Рин Эшоу
Песни падающих звёзд
Минор
Как ни крути, грусть – одна из основных эмоций в жизни. И именно ей пропитаны рассказы ниже. Какие-то сами по себе состоят из череды неприятных событий, другие написаны в период, когда отчаянье накрывало меня с головой. Но все они лишний раз доказывают, что не всегда печаль является откровенным злом, от которого стоит убегать. Иногда она тёплая, тихая, как угольки тлеющего костра. По её воле пишутся пронзительные песни, хлёсткие стихотворения и не менее хорошие рассказы.
Искренне надеюсь, что некоторые из списка попали под это определение.
Ветер с ароматом яблок
В школьном дворе было тихо. Впрочем, это и не удивительно – летней ночью мало кого можно встретить в учебном заведении, кроме таких сорвиголов, как я, Дима и Лёха. Но мы собрались сюда ночью проверить не знания, а собственную храбрость.
Я зажмурился и, досчитав до трёх, пулей метнулся к входной двери. Она, конечно, была заперта. Выругавшись сквозь зубы, я злорадно подумал, что обидных прозвищ Димке не избежать, ведь это именно он хвастал, что первым придёт к школе и сумеет открыть дверь.
Хорошо, что я подстраховался, и ещё днём, забежав отдать библиотекарю последние учебники, привязал нитками окно в туалете на первом этаже. Со стороны казалось, что створка плотно прилегает к раме, а на деле стоит лишь дёрнуть посильней, – и заветная лазейка откроется.
Обогнув угол здания, я присел на корточки и оглянулся. Охранник в нашей поселковой школе, – бывший автомеханик дядя Аргус, по паспорту Борис Ефимович, – порой пренебрегал своими обязанностями и вместо того, чтобы находиться на вверенном объекте всю ночь, запирал двери и уходил на пару часов поспать домой. Но зачастую, особенно в дни ссор с женой, он брал с собой бутерброды, пару яблок, термос со сладким чаем, какой-нибудь детектив и оставался в школе.
Попадаться ему совсем не хотелось. Выкрутит ухо, и докажи потом, что так изначально не было. Если с молоденькими ЧОПовцами, охраняющими школу в учебные дни, можно было ещё договориться или, в крайнем случае, попросту от них сбежать, то с дядей Борей такой фокус не пройдёт. Он видел, что под партами делается, а в темноте мог чёрную кошку разглядеть, не то что ученика. Будто бы и на затылке глаза имел, и по бокам, и на заднице тоже. Оттого его и называли Аргусом. Между собой, конечно.
Я посидел с минутку, прислушиваясь: не зашаркает ли где, прихрамывая, дядя Аргус, не закашляется ли от дыма дешёвых сигарет. Но вокруг стояла тишина. Ночь была безлунной и безветренной, с лёгкой серебристой дымкой тумана у земли. Деревья, обычно приветливо шелестевшие листьями, сейчас выглядели картонными, будто декорации в театре. А окна школы, тёмные и пустые, походили на глаза мертвеца, и как бы я не отворачивался, словно следили за мной.
На мгновение меня охватил страх и я, зябко поёжившись, подумал: «А не пойти ли домой? Вдруг пошутили ребята, и приходить не собираются». И был уже готов малодушно сбежать, но тут из дальних кустов у забора проскользнула тень, а затем мигнул фонарик. Я замер и сильно прищурился, пытаясь разглядеть силуэт, в эту минуту отчаянно завидуя зрению дяди Бори. Тень сделала шаг, другой, и вот, приглушая свет фонаря ладонью, на дорожку вышел Лёха.
Я снова выругался, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле, и погрозил другу кулаком:
– Дурак, что ли? Чего фонарём светишь? А ну Аргус здесь ходит?
– Нигде он не ходит, – отмахнулся Лёха. – Он дома спит давно. Я в окно подсмотрел.
– В какое окно?
Лёха с жалостью взглянул на меня:
– В дядиборино, дубина! Точно тебе говорю, спит он! Дверь-то Димон открыл?
– Нет, – мотнул я головой. – Он ещё не пришёл. Придётся в окно лезть. Только нитки порвать и…
– Разберёмся. Пойдём скорее, пока Димона нет. Устроим ему такую ловушку, – подмигнул мне одноклассник, – что ещё правнукам рассказывать будем!
Я попытался улыбнуться, но пересохшие от страха губы еле двигались, и улыбка вышла болезненной. Лёха этого и не заметил. Махнув рукой, он двинулся в сторону заветного окна, чуть подпрыгивая от нетерпения.
Мне оставалось только поспевать за ним. Разглядывая спину друга, я усмехнулся. Кто бы сказал мне ещё полгода назад, что Алёша Свирин, тихоня и лучший ученик нашего класса, будет готов к опасным приключениям, – я бы рассмеялся фантазёру в лицо. Но вот он, Лёха, идёт впереди меня, деловито освещая дорогу фонариком. И именно ему пришла в голову идея прокрасться в школу ночью.
А всё потому, что приврал он при новенькой из «а» класса, Наде, мол, сто раз уже так делал, даже на телефон снимал, только вот стёр запись нечаянно. А Надя возьми, да поймай его на слове. Девчонки – они такие. Засмеют же потом. И нам с Димой теперь страдай за компанию, чтобы честь друга не запятналась.
– Сенёк, помоги, – просипел Лёха, пытаясь забраться на подоконник. Колени у него разъезжались, а силы рук не хватало, чтобы удержаться за раму.
– Давай первым полезу, – миролюбиво предложил я, за что получил тычок в плечо.
– Сам справлюсь, – огрызнулся друг. Спустя минуту тщетных попыток он сдался, но оптимизма не растерял. – Ладно, будь по-твоему. Ты тут первый иди, а я уже внутри поведу. Так честно будет. Согласен?
– Согласен, – кивнул я, стараясь удержаться от ехидных комментариев, и без труда подобрался к створке. – Толкну сейчас, погоди…
Я навалился на окно, но створка даже не шелохнулась. Крепко же её привязал! Постарался, называется, чтоб сама не распахнулась. Оглянувшись на Лёху, я начал шёпотом оправдываться:
– Ветер днём был сильный, вдруг бы…
– Толкай давай! – поторопил меня Лёха и нервно оглянулся. – Может, показалось, но там словно шуршит что-то. Вдруг собака?
Проследив за взглядом друга, я будто и правда заметил какое-то движение, а фантазия пририсовала оскал острых, как лезвия, зубов. Страх придал сил, и я всем весом бросился на окно, словно пытаясь просочится прямо сквозь стекло.
Шорох стал явным.
– Эй, кто там ворошится? А ну вылезай! – грозно крикнули сбоку, и я похолодел: голос принадлежал Аргусу.
От испуга Лёха прыгнул на меня, вдавливая в окно, и то, наконец, поддалось. Мы ввалились внутрь, как два куля с картошкой. От удара перехватило дыхание, и я лишь просипел, указывая на окно:
– Закрой, закрой!
Лёшка сообразил быстро. Мигом вскочив на ноги, он тихо прикрыл створку и провернул ручку до упора, а затем сполз по стенке, стараясь скрыться из виду.
– Ты ж сказал, что… – Мне всё ещё не хватало воздуха, и я, как выброшенная на берег рыба, судорожно открывал рот. – Что дядя Боря спит давно! Что сам видел!
– Так он спал! – попытался оправдаться одноклассник. – И я правда видел! Ну, слышал точнее. Там храп стоял такой, что их пёс в будку забился. Небось подумал, что гроза начинается!
Я застонал и стукнул друга по коленке. Тот ойкнул от неожиданности:
– Ты чего?
– Блин, Лёха, ну ты лопух! Это тёть Маша была! У неё с носом что-то, с перегородкой, с детства ещё! Она как выпьет – начинает такие рулады заводить, что стены дрожат! А дядя Боря терпеть этого не может, он же сам не пьёт, вот и… Вот и пришёл в школу ночевать, блин! Ну попали!
– Попали, – этом отозвался Лёша и вздохнул. – Мой прокол, признаю. Ну кто знал, что тёть Маша… Ладно, – хлопнул себя по коленке Лёша и, приподнявшись, осторожно выглянул в окно. – Вроде ушёл. Может, подумает, что показалось?
– Ага, конечно, – мрачно отозвался я и поднялся с пола, потирая ушибленное бедро. – Он ведь совсем глупый. Это же дядя Аргус, Лёха, он нас искать пойдёт! Точно тебе говорю.
– Ну и ладно. – Лёха потряс фонарик, проверяя, не сломалось ли чего от удара и, оттеснив меня плечом, двинулся к выходу из туалета. – Пойдём в кабинет английского. Он на третьем этаже, туда Борис Ефимыч точно не сунется. Пока он доковыляет по лестнице, мы уже пять раз спрячемся.
– Надо было в «началку» лезть, – вздохнул я и проследовал за Алексеем. – Там точно никто проверять бы не стал. И спортзал большой, всё видно было б.
– Но пришли мы, чтоб призрака найти! А он в основном здании обитает, – парировал Лёха и, приоткрыв дверь, выглянул в коридор. – Никого. Пошли.
О призраке мы услышали от Таньки с Варей – наших одноклассниц. Они вообще были любительницами страшных историй. Постоянно выискивали в интернете информацию о заброшенных домах, о загадочных исчезновениях, временных дырах и прочих необъяснимых событиях. Там же нашли они и одного писателя, который основал целую фирму по поимке нечисти, и все книги его скупили.
Девочки часто говорили, что и самим доводилось столкнуться с потусторонним миром. Врали небось. Уж больно их истории на случаи из книг похожи были. Я читал.
Но про призрак мальчика мне и мама нехотя рассказала. Мол, много лет назад восьмиклассник Гриша, после того как его сочинение по литературе учитель высмеял, выпрыгнул из окна третьего этажа. Погиб. Долгое разбирательство было, и директора привлекли, и учителя литературы, – тому даже уволиться пришлось.
Но теперь летом, в конце мая, появляется призрак Гриши в школе, чтобы на сдавших экзамены школьников посмотреть. Бродит он по коридорам, в классы заглядывает, воет по ночам, о жизни своей вспоминая. И литературу ненавидит – все книги разбрасываете в библиотеке, рвёт их.
Бред, конечно. Но Лёха пообещал уже Наде, что на телефон заснимет, как будет духа мальчика погибшего искать. Правду говорят: что влюблённый, что дурак – всё едино. Но осуждать его я не мог: самому было любопытно, насколько правдивы слухи.
Лёха вытер рукавом лоб и поманил меня:
– Надо с поста ключ взять от триста восьмого. Я Димону эсэмэску скинул, чтоб туда тоже шёл.
– Почему от него? – удивился я. – Собирались же в «английский».
– Так призрак же литературу ненавидит, верно?
– Ну?
– Ну! – передразнил меня друг. – Ну так туда и надо идти!
– Логично, – я пожал плечами, стараясь не выдать волнение. – Не сообразил сначала. Кто пойдёт за ключом?
Повисла тишина. Конечно, никто не хотел приближаться к посту охраны, зная, что дядя Аргус ходит поблизости. Вдруг ждёт как раз у шкафчика? Он мог.
К своему удовольствию я отметил, что и Лёха порядком растерял боевой настрой. Но отказываться от затеи, находясь на финишной прямой, было глупо. И я, тихонько выдохнув, уже раскрыл рот, чтобы вызваться добровольцем, как Лёша меня опередил:
– Давай по-братски? На «цу-е-фа»?
Я с облегчением выдохнул.
И проиграл.
Мы на цыпочках прокрались к лестнице, пугливо озираясь. Фонарик Лёха после моей просьбы выключил, – я боялся, что луч света, направляемый дрожащей рукой, нас выдаст.
К тому же, коридоры школы, в которой мы учились вот уже десятый год, были давно изучены: вот тут, слева – дверь в класс музыки, чуть дальше – истории, а самое первое помещение, напротив двери в кабинет детектора, принадлежало учителю труда. Коморка охранника была у самого входа, возле раздевалки. Там же покоился и шкафчик с ключами от кабинетов.
Оглядываясь на подбадривающего Лёху, я двинулся в сторону поста охраны.
В голове шумело. Сердце колотилось, гоняя кровь, гулом отзывающуюся в ушах. От волнения вспотели ладони. Я вытер их о штаны и, тяжело сглотнув, ускорился.
Дверца шкафчика чуть скрипнула, когда я открыл её. В темноте номера кабинетов было почти не различить, и я пальцем повёл по табличке, мысленно отсчитывая от края. Триста первый, триста второй, триста третий… Ключа от триста восьмого не было.
От надвигающейся паники меня начало подташнивать. Ощупав всё вокруг пустого крючка, я пошарил рукой и по соседним ключам, и по рамке ящика, и по столу рядом – может, упал куда… Но заветный ключ словно испарился.
– Сень, ты чего?
Я задохнулся от ужаса, услышав голос позади себя, и еле сдержался от вскрика:
– Ты чего подкрадываешься? Я чуть в штаны не…
– А чего ты копаешься? – шёпотом перебил меня Лёха и оттеснил от стола. – Нам один ключ всего нужен, один!
– Так его одного как раз и нет! Это не спроста, Лёха. Кто-то или что-то очень не хочет, чтобы мы попали в кабинет.
Лёха вздохнул и неожиданно отвесил мне подзатыльник. Я не успел возмутиться, как одноклассник показал мне сообщение на телефоне:
– Конечно совпадений не бывает! Потому что ключ взял Димон небось, я ж ему написал, куда мы пойдём! Эх, не удалось ему сюрприз устроить, опередил он нас… Ой! Больно, Сеня!
– Это тебе за то, что пугаешь меня весь вечер, а это – за подзатыльник, – мстительно отозвался я и, замахнувшись ещё раз для профилактики, направился к лестнице.
Дверь кабинета была приоткрыта. Мы переглянулись с Лёхой, и я сглотнул. Вряд ли Димон в одиночку напугать нас сможет, но кто знает. Вылезет из-под парты с криком, – мы-то поначалу не испугаемся, а вот после, когда на звук придёт Аргус…
Лёшка решительно схватился за ручку и открыл дверь. Кабинет, чуть освещённый заглядывающей в окно Луной, выглядел обычно: справа – доска, прямо – стол учителя, слева – ряды парт. Только вот портреты писателей и поэтов, развешенные на стенах, казались более зловещими. Словно осуждали ночных посетителей.
– Димон! – шёпотом позвал Лёха, останавливаясь у первой парты. – Ты тут?
Из дальнего угла раздался шорох. Тёмная фигура, с головой укрытая спадающим до пола плащом, неловко шагнула вперёд. Она двигалась так, словно ноги почти не гнулись. Из-под плаща показалась тонкая, бледная рука, которая никак не могла принадлежать смуглому и крепкому Димке.
Меня прошиб холодный пот. Лёха, до боли вцепившись мне в плечо, пробормотал:
– Это что? Что это?
Тихий треск донёсся из динамика под самым потолком. Мы одновременно повернулись на звук, и тут раздался шёпот, от которого я покрылся мурашками.
– Зачем… пришли? Вы будете… меня мучать? Снова?
Фигура сделала ещё шаг и обвиняющее указала на нас пальцем.
– Это вы… убили меня? Вы? Вы!
Колонка взорвалась воем, и фигура в плаще побежала.
Мы закричали с Лёхой, позабыв про Аргуса, про Димона и про собственную честь. Из колонки всё ещё доносился голос, как мантру повторяющий одно слово: «Убили».
Я первым рванул к двери, но внезапно та закрылась перед моим носом. Лёха налетел сзади и, отодвинув меня, забарабанил по ней кулаками:
– Сеня, толкай, толкай!
По кабинету пролетел ветер. Створки шкафов хлопнули, а два портрета, сильно раскачавшись, сорвались с гвоздиков.
Мы снова закричали, уже вдвоём пытаясь выбить дверь, но тут сзади раздался писк:
– Ребят, не смешно! Перестаньте! Откройте дверь!
Мы разом оглянулись. Призрак скинул с головы капюшон, и теперь, обхватив себя руками, беспомощно оглядывался на качающиеся картины и хлопающие дверцы. Когда с учительского стола в воздух вихрем поднялись листы бумаги, фигура в плаще завизжала и бросилась к нам. И мы смогли разглядеть лицо.
– Надя! – ахнул Лёха, забывая о закрытой двери. – Ты чего тут…
– Откройте дверь! – Она схватила Лёху за руку. – Пожалуйста, мне страшно, откройте дверь!
За нашими спинами раздался треск, и я зажмурился. Лёха прикрыл собой Надю, а та громко заплакала.
– А ну тихо! – внезапно гаркнули из динамика. Мы разом замолчали, плотно прижавшись друг к другу. Беснующийся ветер тоже утих. – Вас слышно за километр от школы! Жду в библиотеке. И не думайте сбежать – у меня ваш друг-шутник.
Это был, конечно, дядя Аргус.
Лёха глубоко вдохнул и, посмотрев на плачущую Надю, повернул ручку двери. Мы с другом недоумённо переглянулись. Дверь с тихим скрипом открылась, выпуская нас из жутко плена.
Притихшие и напуганные мы спустились на второй этаж, где и была расположена школьная библиотека. Я кинул взгляд на Лёху: тот шёл понурившись, стараясь не смотреть никому в глаза. Надю он держал за руку, и девочка робко жалась к нему плечом. Плакать она перестала.
Мы вошли в библиотеку. Мягкий свет настольной лампы был согревающим, и я почти сразу почувствовал себя лучше. Страх отступил, уступая место стыду. Судя по лицу одноклассника, он испытывал тоже самое.
Дядя Аргус сидел в маленьком затёртом кресле, держа в руках чашку с дымящимся напитком. Рядом с ним, опустив голову, стоял Димка. Его левое ухо, и так чуть торчащее, сейчас было опухшим и пунцовым. Я мысленно посочувствовал другу, хоть и злился на него из-за глупой попытки нас напугать, совсем позабыв, что и сам собирался устроить ловушку.
Услышав звук шагов, Димка поднял голову и лицо его посветлело. Он с облегчением направился к нам. Вчетвером мы выстроились в шеренгу возле входа. И приготовились к казни.
– Алексей Свирин, Арсений Кузин, Дмитрий Поляков и Надежда Медведева, ученики теперь уже десятого класса. – Аргус обвёл нас взглядом, задерживаясь на каждом по секунде. – Ото всех мог ожидать, но от вас, Лёша и Надя… А ещё на золотую медаль идёте, пример другим детям показываете. Хорош пример, ничего не скажешь.
Я поёжился, искоса поглядывая на притихшего Лёху. Как бы наши проделки и правда ему медали не стоили.
– Ну что, кто хочет рассказать, зачем вы влезли ночью в школу? – Борис Ефимович кивнул на стоявшие рядом стулья. – Присядьте. Чаю хотите?
Все хотели.
С минуту мы наслаждались ароматным чаем, оставляющим за собой яблочный привкус. Я такого никогда раньше не пил.
Первым взял слово Димон:
– Ну это, – он почесал затылок. – Мы хотели того, призрака поймать. Вот и решили, что ночью лучше всего пойти. Они же, эти, ну нечисть всякая, ночью выходят из нор своих.
– Не поймать, а увидеть, – перебил его Лёха и сделал глоток. – И на телефон снять.
Надя робко добавила:
– Нам просто интересно было. Правда ли существуют… – она понизила голос, – …призраки.
– Ну и того, мы с Надькой рано пришли, и решили ребят напугать, – Димон кивнул в нашу с Лёхой сторону. – Что бы, ну это, пошутить так.
– А зачем ты Надю притащил? – высунулся Лёха, с раздражением смотря на друга.
– Никто меня не тащил, – фыркнула Надя и повела плечом. – Я сама так решила. Мы у магазина днём столкнулись с Димой, он проговорился, что вы сегодня в школу собираетесь.
Димон вжал голову в плечи под яростным взглядом Лёхи и буркнул:
– Ну случайно я, ну. Само вырвалось. А она вцепилась: «Пойду и всё тут». «Хочу, – говорит, – посмотреть, как себя Свирин поведёт. На словах то он смелый, а на деле…».
Лёха в изумлении повернулся к покрасневшей девочке:
– А чего «на деле»? Когда это я трусил?
– Когда хотел меня погулять позвать, – огрызнулась Надя. – Мне девчонки сказали во дворе, что ты около дома моего крутился. Но так и не зашёл. Да и я из окна это видела.
Теперь покраснел Лёха:
– А чего ж сама не вышла?
– Вот ещё! – Надя поджала губы. – Когда это цветок за пчелой бегал…
– Тихо! – Аргус оставил чашку и сложил руки на груди. Все замолчали.
Я не мог никак понять, злится ли он, и не мог представить, что нас ожидает за проникновение в школу. Но больше всего мне хотелось узнать, что произошло там, в классе литературы. Что это был за ветер, сносивший всё на своём пути.
Аргус заметил мой взгляд.
– Ну, Арсений, а ты что притих? Нечего сказать?
Я залпом выпил чай и, собравшись с духом, выпалил:
– Дядя… Боря, прости нас. Мы – дураки, что в школу влезли и шум подняли. Знаю, что наказаны будем. Но ведь что-то и правда в классе было. Не сами же портреты попадали. И дверь не сама закрылась.
Друзья замерли, повернувшись ко мне. А Надя даже дыхание задержала. Но я упорно смотрел на Аргуса, стараясь не моргать. И он сдался.
Подлив всем чай, дядя Боря устало откинулся на спинку кресла и хмыкнул. Только сейчас я заметил, какие у него добрые и грустные глаза. И что за усмешками скрывается печаль.
– Прав ты, Сеня, что не сама дверь закрылась. Очень не любит Гриша, когда шумят, кричат, плачут. При жизни наслушался этого. – Мы замерли, боясь пошевелиться. А дядя Боря продолжил: – Легенда эта про призрак мальчика Гриши – не выдумка. И правда учился здесь такой. Хороший парень был, добрый. Шебутной малость, но так в его возрасте все такими были, уж вам ли не знать. Мы с ним часто после уроков в школе оставались: стенгазету нарисовать к празднику, уроки вместе сделать… У Гриши семья была не благополучная. Жили они в коммуналке: в трёх комнатах четырнадцать человек обитало. Отца у него не было, а мама не работала – с младшими братьями Гриши сидела и за лежачей бабушкой ухаживала. А та головой заболела ещё, кричала постоянно, ругалась, перестала узнавать всех… Как тут самому с ума не сойти! Дом их аварийным признали как лет десять уже, да вот только никак не расселяли квартиры. Гришка с неохотой домой шёл, старался подольше в школе побыть. Мечтал, что как вырастет, уедет на Байконур, ракеты будет запускать. Носил с собой маленькую фотографию Юрия Гагарина и очень хотел быть на него похожим, – дядя Боря вздохнул. – Мы и подружились потому, что вместе после уроков оставались. Я толстый был, вот такой! – мужчина развёл руки в стороны. – И обувь носил специальную, ортопедическую – у меня одна нога короче другой. Надо мной смеялись постоянно, советовали в цирк идти выступать… Боялся я со всеми домой идти: и толкнуть могли, и портфель отобрать. Вот и ждал, когда двор опустеет. Гриша всегда за меня заступался. Я не на Гагарина хотел быть похож, а на Гришу самого. Смелый, добрый, сильный. Он лучший друг мой был.
Мы слушали, затаив дыхание. Голос дяди Бори был тихим и мягким, наполненным неподдельным чувством гордости за друга.
У меня защипало в глазах. Мы забываем про друзей, расставшись с ними на летние каникулы, а Борис Ефимович пронёс воспоминания о человеке почти через полвека!
Я посмотрел на Лёху с Димкой, и пообещал себе, что бы не случилось, никогда не отталкивать их. Судя по взглядам, направленным на меня, ребята пообещали себе то же самое.
Дядя Аргус продолжил:
– В тот день мы собирались с Гришей в однодневный поход, как только объявят результаты экзаменов. Тогда их в восьмом сдавали и десятом. Я взял с собой сумку с бутербродами и термосом, и кулёк сушёных яблочных долек, – очень уж мой друг любил яблоки, да только в то время их было не достать в мае, потому он их ещё с осени засушивал. Гриша же пообещал захватить подстилку, спички и котелок. Утром нас собрали в кабинете. Учитель алгебры и геометрии, учительница литературы и русского языка, «физичка» … Все там были. К слову, класс наш учился хорошо, все собирались в девятый идти. Были, конечно, тройки, но в основном по алгебре. Но когда очередь дошла до Гриши, учитель русского и литературы вышла вперёд. Со смехом она принялась зачитывать его сочинение на тему «Кем я хочу стать». Мол, такие опусы только под стекло класть и в музей сдавать. И обороты-то ей не понравились, и почерк у Гриши плохой, и что ни фраза – то глупость. Раскритиковала она его в пух и прах, все над ним смеяться стали. Кроме меня, конечно. А в конце учительница к коллегам повернулась и говорит: «Я ему «три» из жалости поставила. Но в девятом классе жалеть не буду, останется на второй год, – значит, так тому и быть». Уж не знаю, чем ей так Гриша досадил. Весь год улыбалась и хвалила, а тут раз – и помоями облила. Как закончилось всё, я подошёл к другу, чтоб утешить, самые бранные слова, что вспомнил, – все про учительницу сказал! А Гриша только улыбнулся тихонько и подмигнул. «Я, – говорит, – не расстроился. Она не на меня злится, а на себя, наверное. Или напомнил я ей кого-то. А на второй год оставить хочет? Так я уже для себя всё решил. Не останусь в девятом, пойду в училище. Стану электриком. Так у меня, – говорит, – шансов больше будет на Байконур уехать. Пойдёшь со мной? Электрики хорошие всегда нужны». Я и согласился. Решили обсудить всё подобно в лесу уже, как место для костра найдём. Гриша хотел в уборную зайти перед прогулкой, и с учителем по физике попрощаться – очень уж друг его уважал. А я остался ждать в кабинете. Но тут налетели мальчишки из параллельного класса, повалили, зажали, а главный заводила их, Валя Остапенко, ботинок мой снял и давай приплясывать. «Что, – хохочет, – калека, расстаёмся с тобой на три месяца почти! Над кем же мне смеяться? Напоследок, чтоб не забыл меня, вот тебе задание». Открыл створку и на карниз соседнего окна, которое давно сломано было, обувь закинул. «Вдруг похудеешь, пока доставать будешь. О тебе, видишь, забочусь». Заржали они, толкнули меня и убежали. А я сижу на полу и еле слёзы сдерживаю. Мне без обуви идти – что по стеклу. Точно тогда решил из школы уходить вместе с Гришей. Но друг вернулся, увидел всё это и рассердился. Пообещал разобраться с Валей. Поднял меня, отряхнул, на стул посадил. Достал из сумки пару яблочных долек, съел с наслаждением и полез в окно. Я за ним хотел броситься, чтоб остановить, а он меня успокоил: «Не бойся, Боря, я же вот не боюсь! И Гагарин не боялся, даже когда погиб. Я точно это знаю». Он достал тот чёртов ботинок, достал! Кинул мне его. Таким гордым был в этот момент, таким счастливым… Вскинул руку победно, улыбнулся, и… – дядя Аргус снова вздохнул. Вздохнули и мы. – Не удержался. Соскользнул. Вот он был, улыбался и шутил, – и вот его нет. Я даже подбежать к окну не смог. Парализовало меня. Стоял с ботинком в руке, а в голове одна мысль ворочалась: «Я виноват. Я виноват. Я!», – Борис махнул рукой и отвернулся. Я краем глаза увидел, что Надя вытирает рукой слёзы, а Лёха ободряюще обнимает её за плечи. По помещению снова пролетел ветерок. Лёгкий и тёплый, с еле слышным ароматом яблок. Мне показалось, что я услышал мальчишеский смех где-то вдалеке. А может, я просто хотел его услышать.
– Дядя Боря, – всхлипнула Надя. – Что же дальше было?
– А дальше разбирались долго. Учительницу обвинили. Родители ополчились против неё, и РАНО их поддержало. Уволилась она, уехала из города, уж куда – не знаю. Я пытался объяснить, что случилось, рассказывал про Валю Остапенко, и про ботинок, и про планы Гриши на училище… Не специально выпал, он жить хотел! Но кто будет слушать тринадцатилетнего мальчишку. Взрослые – они же умные, мудрые. Сами все знают. Так и замяли дело, похоронили Гришу за счёт школы и забыли. Мать его даже на кладбище не пришла. Только я был, учитель физики, да несколько одноклассников. Ушёл я потом из школы в училище, как и пообещал. Но не на электрика учиться, а на слесаря. И когда работать начал, первым делом смастерил для Гриши памятник в виде ракеты. Сам раскрасил, от коррозии обработал, и название написал: «ГГ». «Григорий» и «Гагарин». Грише бы понравилось, я точно знаю. Знаю и то, что дух моего погибшего друга решил остаться в школе. Я иногда слышу его смех. И чувствую тепло. Будто он мне руку на плечо кладёт и сказать что-то хочет. Только я никак не могу разобрать, что именно.
Повисла тишина, прерываемая лишь тиканьем часов и лёгким шелестом занавесок. Дядя Боря шумно выдохнул и посмотрел на нас. Мне захотелось что-то сказать. Как-то подбодрить пожилого охранника.
И я не нашёл ничего лучше, чем протянуть ему руку.
– Дядя Боря, можешь мне не верить. Но я, кажется, знаю, что хочет Гриша тебе сказать таким образом.
– Что же? – Борис Ефимович ответил на рукопожатие и склонил голову.
– Что ты не виноват в случившемся. И должен отпустить Гришу. А не можешь разобрать, что он говорит, потому что сам себя до сих пор не простил. Верно я говорю? – я задрал голову, пытаясь отыскать взглядом хоть один намёк на ветер.
Словно в подтверждение моих слов с полки упала книга и раскрылась на середине. Но никто уже не испугался. Мы переглянулись с Лёхой, и я кивком головы указал на дядю Аргуса. Я понял, что нужно оставить человека одного, и поманил друзей. Они с готовностью поднялись со своих мест, и мы, неловко благодаря дядю Борю за чаепитие, двинулись к выходу. Нас никто не остановил.
Уже на улице, вдыхая полной грудью прохладный воздух, я оглянулся на единственное освещённое окно и ещё раз мысленно поблагодарил Бориса Ефимовича. Совсем не за чай.
– Вот тебе и призрак, – выдохнул Димон. – Пойду я, ну это, домой. Меня дед на рыбалку позвал завтра, надо поспать чуток. Хотите со мной?
– Хочу. А ты? – я кинул взгляд на Лёху.
– Посмотрим. Я Надю провожу. – Друг протянул руку и девочка с готовностью за неё взялась. – Чтоб одна ночью не ходила. Мало ли. Созвонимся завтра утром тогда, да?
– Ага, – согласился я и, засунув руки в карманы, пошёл домой.
На сердце было легко. Жить вообще легко, когда есть друзья.
* * *
– Напугал ты их, Гриша. Ну ничего. Зато теперь и новое поколение знает. И другим расскажет, – тихо сказал Борис Ефимович и, подняв с пола книгу, сел обратно в кресло. – Вот же упрямый какой, сегодня ведь на очереди «Марсианские хроники». Ладно, ладно, пусть будет Агата Кристи. Где мы там остановились… А, вот! – он откашлялся и, облокотившись на спинку кресла, принялся читать: – «…Старуха кинула на Пуаро испытующий взгляд: – Я должна спросить вас, почему вы задаете мне такие вопросы. Какое отношение они имеют к расследуемому вами…».
К утру, когда Борис Ефимович дочитал книгу, поклонник ракет и Гагарина восьмиклассник Гриша ветерком пролетел по библиотеке. Будто живой, закружился на одном месте, затанцевал в такт чтению, переживая за героя, и внезапно растаял, оставляя за собой лёгкий аромат яблок. Дядя Боря знал, что его лучший друг отправился на Байконур. Улыбнувшись, мужчина отложил книгу. Он смог себя, наконец, простить.