Сергей Николаевич Прокопьев
От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша
В прифронтовой полосе патрули шныряют, органы по отлову подозрительных лиц в расположении войск шпионов выслеживают, но прошмыгнула Валентина в часть мужа. И бабу, к которой притулился воин на переформировании, нашла. У Нади коровка дойная, задница обширная, румянец, будто не война под боком, кто кому хребет сломает, а спортивные мероприятия.
Игнат, как лом проглотивши, остолбенел, увидев супругу любимую. Будто дальнобойный снаряд из-за леса, свалилась на порог жена. Контузией на мужа подействовала. Заикаться через пень колоду начал. Военная мясорубка вокруг, Калачинск ухнул в неправдоподобный космос, и вдруг Валентина из той жизни материализовалась снегом на голову.
Но не взорвалась жена космы выдёргивать сопернице толстопятой. В глаза бесстыжие мужу не наплевала. Развернула направление в обратную от фашистов часть света, пошла в глубину тыла, омывая сердце сухими слезами.
После войны на коленях умолял Игнат прощения. Майором вернулся. Руки-ноги без царапины. Красавец. Бабы живьём готовы были съесть, ведь мужики только на фотографиях остались. Не простила. Через пять лет после войны вышла замуж за мужчину на семнадцать лет старше, двух дочек родила, среди них – Риту.
Игната и это не остановило, долго ещё звал к себе.
– Но ты знаешь, – рассказывала Рита, – фотографии его и письма с фронта мать по сей день бережёт. Как-то спросила: «Неужели нельзя было простить, ведь война шла – сегодня жив, а завтра убьют?» «Ничего не могла с собой сделать!..» – сказала.
Через неделю, как ездили в Атлантик-сити, Миша вернулся в отстойник, а женщины ревут на своей половине.
– У Риты мать умерла, – Антон доложил.
– Едет на похороны?
– Нет.
– Ведь успеет. Двенадцать часов до Москвы, три – до Омска. Послезавтра будет там.
– Кто меня сюда больше пустит? – причитала на женской половине Рита. – Кто? Уеду и всё – путь закрыт!
Потом позвала мужчин, достала две бутылки водки:
– Помянем.
– Ещё ведь не похоронили, – ляпнул Миша.
Антон лягнул под столом: молчать!
– Мама из могилы меня натурально вытащила! – сквозь слёзы рассказала Рита. – В морге уже лежала. Я ещё в школу не ходила. Привязались болезни одна за другой. Крупозное воспаление лёгких, потом паралич горла, глотать не могла. Месяца четыре безвылазно в больнице. И вот раз врач смотрит – я не дышу. Пульса нет. Фонендоскопом слушают – ноль. Зеркало ко рту подносят – не запотевает. Труп. Отправляют на вскрытие. А мать в больнице работала. Я когда месяц провалялась там, мать бросила моторостроительный завод, устроилась нянечкой, рядом со мной быть. Приходит утром на работу, ей по голове: дочь умерла. Она в морг. Не пускают: куда ты?! Врач уже собирался вскрытие делать. Мать с кулаками: там моя дочь! Расшвыряла всех, прорвалась. Рассказывала, как увидела меня бездыханную – сердце чуть не разорвалось. И вдруг, будто веко у меня судорожно дёрнулось. Закричала: не трогайте! И наверх. А там профессор обход делает. Старенький, за семьдесят. Бросилась к нему. Живая, говорит, посмотрите, Христом Богом молю! Профессор отложил обход, спустился в морг и долго-долго старинным фонендоскопом – деревянной трубкой – слушал. И нашёл жизнь. Откачали. А если бы не мама?
Выпили по первой, не чокаясь, по второй.
– Не могу я поехать! – говорила Рита, хотя никто не склонял к обратному. – Она бы поняла. Похоронить есть кому. Сестра, дядя, племянники… Деньги отправлю. Уеду – и что там буду делать? Что?
Месяца через полтора Рита съехала из отстойника.
Чуть позже Миша увидел её в шикарном платье, садящуюся в машину.
Женщины из отстойника поведали, что пошла Рита в массажный салон.
– Какой из неё массажист? – не просёк Миша. – Как-то шею заколодило, попросил помять, так она элементарно не разбирается. Руки как крюки.
– В том салоне руки не на шею подгоняются. Узкая специализация.
И если полиция проводит многомесячные детективные операции по разоблачению владельцев интим-массажных салонов, по крупицам собирает стопроцентную информацию, до мужа Риты она долетела быстро.
– Ритка в массажный салон пристроилась, – позвонила в Омск Лидочка Фокина общей знакомой.
Та, не откладывая в долгую коробочку, тут же Ритиному супругу доложила.
– Из неё массажист, – аналогично Мише отреагировал он, – как из меня клоун на манеже.
Супруг закончил физкультурный институт, искусство массажа испытал на своей шкуре.
– Да нет, эротический массаж.
– Сука! – понял глубинную суть нового отхожего промысла муж. – Падла!
– Зато, знаешь, какие колыбашки зарабатывает! За пару дней, сколько другие бабы, квартиры убирая, за месяц.
Муж бросил трубку, радующую высокими заработками в семейный бюджет, и упал в кресло в ошарашенном виде. Пластинка, стой! пластинка, стой! с другим танцует баба мой! И тут же схватил телефон и заорал в США, не жалея денег. Очно обозвал собачьим словом Риту.
– Убью! – кричал, ноздри от злости за ушами. – Приеду убью!
– Дурак ты! – отпиралась Рита. – Враньё! Просто я начала заниматься недвижимостью.
– Вот и проверю, как ты движешься и не движешься!
Рита смертельных угроз не боялась. Супругов американцы в последнее время категорически попарно не пускали. Рита, конечно же, сидела в компьютере со всеми потрохами, даваемыми при оформлении туристической визы. Там записано, что в США заехала, а в обратную сторону не зафиксирована. Пропала два года назад. И вдруг к пропаже муж, указанный в документах, просится. Попробуй докажи им, что с целью – вершить правосудие: морду бить за массаж, запрещённый законами штата, рвётся.
В Омске мужу так и объяснили: бесполезно рыпаться на американский континент.
Он в психе разорвал все Риткины фотографии и запил на её деньги. Покутил с горя, получил микроинсульт, даже крыша ехала – пару дней пугал детей, неся околесицу, а одыбавшись, стал открыто жить с женщиной, с коей тайно время от времени коротал бессупружеский период.
Дочкам безжалостно объяснил, что за океаном мама другого дяденьку нашла.
Отчасти пожалел детскую психику от стопроцентных реалий жизни.
Доллары с небоскрëбов
Русский американец Вилли Токарев жалуется в микрофон:
Небоскребы, небоскребы,
а я маленький такой…
Не без причины. Миша, впервые выбравшись на Манхэттен, до предела разинул рот и так туда-сюда-обратно крутил задранной головой на чудеса архитектурного гигантизма, шею о воротник рубашки сбил до мозолей.
После чего решил сверху глянуть на небоскрёбный остров. Наметил с крыши близнецов Всемирного торгового центра осуществить созерцательную мечту, но оказалось экономически невыгодно. У «Эмпайр стейт билдинг» прайс-лист был скромнее и доступнее. К тому же об этом небоскрёбе ещё в школе читал, тогда он был самым высоким в мире.
Экскурсию на высоту птичьего полёта организаторы рассчитали тонко: раз побываешь – до гробовой доски в голове засядет. Решили проектанты: такое действо по формуле «хоп-хоп и в дамки» не пойдёт. Что за баня без предбанника, театр без буфета, балет без увертюры? Аналогичная картина с небоскрёбным туризмом. Забрось ротозея в лифте на последний этаж, он полупает глазами с верхотуры, плюнет вниз и забудет впечатления, что с крыши видел. Совсем другое – пешочком подняться. Конечно, с первого этажа трюхать на своих двоих до последнего редко какой затейник найдётся, но если ты хотя бы пяток другой этажей мышцы понапрягаешь, факт покорения небоскрёба собственными ногами уже сильнее врежется в память. Можно козырнуть подвигом восхождения детям, внукам и посторонним слушателям.
Так обстояло дело с «Эмпайр стейт билдингом». Кстати, на него Кинг Конг в одноимённом фильме, спутав родные джунгли с каменными, вскарабкивался. Обезьяна гулливерская снаружи лезла, Миша частично на лифте, дальше пешочком до смотровой площадки. Но картина сверху величественная… Вертолёты под ногами летают, почти весь Манхэттен, кроме близнецов Всемирного торгового центра, мелкотой смотрится, родной Бруклин вообще деревня деревней…
– И чё? – спросил Антон. – Плюнул сверху на всю Америку?
– Не дали! Больше не полезу!
Пришлось.
Аннушка Речева, как говорилось выше, каждое воскресенье ходила в церковь. Даже пела в хоре.
– Тусовка под иконами! – комментировал Антон.
– Ты бы не зубоскалил, взял да и сходил для собственной пользы! – агитировала Аннушка. – В церкви такая благодать нисходит на душу!
Миша разок из любопытства составил Аннушке компанию. С полчаса постоял на литургии, что за благодать – не понял ни грамма.
– Какой ты шустрый! – сказала Аннушка. – Сразу тебе манну с неба!
– А як же!
В Нью-Йорке Миша второй раз в жизни в церковь на службу угодил. Первый – в институте. Была у них серьёзная организация – боевая комсомольская дружина, сокращённо – БКД. Каждую неделю один вечер Миша патрулировал со своей пятёркой улицы Казани с целью пресечения хулиганства. Раз в году был особый день в БКД – Пасха Христова. Православные ночь не спали и бойцы комсомольской дружины все в поголовном составе глаз не смыкали. Всех поднимали в ружьё на время ночной пасхальной службы. В самом центре Казани поперёк улицы Баумана неприступным заслоном стояли комсомольцы на подступах к Никольскому кафедральному собору. Отсекали несознательных граждан от опиума для народа. Единственное, кого пропускали кордоны и пикеты к храму, – бабулек, в темноте суеверий доживающих свой век.
На четвёртом курсе Мише достался пост у паперти. Во время службы зашёл в церковь погреться, ночь апрельская холодная выдалась, одет был в несерьёзную курточку. За одно хотелось поглядеть на отсталый люд. Отставал он красиво. Море белых цветов, море белых платочков на головах у бабулек, священник в серебристых одеждах от алтаря густым басом из чёрной бороды на всю церковь поёт: «Христос воскресе!» И бабульки единым дыханием радостно: «Воистину воскресе!» И снова восклицает священник: «Христос воскресе!» Церковь ликующе отвечает: «Воистину воскресе!» Так три раза.
– Пойдём отсюда, – хихикнул в ухо Мише коллега по пятёрке, – вдруг бабки бросятся на нас целоваться-муслякаться!
Больше не приходилось на службы попадать. Поэтому был Миша неуч полный.
Аннушка, как говорилось выше, аналогично тёмной приехала в США, но втянулась.
– Мне легче после церкви, – признавалась, – так бы не выдержала от тоски, запила, как Борька Прохоров, или ещё что…
В церкви Аннушка обзавелась знакомствами. Через них предложила Мише работу.
– Везёт дуракам! – сказал Антон. – Как в лотерею выиграл.
Работа была с тряпкой и ведром, но с поднебесным уклоном. Техничка-верхолаз. Окна небоскрёбные мыть-чистить. В помывочной бригаде образовалась вакансия, Аннушка об этом узнала и предложила Мишу.
– В хороший день до трёхсот долларов можно заработать, – сказала.
– Да иди ты! – не поверил Миша.
– Но им требуется крепкий мужик.
– А я что – каша-размазня?
Миша упал на пол и начал отжиматься. Пятьдесят раз выдал, не запыхавшись.
– Пойдёт?
– Я не отдел кадров, – засмеялась Аннушка, – принимать твою физическую подготовку. Английский ты ведь знаешь?
– Английский на кой? – полиглотский арсенал у Миши был на скромном уровне. – С тряпкой разговаривать? Я с ней и по-русски в «Хилтоне» находил общий язык лучше женщин.
Тряпка американской национальности была ни при чём.
Мылись окна не так, как делают наши хозяйки по весне, на подоконник встают и айда приводить в прозрачный порядок стёкла. Небоскрёбные бытовой женской методой не отмоешь от пыли-грязи. Подход к очищаемой поверхности осуществлялся снаружи. С привлечением альпинисткой техники. Висишь на верёвке, как покоритель снежных вершин, и наяриваешь щёткой.
Распределение работ в бригаде имело разделительную особенность: мыли иностранцы, страховали с крыш граждане США. Зачем хозяевам болтаться над пропастью каменных джунглей, когда можно руководить гостями с безопасной точки. Данная расстановка функций требовала для производственных переговоров английский язык.
Брали в бригаду возрастом до сорока лет. Миша, переваливший пору мужского расцвета, по физическим данным тридцатилетних обставлял. За городом на заброшенных домах успешно прошёл стажировку для помывочных работ.
По типу альпиниста в горах – обвязка, страховка, опускают тебя, поднимают. В руках ведро, щётка. И драишь-драишь, курить некогда. Чем выше этаж, тем жирнее тарифная ставка.
– Чем дальше в лес, тем толще партизаны! – прокомментировал расценки Антон.
– Это же страшно! – испугалась в телефон Таня из казанского далека.
– Охрана труда действует. Надёжная страховка. Заработаю и тебя сюда вытащу! Хоть на немного.
– Я бы тоже работала.
– Только не горшки мыть!
Антон придумал слоган для чистильщиков-высотников.
– Под небом Нью-Йорка не с руки петь продукт отжившей эпохи: «Не кочегары мы, не плотники!» Новые песни придумала жизнь.
Антон спел на мотив «небоскрёбов» Вилли Токраева:
Небоскрёбы, небоскрёбы,
а я маленький такой!
С вас я доллары скребу
Правой, левою рукой!
Сам Антон за пару дней до первой трудовой вахты новоиспечённого высотника загремел в госпиталь. Возвращался вечером в отстойник и упал на улице без сознания.
– Из метро иду, никого не трогаю, – объяснил Мише по телефону, – и вдруг, ёперный театр, – вокруг уже американская медицина в действии. Госпиталь. Что между уличными кадрами и госпиталем, хоть зарежь – не помню.
– Что болит?
– Голову клинит. Здесь тоже терял сознание. Не нравится мне это…
– Голова не задница – на ней не сидеть! – для оптимизма сказал Миша. – Обвяжи да лежи!
– А ты уже «не кочегары мы, не плотники»?
– Завтра боевое крещение.
– Удачи тебе, дорогой. Да, Миш, если что – телефоны моих родных у тебя есть. Сделай как надо, больше некого попросить.
– Брось ты дурочку пороть!
– Бросай не бросай – все под Богом ходим…
Трудилось на суперверхотуре хорошо. С перспективой. Столько её кругом из Манхэттена вдохновляюще торчит, окнами блестит-сверкает. Непочатый край вертикальной работы. Внизу машины таракашками снуют, людишки букашками суетятся, а он в поднебесье… На первых порах ёкало в паху от глубин под ногами. Фантазия рисовала мокрое место от личности, если страховка подведёт. Но русские не сдаются! Ёканье исчезло, в работе подлые мыслишки о нештатном спуске головой в Манхеттен испарились.
Погодка в тот день стояла курортная. Солнышко светит, небушко синеет, мелкие облачка надёрганной ватой висят… Миша работал на верхотуре с дурацкой песенкой, с утра в отстойнике влетевшей в мозги из русской нью-йоркской радиостанции:
Ой, напрасно тётя вы лекарство пьёте
и всё смотрите в окно.
Не волнуйтесь тётя дядя на работе,
а не с кем-нибудь в кино.
Он мыл окно высоко над Нью-Йрком, когда за спиной и сбоку заревел самолётный гул.
«С аэропорта Кеннеди поднялся, – подумал Миша не без грустинки, – может, в Москву пошёл…»
Москва-Москва как много в этом звуке для слуха русского сплелось. В Мишин слух врезался заполошный крик, вырывающийся из комнаты, окно которой мыл омич. Орала женщина и тыкала пальцем мимо Миши.
Он повернулся от очищаемой поверхности в указанном направлении. Мать честная! В северную башню Всемирного торгового центра, что гордо торчала невдалеке, врезáлся самолёт.
«Ёперный театр! – не поверил глазам Миша, – Опять Копперфильд пудрит мозги чудесами в решете?»
«Боинг», этот вагон с крыльями и хвостом, как в киноужастике, вонзился в северного близнеца и скрылся внутри с концами.
Какое тут мытьё?! Не до производственных показателей.
Из башни вырвались клубящиеся шары огня и чёрного дыма.
Завыли сирены.
Из окон небоскрёба с самолётом внутри, с высоты сумасшедшей этажности начали беспорядочно падать люди… Вниз головой, вниз ногами, боком, переворачиваясь на лету…
– Куда?! – закричал Миша. – Куда?!
Не им кричал Миша. Второй самолёт прицельно нёсся в южную башню.
Дней десять назад Миша с Антоном ездили к близнецам с художественно-документальной целью. Антон решил снять башни на видеокамеру. Купил её для увековечивания своей одиссеи в США.
– Если не поверят потомки устным россказням, – прокомментировал Антон приобретение видеотехники. – Мы им кинодокумент в подтверждение: вот Америка во всей своей красе, а вот мы в ней во всём своём великолепии. Смотрите, внуки, как деды покоряли Соединённые Штаты!
Башни близнецов стояли одним из пунктов киноэпопеи. Сначала Антон снял их издалека, с Гудзона, когда плыл к статуе Свободы на экскурсию с группой представителей отстойника, теперь для полноты картины следовало чудо Нью-Йорка в упор взять. По пути к объекту съёмок Антон с Мишей наткнулись на уличного гитариста многостаночника, многоинструментальщика. Дедок-негр. Само собой – чёрный, как кирза, но борода седая, точь-в-точь как у обычного русского деда. Сидит на стульчике, пощипывает гитарку, ублажает прохожих музыкой, пополняя личный бюджет. Всё как полагается у современного музыканта – усилитель, колонки… Руки струнами заняты, и ноги не простаивают. Правой барабан взбадривает сильными долями, левой, посредством ножного привода, фольклорный инструмент, наподобие стиральной доски, задействует. Вводит оригинальное звучание в аранжировку исполняемой пьесы. Педаль, как у прялки, давит на неё, в ответ деревянный рабочий орган по стиральным волнам пробегает, извлекая из них характерные звуки.
Антон принялся снимать экзотику нью-йоркских музыкальных буден. Миша бросил пару долларов в коробочку, что стояла перед исполнителем.
– Ты ещё бутылки музыкальные развесь! – подмигнул деду. – Палку в зубы и бей по ним!
Дед улыбнулся в ответ, будто понял, суть совета, что дал ему русский.
А Миша вдруг раскинув руки в цыганочке, хотя звучали другие напевы, и пошёл-пошёл на камеру с хлопками в ладоши и шлепками по пяткам кроссовок.
Пусть не в такт музыкальному сопровождению, но от души.
Настроение было такое, что наплевать на окружающих, снующих мимо.
– Давай! Давай! – оживился Антон интернациональному дуэту. – Покажи русскую удаль в живом исполнении!
И направил камеру на танцора.
Негр тоже захотел «давать» – гитарными переборами и барабаном вкупе со стиральной музыкой начал подстраиваться под непривычные для африканских корней коленца.
И когда плясун врéзал вприсядку, негр подстроился под ритм белого. Разноцветные артисты, что значит люди не чуждые искусству, спелись под сенью небоскрёбов-близнецов.
