Рин Эшоу
Песни падающих звёзд
Один глоток вечности
Максим сидел на полу и, периодически отпивая виски прямо из бутылки, рассматривал старые фотографии. Люди на них задорно улыбались, обнимали близких, шутливо позировали или кривлялись. Там, на тех фотографиях они жили.
В кармане завибрировал телефон. Максим не глядя сбросил звонок и снова потянулся за бутылкой, намереваясь напиться и, как обычно, уснуть с надеждой. С надеждой, что утро для него, наконец, не наступит.
Но звонивший был настырен. На пятом разу Максим сдался и взял трубку:
– Тебя не волнует, что я не хочу разговаривать?
– Совершенно, – заверил мужчина на том конце провода. – Ты как?
– Точно так же, как каждый раз в годовщину смерти нашей семьи, – огрызнулся Максим и сделал из бутылки глоток. – Пытаюсь упиться до чёртиков.
– Перестань винить себя, – тихо произнёс звонивший. – Прошло столько лет…
– Вот именно! За столько лет я должен был уже умереть и встретиться с родными! Хоть какими-то! – Со всей силы бросив бутылку в стену, Максим встал с пола и, нарочно наступая на осколки, вышел из комнаты. – И попросить у них прощения. Но этого не происходит, как бы не старался. Сколько бы попыток уйти не предпринимал.
– Я заеду сегодня.
– Не надо, – перебил собеседника Максим. – Я в порядке. Просто нужно спустить пар.
От босых ног на ковре оставались следы крови, с каждым шагом мужчины становясь всё бледнее. Раны почти мгновенно затягивались, оставляя только боль. Но этой боли Максим радовался – она служила наказанием. И напоминала ему о случившемся.
* * *
Много лет назад Максим вернулся из школы злым и заплаканным. Мальчишки из параллельного класса искали себе излюбленное развлечение – издевательство над кем-то, кто меньше, слабее, добрее. И нашли в лице Максима.
На выходе из школы они подловили его. Отняли рюкзак, изорвали тетради, разбили подаренный дедушкой диаскоп. Нашли тоненькую тетрадку со стихами и, смеясь до колик, декламировали друг другу. Шапку запихнули в мусорный контейнер, а куртку закинули на крышу крыльца. Максима толкали, ставили подножки, но не били. Унижение всегда больнее синяка, и заживает дольше. Мальчишки это знали.
Вдоволь намучив, они отпустили Максима и, безостановочно хохоча, разбежались в разные стороны. Как он не старался, куртку достать не смог, а за шапкой и не полез. Только собрал с грязного асфальта обрывки листов и осколки диаскопа, вытирая рукавом непрошеные слёзы.
Дома бабушка, ахнув от неожиданности, принялась жалеть, попутно набирая номер телефона классного руководителя, а дед пообещал разобраться с обидчиками, чем только сильнее разозлили мальчика. Он раскричался, оттолкнул пытавшуюся его обнять сестру Машу, нагрубил вышедшим из кабинета родителям и, хлопнув дверью, скрылся в своей комнате.
Лезвие ножа-бабочки, популярного у мальчишек, располосовало кожу. Кровь залила руку, затем стол. Максим почувствовал, как в глазах темнеет, и испугался так сильно, что закричал во весь голос. Через минуту дверь выбил отец. Вся семья окружила мальчика, утешая и баюкая, а он никак не находил слов, чтобы им объяснить, откуда взялась кровь, потому как на руке пореза не оказалось.
Родители ушли на экстренно созванное классным руководителем собрание, а бабушка принялась отпаивать чаем с блинчиками. Дед с гордостью выставил на стол шахматы, обещая научить в них играть, Маша перед уходом на танцы дала свой плеер…
Все пытались растормошить Максима, развеселить. Вернувшиеся родители клятвенно заверили, что хулиганов накажут и поставят на учёт в детскую комнату милиции… Но мальчик безустанно разглядывал своё запястье, изредка вздрагивая от боли при прикосновении к месту, где ранее виднелся порез.
А ночью дом загорелся. Максим не помнил, как сумел выжить. Знал только по рассказам очевидцев, что вернувшаяся с вечеринки Маша разбила окно и успела вытащить брата. Больше никого спасти не удалось.
Виновных нашли быстро. Парочка тех же хулиганов, получив нагоняй от своих родителей, решила отомстить по-крупному. Их не остановили ни страх, ни совесть. После они раскаивались и плакали, клятвенно обещая исправиться, просили прощения у Маши, Максима и их спешно приехавшего старшего брата Миши, но мальчик не поверил ни единому слову. Что только усилило возникшее чувство вины.
Миша забрал брата и сестру к себе. Он работал на стройке и, хоть и с трудом, мог содержать семью. Но через два года повзрослевшая красавица Маша, торопясь на занятия в школу хореографии, поругалась с Максимом, в очередной раз не помывшим посуду. Кричали они громко, пока Маша не обвинила его в потере родителей и не ушла, хлопнув дверью. Разозлённый Максим побежал за ней. Они спорили, стоя у светофора, не слыша друг друга. Не услышали они и визг тормозов.
Домой Максим вернулся один.
«Травмы, не совместимые с жизнью, – сухо сказал врач Михаилу. – Водителя тоже доставили к нам. А мальчик в рубашке родился, иначе я не могу объяснить».
Ждать больше Максим не стал. Ему было страшно. Не за себя – за оставшегося брата Мишку. Собрал вещи, захватив заодно и несколько альбомов с фотографиями, и ушёл.
Миша нашёл его не сразу. Уговаривал вернуться, угрожал, один раз даже накричал, взывая к родственным связям, клялся, что до последнего вздоха будет защищать, но после сдался. Помог найти работу и комнату в общежитии. А в день совершеннолетия Максима рассказал правду: он был усыновлён.
Кто зачал, кто родил такого необычного ребёнка, – в детдоме не знали. Лишь посоветовали пожалевшим мальчика людям – новым родителям Максима, – чтобы те с вниманием отнеслись к воспитанию: двухгодовалый малыш почти неделю просидел на свалке за окраиной города, небрежно завёрнутый в рваный целлофановый пакет, пока его не обнаружил водитель мусоровоза. И кто знает, какая наследственность досталась мальчику. Уж точно не самая благополучная семья решилась бы на такой поистине бессердечный поступок.
Но Максим рос умным, послушным, весёлым и любопытным, как самый обычный ребёнок его возраста. Только более здоровым. Извечные проблемы детского сада – простуда и насморк, сопровождающиеся температурой, ветряная оспа, коклюш, болезненная смена зубов и прочие детские недуги, – всё это обходило стороной.
Максим выслушал торопливую, сбивчивую речь старшего брата, и почувствовал себя бесконечно одиноким. Он понял, что не потерял настоящую семью, а вовсе никогда её не имел. Хоть люди, воспитавшие его, искренне любящие и заботливые, стали родными, но в действительности таковыми не являлись.
Но вслух это Максим не сказал, боясь обидеть брата. Единственного близкого человека, оставшегося в его жизни.
Через некоторое время Максим попытался отыскать следы биологических родителей, неоднократно обращаясь в тот самый детдом, в котором оказался после рождения. Но местные работники лишь растерянно разводили руками: бумажный архив, в котором могли находиться хоть какие-то документы, способные приоткрыть завесу тайны, много лет назад затопило.
А свалку, разросшуюся за годы до размеров небольшого полигона, жители близлежащих районов с боем закрыли, взывая к благоразумности нового мэра. Впрочем, тот и не сопротивлялся, за считаные дни утвердив план по утилизации. Спустя полгода на месте сброса отходов началась стройка нового элитного жилого комплекса.
И ниточка, способная размотать клубок, окончательно разорвалась.
* * *
Максим завязал шнурки на кедах, накинул на плечи куртку и, на ходу прикуривая сигарету, вышел из квартиры. Октябрьский ветер, холодный и колючий, с готовностью бросил ему в лицо сноп снега, подхватывая тот с грязного асфальта. Максим поморщился, утирая лицо рукавом, и, чувствуя, как на зубах скрипит смешанный со снегом песок, с отвращением сплюнул.
Путь его по привычке пролегал через стройку, заброшенную ещё весной по причине банкротства компании. Максим всегда искал безлюдные и опасные места. Такие, где могла пригодиться его помощь. В которых Жизнь и Смерть сходились в неравной схватке. И тогда он, Максим, прикрывал собой от Смерти, пытаясь таким образом облегчить чувство вины. И одиночества.
Обойдя одно из зданий сбоку, Максим перепрыгнул хлипкое ограждение, разломанное местными хулиганами, и нырнул в зияющий проход между домами. Под ногами хрустели обломки кирпичей и битое стекло. В покрытой мусором тропке проглядывались использованные шприцы и презервативы.
Сбоку, возле бытовки строителей, послышалась возня, и чей-то сдавленный голос прохрипел:
– Не… так… По…дож…
«Есть!».
Максим победно хмыкнул. Предчувствие окутало теплом сердце. В голове прояснилось: от скачка адреналина хмель уступил место решительности.
Замедлив шаг, Максим сделал последнюю затяжку, обжигая губы фильтром, и щелчком откинул бычок в сторону.
Выглянув из-за угла, Максим заметил прижатую лицом к стене девушку, тщетно пытающуюся вырваться, и коренастого парня в надвинутой на глаза кепке.
– Заткнись, сука, пока я тебе почку не вырезал. – Мужчина продемонстрировал узкое лезвие в руке. – Ещё раз хоть пикни, и…
– Ты хоть знаешь, где почки находятся? – со смешком окликнул его Максим, выступая вперёд, и сжал в кармане зажигалку. Крепко, как учил когда-то Миша. – Или носишь с собой учебник по анатомии?
– Чё? Ты чё, сука, смелый? Вали отсюда давай, понял?
– Да. Нет. Я ответил на твои вопросы? А теперь будь хорошим мальчиком. Проси прощения, плачь. Умоляй сжалиться. Обещай, что никогда-никогда больше не будешь обижать слабых.
– Чё?
– Считай, что повстречался с супергероем, – Максим мягко улыбнулся и посмотрел на незнакомку. – Как только он вас отпустит, бегите как можно быстрее. И впредь старайтесь обходить безлюдные места.
Парень в кепке, на секунду растерявшись, не успел среагировать, и Максим, отведя руку для удара, бросился вперёд.
* * *
Замочив в тазике с холодной водой испачканные и своей, и чужой кровью вещи, Максим устало опустился на пол. Руки дрожали, в горле пересохло, а по телу разливался неприятный холодок. Высвобожденная яркость путала, смешивала границы реальности. Максим не мог с уверенностью сказать, чем закончилась драка с несостоявшимся насильником. Победил ли он? Жив ли ещё? А девушка, что с ней? Успела убежать?
«Бред! – Максим со злостью ударил себя по голове костяшками. Затем ещё раз. И ещё. – Когда это закончится? Когда я, наконец, сдохну? Или хотя бы окончательно свихнусь, и тогда меня вообще ничего не будет волновать?».
Вместо долгожданного ответа раздался звонок в дверь. Сначала робкий, будто проверяющий собственную силу. А следом долгий, пронзительный, от которого хотелось закрыть уши.
– Иду я, иду! Как ты задолбал, Миш. Я не нуждаюсь в няньке! – Максим с трудом поднялся с места и, чуть пошатываясь, направился в коридор. Он походя окинул себя взглядом, подмечая, что россыпь свежих узких шрамов на левом боку очень уж походит на входные отверстия от ножа.
Распахнув дверь квартиры, мужчина не успел ничего сказать, как в его лицо словно плеснули жидкий огонь, а затем кто-то сильно толкнул в грудь. Вскрикнув от нестерпимого жжения, Максим отшатнулся, и, запнувшись о собственные кеды, с грохотом упал на пол. Копчик отозвался острой болью.
«Позвоночник сломал. Минут пятнадцать будет зарастать, не меньше», – подумал Максим, лёжа на холодном липком полу. Кожа на лице словно обуглилась, а веки оказались стянутыми. Рассмотреть из-под них вошедшего было почти невозможно. Но даже по очертаниям стало понятно: это не брат.
В квартиру вошла та самая девушка со стройки. Но сейчас она не выглядела напуганной или растерянной. Наоборот – глаза горели яростью и торжеством, вздёрнутый подбородок свидетельствовал о гордости. Перед собой, как несметную драгоценность, девушка держала окровавленную руку.
– Это и правда ты. Кровь не обмануть. Почти тридцать лет я посвятила поискам. А ты – только подумай! – был совсем рядом. Выманить тебя оказалось проще простого, герой, – девушка презрительно фыркнула, не обращая внимания, что рукав пальто окрасился багрянцем. – Даже обидно. Имея такую безграничную силу, что ты делал? Что? Защищал «невинных»? – она почти выплюнула последнее слово. И замолчала, ожидая ответа.
– Ты кто? – прохрипел Максим.
– И это всё, что тебя интересует? – незнакомка рассмеялась. Зло. Истерически. – О, ну я удовлетворю твоё любопытство. Я – сюрприз! – твоя… двойняшка. По крови, будь она проклята. Но при родах случилось небольшое недоразумение. И я намерена это исправить.
– Сестра? – Максим попытался иронично поднять брови, но тут же поморщился – обожжённое чем-то лицо регенерировалось неправильно. Вместо того, чтобы полностью восстановиться, кожа просто покрылась рубцами. Но хотя бы перестала болеть. Кроме того, позвоночник срастался криво, что грозило проблемами в дальнейшем. – Сильно досталось тебе от того парня. Крыша потекла.
– О, нет-нет. Я говорю о твоём бессмертии, сладкий. То, чем ты так нелепо рискуешь. Оно передавалось только по женской линии, и только первому ребёнку. Но наш отец, гори он в аду, перепугался во время родов. Отвёз маму в больницу. А там врачи достали первым тебя. И именно тебе передалась способность, хоть и не так, как должна. Ты не бессмертен, о, конечно же нет. Просто ускорен процесс заживления. Но это нечестно. И я должна забрать то, что принадлежит мне по праву.
«Господи, она сумасшедшая. Просто больная на голову», – подумал Максим, пытаясь чуть сдвинуться в бок. И спросил лишь для того, чтобы потянуть время до полного восстановления: – Почему меня нашли на свалке?
Девушка нервно дёрнула губой и, привалившись спиной к стене, скрестила на груди руки.
– Я расскажу. Мне несложно. Дело в отце. Это тупое человеческое отродье, похоронив маму и забрав домой двух детей, со временем понял: когда я вырасту, приложу все усилия для торжества справедливости. И решил спрятать тебя, зная, что выживешь где угодно. Но потом опомнился. Пожалел сына. И забрал с помойки, отдав в детский дом. Хотя как по мне, там тебе и было место – на свалке. Среди такого же мусора, каким ты и являешься.
– Водитель мусоровоза… мой отец?
Девушка закатила глаза:
– Вы оба настолько тупы, что я начинаю сомневаться в нашем родстве. Но да ладно. Заболтались мы. Пора закончить эту историю. И начать новую – правильную и бесконечную.
– И что ты собираешься сделать?
– Видишь ли, – вкрадчивым голосом начала она, медленно приближаясь к Максиму. В зажатом кулаке блеснула сталь. – Всё замешано на крови. И именно от неё мы оба уязвимы. Заметил, как отреагировало твоё тело, хотя всего несколько капель попало на лицо. Мне стоит лишь принять тебя в себе… И тогда бессмертие – цельное, истинное – вернётся к своей хозяйке.
– На инцест намекаешь? Извини, ты не в моём вкусе. Не люблю ещё более ебанутых, чем сам. Надеюсь, ты не обидишься.
– Шутишь… – девушка тонко и неприятно улыбнулась. – Надежда – медленная смерть. Чем чаще ты о ней мечтаешь, тем сильнее ранят её осколки. Но я снова говорю о крови, дурачок. Одного глотка хватит. Остальное я с радостью выплесну дворовым псам.
– А если было бы наоборот? – буднично откликнулся Максим. Смерть его не пугала. Он переживал лишь за брата – тот обязательно сегодня приедет, как и всегда. И не справится с потерей. Просто не сможет. – Что, если во мне будет твоя кровь?
– О, если бы такое было возможно, то ты бы… – Девушка на секунду задумалась, прокручивая лезвие меж пальцев. – Даже не могу представить. Уничтожил сам дар? Вероятно. Стал бы обычным… – она скривилась. – …человеком. Слабым. Ничтожным. Смертным. Но, как я и сказала, если бы такое было…
– А мы попробуем, – прогремел чей-то голос, и в то же мгновение появившийся в проёме двери Миша схватил девушку за волосы и с силой ударил головой о стену. – Как же вы, блядь, любите отмечать победу торжественными речами раньше срока.
Разом обмякнув, гостя повисла на руках Михаила. Тот с отвращением бросил её на пол и, оглянувшись на лестничную клетку, закрыл дверь. А затем с неподдельным сочувствием посмотрел на брата.
– Ты как?
– Как говно в проруби, – вяло откликнулся Максим, пытаясь сесть. Получалось плохо.
– Ничего. Главное, что живой. А скоро будешь ещё и здоровый.
– Чего?
– Я всё слышал. Мы сделаем это, – пообещал Миша. – Говорил же, что буду защищать тебя до последнего? Говорил. Я твой брат, твоя родня. Я! А не эта сука, – он легонько толкнул девушку мысом ботинка. – Если потребуется, зажарим её во фритюре, но кровь ты выпьешь. Просто на всякий случай.
– Ни за что.
– Заткнись, а? – Миша распахнул полы куртки и продемонстрировал торчащее из внутреннего кармана горлышко бутылки. – Что она сказала? «Хватит и глотка»? Так сделаем «Кровавую Мэри».
* * *
Они сидели во дворе частного дома. Первые ростки мать-и-мачехи, пробиваясь сквозь комья тёмной влажной почвы, походили на крошечные островки оазиса. Островки, своим существованием подтверждающие, что без цели в жизни не найти стремления.
Вдалеке виднелись макушки выстроенных в ряд высоток – тех самых, некогда заброшенных, а теперь красующихся цветными баннерами с призывом к покупке квартир.
Максим зябко поёжился, когда капли дождя попали за ворот куртки.
– Не замёрз? – участливо поинтересовался Миша.
– Нет.
– Врёшь.
Мужчина прикурил сигарету и, протянув руку, подал Максиму. Тот неловко забрал её, чуть не уронив на себя.
«Впрочем, – невесело усмехнулся про себя Максим, разглядывая укрытые пледом ноги, – я бы даже не почувствовал жара. Раньше у меня была бесконечность, а теперь, считай, нет конечностей. Смешно, жизнь. Я оценил. Зря не сломал позвоночник ещё раз до того, как стал обычным. Глядишь, сросся бы нормально. А не как сейчас».
– Полтора года всего прошло, – тихо сказал Миша, доставая из пачки вторую сигарету, и чиркнул колёсиком зажигалки. – Не теряй надежду.
– Ерунда. Как сказала в тот день Маша: «Надежда – медленная смерть, и чем чаще ты о ней мечтаешь…».
– Это не Маша.
– Нашу сестру звали Маша. А она – сестра. Так что всё сходится. Вся семья в сборе.
Их прервал громкий стук в металлическую дверь сарая. Кто-то бился внутри, подобно пойманному в капкан зверю. И кричал так же страшно.
– Зря ты влил ей тогда в глотку свою кровь, – оглянувшись на звук, со вздохом подытожил Миша, и стряхнул на землю пепел.
Максим пожал плечами:
– Не мог иначе. На тебя могли повесить её убийство, хоть и по неосторожности. А так… Маша… – он проигнорировал укоризненный взгляд брата и указал на левую часть лица, из-за шрамов похожую на треснутую глиняную маску. – … была готова на что угодно ради бессмертия, в отличие от меня. Она мечтала о нём – она его получила. Но бессмертие не равно свобода. Это я понял давно. И она поймёт. У неё теперь на это есть вечность.
Бездна
Маша подвинулась ближе к батарее, с наслаждением вытягивая озябшие ноги в толстых цветных носках. Конец октября, как и обычно, выдался холодный, с ночными заморозками и ледяным, пронизывающим до костей ветром.
А на Машин день рождения всегда выпадал первый снег.
Сегодня Маша впервые боится снега. Он – символ того, что наступил её восемнадцатый день рождения. К вечеру позвонят в дверь. Суровые на вид люди, все, как один, одетые в длинные пальто и остроносые кожаные сапоги, зададут вопрос: «Сколько человек ты готова убить, получив на это Лицензию?», а затем, скрупулёзно записав детали, уйдут, оставив за собой растерянную, сомневающуюся в правильности выбора девочку.
Раздавшийся звонок заставил покрыться холодным липким потом. Маша сглотнула, чувствуя нарастающую головную боль, но тут же с облегчением выдохнула. Звук исходил от стационарного телефона.
Ответив на вызов, Маша поднесла трубку к уху. На том конце провода прозвучал голос её бывшего заклятого врага, а теперь – лучшего друга, Вани.
– Маруська, с днюхой! Желаю тебе всего и побольше! – Ванька затараторил так быстро, что Маша с трудом различала слова. – Короче, я вчера отца развёл, как котёнка! Подливал коньяк в чай, пока у него язык не развязался. Ну и выяснил кое-чего…
Ваня замолчал, ожидая реакции. И Маша, знающая, что отец друга работает в Лицензионной Системе, чуть не задохнулась от нетерпения. Но продолжила разговор нарочито-спокойным тоном, подозревая, что если начнёт выяснять подробности, то не добьётся от Ваньки ответа. Тот запросто из-за вредности мог замолчать, переводя тему.
– Да? Понятно. За поздравление спасибо, кстати. Вечером встретимся? – Она даже зевнула для достоверности, чтобы у Вани не возникло сомнений в незаинтересованности.
– Встретимся, – обиженно засопел в трубку Ванька. – Какая ты не любопытная. Короче! Всё равно расскажу.
Маша подпрыгнула, победно вскидывая руку вверх, но тут же, тихонько застонав, присела на кушетку. К пульсирующей боли присоединилась тошнота, и девочка, зажмурившись, сделала несколько глубоких вдохов.
– К тебе придут после шести. Двое. Чем большее число желаемых смертей ты назовёшь – тем внимательней за тобой потом будут наблюдать. Система за справедливость, сама знаешь. А если ответишь «ноль», то вызовешь подозрения. Могут даже на психиатрическое обследование отправить. Мол, имея возможность, не иметь желания – ненормально. Значит, с головой проблемы.
«Даже не представляешь, как ты прав», – мысленно хихикнула Маша, вспоминая маму, но вслух произнесла совсем другое: – А ты сколько назовёшь, когда к тебе придут?
– Я-то? – Ванька задумался. Маша слышала, как он нервно грызёт ногти, перебирая в голове варианты. – А фиг его знает. Ну точно не полсотни максимальные. Пятнадцать, наверное. Мало ли, как жизнь дальше повернётся… Мне семнадцать лет ещё, а я, знаешь ли, уже согласился бы парочку людей укокошить. Так что и тебе советую: бери с запасом. Не пригодится – так оставишь на старость, будешь вредных соседок истреблять. Они цветы из клумбы выдергивают, а ты им – раз! – и клюкой в глаз.
Ванька рассмеялся собственной шутке. Но Маша не слышала его, обдумывая следующий вопрос.
– А твой папа не говорил, что делают с людьми, если те выбирают… – девочка понизила голос до шёпота. – …бездну?
– Ты чего? – испугался Ванька. – Я что, самоубийца, о таком спрашивать? Знаю только, что им срок до тридцати пяти лет отмерен будет. А уж что потом происходит… Слышал от одного знакомого, – он тоже понизил голос, – что тех, кто назвал неограниченное число, Система забирает. Но не убивает – по крайней мере, их фотографии потом не вывешиваются на площади, как обычно. Может, их превращают в специальных агентов?
– Или проводят над ними опыты…
– Маруська, давай гадать не будем! Ты назови любую цифру, но не больше двадцати. Так и подозрение не вызовешь, и слежку за тобой не установят. Поняла?
– Поняла, – кивнула Маша, словно бы Ванька мог её видеть, и нашарила в кармане блистер с таблетками. – Мне пора. Надо ужин приготовить, скоро родители с работы вернутся.
– Как они, продолжают ругаться? – голос у Ваньки был сочувствующий, и Маша постаралась не заплакать.
– Ага. Гибель дедушки мама ещё спокойно пережила. Когда папа до смерти забил бабушку – разнесла квартиру. Но после того, как он убил Дашу, потому что она «неродная кровь»… Мама и так всегда злилась, ругалась, наказывала меня. А тут как с цепи сорвалась. Каждый вечер жалеет, что выбрала «ноль», и не может отомстить за гибель родителей и старшей дочери.
– Бьёт?
– Да. Недавно по лицу мне разделочной доской дала. Я до сих пор на жабу похожа.
– Ну, была лягушкой, а стала жабой. Выросла в должности, – засмеялся Ваня, но тут же исправился: – Шучу, шучу. Хотел настроение тебе поднять.
– Ага, – кисло откликнулась Маша, уже не сдерживая слёз. – Поднял. Ладно, мне и правда пора. До вечера!
– Давай.
Положив трубку, девочка ещё с минуту разглядывала разрисованный настенный календарь, висящий возле телефона. Числа в нём были зачёркнуты чёрным фломастером, и лишь одно, сегодняшнее, обведено красным кружком. День, который так ждала бабушка, с любовью вышивая красивую картину с Машиным портретом.
Маша очень любила бабушку, и раньше они подолгу болтали вечерами, обсуждая события в школе, первую любовь, драки с Ванькой – тот часто задирал Машу, то отвешивая подзатыльники, то обзывая.
Со смертью бабушки что-то лопнуло в груди, разрывая душу на части. И девочка, воющая ночами в подушку, в один день не сдержалась и подошла к Ваньке.
Тот сначала принялся, как обычно, высмеивать её на публику. А после уроков, заметив покрасневшие от слёз глаза, отвёл Машу в сторону и потребовал объяснений. И она рассказала: и про деда, и про бабушку, и как боится засыпать ночью, ожидая, что пьяный отец придёт к ней и убьёт.
Ванька терпеливо слушал. А затем крепко обнял и, положив подбородок на макушку девочки, извинился. Поклялся, что теперь они всегда будут вместе.
Тогда Маша поняла, что нашла хотя бы одного человека, которому до неё есть дело. И влюбилась.
Отмеряя муку для теста, Маша поглядывала в бабушкину книгу рецептов. Хотелось приготовить что-то особенное. Выбор пал на пирог с брусникой.
Неловко задетый локтем стакан упал на пол и разбился. Маша в ужасе прижала испачканные мукой ладони к лицу. Мама не простит. Найдёт повод, чтобы можно было потом оправдаться перед соседями, стучащими по батареям, когда Маша кричит от боли.
Из-за слёз ничего не было видно. Запив таблетки водой из-под крана, Маша кое-как собрала осколки в совок и высыпала их в таз. На место горечи пришла злость. А за ней – решимость.
Когда в дверь позвонили, Маша уже приготовилась. Она успела надеть старенькое, но красивое платье в цветочек, умылась, заплела волосы в косу, и в ожидании сидела в коридоре, поджав под себя ноги.
Как и обещал Ванька, в квартиру вошли два человека. Один из них молча протянул бланк для заполнения, а второй устало прислонился плечом к стене.
– Мария Николаевна?
– Да, – тихо ответила Маша, украдкой вытирая вспотевшие ладони о платье.
– От лица Системы поздравляем вас с совершеннолетием. Назовите число. У вас есть пять минут на размышления.
Но Маше хватило и одной. Дрожащими руками отдавая бланк, она с надеждой заглянула в лицо более разговорчивого сотрудника:
– Я могу рассказать о выборе кому-то?
– Как пожелаете, – равнодушно пожал плечами мужчина, и, чуть задержавшись на пороге, бросил через плечо: – Но я бы не советовал.
А затем вышел вслед за коллегой.
Родители вернулись поздно. Маша услышала их громкие голоса ещё в подъезде. Мама что-то обвиняюще кричала, а папа отвечал ей злым, похожим на шипение змеи голосом.
С днём рождения они Машу не поздравили. Мама оттолкнула плечом застывшую посреди коридора дочь и ушла в ванную. А папа лишь повёл носом, учуяв запах выпечки, и чуть покачнулся.
«Пьяный. Снова», – обречённо подумала Маша, выставляя на стол тарелки.
– Что за праздник? – Папа повалился на стул, чуть не опрокинув стоящую на столе форму для выпечки.
Мама фыркнула, присаживаясь напротив:
– И так мозгов не осталось, так последние пропил. Придурок, у дочери твоей день рождения!
– Это я придурок? Я? – Папины глаза налились кровью, и он схватился за лежащий возле тарелки нож. – Тварь, да я тебя сейчас…
Мама сложила руки на груди, откидываясь на спинку стула:
– Чего ты мне сделаешь, убогий? Захотел на площадь? Твоя власть закончилась на Дашеньке! Напомнить, что делают с теми, кто выходит за пределы лимита? Давай, давай, зарежь меня! Попробуй. Уж поверь, я назло тебе, гниде, выживу, и буду смеяться, когда Системники выволокут тебя из квартиры за грязные патлы!
– Хватит! – закричала Маша. – Поешьте, пожалуйста!
– Ты как разговариваешь? – прищурилась мама, окидывая девочку презрительным взглядом, и замахнулась полотенцем. – Думаешь, раз стала совершеннолетней, то всё разрешено? Дура. Вся в отца. Ну что ж, расскажи нам, какое число назвала? Давай, давай. Не стесняйся.
– Прости, мама, – всхлипнула Маша. – Пожалуйста, съешьте пирог. Хотя бы кусочек!
Мама демонстративно взяла с тарелки криво отрезанный кусок и, поднеся ко рту, скривилась:
– Катышки внутри – это что, козьи какашки?
– Это брусника.
– А я люблю бруснику, – неожиданно заявил папа, и, отложив в сторону нож, тоже схватил кусок. – Хоть кто-то в доме готовит.
– Да что ты говоришь? – разом вспыхнув, мама жадно откусила от пирога. А затем продолжила с набитым ртом: – Так может, тебе надо было на поварихе жениться?
– Может! – Грохнул по столу кулаком отец, и ошмётки недоеденной выпечки разлетелись по кухне. – Или просто надо было брать в жёны человека, а не подбирать с помойки неблагодарную шавку!
– Мудак, – спокойно резюмировала мама и снова откусила. – Мудаком родился, им и помрёшь. Да лучше жить на помойке, чем с таким быдлом.
Маша молча наблюдала, как родители ссорятся. В ней не осталось ни злости, ни обиды, ни жалости. Только пугающее равнодушие. И невыносимая головная боль.
Мама надсадно закашлялась и поморщилась. Маша посмотрела на отца и, чуть помолчав, робко произнесла:
– Можно я пойду? Мы договорились встретиться с Ваней.
– Это с каким? У которого отец в Системе работает? Иди. Такие знакомства полезны. Ох, что-то желудок сводит.
– Это от твоих бесконечных пьянок, – отозвалась мама сквозь кашель и потянулась к графину с водой. – Иди. Принесёшь в подоле – выпру из дома, и глазом не моргну. Фу, чего ты намешала в пироге? На зубах хрустит.
Не ответив, Маша развернулась и вышла из кухни.
В коридоре она торопливо накинула на плечи толстую куртку и, прислушиваясь к звукам из кухни, вышла на лестничную клетку. До встречи с другом оставалось десять минут.
Ваня, как всегда, опоздал. Посвистывая, он вразвалку подошёл к девочке и подмигнул:
– Ну что? Теперь мне стоит тебя бояться?
– Ага, – улыбнулась в ответ Маша, сдувая со лба непослушную чёлку. – Ходи и оглядывайся.
Мальчик фыркнул, окидывая Машу взглядом:
– Ничего, мне остался всего месяц. Потом посмотрим, кто будет оглядываться. Ну что, пошли? Кстати, я ребятам сказал, что мы забежим на часок. Родители тебя не хватятся?
– Нет, – мотнула головой Маша и покрепче стиснула в кармане кулак. – Сегодня могу гулять допоздна.
– В честь праздника, что ли?
– Ага.
Они зашли в окружённый деревьями двор. На улице уже стемнело, и тусклые фонари освещали лишь вытоптанную между домами тропинку.
– Вань, погоди, – Маша глубоко вздохнула, мысленно приказывая себе успокоиться. Но сердце всё равно норовило выскочить из груди.
– Чего?
– Просто… Мы же договаривались, что погуляем вдвоём… Так зачем идём к ребятам?
– Они устраивают вечеринку. А я пообещал…
– Нет, ты не понял, – перебила мальчика Маша. – Зачем мы туда идём? Могли же погулять наедине…
Ваня вытаращил глаза и рассмеялся:
– Так сто раз уже гуляли! Да забей, весело будет!
– Это потому, что туда Нина собирается прийти? – тихо спросила Маша, останавливаясь.
– Да не, ты чё, – отмахнулся Ваня, но покрасневшее лицо свидетельствовало об обратном. – Сдалась мне эта Нина.