Татьяна Бондарь
Сказки Освии. Магия в разрезе
Немного о красоте
Было очень обидно за Освальда. Мне и до этого Василика не нравилась, а теперь я хотела сказать ей все, что о ней думаю, и душевно оттаскать за волосы.
Василика была красивой и знала об этом. Красивые люди часто позволяют себе то, что другие просто не могут. И ей, и Комиру многое сходило с рук, им все давалось проще. Вот тебе Комир высший балл, ничего, что не доучил, ты ведь обязательно доучишь, я вижу это в твоих прекрасных синих глазах! Вот тебе Василика прощение за публичное унижение, оставайся и дальше в колледже, и ходи на занятия к избитому тобой учителю! Конечно же мы верим тебе, Комир, мало ли что болтает это сумасшедшая! Вот вам обоим прощение за несправедливость, за измену, за предательство! За что еще? Что еще можно простить человеку, который ничего не сделал, кроме как родился с правильными ровными чертами лица и стройным телом. Почти все!
Новая спальня Освальда была в соседней комнате. Я постучала ему в стену.
– Не спится? – поинтересовался он. Слышно было очень хорошо. Каменные стены не пропустили бы звук так четко, Освальд явно приколдовал.
– Почему ты на ней женился? – зло спросила я.
– Потому что люблю, конечно же…
– Просто за красоту? Уж точно не за характер.
– Ты видишь только одну ее сторону, но у нее есть и другие. Каждый человек сложнее, чем кажется вначале. Люди многосторонние, как магия. Чтобы понять человека, нужно узнать его цели, причины поведения и побочку, которую оставило в нем прошлое, и даже тогда не получишь полного представления о нем. Я хороший маг, потому что вижу каждое заклинание изнутри, будто в разрезе. С пониманием людей то же самое. Надо стараться не делать поспешных выводов и смотреть на мир их глазами. Василика не такая плохая, как хочет казаться. Она, когда никто не видит, сострадает, любит, признает свои ошибки и даже плачет. Синяки, которые причинили тебе столько боли, на самом деле должны были научить, как в бою не потерять руки.
Кроме того, по мне Василика не самая красивая женщина в мире. Я когда ее впервые увидел – она меня вообще не понравилась. Все вокруг были в восторге, а я недоумевал, что другие находят в ее худых ногах, стриженых волосах и потертом кожаном костюме.
Я не верила ушам. Было ли возможно, что Василика желала мне добра, а ее красота могла кому-то не понравиться.
– Но ты говорил, что любишь ее.
– Люблю. Уже позже я рассмотрел в ней то, чего не видел раньше. Она мне, кстати, много раз говорила, что очень бы хотела поменьше нравиться мужчинам. Ей это приносит больше неприятностей, чем пользы. Просила изменить ее внешность, но я отказался.
Я выдам тебе один ее секрет: она кроме оружия за собой всегда таскает бабушкину книгу «Сборник историй из жизни», берет ее во все поездки. Эта книга скрывает ответ на вопрос, почему Василика тяготится своей красотой.
Там есть одна история об очень красивом человеке. О мужчине, правда. Его звали Фромель. Он родился в семье кожевника. Когда Фромель подрос достаточно, чтобы местные девушки смогли рассмотреть его красоту, кончилась его спокойная жизнь.
Он поначалу пользовался преимуществом, которое досталось ему даром, провожал на сеновал то одну местную красотку, то другую. Когда очередная девушка ему надоедала – он с легкостью бросал ее. Женские слезы лились вокруг него рекой, рев стоял невообразимый. На этом, как правило, проблемы кончались.
Но однажды все пошло не так. Дочь сельского старосты полюбила его по-настоящему. Когда Фромель сказал, что она ему надоела, девушка не стала плакать или умолять. Она спокойно сказала, что если он оставит ее – она умрет от тоски. Он не поверил, посмеялся и бросил ее, как бросал до этого всех остальных.
Дочь старосты сдержала свое слово и умерла. Тихо, спокойно, просто не проснулась на утро, и все. Отец бедняжки знал, по кому она вздыхала, знал, что дочь была абсолютно здоровой и помирать не собиралась. Кроме того, он не мог не заметить, что она в последний месяц возвращается домой очень уж поздно, а порой не возвращается совсем. Он был не дурак, любил свою дочь, и хоть ему и хотелось придушить смазливого мерзавца голыми руками еще тогда, не вмешивался.
Когда дочери не стало, староста сопоставил факты, сделал выводы и больше себя в своих желаниях сдерживать не стал. Фромель, увидев его в окно, понял, что надо бежать. Староста шел к его дому со здоровущей секирой и таким лицом, что сомнений не оставалось – пощады не будет.
Фромель выбрался из дома через заднюю дверь и бежал. Бежал очень далеко, так, чтобы его не смогли найти. Дорога обратно в родные края была закрыта для него навсегда. Это оказалось неприятно, потому что он любил своих родителей и комфортную жизнь под их опекой. Кроме того, ему было жаль бедную девушку. Он любил женщин и смерти им никогда не желал, просто не думал о последствиях. Фромель решил, что с этого дня будет осмотрительней.
Теперь ему самому надо было себя обеспечивать, и он устроился на работу в конюшню к местному князю. Князь был женат. Жене его было лет тридцать, по сравнению с юным Фромелем, она была старуха.
Первое время Фромель служил на конюшне без всяких происшествий и не позволял себе даже улыбаться девушкам, которые довольно быстро нашли, что юный конюх очень симпатичный.
Когда он подводил и придерживал коня для княгини перед ее очередной верховой прогулкой, на его несчастье, она тоже успела рассмотреть его красоту. С этого дня ее верховые прогулки стали ежедневными. Она подолгу болтала с Фромелем каждый раз, прежде чем наконец отбыть. Фромель понял, что надо бежать, пока князь не догадался, что происходит. Когда княгиня уехала кататься в очередной раз, он пошел к князю, попросил расчет, и ушел со своим жалованием, прежде чем она вернулась.
Потом он сменил еще немало городов и деревень, но везде случалось одно и то же. Все женщины влюблялись в него, и ему приходилось скрываться, бросая едва насиженные места, которые даже не успевали стать для него домом. После своего восьмого побега он не выдержал и решил стать отшельником. Фромель прожил четыре года далеко от городов и сел. С людьми теперь его связывала только дорога, проходившая недалеко от дома. Он выращивал овощи, разводил кур и коз, а в свободное время мастерил что-нибудь из дерева. Он привык к своей одинокой жизни, хоть и скучал по людям.
Однажды Фромель заболел. Его била лихорадка, перед глазами плыло, а ноги подкашивались. Помочь ему было некому. Он понял, что умрет, если останется один, и на нетвердых ногах побрел к дороге. На его счастье, ему хватило сил до нее дойти, и к еще большей удаче – мимо проезжали торговцы и подобрали умирающего отшельника.
Когда он пришел в себя в лазарете и увидел вокруг людей – сначала очень обрадовался, но потом испугался: по большой палате ходили только женщины. Лазарет был при храме Матери Хранительницы. Фромель впал в отчаяние и долгое время не поднимал глаз на ходящих туда-сюда женщин, девушек и даже бабушек, на всякий случай. Но потом, к своему великому удивлению, понял, что на него обращают не больше внимания, чем на других больных. Это открытие поразило его и обрадовало. Он попросил у одной из монахинь зеркало, а когда его получил – пришел в невероятный восторг от увиденного. Он был страшен. Волосы и борода отросли и превратили его в старика. Лицо от работы под солнцем пошло пятнами, кожа огрубела и покрылась морщинами.
Теперь Фромель мог жить, как остальные люди. Он очень быстро выздоровел, поблагодарил монахинь и совершенно счастливый отправился гулять по улицам города. Там он и остался жить до конца своих дней, перевез в свой новый дом родителей, женился на толстой некрасивой дочери мельника, которая родила ему троих мальчиков и девочку. Фромель придирчиво осматривал каждого ребенка сразу после рождения, и оставался очень довольным, не заметив ни малейших признаков безупречной красоты на младенческих лицах.
Так вот, как я и говорил, секрет нелюбви Василики к собственной красоте кроется в этой книге. Только сказка про Фромеля не имеет к нему никакого отношения. Когда Василика подросла и начала приносить домой подарки от воздыхателей, бабушка брала эту книгу, лупила ее по голове, приговаривая нецензурные слова, которые, если перевести на человеческий язык, означали бы что-то вроде: «женская красота подобна летним цветам – раскрывается пышно и ярко, а увядает быстро и безнадежно, уносимая ветром времени, а зависеть от этих кобелей проклятых – последнее дело».
К слову, эта книжка была единственной в доме ее бабушки, и я подозреваю, что она не читала даже ее.
Глава, в которой мне приходится проявить все свои способности, в том числе и хитрость
Следующий день начался плохо. Дворцовые посыльные все испортили. Они принесли срочное письмо. На этот раз Альберту пришлось ехать во дворец, хоть он и не хотел. Его присутствие, по словам министров, было необходимо.
– Вот и кончился мой отдых, – обреченно сказал он и стал лениво собираться, оттягивая момент отъезда насколько возможно.
Освальд решил пойти с ним.
– Надо подправить королевский купол, – он все еще обижался на Василику и решил воспользоваться возможностью уйти из замка.
Они уехали. Я заскучала сразу, и чтобы как-то развлечься, переоделась в свою тренировочную форму. Я выбрала коричневый с карманами тренировочный костюм, почти как у Василики. Он был утыкан булавками по настоятельным советам Освальда, впрочем, как и вся остальная одежда. За голенище сапога я засунула флакончик очередки, выполнив все настояния своих надсмотрщиков, как очень хорошая девочка. Потом взяла меч, и пошла искать Рональда, чтобы попросить его позаниматься со мной еще.
Я побродила немного по опустевшему замку, осторожно открывая двери, но так и не нашла, где Рональд умудрился спрятаться. Когда не надо – он тут как тут, а когда я его ищу – попробуй найди. Чтобы хоть как-то побороть скуку, я решила проведать няню Мэлли, не к злющей же Василике идти, да еще в таком виде!
Няня Мэлли плакала. Глаза у нее покраснели и опухли, пара больших капель стекала по щекам. Это было так неожиданно. Иногда за своими проблемами забываешь, что у других людей они тоже есть. Няня всегда была очень жизнерадостной. Она никогда раньше при мне не плакала. Я завидовала ее умению сохранять хорошее настроение, но, похоже, даже у нее это получалось не всегда.
– Что случилось, няня Мэлли? – спросила я. – Если это ведьма Василика тебя обидела, я не посмотрю на то, что она начальница стражи, и накажу ее хорошенечко.
Я преувеличила свои возможности. Если бы мне и в самом деле пришлось идти ее наказывать, то наказали бы в итоге меня, позорно и безжалостно.
– Что? – не поняла няня. – А, нет, она тут ни при чем.
– А что же тогда? Кто-то умер? – в ужасе спросила я.
Мэлли на секунду даже перестала плакать.
– Нет, что ты, деточка, все живы-здоровы.
Что тогда могло так расстроить няню, я не имела понятия, но спрашивать больше не стала, если бы она хотела, то рассказала бы сама. Няня повздыхала еще немножко, нарезая соломкой морковку.
– Фермесские пирожки не получились, – всхлипывая, сказала она, решив все-таки поделиться своим горем, и снова зарыдала.
– Пирожки? – не поняла я. – Разве можно так плакать из-за пирожков?
– Я их целый месяц готовила. Сначала травы заготавливала, потом их перебирала и взвешивала, потом настаивала, потом на настое замешивала тесто. Оно подходило еще неделю, чтобы в нем образовалась специальная флора. А потом… я их… спалилаааа!!! – ее рыдания перешли на высокую ноту.
В моей голове никак не укладывалось, что можно плакать навзрыд из-за пирожков. Никогда не пойму этих взрослых, даже когда сама стану взрослой. Я неловко попыталась ее подбодрить, сказав, что еще и не такое мы портили, из-за чего няня заплакала только громче.
– Наверное, лучше я пойду, – тихо сказала я и выскользнула из кухни, оставив няню наедине со своими переживаниями, чтобы случайно не сделать еще хуже. Я подумала, что принцип Освальда – «не трогай, пока не успокоится» – может работать не только с Василикой.
Я еще побродила по замку, зашла в библиотеку. На столе лежала та самая книга, которую непонятно как подложил Геральт, пересмотренная и перепроверенная много раз. Я села за стол, прислонив к нему меч, и стала перелистывать страницы. Может, мне удастся найти что-нибудь, что пропустили остальные, какую-нибудь подсказку, которая поможет нам всем освободиться от гнетущего чувства опасности. Книга как книга, ничего необычного. Читая ее, никогда бы не заподозрил, что ее писал сумасшедший с манией величия и больным воображением. Выдать в авторе перечисленные проблемы могла только глава, посвященная подготовке материального заклинания преследования жертвы в картинках.
Быстрым шагом, очень расстроенный и взволнованный, вошел Рональд.
– У тебя тоже пирожки сгорели? – ляпнула я.
Он непонимающе на меня посмотрел. Я смутилась и спросила уже серьезно:
– Что произошло?
– Ничего опасного для жизни, но мне надо уехать прямо сейчас.
– Если это из-за фразы про пирожки, то проще меня выслать из замка, чем уезжать самому.
– Я ненадолго, к вечеру вернусь. Оставайся под куполом, что бы ни случилось.
– Возьми меня с собой, пожалуйста, – умоляюще посмотрела на него я.
– Не раньше, чем победишь Василику в честном бою.
Он поцеловал меня в лоб и постарался успокоить:
– Не переживай, со мной все будет в порядке. Главное, чтобы с тобой ничего не случилось. Василика, присмотри за ней, – сказал он через плечо непонятно откуда взявшейся начальнице стражи.
Мне не повезло. Василика так не вовремя выбралась из комнаты и вспомнила о своих обязанностях. Она-то мне точно сбежать не даст.
– Из замка – ни ногой! – еще раз сказал Рональд и ушел.
Я видела в окно, как он за куполом отдает распоряжения бывшему капитану стражи. Ему вывели лошадь, он сел верхом и уехал. Спустя пять минут следом за ним отправился небольшой отряд. Неясная тревога стала противно холодить живот.
«Он очень сильный и умный, он справится», – пыталась я себя успокоить. Василика устроилась в кресле и собралась присматривать за мной основательно и с удобствами.
– Куда это он, интересно? – тоже полюбопытствовала она. – И где все остальные?
Выглядела наемница плохо: глаза были красными, вокруг них залегли тени, и говорила она еле-еле, будто ей с трудом давалось каждое слово.
– Ты что, плакала? – опрометчиво заподозрила я в Василике человечность.
– Еще чего! Не дождешься! Просто голова болит и глаза слезятся. Аллергия.
Для убедительности она чихнула. Получилось натурально.
– Освальд с Альбертом уехали готовить дворец к церемонии. А насчет Рональда – сама хотела бы знать.
И в этот самый момент я увидела, как в той стороне, куда ускакал Рональд, далеко, за краем города, поднимается дым.
– Поле…– поняла я. – Наше с Рональдом поле горит!
– И всего-то, – хмыкнула Василика. Ее не впечатлило. – Погасит, в следующем году урожай лучше будет, и все. Твоему герцогу хватит денег пережить эту потерю.
Она не понимала, а объяснять мне не хотелось. Единственное в Освии, а может, и во всем мире поле лунных лилий сейчас исчезало в языках пламени. Но даже это было не самым страшным. Я бросила взгляд на книгу Геральта, мирно лежащую на столе. Страницы раскрылись веером, их золоченые края поблескивали.
– Это ловушка, – сказала я, и резко повернулась к Василике. – Бери своих людей, всех до одного, зови Освальда и скачите за ним!
– Ну уж нет! – лениво перекинула Василика ногу на ногу. – Приказ был четкий и ясный: «Из замка ни ногой». И я с тебя глаз не спущу.
– Надо ехать во дворец к Альберту за помощью! Надо отправить к ним Освальда. Если там их поджидает Геральт – сами они против него ничего не сделают! Он убьет их всех!
– Ну, хорошо, отправь слугу с письмом к Освальду, этого будет достаточно.
Я покачала головой.
– Слуге понадобится час, чтобы добраться до дворца, и еще три, чтобы пройти все проверки. Мы поедем сами.
– За пределы купола – никуда, – упрямо повторила Василика, теряя промелькнувшее было добродушие. Она была непреклонна.
Я глубоко вздохнула, успокаиваясь, чтобы не сорваться на крик. Сейчас нужно было еще раз попробовать договориться, а не портить и без того натянутые отношения.
– Василика, – упавшим голосом сказала я, – ты обязана защищать не только меня, но и Рональда. Сейчас он в куда большей опасности, чем я. Или мы едем вместе, или я еду одна.
Василика покачала головой. Я вздохнула еще раз, подняла свой деревянный меч и направила на нее. Раз Рональду так необходимо, чтобы я победила Василику перед тем, как ехать за помощью, я это сделаю.
– Ты что, серьезно? – громко и обидно расхохоталась наемница. Она долго еще смеялась, прежде чем поверила, что я не шучу.
– Прямо здесь, в библиотеке? В святыне твоего жениха?
Я кивнула. У Василики тренировочного меча не было, она достала настоящий. Ее, похоже, в отличие от Рональда, не волновало, что я могу об него пораниться.
Василика не атаковала, ей хватало пока ума и выдержки не нападать на меня. Как назло, у нее было хорошее настроение. Это надо было менять. Я сделала пару жалких выпадов и стала добавлять к своим неубедительным ударам еще и долго копившиеся слова. Они шли искренне, от души, слишком свежими были воспоминания о том, как она обошлась с Освальдом.
– Какая же ты дрянь! – прорвало меня. – Поначалу я думала, что ты просто жестокая баба, которую в детстве не любили родители, но потом я узнала тебя ближе и поняла, что ты еще хуже. Ты злая, несправедливая, циничная, грубая и самовлюбленная. Ты ничего не видишь кроме себя и своих желаний, вытираешь ноги обо всех, до кого можешь дотянуться, даже об собственного мужа, доброго, честного и талантливого. Ты даже со своей работой не справляешься – от тебя солдаты бегут, потому что никто не хочет подчиняться такой, как ты. И дело не в том, что ты женщина, даже не пытайся себя этим утешить! Ты, как Гельмут Кривой, считаешь, что людьми можно распоряжаться как угодно, не заботясь об их интересах!
Настроение Василики резко упало. Глаза ее недобро блеснули, я била ее по больному месту. Все еще осмотрительно, но уже горячо, она сделала выпад, четко целясь в мой меч. Я старательно поставила блок. Мне надо было разозлить ее еще больше, чтобы Василика потеряла самообладание и ударила в полную силу. Острое лезвие ее меча блеснуло, ловя солнечный блик и напоминая, какая смерть ждет меня, если я ошибусь.
Максимально сосредоточившись, я продолжила дрожащим от волнения голосом:
– Я не удивлюсь, если узнаю, что ты заплатила магам, чтобы приворожить Освальда, потому что ни один мужчина в здравом уме не станет жить с такой стервой по своей воле, – Брови Василики сошлись на переносице. Она атаковала еще дважды, на этот раз вложив в удары куда больше души. Каким-то чудом у меня получалось пока от нее отбиваться. До момента, когда Василика забудет обо всем, о своей обязанности меня защищать, о том, что у нее настоящий меч, а у меня тренировочный, оставался всего один шаг, и я уже знала, что надо сказать. Я набрала воздуха побольше и закончила громко и четко:
– Я спала с Освальдом, и он сказал, что у меня красивые уши!
Эта фраза поставила точку. Мысленно я попросила прощения у Освальда и убедила себя, что это было необходимо. После этих слов Василике будет не жалко меня убить.
Как я и ожидала, она потеряла над собой контроль, сорвалась и, дико зарычав, широко замахнулась мечом. Василика наконец ударила, вкладывая всю силу и ярость, не думая о последствиях, о том, как потом будет жить с моей невинной кровью на руках и кто будет отмывать пол.
В последний момент я выставила магический щит, как и хвасталась перед Освальдом, – одной левой. Ее меч врезался в прозрачное защитное поле в ладони от моего лба. Вибрация прошла по щиту, по мечу в руке противницы, по полу, по всему замку. Книжные полки зашатались. Лезвие меча разлетелось на осколки, в руках Василики осталась только рукоять. Отдача была такой сильной, что Василика упала на колени, зажимая левой рукой правую, в которой по-прежнему оставался обломок меча. Я, не дожидаясь, пока она придет в себя, вышла и закрыла дверь, не забыв подпереть ее тумбочкой для надежности. Вряд ли это остановит неуравновешенную наемницу, но времени мне немного добавит.
Руки дрожали, ноги подкашивались, а душу заполняло чувство радости победы. Победы не над кем-нибудь, а над изводившей меня Василикой. Я выбежала за ворота, вскочила на первую попавшуюся лошадь в конюшне и направила ее к королевскому дворцу. Надо было спешить.
Во мне росла вера, что усилия, потраченные на двойное обучение в этом году, были не напрасны и дали свои результаты. Непосильные тренировки, насмешки Василики, прекрасный щит Освальда, чтение книг до рассвета, все это помогло мне сейчас победить. Забыть о приличиях и сыграть не совсем честно.
Дворец становился все ближе. Купола над ним не было видно. Чувствовалось, что Освальд уже приложил к нему свою руку. Но доехать до него у меня не получилось. Будто в насмешку, прямо перед дворцом, нагло и открыто, меня ждал тот, кого мы все так боялись.
