Рин Эшоу
Песни падающих звёзд
Песни падающих звёзд
На покрытой густыми травами равнине, спрятавшись меж двух холмов, располагалась маленькая таверна под названием «Гусь». Известна она была тем, что любой, кто заходил в неё, получал помощь, поддержку и кружку крепкого эля. Держал эту таверну старик Огнеяр, которого все знали как весельчака и балагура.
Разнорасного народу в таверне было – не протолкнуться. Там раздавался смех, тут – спор, у окна плясали захмелевшие подружки-хохотушки, а возле лестницы на второй этаж, ведущей в гостевые комнатки, миловались влюблённые.
Дворф по имени Прун прислушался к разговорам и, вытерев пену с усов, повернулся к своему товарищу:
– Прец, а Прец, слыхал, что учудил старик Огнеяр? Зазвал приезжего менестреля! Говорят, музыка того – слаще мёда, а слова – горче полыни! Слава о нём разошлась далеко-о-о за края, да так, что даже в других мирах его приравнивают чуть ли не к лику божьему!
– Ох ты ж! – восхищённо покачал головой покрытый шерстью от глаз до пяток мужичок, и отпил из кружки густой чёрный эль. – Надо бы дочке сказать, она у меня только о плясках да песнях и мечтает. Как по утру заведёт – так овцы в стойлах чуть не замертво падают от благодати, а куры по десятку яиц за раз откладывают. Пускай послушает, глядишь, поймёт, что не её это ремесло. Разве ж песнями кому поможешь? Или денег заработаешь? Или жениха найдёшь? Тьфу, а не профессия.
– Ты бы поосторожничал, – сдвинул брови Прун. – Помню, Мирка у тебя – красавица, каждому понравится. Волосья по всему телу длиннющие, глаза – как два блюдца. Ладная да статная. Будь я помоложе, и сам бы… Ай, чего дерёшься? – дворф обиженно потёр ушибленное плечо. – Я говорю, менестрель-то ведь – из эльфовой породы. А девки любят таких. Ты ей на него покажешь, чтоб отвадить, а он завертит, окрутит, не заметишь, как дедом станешь! Так что лучше б дома пусть сидела, целее была б. Вон, гляди, гляди, бабы что творят!
Прун и Прец оглядели девушек. Каждая из них принарядилась, согласно своей расе. Маленькие юркие феи пригладили крылья, подправили узоры на них, разукрасив в яркие цвета. Человеческие женщины понадевали свои лучшие платья, припудрили лица мукой, а брови, наоборот, густо подчеркнули углём. Дриады, покрытые листьями, как и все лесные духи, заплели растущие из голов лозы в причудливые косы.
Крепкие и коренастые тролли, гномихи и дворфки, чья красота заключалась в силе и храбрости, с неудовольствием поглядывали на хрупких дев. Чтобы поразить то ли приезжего эльфа, то ли соперниц, каждая из горных жительниц занималась своим делом: одна точила топор, другая по ровной линии прилаживала к поясу блестящие в свете лучин клинки, третья разминала внушительных размеров кулаки…
Кайт Прец недовольно крякнул и, залпом допив эль, ухнул кружкой по деревянному столу:
– Э, нет. И точно, нехай дома сидит, песок плавит и сосуды из него выдувает. Вона, говорят, племянник есть у Огнеяра, конюхом работает. Крепкий малец, ну и что, что лысый! У Мирки и на троих волос хватит. Лучше уж его тогда, чем с эльфовой кровью путаться…
Прун согласно кивнул и, чуть подумав, ненароком обронил:
– А ещё можно познакомить с моим сыном, Курлыком. Он тоже шит не лыком, между прочим… Крепок, как дубок, плечи – во! – дворф раскинул руки в разные стороны, чуть не столкнув со стола тарелки с похлёбкой, – с меня самого в ширину будут…
– Окстись, Прун, ты ж мой брат двоюродный! Не одобрит родня, если дети наши… – Прец не успел договорить, как хлопнула дверь таверны, и в помещение вошёл… – Этот, что ли, эльф? – вытаращив глаза, уточнил кайт.
– Он, – растерянно подтвердил Прун. – Только… крупноват малость.
– «Крупноват»? Милостивые Боги, да ему нахлобучить поверх волос тряпку какую, и можно пыль с потолка смахивать! Глянь, охранник-циклоп, не малый, к слову, детина, по плечо этому менестрелю! Видать, эльфова мамаша пошалила с великаном.
– Тихо ты! – шикнул дворф, указывая глазами на протирающего стойку Огнеяра. – Хрен с ним, с эльфом, смотри, как бы старик не услышал твои речи. Говорят, что он не терпит недовольства по отношению к гостям. Видал табличку у дверей?
– Ну.
– Ну! – передразнил Прун. – А читал? «Коль сижу в таверне "Гусь" – ни к кому не приебусь!» там написано. Знаешь, что значит? Нельзя никого…
– Да понял я, – отмахнулся Прец. – Не учи. Давай лучше послушаем, что эльф выдаёт. Но он здоров, конечно, ему бы в воины идти, а не по кабакам песни петь.
– С такой мордой в бой идти нельзя. Хоть и рослый мужик, да на морду что девица.
Эльф и правда был, как и его собратья, красив и величав. Длинные серебристые волосы, вымытые, блестящие и приятно пахнущие, распущены по плечам, заострённые уши украшены многочисленными серебряными колечками, лоб высок и покат, губы – пухлые, влажные, подкрашенные яркой помадой…
Хорош был эльф, тут не соврать. А что так высок и широкоплеч – ну, и такие бывают. Природа-мать, порой, по-всякому шутит. Чего вон охранник стóит, которому имя ещё до рождения присвоено было: Аргус. А он взял – и циклопом родился, хоть родители вполне себе обычные человеки. Видать, и тут кто-то с великанами поразвлёкся.
Менестрель присел на выставленный у стены табурет, откашлялся, подкрутил для виду колок у лютни и, широко улыбнувшись замершей публике, мягко провёл по струнам зажатом между пальцами плектром.
– Мои дорогие… – голос менестреля был приятным, с лёгкой, не свойственной эльфам, хрипотцой, от которой тело покрывалось мурашками. – Я рад представить вам на суд своё творчество. Мир знает меня, как эльфа Флофимэрэля, но сегодня для вас я – покорный слуга!
Мелодия, тихая и печальная, пролетела над головами и окутала всю таверну от мала до велика, заставив забыть обо всём на свете. Огнеяр замер, не замечая, как льёт медовуху мимо кружки раскрывшего от удивления рот огра.
Прец сцепил руки в замок так сильно, что побелели мохнатые костяшки пальцев. Прун, чтобы не пропустить ни одного слова, ни одной ноты, подался вперёд, неуклюже нависая над столом. Борода его намокла, утопая в похлёбке. Девушки и вовсе полукругом выстроились напротив эльфа, и теперь, роняя слёзы на расшитые платочки, тихонько подвывали в такт песням.
А эльф пел и пел о далёких странах и мирах, о приключениях королей, о страданиях слуг, о вине и о сыре, о войне и о мире, о любви ведьмака и чародейки… И песни его заставили трепетать каждое израненное сердце, каждую искалеченную душу. Ни один посетитель таверны теперь не сомневался, почему в одну шеренгу выстраивают менестреля с богами. Даже охранник-циклоп – и тот украдкой вытер навернувшуюся на единственном глазу слезу.
А только закончил Флофимэрель и, склонив спину в низком поклоне, поблагодарил слушателей, публика сорвалась как с цепи. Каждый норовил оттолкнуть соседа, лишь бы оказаться поближе к менестрелю и пожать руку, а то и поцеловать кончики изящных пальцев. Заметив выразительный взгляд хозяина таверны, циклоп Аргус безуспешно попытался прикрыть своей спиной могучего эльфа и, передвигаясь бочком, спровадил к гостевой комнате на втором этаже.
Недовольный народ зашумел, раскричался, принялся заказывать в два, а то и в три раза больше выпивки, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Огнеяр довольно заулыбался. Не соврали слухи. Удачу несёт с собой эльф, не иначе – и заслуживает свой гонорар. Немаленький, причём, на такую сумму обычный человек может месяц жить безбедно.
Прец молчал. Как не пытался расшевелить его брат Прун, ничего не выходило. Задумчиво размазывал кайт по миске остатки похлёбки и всё чаще прикладывался к вновь наполненной заботливым Огнеяром кружке. Наконец он оттолкнул от себя миску и, тяжело поднявшись, бросил на стол несколько монет.
– Пойду я. Устал.
– Ты чего? – удивился Прун. – Время ж ещё раннее.
– Тяжко на душе что-то. И муторно.
Не слушая больше брата, Прец миновал охранника и, толкнув дверь, вышел на улицу.
Воздух был холодным и сырым, как и бывает августовскими ночами, но сладким и терпким от яблок, созревших в небольшом саду за таверной. Прец глубоко вдохнул, чувствуя, как начинает покалывать в лёгких. В голове прояснилось, и печаль с сердца растворилась без следа, словно бы её никогда и не было.
Кайт состоял с минутку, наслаждаясь тишиной ночи, а затем, удивившись собственным переменам настроения, собрался обратно в таверну.
– Ну, эльф, чтоб тебе в Навь провалиться! И зачем только разбередил старые раны своими песнями, – шёпотом выругался Прец.
Его внимание привлекло бормотание откуда-то сверху. Прислушавшись, Прец задрал голову и прищурился. Звук исходил из единственного подсвеченного окна.
«Менестрель! – осенило кайта, и тот переступил с ноги на ногу в нерешительности. – А если спросить… Откажет или нет? Может, хоть совет какой даст. А ну Мирке на роду написано петь? А я её в стеклодувы гоню… Решено. Спрошу. А выгонит – притворюсь пьяным, мол, не соображаю ничего».
Воровато оглянувшись, Прец ухватился руками за подпирающий стену таверны столб, вскарабкался, и, ловко перемахнув через козырёк крыльца, оказался под окном эльфа.
Эльф сидел, сгорбившись, возле большого трюмо с потрескавшимся от старости, но начисто вымытым зеркалом, и, стирая с лица краску, горестно вздыхал:
– Ах, матушка, за что? За что, за что ты создала меня? Чем я прогневал небеса? Как жесток этот мир! Почему для того, чтобы я мог исполнять свои песни, радовать публику, блистать на сцене, мне нужно быть кем-то другим? – Флофимэрэль отшвырнул от себя остро пахнущую тряпку и, облокотившись локтями на трюмо, угрюмо посмотрел на своё отражение. – Мог бы когда-нибудь стать таким известным простой орк Флоф? Сумел бы так ловко он перебирать струны лютни? Кем бы я был, матушка, если бы не встретил того человечьего доктора, изгнанного своим народом за чудовищные, с их слов, эксперименты? Ведь он, только он, порицаемый всеми, помог мне! Исполнил заветную мечту. Ах, матушка, вспомнила бы ты, как были уродливы мои клыки? – эльф отогнул пальцем нижнюю губу, демонстрируя зеркалу зубы. – Посмотри же, теперь они прекрасны и белоснежны, как диковинные морские жемчужины! Ах, а уши, уши? Две толстые лепёшки, приклеенные по бокам к голове, под острым инструментом доктора превратились в два изящных цветочных лепесточка! Жёсткие кучерявые волосы, гнущиеся во все стороны, как проволока… Матушка, ах, матушка, какие теперь они мягкие, гладкие, нежные, подобно заграничному шёлку! Я не зря, не зря терпел ужасную боль, когда доктор пересаживал мне волосы из хвоста единорога. Наживую, матушка, представь, наживую шил толстыми иглами, заливая кровью пол… Зато теперь я, посмотри, ах, матушка, неотличим от эльфа! И пусть приходится голодать, чтобы сохранить тонкий стан, я готов, матушка, готов на что угодно! Жаль только, что не унять мой рост… Но доктор обещал, обещал, что как только насобираю столько денег, сколько потребуется для перехода в другой мир, мы тотчас отправимся, и там сможем урезать мне ноги! И тогда стану я, матушка, настоящим эльфом – тонкокостным, хрупким, грациозным… Я так боюсь, ах, матушка, так боюсь, что мои почитатели смотрят на меня и перешёптываются! Нет-нет, нельзя, нельзя мне останавливаться, осталось совсем немного накопить – и наступит новая, настоящая жизнь. И только в тот момент счастье заполнит меня всего и без остатка!
Он говорил без остановки, то кляня себя, то утешая, не подозревая, что за его пылким откровением наблюдают. А потом плакал, и плакал, и плакал…
«Вот те раз, вилкой мне в глаз! Ну уж нет, стекло дуть – оно и полезно, и для психики безопасно. Ничего не скажу Мирке», – решил Прец и, медленно отодвинувшись от окна, бесшумно спрыгнул в траву.
Злорадная мысль гнала обратно в таверну, чтобы рассказать, раскрыть глаза на любимца публики, пускающего пыль в глаза. Прец представил, как в ужасе раскрывает рот Прун, и прыснул в кулак.
Но взбудораженное песнями сердце, если б имело голос, непременно бы шепнуло: «Не строй на чужой беде счастье». И Прец с ним согласился.
Уж слишком волшебным был вечер и чересчур сладкой мелодия. А в словах – горьких, пропитанных страданием – было то единственное настоящее и искреннее, что имелось у бывшего орка Флофа, ставшего эльфом Флофимэрэлем.
– Да и вообще… – Прец засунул руки в карманы и зябко поёжился. – Как там, Прун говорил, при входе указано? «Коль сижу в таверне "Гусь"… – кайт глянул на прибитую к косяку дощечку и, прочитав, хохотнул: – …обязательно напьюсь». Брат, ну ты и гад! Развёл меня, как девку. Тьфу, стихами уже заговорил, – махнул рукой мужичок и, улыбнувшись, посмотрел на небо. На небосклоне показалась падающая звезда и, подмигнув, растворилась в темноте. – Красота какая! Август. Ох ты ж, надо было желание… Тьфу. Ладно. Мож другой кто успеет, и ему повезёт.
Кайт Прец не догадывался, что в этот момент у окна на втором этаже таверны стоял менестрель и, разглядывая небо, мечтал. А менестрель не догадывался, что он – именно тот, кто успел.
Три части чести
Вечером в деревне всё было как обычно: ещё до заката в стойло загнали коров и подоили; скирды укрыли от обещанного ведуньей
Водолиной ночного дождя; запыхавшихся, выпачканный пылью и песком детей насильно отмыли в бочках, для порядка пригрозив в другой раз оставить на съедение Водяному, – мол, не отличит даже от навок и русалов. Медленно клонившееся к горизонту солнце на прощание осветило окрестности багрянцем, что только подтвердило слова Водолины: быть дождю.
А уже утром, громко шлёпая по лужам, ученица ведуньи, по совместительству её дочь
Альдонка, выбежала с первыми лучами, чтобы собрать лунных лекарственных трав. И увидела, как высоко в небе, разместившись ровно над деревней, парит огромный замок, опоясанный каменной оградой. Острые шпили на крышах башенок разрезали тучи, а трепыхающиеся на ветру флаги норовили спеленать угодивших в них летучих мышей.
Ахнув, Альдона выронила подготовленный для сбора мешочек, и со всех ног помчалась к матери. Раз уж сам царский кремль заявился в деревню, стоило оповестить жителей; но тихонько, без лишней суматохи.
– Маменька, маменька! – жарко зашептала Альдона, протискиваясь в узкую тёмную коморку за домом, где обычно ведунья толкла в ступах травы и заготавливала микстуры. – Ты тут?
– Тут. Принесла лунарию? – откликнулась Водолина, выискивая что-то в пыльном сундуке.
– Лу… Нет, не нашла. Там такое, маменька, скорее, надо рассказать…!
Водолина рассерженно повернулась к дочери. В руках у неё блестел чёрный глянцевый шарик.
– Что ты затараторила? Пожар, что ли? – она повела носом. – Нет, не чую.
– Царь, маменька, сам Царь!
– Что ты мелешь? Какой Царь?
– Наш единый, Индрик-Царь! Клянусь, сама посмотри! – Альдона махнула рукой в сторону неба. – Ой, маменька, не знала я, что замок у него летает по воздуху, как птица! Что за диво дивное, никак, ворожба замешана! Но сильная какая, разве можно промышлять подобным?
– Можно тем, кого ветер слушает, – буркнула Водолина, убирая обратно в сундук дрожащий шар. – Только не Царь это, раз ажно замок пожаловал. Царица. То-то я удивилась, что полозево яйцо пробудилось, стучать начало. А оно вон что! Мать свою, змеюку подколодную, учуяло.
– Кого? Чего? – раскрыла рот Альдона, но Водолина отмахнулась: – Пойдём. Молчком токмо, чтобы не разбудить кого. Неча слухи плодить.
Они вышли из коморки, и ведунья, плотно закрыв дверь, опустила до упора щеколду. То ли чтобы никто без спросу не наведался, то ли чтобы не выбрался.
Но не успели ступить и шагу, как навстречу им вышел староста села. Видимо, и ему не спалось по утру – сумел разглядеть кремль у кромки леса, и, растолкав пекаря с мясником, накрыл стол. Не каждый день царские сооружения прилетают.
Тяжёлые ворота замка открылись, выпуская похожие на муравьёв фигуры. Спустя минуту фигуры эти выросли, превратившись в женщину с короной на голове и трёх детей.
– Здравствуй, народ. Здравствуй и ты, Водолина, – прошелестела Царица, шагая по воздуху вниз, как по ступеням.
За ней, цепляясь за платье, спускались два прелестных мальчика. Чуть отставая от них, подражая матери, чинно следовала худенькая девочка. Она изредка морщила крошечный носик, разглядывая окрестности, и томно обмахивала себя ладошкой.
– Здравствуйте, Ваше Величество, Царица Ветролова, Владычица Трёх Частей Света и Всех Ветров, – с издёвкой откликнулась ведунья. – Надеюсь, не утомились вы путешествием в края наши. А ежели утомились – летите поскорее домой. Негоже особам знатным перетруждаться.
– Отнюдь. Я рада оказаться среди верных подданных. Познакомьтесь: цесаревич Арсений, царевич Артемий, царевна
Златослава, – представила Царица, и дети с готовностью выступили вперёд, разглядывая горстку селян. От них исходил тёплый пряный воздух, словно маленькие огоньки полыхали в душе.
Взгляд Водолины чуть подобрел. Она улыбнулась малышам, и те, вопреки своему положению, зарделись. Лишь царевна горделиво приподняла подбородок.
– Добро пожаловать. Детей мы любим и чтим: они не токмо наше настоящее, но и будущее, и за грехи расплата. Познакомьтесь и вы. Дочь моя, Альдона.
Альдона неловко поклонилась, а затем, решив, что этого мало, попыталась сделать реверанс, но чуть не оступилась.
– Какая красавица! Стать, манеры – истинная леди! Скажи, милая Альдона, сколько тебе лет?
– Тринадцатая весна пошла, – ответила вместо девочки Водолина. – Ровно столько же, сколько мы не виделись с вами, Ваше Величество.
– Как чудесно! Почти невеста! Ах, Альдона, клянусь, претендентов на твои руку и сердце в Южной Части будет столько, что, если каждому устраивать аудиенцию по полчаса, мы закончим лишь к твоему совершеннолетию!
Водолина недобро прищурилась и понизила голос. Так, чтобы слышно было лишь Царице:
– Чудно изъясняешься, как и подобает знати. Другой бы кто от сладких речей опьянел. Да только ты взаправду забыла, вестимо, кто я. Давай как на духу, Ветролова. Зачем пожаловала?
– Не могу я осмотреть владения разве? – повела плечом Ветролова, и накинутый поверх платья платок чуть съехал. – Как Царица Частей Света, желаю знать, что происходит в них, как живут мои подданые, от чего страдают…
– Трёх Частей, – напомнила ей Водолина, – которые чести лишились. А мы сейчас в четвёртой. Таков был уговор. – Она подмигнула и заговорила обыденным тоном: – Может, настой принести? Для памяти. Вижу я, Ваше Величество, что вы в смятении. Путаетесь, забываете.
Царица вздохнула. Украдкой оглянувшись на детей, она обвела взглядом публику и дёрнула уголком губ.
– Ваша царица рада, что все довольны и сыты.
– Но мы не… – начал-было мясник, но тут же получил от старосты тычок в спину и замолчал.
– Также благодарю и за радушный приём. А теперь хочу осмотреть, как ведунья живёт, чем лечит. Позволишь, Водолина, пройти в твой дом? Поговорим.
– Ну пойдём…те, Ваше Величество.
Одаривая жителей улыбкой, Ветролова последовала за женщиной. Царевичи с царевной увязались за Альдоной, поддразнивая и шутя, на что та лишь хихикала. Дети ей понравились.
Войдя в маленькую избу с потолком таким низким, что его можно было рукой потрогать, Водолина указала на деревянную лавку возле стола.
– Садитесь.
– Арсений, Артемий, Златослава, – подала голос Ветролова, – пусть Альдона вам сад покажет. Там должны расти удивительные растения, которых на юге и не найти.
Альдона удивлённо глянула на мать, но та лишь коротко кивнула. А затем, убедившись, что все дети с гиканьем убежали, тяжело опустилась на край скамьи. Она посмотрела на Царицу таким взглядом, что вода в стоявшем на столе кувшине вскипела.
– Зачем пожаловала на самом деле? Не ври мне.
Ветролова чуть помялась, но, собравшись с духом, взглянула ведунье в глаза:
– И не собиралась. Много лет прошло с тех пор, как мы виделись… Меня печалит, что расстались плохо. Не по-сестрински, – вздохнула Царица.
Водолина громко фыркнула:
– Ишь, как заговорила! Расстались мы под стать твоей натуре. Видать, что-то серьёзное произошло, коли ты про родство вспомнила. Но вот так же ли силён зов крови был, когда ты Части Света, поровну поделённые, у Огнелады и Земляры забирала? Или когда мать нашу, что Небесным и Подземным мирами управляет, права на землю вступать лишила? Неужто совесть замучила?
Царица поджала губы:
– Ты не понимаешь. Думаешь, что из ненависти я это делала. А я, наоборот, из любви! Не могла по-другому.
– Из любви? – изумилась Водолина. – Уж не к Полозу ли, коему была в жёны обещана Земляра? Время потрепало тебя, Царица. Из ума уже выживаешь, всё в голове перемешалось. Так я напомню. Ты знала, как нам на судьбе написано было: Земляра для Полоза рождена, и союз бы их привёл Север к небывалому величию. Огнелада с Индриком, Повелителем Зверей, на Юге обустроилась бы. Тебе Восток, коим Соловей управлял, достаться должен был. Ну а мне с Тритоном всеми западными водами командовать нарекли. А ты что натворила? По Полозу сохла, да так, что отродье змеиное выносила! А когда поняла, что не получить разрешения на смену суженого, Индрика опоила да на себе женила. Знала, что с его зверями сможете все Части Света к рукам прибрать и рты позатыкать тем, кто супротив обмана твоего пойдёт. Ты не токмо сёстрам жизни испоганила, ты всю судьбу, матерью нам уготованную, под свой лад перестроила! А теперь и ко мне заявилась. Не постыдилась же, ведьма, после того как Тритона кат твой до тростинки высушил! Уговор был, Ветролова: я прячу змеёныша, чтобы народ всех Частей с вилами не пошёл на земляную тварь, а ты ни нас с дочерью, ни Запад не трогаешь, – напомнила Водолина.
– Я за тем и пришла! – Ветролова стиснула кулачки так, что побелели костяшки. – Обмен хочу предложить. Сделать всё правильно.
– Чего? Это какой же?
– Отдай мне дитя моё единственное. Ты же поняла уже, что Арсений, Артемий и Златослава не родные мне? Они слишком… хороши. Добрые, светлые. Живые, как птички певчие… Это Огнелады потомки. От Индрика.
Водолина присвистнула, откидывая с лица волосы:
– Почуяла, что теплом от детворы веет, но об истинном происхождении не догадалась. Как же вышло так, что Индрик, коего ты в узду запрягла, как вола обыкновенного, сумел-таки с Огнеладой воссоединиться?
– У нас с ним взаимовыгода. Не смотри так. Я не зло сущее, как ты меня воспринимаешь. Договариваться умею, и слова свои держу. Силён оказался Царь. Из-под контроля моего выходить понемногу стал. Пришлось пообещать, что не буду против их встреч с Огнеладой, если он власть над всеми Частями удержит. И что объявим их детей законнорождёнными. Цесаревич Арсений займёт престол.
– А Индрику почто тебя слушать тогда? Раз к отраве тело попривыкло.
Ветролова помялась:
– Он давно мечтал земли Полоза отобрать, но куда ему с Великим Змеем тягаться! На дух не переносили друг друга. А Полоз смириться не мог, что Царь Зверей его считал тварью земной. За равного не принимал. Мне же Полоз доверял, и я сделала так, что он исчез, и не мешал больше Царю. Ветра спели колыбельную, он и уснул. Надолго. До тех пор, пока либо сама не захочу разбудить, либо пока родная кровь не прольётся. Я себя обезопасила, как могла. Знала, что сохранишь ты нашего ребёнка. И один тогда вариант останется.
– Чудно, чудно… А говоришь-то как – будто пава по воде плывёт! Начиталась, поди, умных грамот, простой люд заморскими словами пугаешь. Сказки твои хоть бери – и прямо сейчас детишкам пересказывай. Ну а мне-то зачем всё это?
Ветролова помолчала, кусая губы. И вдруг выпалила, как на духу:
– Индрик стар. Он умирает. Его Арсений сменит. А мне больше нет смысла рядом находиться. Ни Огнелады, ни Земляры нет на свете – к матери добровольно они ушли, там спокойно живут. Мне больше не помешают. Я теперь могу Полоза разбудить. Укроемся с ним на Севере, ребёночка вырастим. Как обычная семья.
– От меня чего надо? Яйцо чтоб отдала?
– Да, но не только, – призналась Ветролова. – Арсений ещё не готов править. Ему до престола дорасти нужно. А кто присмотрит, пока он учится и набирается опыта? Мне не на кого его оставить, сестра. Пропадёт без советов. Потому и прошу тебя, всеми правдами и неправдами заклинаю: переезжай в Южную Часть. С Альдоной, конечно. Будь цесаревичу не матерью если, то опекуном. Родная же кровь. Не моя, Водолина. Огнелады твоей любимой.
– А чего ж саму Огнеладу не вызволишь? – склонила голову набок ведунья, с презрением морщась.
– Не могу. Я заперла все замки и на Небо, и под Землю, чтобы мать не выбралась. А как ушли к ней сёстры, так и печать четырёх стихий наложила сверху для надёжности. Получается, что не снять её без нас всех. Я всё продумала. Нити оборвала. Жалею, но никак уже не исправить.
– А с чего ты взяла, что Полоз тебя помилует? Ты ж ему подгадила знатно. Обвела вокруг пальца, как ужика. Эка шутка, погляди, – Змей змею на груди пригрел.
– Простит, – заверила Ветролова. – Я к нему с яйцом приду. Уговорю в лес уйти и не затевать войну. Против крови своей он не пойдёт. Ты не знаешь Полоза. Он внутри, как настоящий царь, – благородный и великодушный. Просто снаружи…
– Страшный, – закончила за неё Водолина. – А ты, сестрица, как раз наоборот, внешне-то красавица. А что заместо сердца лепёшка коровья – так того не видать. Хороша парочка. Но вот одного я понять не могу: а чего ж с самого начала так не сделала? Ну, не сбежала с возлюбленным своим в дебри дремучие? Жили бы себе, два ужа болотных, плодились, покуда прыть позволяет.
– Не могла. Мать наша не отпустила бы меня. Нашла бы и в дебрях, и в болотах, и вернула Соловью. Не хотела я так, пойми, Водолина! Почему за меня всё решили до рождения ещё? Почему ни свободы не дали, ни выбора никакого?! Люди простые – и те владеют жизнью больше, чем я! Нельзя решать за других, нельзя им указывать! Я страдала, пойми же, сестра, мучилась так, что выть хотелось!
– О, как заговорила, – восхитилась Водолина. – За неё решать никому нельзя, а сама заневолила что родных, что чужих! Мучали её тем, что игрушку не дали по требованию. Потому ты решила отомстить, да так, чтобы весь мир страдал. Ух, Ветролова, вроде и сёстры мы, но доколе разные! Не в мать ты пошла, как мы с Огнеладой и Землярой. Вся тьма и злоба, что света боится, – вся в тебе сидит, зубы точит. Я рада даже, что мы с тобою токмо по слухам родные. Чур от таких, чур.
Они замолчали. Каждый что-то вспоминал, о чём-то жалел. Но даже в такой час ни одна другую не простила. И лишь для себя нашла выгоду.
– Сделаю, как велишь, – Водолина хлопнула ладонью по столу и встала, – если ты по ветру указом своим объявишь, что Части снова раздельными становятся, как и должны. Сидите на своём Севере, хоть стеной огородитесь, хоть рвом в ещё один кремль ростом. Но не будет власти у тебя над Частями. А не согласна…
– Согласна! – мелко закивала Царица, собирая из воздуха прозрачный клубок, и, шепнув несколько слов в его сердцевину, отбросила в сторону. Воздушный поток с готовностью устремился к выходу. – Сделано всё. Замок ваш теперь, вашим приказам подчиняется, как и Части все. Я свободна. Наконец-то по-настоящему свободна! Благодарю, сестра, благодарю и кланяюсь!
– Не сестра я тебе, – отрезала Водолина. – Так, седьмая вода на киселе. Мои сёстры нонче заперты. И не для тебя то делаю. Детишек жалко. Под твоим крылом вырастут – душу свою истратят. Пошли. Отдам тебе змеёныша, и чтоб духу твоего тут не было! В Южную Часть сами доберёмся с Адолинкою и Огнеладовыми отпрысками.
Ветролова не успела ответить. Ахнув, она прижала руку к груди, и вся скукожилась от боли. В раскрытую дверь вбежала Альдона, пошатываясь и всхлипывая. За ней прятались заплаканные царевичи, крепко сжимая руки старшей сестры. Та растеряла прежнюю горделивость, и теперь испуганно оглядывалась по сторонам.
– Что за вой? – прикрикнула Водолина, чувствуя, как в тоске сжимается сердце. Беде быть. Ох, какой беде.
Словно в подтверждении слов задрожал под ногами пол.
– Маменька, прошу, не серчай, случайно вышло! Ненароком! Я показать собиралась лишь диво дивное, что упрятала ты в сундучок! Очень уж поглядеть хотелось! А как достала, затряслось оно, как в припадке, ну, мы все вместе и сжали чуток, чтоб не сбежало куда и в угол не закатилась, – затараторила Альдона и раскрыла ладони. На них покоилась чёрная скорлупа, в серединке которой лежал крошечный мёртвый змеёныш. – Прости, маменька, не хотели! Ты же не сердишься? Не накажешь?
– Не накажу, – медленно произнесла Водолина, крепко цепляясь за стол, чтобы удержаться на ногах.
По стене дома пошла трещина, а кувшин с водой, вдруг накренившись набок, разлетелся на куски. За окном, стеная, словно живая, надвое поделилась земля, и из пролома раздался жуткий вой.
– Я не накажу, – повторила ведунья. – Это Полоз сделает, который в неведении спал много лет. Обиженный, разозлённый, правды лишённый и права. И которого вы пробудили кровью потомка. Но то не ваша вина. Не вам и отвечать, – она кинула на побледневшую Ветролову мстительный взгляд. – Давайте, дети, бегите к замку. Нас Юг ждёт, и справедливость, и все Части. Те, что чести на тринадцать лет лишены были. Теперь заживут без змеюк всяких, что козни строят. А змеи пусть друг с другом воюют, истину свою доказывают. Хотела свободы, Царевна, – вот она. Бери хоть всю. Лишь из дверей выйти не струсь.