Вацлав Воровский
В ночь после битвы

Полная версия

И певцом этого ужаса явился Леонид Андреев.

В своеобразных, каких-то болезненно изощренных формах дал он образ нашей жизни, как она преломляется в мысли и чувствах этой интеллигенции, жизни, насквозь пропитанной беспомощностью всего светлого, доброго и неизменным торжеством мрака, тьмы, грязи и насилия. Еще задолго до того, как он дал своеобразную апологию «тьмы» в рассказе этого наименования, он во всех своих произведениях проводил ту мысль, что тьма побеждает и засасывает свет. Вспомните его рассказы: «Бездну», «В тумане», «Стену». Крайне ярко проведена та же идея в «Савве», где человек, борющийся против тьмы, гибнет от этой тьмы, искусно направляемой хищными руками. Кроется та же мысль и в «Иуде» (хотя тут она отодвинута на задний план). Умный, страстный, искренний Иуда жалко гибнет, а плоды всего великого дела достаются тупым, ограниченным ремесленникам апостольства. И разве не поглощает страшная тьма небытия, воплощенная в «Елеазаре», всякого, кто входит в общение с этим сыном смерти?

Эта идея господства на земле тьмы, в борьбе с которой неминуемо гибнет все сильное, смелое и прекрасное, звучит, как похоронный звон, во всем творчестве Андреева. Но совершенно новую постановку, или, вернее, новое разрешение, находит эта идея в рассказе «Тьма», помещенном в третьей книжке «Шиповника». И не только новое, но и весьма странное, ибо здесь эта идея поступает на службу мародерству.

III

И оскудевающая интеллигенция, и ее певец никогда не относились к русской революции активно; в качестве ли зрителей, в качестве ли участников они всегда занимали пассивное положение. Интеллигенция давала себя увлекать в горячие моменты в водоворот событий и с таким же успехом позволяла себя выбрасывать в часы отлива на берег вместе с илом и щепками. Только в первом случае она пела бравурные гимны, а во втором – ныла: «На реках вавилонских…». Правда, водоворот революционной борьбы не вдохновил Леонида Андреева к художественному творчеству, не увлек в нем художника; в момент первых крупных вспышек народного движения он тянулся к «звездам». Зато он очень ярко, слишком ярко отразил настроение разочарования и банкротства, охватившее интеллигенцию после того, как выяснилось, что для одоления тьмы нужно гораздо большее напряжение сил.

Рассказ «Тьма» очень резко порывает с периодом надежд и увлечений; он не только констатирует торжество тьмы, как в прежних произведениях г-на Андреева, он идет дальше и дает апологию этой тьмы. Правда, он апологизирует не ту политическую тьму, с которой никогда не мирилась интеллигенция. Он прибегает к помощи Достоевского и восстановляет идеализированную тьму униженных и оскорбленных, ошибочно думая, что эта тьма является антиподом, а не оборотной стороной той, ненавистной, тьмы. «Правде» революционера, которая кажется ему жалкой, «маленькой и невинненькой честностью», он противопоставляет правду тьмы – «дикую и темную, как голос самой черной земли». Между этими двумя правдами происходит борьба, и последняя правда побеждает первую.