Сергей Николаевич Прокопьев
От Гудзона до Иртыша крыша едет не спеша
– Это же Америка! – восклицала в спорах с Антоном, скептиком в отношении данного государства. – Это же свобода!
Женское дыхание перехватывал восторг.
– Да-да-да! – говорил оппонент. – Хочешь унитазы драй, хочешь в проститутки подавайся.
Женщины чаще зарабатывали уборкой квартир. Унитазов Рита перемыла, в очередь составь – до Омска бы хватило. На руках не переводились язвочки от кислотной пшикалки.
– Ты-то ведь именно здесь оклемался! – била веским доводом Рита.
– Только что, – говорил Антон.
Само собой он был тамадой на дне рождения.
– Подарки с тостами в честь прекрасной Ритули-обворожули само собой, – сказал перед началом веселья, – но с каждого забавная история из прошлой или настоящей жизни. Будем петь и резвиться, как дети, пить, как взрослые, и развлекать друг друга байками.
По Омску Миша Антона знал в лицо, с Ритой, как и её мужем, контактировал по вещевому рынку, места рядом были. Не удивился, встретив её в отстойнике. Но челюсть отвисла, когда зашла Люба Валова.
Люба торговала на рынке семечками. Года три изо дня в день, в жару и в холод появлялась с щелкательно-плевательным товаром.
– Семечки, поди, левые? – подначивали её. – Китайские?
На что Люба индифферентно отвечала:
– Жареные.
Где взяла две тысячи долларов, чтобы попасть на американские заработки – тайна за семью замками.
Как и все земляки – за океаном специализацию бизнеса сменила. Ухитрилась попасть в бебиситтеры. По-нашему – нянька, водилась с дитьми.
– Люба, слазь с дуба, – подзуживал её Антон, – у тебя такой опыт, вла бы да развернулась здесь на семечках.
– Эти америкашки только жвачкой рот забивают. Ни разу семечек не видела. Сама бы пощёлкала с большим удовольствием.
В отстойник Люба приезжала при первом удобном случае. Скучала по ералашу многолюдья.
– Чё мне рассказывать? – заскромничала, когда Антон предоставил ей слово.
– Как на семечках денег накосила?
– Вам скажи – сами начнёте! Ну, ладно. Как сюда приехала, меня подруга встретила. Она сейчас в Мичигане. В общагу к Лёвочке на ночёвку привела, и договорились на следующий день встретиться в Манхэттене на центральной узловой станции метро. Подруга мне работу в американской семье подыскала, собрались ехать договариваться. Растолковала, где в метро встретимся. Но это не в Москве, там и станции красивые, и указатели везде на русском понатыканы. Здесь обшарпано и на английском. Я круть-верть, в три секунды заблудилась. Десять минут тыкаюсь, полчаса. Туда сунусь – нет, сюда пойду – не то. Станция в несколько ярусов, сумасшедший дом под землёй, попробуй тут разберись с первого раза. Хожу, хожу и, как леший водит – опять на то же место попадаю. Да пропади всё пропадом! Уже ничего не надо, только бы на улицу живьём выбраться, солнышко увидеть! Вот-вот разревусь. Сидеть, думаю, надо было в Омске с семечками, попёрлась дунька в заграницу на свою погибель. В школе иностранного не было, в техникуме немецкому бестолку учили. Хоть караул кричи. И заорала: «Люди добрые, по-русски кто-нибудь понимает?» И, Боже мой, человек пять ринулось ко мне: «Какие проблемы?» Тут-то я и поняла: не пропаду в этих джунглях капитализма!
– «Проникновенье наше на планете особенно заметно вдалеке, – процитировал Роман Бекасов Высоцкого, – в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке». Со мной аналогичный случай в Германии стрясся.
Роман с первых дней в Нью-Йорке начал рационализировать быт. Одно время жил в отстойнике. Сразу приноровился договариваться: Рита, к примеру, готовит на двоих первое, он – второе. В сумме в два раза быстрее и организму полезнее полный рацион. Потом и вовсе покончил с одиночеством.
«Чем мы хуже тех, кто на фронте заводил боевых подруг? – резонно задумался. – Не под пулями, а всё одно в окопах. Миленько бы на пару с дамой снять подвальчик в всех экономических и физических отношениях».
Предложил Лидочке Фокиной объединить житейские проблемы для решения оных в четыре руки. Показать невзгодам и неудобствам американской жизни русский кукиш.
Лидочка, по всем континентам свободный человек, правда, в России сын-второклассник растёт у бабушки, зато мужа давно выкорчевала из собственной жизни. Роман никого не выкорчёвывал, кроме сына и дочери имелась действующая супруга, да что же теперь и деньги зарабатывай, и никаких условий для восстановления сил и вдохновения на труд?
Сняли подвальчик за триста долларов в месяц. Есть нюансы: соляркой немного попахивает – котёл парового отопления невдалеке, и другие ароматы, бывает, залетают, мусорные баки неподалёку – в остальном жить можно. Окно под потолком на уровне улицы, садик перед ним со свежим воздухом, случается, кошка с улицы заскочит в окно, но кошка это не страшно.
Супруге Романа в Омск, несмотря на долгие морские мили и длинные сухопутные километры, доброхоты доложили о наличии подруги трудового фронта у мужа. Без радости восприняла Бекасова сообщение о фронтовой сопернице, однако рвать в негодовании волосы на голове не стала и проклятия в сторону Нового Света не отправила. Может, не захотела верить, посчитала, от зависти наговаривают: Роман деньги всё с той же регулярностью, в прежнем количестве шлёт, а какая дура будет за бесплатно с мужиком жить? А может, подумала: ну, поприжал добытчик на отхожем промысле какую, всё равно ко мне вернётся.
Лидочка была женщина голосистая. Не в смысле скандальная – пела душевно. Музыкальное училище окончила. Романсы любила. А когда слишком принимала на красивую грудь – частушки с картинками сыпала в большом количестве. Видимо, сказывалась тоска по родине. Аккомпанировала себе на электрооргане. В Нью-Йорке на улицу какой только мусор не выставляют. Роман увидел электроорган, в подвал притащил, шнур питания заменил – всё разнообразие в жизни. Лидочка песен бессчётное количество знала. Собираясь на день рождения Риты, прихватили инструмент, помузицировать на празднике.
– Было это в конце Советского Союза, – начал застольный рассказ Роман, – год примерно восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый, уже действовал-злодействовал закон о кооперации. Правдами-неправдами через прибалтов, их каналы с ФРГ, заработал первые пятнадцать тысяч марок. Евро ещё не было.
Бешеные деньги по тем временам. Вдобавок к валюте немцы-компаньоны пригласили Романа в гости. Разу заграницей не был, и нате без подготовки – вызов в загнивающий капитализм. Жуть интересно было Роману поглядеть, как они там загнивают. В марте полетел в Москву оформляться. Загранпаспорт только МИД выдавал. В тот год зима лютовала, весна не лучше выдалась – холод не отпускал. Роман махнул в столицу в унтах, шапке-ушанке и синтетической шубе, жутко синего цвета. Марки банк выдал тысячными купюрами. Мельче не было. Роман не стал кочевряжиться: мол, такими брать не буду, мне чего помельче. Взял.
Компаньон, Слава-прибалт, по телефону уму-разуму научил: валютой в Москве не светить. КГБ дело своё знает, закон о валютчиках никто не отменял. Куда в такой партизанской обстановке девать десять тысяч, которые брал за кордон, тысячными купюрами? Роман придумал в галстук упрятать. Подпорол, зашил, загладил. И как разведчик за линией фронта – снимал бесценную удавку только на ночь, даже узел не развязывал. Привык так, что забывал о богатстве на груди. Когда в аэропорту контролирующие органы спросили: незадекларированная валюта есть? Почти с честными глазами ответил: нет. Только что карманы брюк не вывернул: сами смотрите!
И не удивительно. Месяц без дела таскал марки под сердцем, печенью и другими внутренними органами.
Собираясь в ФРГ, наивно посчитал: получить загранпаспорт – элементарная формальность. Подал заявление и получи. Перестройка объявлена во всеуслышание, железный занавес до потолка поднят, дышим все вместе и по отдельности воздухом свободы. Другого мнения был МИД. Неделю туда Роман ходит, вторую… Весна между тем разгулялась, а он, как из берлоги, всё в тех же лохматых собачьих унтах… И надежда на ФРГ начала таять под московским солнышком. Запаниковал, как Люба в нью-йоркском метро. Вызов в капитализм на два месяца, из них две недели осталось, а перспектив пересечения границы ноль.
В тот раз в коридоре МИДа притулился к стенке с безрадостной думкой: может, иди оно всё лесом! Может, взять и плюнуть на капитализм, пусть сам себе загнивает, а он поедет в Омск! Палкой обуха не перешибёшь!
Вдруг подходит московского лоска мужчина. Средних лет, очки в модной оправе.
– Сибиряк? – спрашивает с улыбкой
– Как догадались? – удивился Роман прозорливости незнакомца.
– По обуви. Не жарко?
– Мы привыкшие, – пошутил Роман сквозь слёзы.
– Какие проблемы?
Роман взял и честно рассказал, поплакался незнакомцу: вызов тает, он ни с места в сторону ФРГ. Мужчина прервал поток слёз, категоричным:
– Пошли!
И решительно повёл Романа в кабинет мимо длинной очереди. Во главе стола сидела гранд-дама с бюстом на полстолешницы. Мужчина объяснил, что земляку срочно требуется соорудить загранпаспорт.
– Ты же знаешь! – загадочно сказала поверх бюста гранд-дама.
– Знаю, – с готовностью бросил мужчина, – завтра принесу.
Что «знаешь» и что «принесу» – птичий язык для Романа. Однако тоскливо подумалось про валюту у сердца. Придётся вскрывать тайник для ускорения процесса.
– Что я вам должен? – инстинктивно теребя галстук-клад, шёпотом спросил Роман в коридоре незнакомца.
Однако плохо он думал о людях, не перевёлся альтруизм на белом свете.
– Стоять, земеля! – категорично пресёк разговоры о взятке импозантный мужчина. – Будь здоров, на Европу не кашляй!
На следующий день Роман получил серпастый, молоткастый загранпаспорт и вдохновенными скачками заторопился на Фрунзенскую набережную за билетом на международные авиалинии. А ему по радостной голове бэмс: билетов на ближайшие полторы недели в Дюссельдорф и Франкфурт-на-Майне нет!
– Всего-то две недели разрешения на въезд осталось! – зарыдал в окошечко Роман.
– Если успеете собраться, – пошла навстречу беде касса, – завтра на восемь утра один билетик завис.
Как это не успеет?! Купил Роман подвалившее счастье и понёсся в Подмосковье к родственникам. Те заахали, заохали: надо в Божий вид сибиряка приводить из унтов и шубы. Дядя сорвал с плеч кожаную куртку, племянник с ног – туфли. Брюки из-за высоты роста пришлось свои оставить с пузырями на коленях.
Чтобы не рисковать, Роман поехал в ночь на аэровокзал, по пути с главного телеграфа, заплатив бешеные деньги, отбил три телеграммы в ФРГ. Подстраховался, чтобы хоть один компаньон да встретил.
Однако во Франкфурте никто из немцев в объятия с трапа не заключил. Час Роман ждал горячих лобызаний, два, наконец, дошло: зазря тратит дорогое и ограниченное время заграничной жизни…
Слава-прибалт научил сибиряка, что во Франкфурте железнодорожный вокзал (далеко ходить не надо) расположен здесь же в аэропорту на другом уровне. Роман пошёл за билетом ехать к компаньонам. В голове немецкого языка всего ничего – раз-два и обчёлся, у окошечка от волнения последние дойчслова вылетели. Только данке шон и битте шон лезут на язык. Собрался и твёрдо выдавил: айн тикет Дюссельдорф. Кассирша начала тараторить какие-то цифры. Роман чисто по-русски ответил: ноу проблем. Протянул деньги из галстука, получил билетик и кучу бумажек сдачи.
– Спустился на перрон и только собрался покурить, – рассказывал дальше Роман, – подлетает фанера белая – поезд интерсити – болид из шести вагонов фирмы «Сименс». Думаю, при таких скоростях курить недосуг. Запрыгиваю в ближайший вагон. Типа нашего купейного, только двери стеклянные. Открываю первое купе, шесть мест, два свободные. Как человек культурный спрашиваю: дас ист плас ист фрай. Они: нихт фрай. Вот, думаю, сволочи. Мстят за нашу победу над Германией. Ладно, подавитесь, скандалить не буду. В соседнем купе аналогичная картина заполняемости, они опять «нихт фрай». Вот немчура! Поезд мчится, место свободное,а они как собаки на сене. И в третьем купе, где я в наглую с повышенным тоном спросил: дас ист плас ист фрай? – мне «нихт» под нос. Как «нихт», возмущаюсь про себя до глубины души, когда вот они фрай! И тут парень в круглой шапке, как выяснилось из Техаса, подходит и на чисто английском спращивает: рашен? Ес, отвечаю, оф кос. Он головой кивает: гоу. В коридоре показывает на табло над дверями и на англо-русском объясняет суть жэдэ заковыки. У них не принято прыгать с сиденья на сиденье, как заяц по капустной грядке. Раз билет на это место продан, пусть пассажир только на следующей станции сядет, на табличке оно заранее помечено как занятое. И не лезь не в свои сани. Тем паче мой билет вообще в вагон другого класса.
Наученный американцем пошёл Роман вдоль несущегося по Германии коридора искать своё место. В конце вагона стеклянная дверь. Не успел Роман в неё уткнуться, вжик перед самым носом и отворилась – проходите, пожалуйста. Роман, наоборот, от этого фокуса остановился как вкопанный. Ничего себе автоматика! И сделал контрольный шаг назад. Дверь бесстрастно закрылась. Шаг вперёд – открылась. Ясно понятно – Европа. Перед следующей дверью уже не стал скакать в танце папуаса. Миновал чинно самораскрывающуюся преграду.
– У нас тогда ничего подобного и в помине, – рассказывал он товарищам по американскому бизнесу. – Иду я дальше, впереди дверь между вагонами. Тоже прозрачная. Я уже опытный мэн, попёр на неё, как на буфет, сейчас думаю, распахнётся, пропустит меня, и со всего маху о стекло фэйсом. Оставляю на двери своё изображение в фас. Из глаз искры веером, а дверь ни с места. Ни ручки на ней, ни кнопки, ни микрофона, чтобы «сим-сим, открой» просить. Ровно, плоско и прозрачно. Ну, думаю, и денёк получается! Никто не встретил – раз, физиономия горит, будто кулаком въехали, – два! Того и гляди последует!
Забился Роман в угол тамбура, голову ломает: может, данный вход-выход только на остановках работает? Чтобы пассажиры, вроде его, не скакали туда-сюда.
Вдруг подходит к двери гражданин, прикладывает руку и ба!.. Вон где ключик от ларчика – в стекле металлизированная полоска. Роман тоже аккуратно руку к поднёс, повторил фокус и, наконец-то, попал в свой вагон. Места есть, никаких табло. Салон как в электричке – садись, куда заблагорассудится. Расположился Роман напротив бабульки. Поезд несётся со страшной скоростью, за окошком замки старинные, городки проносятся. Хорошо! Ещё бы покурить. Однако ноющая от встречи с дверью физиономия предупреждает: терпи, как бы не нарваться на новые неприятности.
– И вдруг бабулька, – рассказывает Роман, – достаёт табак, курительную бумагу, сворачивает самокрутку, причём с фильтром. Как полагается, пальцами шустро покрутила, языком лизнула, склеила, о ноготь большого пальца торцом цигарки постучала и готово! По-деловому щёлкнула зажигалкой. Ну, думаю, бабуля, сейчас поглядим, как тебя народ рвать будет. Вагон не пустой, ладно я, потреплю, а остальные добропорядочные немцы как на курящую в них фрау посмотрят через очки европейской цивилизации. Бабулька аппетитно затягивается, дым выпускает… И что за номер – запаха нет! Я его не чувствую. Бабка преспокойненько делает одну затяжку за другой, никто ей слова не говорит, не прессует. Ну, думаю, я-то чем хуже бабульки. Да у меня батя до Кенигсберга дошёл. Достаю «Яву», четыре блока с собой взял, дурак что ли марки на дым переводить, они для другого пригодятся. А в голове шкодная мысль: сейчас засмолю наших термоядерных, это не фрицевский табак, от русского духа быстро пятый угол искать будете. Затягиваюсь ударить по немцам химической аткой, слышу, надо мной зажужжало, голову поднимаю – сеточка, в неё дым втягивается. И чем больше дыма, тем громче жужжит оттуда. И такая меня радость человеческая взяла – дверь, пусть с потерями, победил и покурить наконец-то удалось… В Германии, оказывается, не так уж плохо, как показалось поначалу…
Наслаждается Роман немецкой действительностью, а мимо лотошник пиво везёт. Роман мгновенно перевёл цену в рубли и ужаснулся дороговизне А с другой стороны – красиво жить не запретишь. Захотелось красоты. Сигареты советские взял, «Жигулёвского» не догадался. А это значит, красота требует жертв – раскошеливайся, если хочешь настоящего немецкого!
Пиво отменное, ничего не скажешь, но реакция организма один к одному с «Жигулёвским». Прижало Романа. Пора идти посмотреть, как туалеты немецкие функционируют.
Вход в одноместный кабинет из тамбура. Очереди нет. Сделал Роман естественное дело и растерялся в поисках пускового устройства системы управления сливом воды. Ни рычага, ни педали, ни кнопки. Тогда как у двери целых три: красная, желтая, зелёная. С надписями. Роман устно по-немецки за редким исключением ни два, ни полтора, письменно и того меньше. Даже пытаться не стал. Начал рассуждать с применением логики. Допустим, одна кнопка для малого смыва, другая – для серьёзного водопада. Зачем, спрашивается, третья? И почему красная? Настораживающий свет. Вдруг катапульта при аварии? В газете читал: женщине на транссибирской магистрали стало плохо в туалете, как назло замок на двери заклинило. На станции стекло выставляли для спасения… Немцы, может, сразу катапультируют, попавших в беду пассажиров? Роман не отважился давить на красную, боясь оказаться за пределами летящего на всех парусах болида фирмы «Сименс». И, подумав, из предложенных вариантов выбрал самое умное решение: тихой сапой оставить всё как есть, следом какой-нибудь фриц зайдёт и нажмёт что следует. Подумаешь, ругнётся…
Но надо руки помыть. И опять загвоздка. Над умывальником две трубочки хромированные, одна диаметром побольше, вторая – поменьше. Ни кранов, ни барашков.
– Мне хотя бы пару капелек водички, – Роман вёл повествование дальше. – Свежий носовой платок размером метр на метр тётка предусмотрительно положила. Было чем утереться. Подношу руки лодочкой, вода как хлынет. Убираю – останавливается. Как на той двери автоматизация. А зачем тоненькая трубочка? Сунул руки. Оттуда пук-пук-пук жидкое, тягучее, шампунем пахнет. Во, думаю, и голову можно освежить! Волосы короткие носил, фен не нужен.
