Сергей Платонов
Русская история
Своеобразное соединение глубокой религиозности с охотничьими наслаждениями и очень светлым, оптимистическим взглядом на жизнь, однако, не было противоречием в натуре и философии царя. В нем религия и молитвы не исключают удовольствий охотничьих и комедийных; напротив, он сознательно допускал эти удовольствия, не считал их преступлениями, не каялся после них, как делал это Иван Грозный. И на удовольствия был у него свой собственный взгляд. «И зело потеха сия полевая, – пишет он в своем Уряднике, – утешает сердца печальные и забавляет веселием радостным, и веселит охотников сия птичья добыча». Далее в том же сочинении он так наставляет охотников: «Будете охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою зело потешно, угодно и весело, да неодолеет вас кручина и печали всякие». Этот взгляд на охоту как на противодействие печали не случайно соскользнул с пера у Алексея Михайловича; по его мнению, жизнь не есть печаль, и от печали надо лечиться, гнать ее, так и Бог велел. Припомним, что писал он Одоевскому: «Нельзя, что не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да в меру, чтобы Бога наипаче не прогневить». Но если жизнь не тяжелое, мрачное испытание, то и не сплошная забава. Цель жизни – спасение души, и достигается эта цель хорошею и строгою, благочестивою жизнью. Алексей Михайлович бывал тогда доволен собою, когда на душе у него было светло и ясно, когда кругом все было весело и спокойно и все на месте, все по чину. Об этом-то внешнем порядке и внутреннем равновесии и заботился всего более царь, мешая дело с потехой, аскетизм с удовольствием. И эта его забота позволяет нам сравнить его (хотя аналогия здесь может быть лишь очень отдаленная) с первыми очень симпатичными эпикурейцами, искавшими душевного равновесия в разумном и сдержанном наслаждении. Если уместно здесь припомнить Гейне с его делением людей на эллинов и иудеев, то мы можем сказать, что Алексей Михайлович был типичный эллин. В своих общественных симпатиях Алексей Михайлович был передовой человек своего времени: он вполне последовательно проводил церковную реформу и не был против реформ гражданских. Он охотно принимал киевскую науку и был милостив к киевлянам и к грекам, как вообще к иноземцам, но в то же время он оставался чисто русским и православным, не подвергаясь влиянию иноземцев (что случилось с его сыном), не проводя новых идей в общество и не будучи деятелем партий (что опять-таки было с его сыном). И при конце своего царствования, подавляя консервативный раскол, Алексей Михайлович не терпел слишком явных подражаний Западу. Он на все отзывался, но вполне не отдавался ничему, и в этом отношении его можно назвать личностью, вполне отражавшею в себе все общество XVII века…
Время Феодора Алексеевича (1676-1682)
В борьбе старого и нового порядка победа скоро склонилась на сторону новшеств, получивших право гражданства в умах и перешедших в жизнь при сыновьях Алексея Михайловича. Для того чтобы узаконить новшества, необходимо было, чтобы московский государь склонился на сторону нового порядка, стал за него сам, – и мы видим, что оба сына Алексея Михайловича, Феодор и Петр, стояли очень определенно на его стороне. Но история культурной реформы при Феодоре Алексеевиче очень отличается от последующей преобразовательной эпохи.
При Феодоре Алексеевиче реформа не выходила из Москвы и придворного мира, она касалась только верхних слоев московского общества и только в них развивалась. В глазах народа в это время государственные мероприятия еще не были реформацией.
Затем, при Феодоре Алексеевиче, и характер реформы был иной, чем при Петре. При первом мы наблюдаем влиянием киевское и греческое, и культурные новшества служат преимущественно интересам церкви, а заимствование с Запада идет, как прежде, при Алексее Михайловиче, еще без системы и удовлетворяя лишь частным практическим нуждам государства, что мы видим, например, в устройстве войска по европейскому образцу. При Петре Великом действует не только киевское влияние, но и западное; в то же время и область реформы расширяется, не ограничиваясь одной церковной сферой и высшим классом, – новшества систематически охватывают все стороны жизни, весь государственный организм.
Но и при Феодоре, и при Петре, как уже замечено, для успеха новшеств необходима была не одна санкция, но и почин верховной власти. Хотя само русское общество в значительной своей части и понимало необходимость реформы, тем не менее своими силами оно не могло ей идти навстречу, так как оно не представляло в себе никаких крепких и самостоятельных союзов, которые могли бы осуществить реформу, местные же союзы, установленные государством, все существовали в интересах последнего, не проявляя самостоятельной деятельности. Только отдельные лица в пределах своей частной жизни могли вводить новшества, но это так и оставалось личным делом (как это было и при Алексее Михайловиче) и не развивалось, если само правительство не сочувствовало реформе. Поэтому осуществить реформу могло одно только правительство своим авторитетом.
Слабый и больной Феодор Алексеевич не много сделал в этом направлении, но драгоценно и то, что он личными симпатиями определеннее своего отца стал на сторону реформы. Воспитанник Симеона Полоцкого, знавший польский и латинский языки, слагавший вирши, Феодор сам стал киевлянином по духу и дал простор киевскому влиянию, которое вносило к нам с собою и некоторые – мало, впрочем, заметные – польские черты.
Феодор Алексеевич вступил на престол четырнадцати лет. Еще мальчиком смотрелся он чрезвычайно хилым и болезненным. В царской семье господствовал раздор, происходила борьба между двумя партиями: с одной стороны стояла партия Натальи Кирилловны Нарышкиной, мачехи Феодора, с другой – сестер и теток царя, около которой группировалась родня первой жены царя Алексея, Марии Ильиничны, – Милославские. Последние одержали верх, результатом чего было падение Артамона Сергеевича Матвеева. За приверженность к западной науке он был обвинен в чернокнижии и отправлен в ссылку в Пустозерский острог. Но влияние Милославских, погубивших Матвеева, не долго длилось, их заменили любимцы царя Феодора постельничий Языков и стольник Лихачев, люди образованные, способные и добросовестные. Близость их к царю и влияние на дела были очень велики. Немногим меньше было значение князя В.В. Голицына. В наиболее важных внутренних делах времени Феодора Алексеевича непременно нужно искать почина именно этих лиц, как руководивших тогда всем в Москве.
В первое время царствования Феодора московское правительство всецело было поглощено внешними делами – вмешательством турок в малороссийские дела и беспорядками в самой Малороссии. С большими только усилиями удалось (в 1681 году) удержать за собой новоприобретенный край. И благодаря таким внешним осложнениям во внутренней деятельности правительства при Феодоре не заметно никакого почти движения до последних лет его царствования. Зато в самом его конце под влиянием новых любимцев царя оживилась эта внутренняя деятельность и оставила по себе несколько любопытных мер и проектов.
В самые последние дни царствования Феодора Алексеевича был, например, составлен проект высшего училища, или так называемой Греко-латинской академии. Он возник таким образом: с Востока в Москву приехал монах Тимофей, сильно тронувший царя рассказом о бедствиях греческой церкви и о печальном состоянии в ней науки, так необходимой для поддержания на Востоке православия. Это подало повод учредить в Москве духовное училище на тридцать человек, начальником которого был сделан сам Тимофей, а учителями – два грека. Мыслью этого предприятия было, таким образом, поддержание православия.
Но этим небольшим училищем не довольствуются – и вот появляется проект академии, характер которой выходит далеко за пределы простой школы. В ней должны были преподаваться грамматика, пиитика, риторика, диалектика и философия – «разумительная», «естественная» и «правая». Учителя академии должны были все быть с Востока и, кроме того, с ручательством патриархов. Но этим еще не исчерпывалась задача академии – академия должна была следить за чистотою веры, быть орудием борьбы против иноверцев, из нее должны были выходить апологеты православия, ей присваивалось право суждения о правоверии всякого – и иноземца, и русского. «Московская академия по проекту царя Феодора, – говорит Соловьев, – это цитадель, которую хотела устроить для себя православная церковь при необходимом столкновении своем с иноверным Западом; это не училище только, это страшный инквизиционный трибунал. Произнесут блюститель с учителями слова „виновен в неправославии” – и костер запылает для преступника». Нужно заметить, что академия была учреждена после смерти Феодора и первыми ее учителями были вызванные с Востока ученые – братья Лихуды (Иоанникий и Софроний).
Другим замечательным актом царствования Феодора было уничтожение местничества. В конце 1681 года в Москве были собраны две комиссии: одна состояла из выборных от служилого сословия и была призвана с целью обсуждения лучшего устройства военных сил, или, как сказано в указе, «для устроения и управления ратного дела», а другая состояла из выборных от тяглых людей и занималась выработкой новой системы податей.
Этот съезд выборных давал полный контингент для Земского собора, но комиссии тем не менее не соединялись в Собор ни разу и заседали в разное время. Тяглая комиссия кончилась ничем, хотя показала лишний раз неудовлетворительность податной системы Московского государства и дала собой лишний прецедент Петру Великому при замене поземельной подати подушным окладом. Служилая комиссия, напротив, имела важные последствия: кроме того, что ею были проектированы различные реформы в военном устройстве, выборные люди в свох работах пришли к мысли подать государю челобитье об уничтожении местничества. По этому поводу 12 января 1682 года государь созвал торжественное собрание духовенства, Думы и выборных придворных чинов для обсуждения челобитья и уничтожения мест. Может показаться странным с первого раза, почему в заседании участвовала не служилая комиссия, а только выборные высших чинов, но дело в том, что, во-первых, государь знал из самого челобитья мнение комиссии относительно этого вопроса, а во-вторых, именно в высших слоях местничество и было крепко; высшие слои преимущественно практиковали его и были наиболее заинтересованы в вопросе об уничтожении этого обычая. На вопрос царя о местничестве духовенству патриарх отвечал: «Аз же и со всем освященным Собором не имеем никоея достойные похвалы принести великому вашему царскому намерениию за премудрое ваше царское благоволение». Бояре же и придворное дворянство сами просили уничтожить места – «для того в прошлые годы во многих ратных посольствах и всяких делах чинились от тех случаев великие пакости, нестроения, разрушения, неприятелям радование, а между нами (служилыми) богопротивное дело – великие, продолжительные вражды». Руководствуясь подобными ответами, царь указал сжечь разрядные книги, в которых записывались местнические дела, и отныне всем быть без мест. На это собрание единодушно отвечало: «Да погибнет в огне оное богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь… вовеки». Так передает Соборное уложение 1682 года об уничтожении местничества. Но еще за семьдесят-восемьдесят лет перед тем боярство очень крепко держалось за право местничества, а бояре говорили: «То им смерть, что им без мест быть». По какой же причине нарушился старый обычай без малейшего сопротивления со стороны тех, которые шли когда-то под опалу и в тюрьму, отстаивая родовую честь? Дело в том, что места были относительны; само по себе низкое место не бесчестило родовитого человека, «если только такие же места занимали с ним одинаково родовитые люди». Поэтому, чтобы считаться местами, надо было помнить относительную честь стародавних честных родов. Но в XVII веке родовитое боярство или повымерло (одними из знатнейших в то время считались князья Одоевские, которые в XVI веке далеко не были родовиты), или же упало экономически (у некоторых из тех же Одоевских не было ни поместий, ни вотчин). Вследствие этого при частых пробелах в рядах боярства и при многих захудалых линиях считаться местами было очень трудно. Далее в счеты родовитой знати в XVII веке впутывается постоянное неродовитое дворянство, поднявшееся по службе благодаря упадку старого боярства (в 1668 году, например, из шестидесяти двух бояр и думных людей только двадцать восемь принадлежали к тем старым родам, которых предки в XVI веке были в Думе). Но хотя это новое дворянство и местничалось, однако оно вряд ли могло дорожить этим обычаем, для него было выгоднее заменить повышение с помощью местничества началом выслуги. Старое же боярство, затрудненное в своих счетах убылью и понижением своих членов, проигравшее на службе при столкновении с новыми, передовыми чинами московской администрации, равнодушно смотрело на частые отмены мест, которые постоянно бывали в XVII веке. Местничество практически становилось неудобным вследствие распадения старого боярства и именно поэтому теряло свою ценность для этого боярства, не приобретая живого смысла для новой служилой аристократии. Ключевский по этому поводу справедливо отмечает, что «не боярство умерло, потому что осталось без мест, чего оно боялось в XVI веке, а места исчезли, потому что умерло боярство и некому стало сидеть на них». В связи с уничтожением местничества тот же Ключевский ставит возникший при Феодоре так называемый проект устава о служебном старшинстве бояр. Этот проект впервые ясно выразил необычную в Московском государстве мысль о полном разделении гражданских и военных властей. С другой стороны, этот проект предлагал учреждение постоянных наместничеств (Владимирского, Новгородского и др.) и устанавливал строго старшинство одного наместника над другим. Однако все эти предначертания не были осуществлены, и замены родового старшинства (в местничестве) старшинством служебным (по должности) не последовало…
Время Петра Великого
Детство и отрочество Петра
Изучение первых лет жизни Петра имеет большую важность в том отношении, что позволяет нам понять, в какой обстановке развивался характер Петра, какие впечатления вынес Петр из своего детства, как шла его умственная жизнь, какие отношения сложились в нем к среде, его воспитавшей. Существует мнение, что бурное детство было причиной всех дальнейших резкостей в поведении Петра и вызвало в нем жгучее озлобление против старины, стоявшей помехою на его дороге. Далее мы увидим, что в этом мнении много правды. Сам Петр иногда с горечью отзывался о своих детских годах.
Петр был младшим сыном царя Алексея Михайловича. Царь Алексей был женат два раза: первый раз на Марии Ильиничне Милославской (1648-1669), во второй – на Наталье Кирилловне Нарышкиной (с 1671 года). От первого брака у него было тринадцать детей. Многие из них умерли еще при жизни отца, и из сыновей только Феодор и Иван его пережили. Оба были болезненными: у Феодора была цинга, Иван страдал глазами, заикался, был слаб телом и рассудком. Быть может, мысль остаться без наследников побудила царя Алексея спешить с вторым браком. Свою вторую жену, Наталью Кирилловну, царь встретил в доме Артамона Сергеевича Матвеева, где она росла и воспитывалась в обстановке реформационной. Увлекшись красивой и умной девушкой, царь обещал найти ей жениха и скоро сам присватался к ней. В 1672 году у них родился крепкий и здоровый мальчик, нареченный Петром. Рождение его окружено роем легенд, неизвестно когда развившихся. Говорили, что Симеон Полоцкий предсказывал еще до рождения Петра его великую будущность, что юродивый заранее определил, сколько он проживет, что в церкви дьякон, не зная еще о рождении Петра, в минуту его рождения возгласил о его здравии и т.д.
Царь Алексей был очень рад рождению сына. Рады были и родственники его молодой жены, Матвеев и семья Нарышкиных. Незнатные до тех пор дворяне (про Наталью Кирилловну ее враги говорили, что, прежде чем стать царицей, она в лаптях ходила), Нарышкины с женитьбой царя приблизились ко двору и стали играть немалую роль в придворной жизни. Их возвышение было враждебно встречено родственниками царя по первой его жене – Милославскими. Рождение Петра увеличило эту вражду первой и второй семей царя и сообщило ей новый характер. Для Милославских рождение Петра не могло быть праздником, и вот почему: хотя наследником престола всегда считался, а с 1674 года официально объявлен был царевич Феодор, тем не менее при болезненности его и Ивана и Петр мог иметь надежду на престол. Если бы царствовал Феодор или Иван, политическое влияние всецело принадлежало бы их родне – Милославским; если же власть перешла бы к Петру, опека над ним и влияние на дела принадлежали бы матери Петра и Нарышкиным. Благодаря такому положению обстоятельств с рождением Петра семейный разлад Милославских и Нарышкиных терял узкий семейный характер и получал более широкое политическое значение.
Отсутствие родственной любви и неприязнь между Милославскими и Нарышкиными существовали и при жизни царя Алексея; но он сдерживал эту неприязнь своим личным авторитетом, хотя уверенно можно сказать, что и его авторитет не мог примирить враждующие стороны. При полной противоположности интересов родня царя расходилась и взглядами, и воспитанием. Старшие дети царя (особенно Феодор и четвертая дочь, Софья) получили блестящее по тому времени воспитание под руководством С. Полоцкого. В этом воспитании силен был элемент церковный, действовало польское влияние, заметное на южнорусских монахах. Напротив, Нарышкина вышла из такой среды (Матвеевы), которая при отсутствии богословского направления впитала в себя влияние западноевропейской культуры. Это различие могло только усиливать вражду. Столкновение было неизбежно.
В январе 1676 года умер царь Алексей. Ему было только сорок семь лет; его ранней смерти нельзя было предусмотреть. Поэтому обе семейные партии были застигнуты катастрофою врасплох. На престол вступил четырнадцатилетний Феодор, но дела некоторое время оставались в руках Матвеева: царствовал представитель одной семейной партии, управлял представитель другой. Так случилось потому, что в последние годы царя Алексея родственники его второй жены были ближе к царю и делам, чем Милославские. Однако скоро Милославские взяли верх; интригами способнейшего из Милославских – Ивана Михайловича и влиятельного боярина Богдана Матвеевича Хитрово Матвеев был удален в далекую ссылку (Пустозерск). Делами завладели Милославские; но при дворе, кроме Милославских и Нарышкиных, образовалась третья партия. Под руководством старых бояр Хитрово и Юрия Алексеевича Долгорукова некоторые лица с боярином Иваном Максимовичем Языковым во главе завладели симпатией царя Феодора и отстранили от него все другие влияния. Потеряв надежду видеть потомство у царя и понимая приближение господства (в случае смерти Феодора) или Нарышкиных, или Милославских, партия Языкова впоследствии стала искать сближения с Нарышкиными. Вот почему в конце царствования Феодора был возвращен из ссылки Матвеев. Вот почему, когда умер Феодор (27 апреля 1682 года), восторжествовали Нарышкины, а не Милославские. Сложная игра придворных партий, соединившая интересы стороны Языкова со стороной Нарышкиных, повела к тому, что помимо старшего – больного и неспособного Ивана – царем был избран младший брат, царевич Петр. После смерти Феодора царя приходилось избирать, потому что не было законом установленного престолонаследия. По действовавшему обычаю, отцу наследовал сын, но у Феодора не было детей. В давно прошедших веках, случалось, наследовали и брат брату (сыновья Калиты, например), но это была уже ветхая, потерявшая обязательную силу старина, на ней было трудно обосновать права Ивана. Патриарх, Языков с прочим боярством, Нарышкины хотели Петра. Десятилетний здоровый Петр и в самом деле своей личностью представлялся более способным занять престол, чем полумертвый и тоже малолетний Иван (ему было пятнадцать лет). Петр был избран в цари. Но обычаем была в Московском государстве узаконена форма царского избрания посредством Земского собора. Собором избрали Бориса Годунова и Михаила Феодоровича, за отсутствие Собора упрекали царя В.И. Шуйского его современники. В данном случае, при избрании Петра, к созыву Собора не прибегли. Решили дело патриарх с Боярской думой, после того как толпа народа (московское вече, если уместно это архаическое выражение) криком решила, что желает в цари Петра. Такая форма избрания мало давала гарантий для будущего, тем более что время было очень смутное. Милославские не могли помириться с неудачей, их сторонники открыто кричали на площади в пользу Ивана, а не Петра; не все стрельцы с одинаковой охотой присягали Петру; во дворце боялись резких партийных столкновений, бояре носили панцири под одеждой.
Тем не менее Петр стал царем. Опека над ним, по московскому обычаю, принадлежала его матери. Царица Наталья Кирилловна стала центром правительства. Но подле нее не было искренне преданных помощников и руководителей: Матвеев еще не вернулся в Москву из ссылки, братья царицы не отличались необходимыми для правления способностями и опытом. Таким образом, новое правительство было слабо. Этим и воспользовалась сторона Милославских, среди которых было много выдающихся лиц. Главным представителем этой партии была царевна Софья, ученица Симеона Полоцкого, личность, безусловно, умная и энергичная, которой душно было в тесной полумонашеской обстановке, окружавшей московских царевен: образование расширило ее умственный кругозор, выработало в ней широкие запросы жизни, а отсутствие стесняющего внешнего авторитета родительской власти позволило Софье искать ответы на эти вопросы вне терема. Она тесной сердечной связью сблизилась с замечательнейшею личностью того времени князем В.В. Голицыным и вмешивалась в общественную жизнь. Кровными узами привязанная к дворцовой партии Милославских, Софья прониклась ее интересами. Как сильная и страстная натура, она лучше и сильнее всего чувствовала эти интересы и стала руководительницею этой партии. Противники (то есть Нарышкины, и более всех Наталья Кирилловна) были ей ненавистны, как обидчики ее и ее родных. В то же время очень развитое честолюбие Софьи показывало ей возможность в случае воцарения Ивана стать во главе государства опекуншею неспособного брата, заменить ему мать, управлять государством. С воцарением Петра место это было занято Натальей Кирилловной, которая видела, конечно, в Софье свою соперницу; отсюда взаимная ненависть мачехи и падчерицы. Кроме Софьи, у Милославских был другой способный человек, И.М. Милославский, падкий на интригу, изворотливый и лишенный твердых нравственных понятий. За Милославским стоял родовитый Гедиминович, князь И.А. Хованский, который не столько дружил с Милославскими, сколько не любил их противников. Но Хованский и Голицын не были деятельными участниками той политической интриги, которая была ведена в мае 1682 года преимущественно Софьей и Милославскими против Нарышкиных.
В последние дни царя Феодора и в первые дни царствования Петра московские стрельцы пришли в некоторое движение. Стрелецкое войско было переформировано в полки, носившие название по фамилиям полковников. Жило оно изолированно от прочего населения Москвы, в особых стрелецких слободах в разных частях города. И сами стрельцы, и их семьи, помимо службы, занимались промыслами и мелкой торговлей. Поэтому стрельцы, имея военную организацию, в то же время не были замкнуто живущим военным сословием, а сохраняли живые связи с остальным московским населением. В начале 1682 года главным начальником стрелецкого войска был князь Юрий Алексеевич Долгорукий, «развалина от старости и паралича», как характеризует его С.М. Соловьев. Он не мог поддержать должной дисциплины. Полковники стрелецкие начали притеснять стрельцов, стрельцы на злоупотребления властью отвечали нарушением порядка. В грубой форме заявляют они протест против притеснений, подавая с ругательствами челобитья на начальников и употребляя силу для освобождения наказанных товарищей. Это движение началось еще при Феодоре, а при новом правительстве выразилось довольно резко: сразу от шестнадцати полков подана была во дворец челобитная на полковников с угрозою, если не накажут полковников, расправиться с ними самосудом. Правительство Натальи Кирилловны сделало промах: вместо спокойного исследования дела оно с испугу уступило стрельцам и, уволив полковников, взыскало с них все денежные к ним претензии стрельцов. Уступка разнуздала стрельцов окончательно, дисциплины не стало, самосудом расправились они со всеми неприятными им начальниками. Полный беспорядок царил в слободах. С переменою правительства стрельцы почувствовали, что они сила, которой боятся даже во дворце.
Всеми этими обстоятельствами воспользовалась партия Милославских, чтобы направить это движение в свою пользу, сообщить ему политический характер, которого оно до сих пор не имело. Через преданных себе стрельцов эта партия постаралась возбудить неудовольствие полков против правительства Петра, перенести их внимание от своих стрелецких дел на политическое положение. Стрельцы усердно рассказывали, что за малолетним Петром стоят бояре-изменники, которые не хотят ему добра и государством управляют в свою пользу, а другим во вред; этим изменники злоумышляют на царскую семью, то есть на царя Ивана и на Милославских. Стрельцы верили всем этим слухам и главными изменниками считали (конечно, по наущению Милославских) Матвеева, Нарышкиных и Языкова. Они явно грозили «свернуть шею» этим лицам и готовы были стать за царя и за благополучие царской семьи. Милославским, таким образом, удалось настроить стрельцов против своих политических противников. Между стрельцами был распространен список изменников, которых следовало истребить, но Милославские ждали еще приезда в Москву опаснейшего своего противника Матвеева, чтобы истребить и его, и потому удерживали стрельцов от решительных действий. Матвеев приехал 11 мая, и хотя был предупрежден о волнениях стрельцов, но не придал им большого значения и не принял предосторожностей.
15 мая произошел так называемый стрелецкий бунт. Милославские дали знать утром этого дня в стрелецкие слободы, что изменники задушили царя Ивана. Стрельцов звали в Кремль. В боевом порядке выступили стрелецкие полки в Кремль, успели занять кремлевские ворота, прекратили сношения с остальным городом и подступили ко дворцу. Во дворце собрались, услыша о приближении стрельцов, бояре, бывшие в Кремле, и патриарх. Из криков стрельцов они знали, зачем явилось стрелецкое войско, знали, что они считали царя Ивана убитым. Поэтому на дворцовом совете было решено показать стрельцам и Ивана, и Петра, чтобы сразу убедить их в полном отсутствии всякой измены и смуты во дворце. Царица Наталья вывела обоих братьев на Красное крыльцо, и стрельцы, вступив и разговор с самим Иваном, услышали от него, что его никто не изводит и жаловаться ему не на кого. Эти слова показали стрельцам, что они жертва чьего-то обмана, что изменников нет и истреблять некого. Старик Матвеев умелой и сдержанной речью успел успокоить стрельцов настолько, что они хотели разойтись. Но Михаил Юрьевич Долгорукий испортил дело. Будучи после отца своего, Юрия, вторым начальником Стрелецкого приказа и думая, что теперь стрельцы смирились совсем, он отнесся к толпе с бранью и грубо приказывал ей расходиться. Стрельцы, рассердясь и подстрекаемые людьми из партии Милославских, бросились на него, убили его и, опьяненные первым убийством, бросились во дворец искать других «изменников». Матвеева они схватили на глазах царицы Натальи и Петра (некоторые рассказывали, что даже выхватили из их рук) и рассекли на части. За Матвеевым были схвачены и убиты бояре кн. Г.Г. Ромодановский, А.К. Нарышкин и другие лица. Особенно искали стрельцы ненавистного Милославским Ивана Кирилловича Нарышкина, способнейшего брата царицы, но не нашли, хотя обыскали весь дворец. Убийства совершались и вне дворца. В своем доме был убит князь Юрий Долгорукий. На улице найден и потом казнен Иван Максимович Языков, представитель третьей дворцовой партии. Над трупами убитых стрельцы ругались до позднего вечера и, оставив караулы в Кремле, разошлись по домам.
16 мая возобновились сцены убийства. Стрельцы истребили всех тех, кого сторона Милославских считала изменниками. Но желаемого Ивана Кирилловича Нарышкина не нашли и в этот день – он искусно прятался во дворце. 17 мая утром стрельцы настоятельно потребовали его выдачи как последнего уцелевшего изменника. Чтобы прекратить мятеж, во дворце нашли необходимым выдать Ивана Кирилловича. Он причастился и предался стрельцам, его пытали и убили. Этим окончился мятеж.
Петр и его мать были потрясены смертью родных, ужасами резни, которая совершалась на их глазах, и оскорблениями, которые получали они от грубых стрельцов. Около них не осталось ни одного помощника и советника: все их сторонники были истреблены, а уцелевшие попрятались. У Милославских, таким образом, исчезли их политические противники. Хозяевами дел становились теперь они, Милославские, представительницею власти стала Софья, потому что Наталья Кирилловна удалилась от дел. В те дни ее грозили даже выгнать из дворца. Вступление во власть со стороны Милославских выразилось тотчас же после бунта тем, что места, занятые прежде в высшей московской администрации людьми, близкими к Нарышкиным, еще до окончания бунта перешли к сторонникам Софьи. Князь В.В. Голицын получил начальство над Посольским приказом; князь Иван Андреевич Хованский с сыном Андреем стали начальниками Стрелецкого приказа (то есть всех стрелецких войск). Иноземский и Рейтарский приказы подчинены были Ивану Михайловичу Милославскому.
Но, завладев фактически властью, уничтожив одних и устранив от дел других своих врагов, Софья и ее сторонники не заручились еще никаким юридическим основанием своего господствующего положения. Таким юридическим основанием могло быть воцарение царя Ивана и передача опеки над ним какому-нибудь лицу его семьи. Этого Софья достигла с помощью тех же стрельцов. Конечно, по наущению ее сторонников стрельцы били челом о том, чтобы царствовал не один Петр, а оба брата. Боярская дума и высшее духовенство, боясь повторения стрелецкого бунта, 26 мая провозгласили первым царем Ивана, а Петра – вторым. Немедленно затем стрельцы били челом о том, чтобы правление поручено было – по молодости царей – Софье.
