Сергей Николаевич Прокопьев
От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша
Накапал Роман пригоршню жидкого мыла и на себя, от усердия даже в глаза попало. Видимость ноль, вслепую руки для воды протянул, как даст кипятком сквозь мыло. Тут же в голову жар ударил: холодная кончилась, а он весь в пене! Как в вагон к немчуре выходить? Руки ошпаренные горят. Но где наша не пропадала. Зрение одного глаза от мыла очистил и тихохонько сделал вторую попытку разжиться водой. Уже не крутой кипяток ударил, похолоднее пошла. А если правее взять? Как из горной реки ледяная. А резко влево? Аж с паром. Ещё одну немецкую хитрость распознал, пополнил копилку интеллекта.
После чего спокойно мыло смыл, досуха вытерся. И услышал голоса за дверью. Ругнулся про себя: доэкспериментировался, теперь шито-крыто не выскользнешь, очередь перед туалетом образовалась. Будут шептаться: русиш швайн, не смывает за собой.
– Я резко принимаю решение, – красочно рисовал Роман этот эпизод своего первого путешествия в загнивающий капитализм, – задействовать жёлтую кнопку. Красная – это чересчур, а зелёная она и есть зелёная. Давлю и к моему ужасу замок щёлкает, а за дверью крик: «Вам помочь? Вам помочь?» На немецком. Ну, и хрен с вами, думаю, надо сдаваться. Давлю на ручку двери, и тут быжжж – вода смыла из унитаза весь позор. Ура! Престиж русского не подмочен. Выхожу, а немчура возбуждённо толпится, так как над входом горит жёлтый транспарант с надписью: «Помогите, мне плохо!» Оказывается, я сигнал бедствия подал.
Домчался Роман до Дюссельдорфа, там пересел на электричку и поехал в пригород к компаньону. И здраво решил не искать того по офисам. Зачем о стёкла физиономией биться, когда кроме компаньона бывший омич Женя Ломаев ждёт земляка не дождётся. Только бы узнать, где его улица? Вариант с такси Роман отмёл, вдруг идти всего ничего, а он валюту разбазаривает. Так и получилось в результате, дружок неподалёку жил.
Чтобы выяснить местонахождения нужного дома, Роман обратился к молодому парню. К женщинам не стал с вопросами подступать, вдруг подумают, пристаёт с нехорошими мыслями. Выбрал рыжего детину. Собственно, больше никого поблизости не было на тот момент.
– Конкретный немец! Только в кино про фашистов снимать! – хохотал Роман. – Рукава закатай и вылитый СС.
На вымученном немецком Роман спросил про нужную улицу. Немец как на дурака уставился в вопрошающего. Роман собрал в кулак всё произношение, по слогам повторил. На нерусской физиономии опять ноль понимания. Роман в третий раз, на всякий случай с привлечением тощих знаний английского, задаёт рыжему аборигену географический вопрос: как проехать, как пройти?
– Снова таращит на меня фрицевские зеньки. Я не выдерживаю и в тупую физиономию говорю: ни хрена ты, баран, не скажешь! «Сам ты баран! – заржал немец. – Паришь мозги. Здесь весь район на русском чешет». Так что «распространенье наше на планете…»
– Хватит текста! – подняла рюмку Лидочка.
– Точно! – подхватил Антон. – Джавахарлалу Неру сказал, трепитесь в меру!
– Пора выпить за именинницу и песни петь! – призвала Лидочка.
– Как опупительны в России свитера! – выдал Антон импровизацию на любимую Лидочку песню. – Вино, шампанское и баксы…
С каждым ударом молота
На следующее утро с Антоном поехали на биржу. Услышав «биржа», Миша раззудил фантазию на здание с колоннами, лестница широченная, ступени мраморные, двери высоченные с резьбой, ручки золочённые, за ними зал огромный во всю геометрию. В нём клерки, клерки, клерки выясняют способности клиентов для рационального трудоустройства.
Фантазия съёжилась, столкнувшись с действительностью. Никаких колонн со ступеньками. Стена кирпичная без окон, без дверей глухая, вдоль неё стоят рабочие руки в мужском исполнении. Человек сто пятьдесят. Выстроились, как проститутки на панели: одна нога согнута в колене, подошвой о стену опирается. Позже выяснил на собственном опыте – поза не только проституткам удобная в период ожидания удачи у моря трудоустройства.
Схема вербовки на бирже выглядит так: подъезжает машина с работодателем, на неё со всех сторон кидаются жаждущие заработать: что надо? Что платишь?
Следующая подруливает, и её мзновенно окружают: меня возьми! Меня!
– Американского безработного здесь нет, – пояснял картинку Антон. – За такую мелочь гнуть спину нэма дурных. Он пособие больше получает, чем за восемь долларов в час ишачить. Зато мексиканцы, другие латиносы за пятёрку готовы вкалывать. Сбивают цену. Негров, видишь, нет. Их работодатели не берут – ленивые.
Первый рабочий день в Нью-Йорке получился ничего себе. Антон удачно подлетел к одной машине, контрактор оказался русским, завербовал обоих убирать медицинский офис после отделки. Никаких кирпичей, неподъёмных носилок, тачек и кусков бетона. Где-то опилочки подмести, где-то пыль пропылесосить. Тяжелее веника ничего не поднимать и шестьдесят четыре доллара на каждого за восемь часов работы.
– В лёгкую мы сегодня долляриков срубили, – прокомментировал Антон.
– Я в «Хилтоне» пахал не сравнить с этими цветочками.
– Не волнуйся, будут и ягодки. На них здесь тоже урожай!
На следующий день вызрела одна.
До двенадцати часов проторчали на бирже с нулевым эффектом. Народ расходиться стал.
– Остались на чём болтались! – подытожил Антон.
Но тут подвернулась работёнка – ломовая и дешёвая. Антон отказался от неё, Миша крутить носом не стал – надо как-то день пребывания на западном полушарии оправдать. Арифметика суровая: за жильё в сутки семь долларов отдай, за еду – пятнадцать, не то ноги протянешь. Нанялся Миша на условии двадцать восемь долларов за день. Работодатель-араб на рефрижераторе по магазинам, кафешкам мясо развозит, ты разгружаешь. Его сарай на колёсах не во всякий переулок заедет, остановится за два квартала, и таскает Мише куски тяжеленныев точку назначения. На улице пекло, в футболке и шортах дышать нечем, а внутрь рефрежератора заскочишь: инеем, как труп, покрываешься.
– В оконцовке, – рассказывал Миша Антону, вернувшись в отстойник, – язык у меня на плече, силы на нуле, дышу, как загнанная кляча, к закромам через весь вагон идти, рефрижератор опустел… Пока в один бежишь, пока обратно мясо до двери дотащишь – масло в коленях застывает.
– Ничего, – утешал Антон, – с каждым ударом молота мы становимся свободнее!
И пошла писать губерния в Мишином дневнике рабочих буден. Вёл полную бухгалтерско-финансовую ведомость о шабашках на американском континенте. Каких только ударов молотом свободы не нанёс по штатам. Разгрузка мебели, стройка или наоборот – ломать не строить. Отделка квартир. Бывало, недели на две ремонт, раза три попадал на суперский, то бишь, моментальный: за день квартиру освежил и долларов 75 на карман. Один раз не то, что с нуля, с глубокого минуса ремонт делали на пару с Антоном. Квартира выгорела, драили несколько дней, а потом всё остальное… Провоняли пожаром от и до…
– От вас несёт как от головёшек! – ворчали женщины в отстойнике. – Там бы и ночевали со своим вонизмом!
– Работа не воняет, – парировал нападки Антон, – она пахнет победой!
Завязались связи с контракторами, кои быстро распознали, у Миши работа в руках не гниёт, плесенью не покрывается. Абы как не делает. Порой сам контрактор тормозит: хватит миллиметры ловить! У Миши и качество, американский комар носа не подточит и не в час по чайной ложке делает – кисти, шпатели и другой заморский инструмент так и мелькает в проворных руках. В институтские годы в стройотрядах и на шабашках, зарабатывая на жизнь, поднаторел в строительных ремёслах.
Особенно любил длительный ремонт. Раз привёл контрактор в трёхкомнатную квартиру:
– Один справишься?
– Само собой!
– Вперёд!
Полнометражная квартира, фронт работ, есть где развернуться и заработать: обои смыть, стены отшпаклевать, покрасить.… И хозяева почти родня – земляки, милые старички-евреи из Новосибирска. Давил Израилевич и Рива Иосифовна. Под семьдесят обоим. Из СССР уехали в конце шестидесятых. Миша пришёлся им ко двору своим старанием. То кофейку сварят, то греночками угостят. А сентиментальные! По НТВ зазвучит русская песня – «Оренбургский пуховый платок» или «Издалека долго, течёт река Волга», их ностальгическая слеза прошибает. Давид Израилевич, сам в прошлом в симфоническом оркестре на флейте играл.
Спрашивает:
– Миша, извини, вопрос деликатный, можешь не отвечать, а Дима сколько обещал тебе заплатить?
Дима – контрактор.
– Хорошо, – не стал Миша скрывать, – тысячу пятьсот долларов.
– Обманул. Ой, обманул нас. Пять с половиной тысяч только за работу без материалов взял. А мы договаривались подешевле, раз без официального оформления. Жаль – тебя не знали, напрямую бы вышли.
Месяц ремонтировал старичкам жильё. В последний день угостили Мишу обедом, по рюмочке коньяка с Давидом Израилевичем выпили.
Дима, как и все контракторы, нанимая, обещал: работы у него море, простоя не будет, одно закончишь, тут же новый объект подгоню. Море быстро обмелело, Дима замямлил: потерпи чуток, обязательно позвоню. Миша размечтался ремонтные работы, как у земляков-новосибирцев получить, а ему опять на биржу идти с гвоздём в голове: будет работа или нет.
Предварительно достал список контракторов, обзвонил. Ни одной зацепки.
– Что могу тебе сказать? – утешил по-дружески Антон. – Одна у тебя дорога: попу в гость и на биржу.
Мужики в этом бойком месте Нью-Йорка лишь в позе ожидания смахивали на проституток, в остальном – ничего подобного. Много фантазии не надо представить более сотни мужчин в одном месте в утреннее время. Не будут они праздно торчать. Один гамбургер жуёт, у другого шланги со вчерашнего горят, бутылку пива в бумажный пакет спрятал и реанимируется из горлышка. Всё в пределах законодательства США. Если ты опорожняешь бутылку на нью-йоркской улице в её естественном виде – штраф. А так, вроде никто не видит, что ты в себя вливаешь.
Другой взбадривается кофе, держит стаканчик в руке У каждого второго пакетики со съестным – подкрепляются. Мусор куда? Под ноги. Если в вагоне метро обычное дело у американцев швырнуть газету или обёртку на пол, на улице и подавно не миндальничают с мусором – свобода. К средине дня биржа свалка свалкой. Кому не повезло с работой – после двенадцати расходятся. Но не все, отдельные личности, загасив шланги, блаженно спят под стеночкой.
Жители близстоящих домов не желали входить в превратности судеб тех, кто стремился посредством биржи вложить свой труд в процветание Америки. Мусорная эстетика биржи их возмущала, строчили жалобы властям. Правоохранительные органы реагировали проведением рейдов.
– Попадал я однажды под раздачу, – рассказывал Миша полицейскую историю. – Стою на бирже, скучаю, работы нет, день пропадает, вдруг полицейский. Куда скука девалась! По фильмам привыкли к стандарту: в Америке полицейский – детина с квадратным подбородком, кулаки – быков валить, плечи в два обхвата. Тут ничего подобного – бабёнка. Лет двадцати пяти. Мулатка. Фигуристой не назовёшь. Арбузик, из которого ножки торчат. Но идёт, как пишет. Руки свирепыми маятниками ходят. Фуражка с кокардой. На лице написано: сейчас вас всех в бараний рог сверну! С ног до головы увешана наручниками, дубинкой, газовым баллончиком, другим табельным оружием и приспособлениями бить, вязать, обесточивать преступника. И злющая-я-я! Причём, на русском языке. Чешет по-нашему без запинки. Разбегались от неё мужики, как тараканы от света. Чем я ей понравился – не знаю, за мной погналась. Я замешкался со стартом, она как шарахнет дубинкой по спине. И матом: «Стой! Раздолбай!» Я от неожиданности, родную речь услышал от полицейского, запнулся на ровном месте и оказался в наручниках. Глазом не успел моргнуть – готов Иван Петров. «Будь другом, – прошу, – отпусти». «Московский волк тебе френд!» – отрезала поговоркой и повела в отделение полиции. Или как там их участок называется. Кранты, думаю, мне теперь, гуд бай, Америка.
Вспомнил Миша с тоской песню «Гуд бай, Америка». Виза безбожно просрочена, отправят в родные края с волчьим билетом в компьютере. И ни под каким видом больше не просочишься обратно. Миша к тому времени только-только оправдал деньги, что на поездку потратил, начал в плюс работать. И на тебе – собирай манатки, отправляйся восвояси, не солоно Америки хлебавши.
– Зря у меня поджилки трагически тряслись, – рассказывал дальше Миша, – обвинение, которое вменили, – сплошной хихикс. Стоя на тротуаре, мешал передвижению по нему прохожим. Будто для облегчения пешеходного движения надо было лечь – перешагивайте, господа, хорошие. К расстрелу меня не приговорили, отпустили с миром. Иди, дескать, и больше так не делай. Про визу никто и не думал спрашивать. В Америке не найдёшь дураков за дядю с тётей вкалывать. Одно дело полиция, другое – иммиграционная служба. На кой первой головная боль второй. Кому за нелегалов деньги платят, пускай тот ловит их, согласно штатному расписанию.
Антон на злоключения Миши заметил:
– Каждый в Америке должен съесть свою лопату дерьма! А ты только-только приступил к трапезе.
