Морис.
– В принципе, да, но вы пошли намного дальше и исказили мои мысли, – сказал Артур, неодобрительно покачав головой. – По вашей логике, за то, что люди безжалостно эксплуатируют планету и попирают права ее исконных обитателей – духов природы, их самих необходимо истребить. Причем всех до единого, от мала до велика.
– Зачем же всех, профессор? И почему истребить? – возразил Морис Бэйтс. – Об этом никто не говорит. Просто необходимо довести их популяцию до разумного числа. Сейчас люди размножаются с такой скоростью и в таком количестве, что планета не в силах выдержать этого нашествия. Ее ресурсы не бесконечны. Земля истощается.
– Кажется, я понял, к чему вы клоните, – воскликнул Артур. – Джорджийские скрижали! И как я сразу не догадался? Этот манифест человеконенавистников, выбитый на гранитных плитах в окрестностях американского городка Элбертон.
– Я бы назвал это посланием разума человечеству, – сказал Морис.
– А я – жалкой пародией на десять библейских заповедей, которые Моисей получил от Бога на горе Синай, – произнес Артур. – Вы уж простите меня за резкость.
– По форме – может быть, но не по содержанию, – не согласился Морис. – Да, это послание тоже состоит из десяти заповедей, но на этом сходство и заканчивается. В библии в первой заповеди содержится запрет молиться другим богам, а на Джорджийских скрижалях – призыв поддерживать численность населения Земли в пределах пятисот миллионов человек, чтобы пребывать в равновесии с природой.
– И вы согласны с этим? – почти с ужасом спросил Артур.
– А почему бы и нет? В таком количестве люди будут безвредны – и для планеты, и для остальных ее обитателей. Но это не значит, что человеческая цивилизация придет в упадок. Наоборот, она может достигнуть совершенства, направив свое развитие по пути единения с природой, а не вопреки ей, как это происходит сейчас.
– Высокие слова, за которыми скрывается идеология фашизма с ее ницшеанским культом сверхчеловека и селекционным отбором людей. В истории такое уже было, и не раз, к сожалению. Вспомните Спарту, где несовершенных с точки зрения селекции младенцев сбрасывали со скалы. Это было могущественное государство, утверждают древние историки. Но что от него осталось? Только красивая легенда о трехстах спартанцах, проявивших лучшие человеческие качества – верность, преданность, любовь. К своей родине, к своим женам, детям, соотечественникам. И, я думаю, это не случайно. Любая идеология, основанная на селекции, изначально обречена, потому что она по сути своей порочна. Как яблоко, внутри которого завелся червь. Оно может быть красивым снаружи, но внутри – гнилое.
Артур перевел дух, закончив свою длинную тираду. Увлекшись беседой, они бродили по берегу реки, поворачивая обратно, когда доходили до груды камней в одной стороне и высоких густых кустов – в другой. Но даже не замечали этого. Если бы они вошли в реку, то и тогда, возможно, не обратили бы на это внимание.
Говорили оба, но один не перебивал другого, как это часто бывает в споре, а внимательно выслушивал, и только потом излагал свои аргументы. Это было не просто, особенно для Мориса. Артур был ученый и допускал существование другой точки зрения. Морис не привык к этому. Он вырос в убеждении, что люди – это воплощение зла, и от них нельзя ждать ничего хорошего. А, следовательно, самым разумным было уничтожить или сократить их численность до безобидного минимума.
Но он встречал людей, которые вызывали у него симпатию, как это было с тем же Артуром Цикаридзе. И знал представителей древних народов, которых искренне ненавидел, считая, что по своей природе они хуже самых худших из людей. Таким, например, был Мартин Крюгер. И Морис Бэйтс часто думал, что если уж прореживать человечество, то не мешало бы провести подобную операцию и в мире духов природы. И среди людей, и среди духов природы были как хорошие, разумные, добрые, достойные лучшей жизни особи, так и злобные, безмозглые, отвратительные существа. Но он считал себя не вправе решать, кому жить, а кому умирать. Как говорил бог людей, мне возмездие, и я воздам. Морис Бэйтс не верил в этого бога, но полагал, что во Вселенной существует высший разум, который рано или поздно наведет порядок на Земле, позволив жить на ней достойным и уничтожив, как вредных чумных блох, недостойных. Поэтому и Джорджийские скрижали он воспринимал не как руководство к действию, а, скорее, как благие помыслы, крик чьей-то истерзанной души. Его смущало только одно – то, что Мартин Крюгер имел к этим скрижалям самое непосредственное отношение. Морис Бэйтс был уверен, что все, к чему прикасался своей рукой Мартин Крюгер, гнило на корню, становясь мерзким и зловонным. Поэтому в разговоре с Артуром он защищал Джорджийские скрижали скорее по привычке, чем по убеждению. А Артур чувствовал эту его неуверенность, но делал неправильные выводы, приписывая ее силе своего убеждения.
– Из ваших слов следует, что Джорджийские скрижали необходимо снести с лица Земли, чтобы они исчезли, как некогда Спарта? – спросил Морис Бэйтс.
– Вы придаете этим гранитным плитам слишком большое значение, мой друг, – улыбнулся Артур. – Они всего лишь символ человеческой глупости. И пусть остаются как памятник ей. Как вы думаете, для чего нужны памятники? Чтобы люди не забывали прошлого. И не пытались повторить в настоящем его заблуждений и ошибок. Только тогда будущее будет лучше, чем прошлое. Такое вот кольцо времени, которое нельзя разорвать.
– И все же, как объяснить людям, что тактика «выжженной земли», которую они применяют по отношению к планете, на которой живут, губительна для них самих? – спросил Морис. – Они вырубают леса, осушают водоемы, приводят в негодность плодородные почвы и тем самым лишают своих потомков будущего.
– Словами, словами и только словами, – заявил Артур безапелляционно. – Вы недооцениваете силу слова, мой друг. Ведь не зря сказано: вначале было слово.
– Так вот почему нельзя говорить о пятистах миллионах? – усмехнулся Морис с таким видом, словно поймал своего собеседника на противоречии. – Вы просто боитесь, что слово воплотится в реальность.
– А вы разве не боитесь этого? – спросил Артур с удивлением.
– Почему я должен этого бояться? – удивился Морис.
– А вы только представьте на минуту, что благие помыслы авторов джорджийского послания осуществились, и все остальное человечество было истреблено или вымерло. Как думаете, лично вы остались бы в числе этих немногих счастливчиков?
– Почему бы и нет, – упрямо буркнул Морис. – Не так уж я и плох, как может показаться с первого взгляда.
– А женщина, которую вы любите? Помните, вы признались мне в Саламанке, – продолжал расспрашивать Артур. – Она оказалась бы достойной с точки зрения авторов скрижалей, возомнивших себя вершителями судеб?
Морис задумался. На мгновение он представил перед собой Мартина Крюгера и содрогнулся в душе. Если бы селекцию доверили этому жирному старому гному, то судьба Ирэн, несмотря на годы преданного служения ему, была бы весьма туманной. Для Мартина Крюгера не существовало ни любви, ни дружбы, ни элементарной признательности. Достаточно вспомнить, как он поступил с его дядей Эргюсом, своим старым другом…
– Не уверен, – искренне признался Морис. – Но я бы замолвил за нее словечко, и, быть может, ко мне прислушались бы.
– Пусть так, – не стал спорить Артур. – А как быть с вашими детьми, внуками и более отдаленными потомками? Когда вас уже не будет в живых, кто замолвит словечко за них? Поверьте, всегда, во все времена, найдется безумный тиран, желающий провести подобную селекцию, упоенный своей властью и безнаказанностью, ведомый «исторической миссией», якобы возложенной на него историей. Имя им легион.
Морис Бэйтс не мог не согласиться с этим. Но он не мог и признать, что Артур разбил его в пух и прах, одолев, словно несмышленого мальчишку, в диспуте, перевернув все его прежние представления о мире и жизни с ног на голову. Это было бы слишком обидно для его самолюбия, взращенного на убеждении, что духи природы намного древнее, чем люди, а, значит, и мудрее. Морис Бэйтс привык смотреть на людей несколько свысока. А теперь ему приходилось задирать голову, чтобы взглянуть на вершину, с которой к нему обращался его собеседник.
Единственное, на что он был способен решиться сейчас – это на компромисс.
– Хорошо, профессор, я подумаю над тем, что вы сказали, – произнес он. – И при следующей нашей встрече дам вам ответ. А теперь, извините, мне надо идти. Я опаздываю на важную встречу.
Артур улыбнулся с таким видом, будто он понял его уловку. Но ничего не сказал.
– Буду рад, если мы снова встретимся, – произнес он. – Признаюсь, что наши разговоры мне самому дают очень много пищи для ума. Я начинаю видеть дыры в моей гипотезе, которые необходимо заштопать. Спасибо вам, мой друг!
Морис Бэйтс почти сбежал от Артура, не в силах выдержать его искренней благодарности и чувствуя себя предателем по отношению к нему. Он торопливо пожал протянутую ему руку и быстро скрылся в лесу, пренебрегая тропинкой, по которой дошел до реки. Он не боялся заблудиться. Его страх имел другую природу, и он пытался убежать от него, как часто это делал, когда перед ним вставала неразрешимая с точки зрения морали проблема. Он считал пословицу «с глаз долой – из сердца вон» весьма мудрой.
По пути к своему автомобилю Морис Бэйтс ругал себя за то, что поддался соблазну и встретился с ученым. Теперь он попал в сети его обаяния, и выпутаться из них будет чрезвычайно сложно.
Чтобы избавиться от этих мыслей, он начал думать о жене Артура. Ульяна была ему не симпатична, и он не чувствовал себя виноватым, наблюдая за замком тамплиеров, в котором она жила на правах хозяйки. Успокоенный, Морис Бэйтс продолжил слежку.
А Артур, вернувшись в замок, выдержал целую бурю негодования, которую обрушила на его голову Ульяна. Она упрекала мужа в том, что он, вопреки ее опасениям и наказу, отослал Ксиу, Гомеса и Хуанито в замок, а сам остался в одиночестве на берегу реки, подвергая себя опасности. Когда же она узнала от пытавшегося успокоить ее Артура, что он был не один, а в компании с каким-то журналистом, то пришла в ужас и заплакала.
– А ты не подумал, что он такой же журналист, каким был полицейский, отправивший тебя в объезд по проселочной дороге? – спрашивала она сквозь слезы и отталкивая руку, которой муж пытался эти слезы отереть с ее лица. – А у тебя даже не было ружья!
– Но ведь ты же сама сказала ему, что я ушел на рыбалку, – оправдывался Артур. – Я всегда был уверен, что ты разбираешься в людях не хуже детектора лжи.
– Я ничего ему не говорила, – взглянула на него с удивлением Ульяна. – Я его даже в глаза не видела. О чем ты?
– Может быть, я его просто не понял, – не стал настаивать Артур. – Но в любом случае, мы с ним уже встречались в Саламанке после моей лекции. И он произвел на меня самое хорошее впечатление. Я даже не подумал, что он может быть оборотнем или того хуже.
– А напрасно, – сердито укорила его Ульяна. – И не спорь со мной, пожалуйста! Где была моя голова, когда я разрешила тебе пойти на рыбалку?
Артур вздохнул и, не найдя веских аргументов, поцеловал жену вместо ответа. Ульяна ответила на поцелуй, и вскоре они помирились.
Но с этого дня решетка снова была закрыта для любого, кто пожелал бы покинуть замок даже для короткой прогулки. Если бы Ульяна могла, то закрыла бы ворота на ключ, а ключ носила бы на своей груди, чтобы быть уверенной, что ее приказ никто не нарушит. Вместо этого она велела Фолету стеречь механизм для поднятия решетки и день, и ночь, отгоняя прочь любого, кто рискнет подойти к нему. Пусть это даже будет Артур или Ксиу.
– Если ты меня любишь, Фолет, то ты сделаешь это, – сказала Ульяна, сама понимая, что прибегает к недозволенному приему.
Узнав об этом, Мара неодобрительно покачала головой. Но даже она была не в силах убедить Фолета в том, что Ульяна не имеет права так поступать со своими близкими и домочадцами.
– Это не любовь, а тирания, – говорила Мара. – А тиран – самое несчастное существо на свете. Самая искренняя и преданная любовь к нему со временем превращается в ненависть, как вино – в уксус.
Но Фолет, всегда подчинявшийся и слепо доверявший жене, на этот раз оставался непреклонен. Замок тамплиеров стал по-настоящему неприступным. Никто не мог выйти из него, как и войти.
