Рин Эшоу
Песни падающих звёзд
По волнам памяти
Во весь рост растянувшись на нагретом песке, Василиса раскинула руки и, зажмурившись от удовольствия, подставила под обжигающие лучи веснушчатое лицо.
Обычно дождливый октябрь, с редким проблеском бледно-жёлтого солнца из-за низких свинцовых туч, здесь, на морском побережье, открывался совсем с другой стороны.
Море – глубокое, с полоской бирюзового цвета у берега, и уже более тёмное, почти кобальтовое чуть дальше, с колечками белых волн-барашков, – шумело прибоем, распугивая визжащих от восторга детей.
Чайки что-то кричали в вышине, то ли переругиваясь, то ли исполняя только им известную песню, и изредка пикировали в бурлящую воду, заприметив юрких блестящих рыбёшек.
Тёплый ветер, оставляющий на губах приятный привкус соли, растрепал волосы, и девушка собрала их в высокий хвост. Ей нестерпимо захотелось на минуту – да хоть на мгновение! – стать или рыбкой, или чайкой, или хотя бы во-о-он той маленькой прозрачной медузой с фиолетовыми прожилками – лишь бы изнутри прочувствовать энергию загадочного и такого недосягаемого подводного мира.
Но страх – один из самых древних в мире – страх глубины, – поднимаясь откуда-то изнутри, судорогой скручивая мышцы живота, заставляя лёгкие сжиматься, требуя спасительный глоток кислорода, не позволял сделать ни шагу от берега. Причина была проста и до нелепости банальна: Василиса не умела плавать.
Когда-то давно родители, постоянно занятые на работе, не имели возможность проводить с дочерью много времени, и отправили её в школьный бассейн. Но там, под контролем властного, грубого и, более того, деспотичного тренера, Василиса не могла проплыть ни метра. Что, конечно, только подогревало злость тренера. И он в наказание, отправив остальных детей по домам после занятий, заставлял Василису снова и снова бултыхаться в остро пахнущей хлоркой воде, не подпуская близко к бортикам.
В конечном итоге это дало результат, но совершенно противоположенный от ожидаемого: девочка, вместо того чтобы привыкнуть и довести движения при плавании до автоматизма, стала тонуть каждый раз, как только оказывалась в бассейне. Словно бы вода, как дикое животное, чувствуя слабость маленького человека, норовила показать собственную мощь, и беспощадно утягивала в свои смертельные объятия.
Жизнь разделилась на «до» и «после». И это самое «после» проявлялось в памяти Василисы спутанными всполохами. Единственное она знала точно: боясь водной стихии, упускает возможность подурачиться в прогретом озере, и окунуться в стремительный речной поток возле дачи в жаркий день, и даже пойти в злополучный бассейн, чтобы доказать, что она выросла, окрепла, осмелела двум людям – тому самому тренеру и, самое главное, себе.
Желая поменять размытую, словно окутанную пеленой тумана, жизнь, Василиса собралась с духом и отправилась на море. Она твёрдо решила начать, наконец, плавать, и перестать, наконец, бояться. Если не обуздать свой страх, то хотя бы с ним подружиться.
Глубоко вдохнув несколько раз, Василиса сцепила руки в замок с такой силой, что ногти впились в кожу, оставляя багровые полумесяцы на тыльной стороне ладоней. Промчавшиеся мимо мальчишки, пуляя друг в друга водой из пистолетов, ненароком окатили девушку тонкой струёй, но она даже не ощутила этого. А они и не заметили.
Медленно поднявшись на ноги, Василиса не сводила взгляд с плещущейся неподалёку рыбки, и, чувствуя, как от волнения кружится голова, сделала шаг. Щиколотки словно окатили кипятком, и кожа моментально покрылась мурашками. В ушах сильно загудело, и звук походил на чей-то глухой протяжный стон, сменяемый не менее страшным молчанием.
Закусив губу, Василиса постаралась отогнать незваные видения, сердясь, что в самый важный момент почти забытый монстр, оказавшийся сильнее любого страха, занозой сидящий в сердце, вновь поднимает свою уродливую голову. Но что это за монстр, никак понять не могла.
Но была точно уверена, что он сможет остановить её, и тогда всё, к чему она шла долгие годы, рухнет, подобно наспех собранному карточному домику. И, зажмурившись, Василиса бросилась вперёд, будто делая последний рывок в своей жизни.
Вместо обжигающе-огненной вода стала подобной нежному прохладному полотну, и мягко коснулась кожи, пробуя её на вкус. Лаская. Утешая. Баюкая, как ребёнка.
Девушка всей душой почувствовала себя не просто рыбкой или медузой – она стала самим морем, сливаясь с солёной воды воедино, и, громко рассмеявшись, позволила водной глади сомкнуться над головой, превращаясь в сотню-другую пузырьков воздуха. Смех этот никто не услышал, потому что его и вовсе не существовало.
Василиса так и не узнала, что страх исчез не по мгновению волшебной палочки, отступая под напором уверенной в своих силах девушки. И что монстр, невовремя проснувшийся, является ничем иным, как болезненным воспоминанием оборвавшейся жизни, которое она, Василиса, никак не хотела осознавать. Ведь много лет назад маленькая веснушчатая девочка, плача навзрыд, когда тренер в очередной раз её наказал и оставил плавать в одиночестве, утонула в школьном бассейне.
Голоса пещерных стен
В глубокой узкой пещере, надёжно укрытой от посторонних густо разросшимися кустами кизильника и струящимися по скале лозами дикого винограда, было тепло и сухо. Хозяин пещеры, – покрытое серой шерстью существо с непропорционально длинными конечностями и лицом, отдалённо похожим на человеческое, – сидел возле небольшого подземного озерца в глубине своего жилища и, неловко зачерпывая воду скрюченной ладонью, поливал крупную кость, пытаясь отмыть её от подтёков застывшей крови.
Кость эта принадлежала заезжему торговцу, решившему то ли по глупости, то ли по неопытности срезать путь в деревню через старую горную тропу. Его не остановила ни надпись на деревянной дощечке: «Прахот васприсщон», выцарапанная, как полагали жители деревни, рукой частенько выпивающего егеря Семёна, ни заваленная буреломом дорожка, ни предупреждающий крик существа – такой, от которого стынут жилы, а сердце начинается колотиться, как в припадке.
Позволить обнаружить логово существо не могло, уж тем более кому-то, не относящемуся к доверчивым и суеверным деревенским жителям. Потому и пришлось ему, хоть и с неохотой, избавиться от незваного гостя.
Торговец перестал кричать только в тот момент, когда хозяин пещеры, на секунду отвлекшись, вместо того чтобы продолжить ломать гостю ноги, резко потянул их в разные стороны, и тем самым разорвал человека вдоль до самой грудины. После, хоть и случайного, но от этого не ставшего менее отвратительным, события пришлось отскребать от каменных стен не только кровь и куски плоти, но и детскую рвоту.
Местные, поутру обсуждая доносившиеся с гор вопли, посчитали, что в капкан угодил вепрь или другой какой зверь, и для успокоения совести отправили того самого егеря Семёна на разведку, наказав возвращаться только с добрыми новостями.
За несколько недель до этого дня в многодетной семье негласного главы деревни пропало двое ребятишек: сначала семилетний Ваня, а затем и его брат, двенадцатилетний Матвей, и как бы не молилась всевозможным богам их мать, домой мальчики не вернулись. Их пропажу приписали как раз вепрю, и теперь местные ликовали, ожидая торжество справедливости.
Семён, вооружившись для уверенности стареньким обрезом да охотничьим ножом, излазил подножье гор вдоль и поперёк, проверяя как ловушки вездесущих браконьеров, так и собственноручно расставленные капканы, и, ничего особенного не обнаружив, предпочёл оставить затею.
В глубину гор идти он не решился. Уж слишком правдоподобно звучала рассказанная бабушкой легенда про дрековака – страшного бессмертного монстра, выкрадывающего из сёл и деревень детей, поедающего их, и способного кричать так жутко, что даже обитающая в далёкой Шотландии банши позавидовала бы.
Хоть Семён не был ребёнком, даже случайной встречи с монстром не желал, и потому предпочитал соблюдать незримые границы, – как раз начинавшиеся там, где была вкопана в землю кривенькая дощечка с чьим-то безграмотным предупреждением. И на всякий случай попытался местных запугать, чтобы без дела в горы не ходили, вот и выдумал историю про сеющего ужас в окрестностях вепря, хотя сам знал точно: кабанов в лесах уже не было давным-давно.
Местные, уважающие хоть пьющего, но умного и рукастого Семёна, предостережения его услышали и приняли, – да и незачем им было ходить в горы: охотой никто не промышлял, собирательством тоже. А вот всех приезжих егерь предупредить не мог.
* * *
Небо затянуло тучами, и ранняя луна, изредка проглядывая из-за них, казалась бледной и размытой, словно нарисованной акварельными красками.
Дрековак, – а это был, конечно, он, – стукнул костью по устланному соломой полу и что-то недовольно промычал. Матвей, отложив подальше от потрескивающего костра испещрённые каракулями листы бумаги, оглянулся на монстра.
– Ты чего? Зачем кость мучаешь?
– Хочу табурет сделать, – буркнул дрековак.
– Не по-людски это, – вздохнул Матвей. – Торговец же человеком был. Не виноват, что сюда забрёл. Заслужил, чтоб хоть его скелет был по правилам похоронен.
– Виноват. По правилам он сюда не должон был заходить. – Монстр, наконец, дотёр ненавистные бурые разводы, и положил кость у входа в пещеру, чтобы обсушить. – Я для кого девреяшку писал?
– Не «девреяшку», а «деревяшку», – прыснул в кулак мальчик и, поднявшись с пола, отряхнул колени. – Да и предупреждение твоё даже мне понять трудно… Хотя это я и виноват. Всё хотел исправить, да забывал… Надо переделать, только вот краски больше нету.
– А ты кровью, – посоветовал дрековак. – Чтоб точно поняли. Вона она, в ведро слил всю.
– Ну тебя, – отмахнулся Матвей. – Вылей лучше, пока Ванька не увидел. Если вывернет его снова, я убирать не буду.
– Обожди, пока Гиена воротится. Ему сегодня выливать.
– «Гиена» – эта такая собака в Африке. – Матвей ткнул пальцем в прилепленную к стене карту. – Вот тут. А за порядок сегодня у нас Гена отвечает. Но он лишь к утру вернётся, я ему задание дал одно: хочу, чтобы песку набрал. А Маруське с Женей наказал бумаги ещё найти какой, газет старых, журналов или книг – они как раз собирались по дворам пошарить, пока народ гуляет. Сегодня же праздник большой в деревне, Пятидесятница. К чему это я… А! Вода у нас тут чистая, конечно, но я как-то по телевизору видел, что если её, к примеру, через песок пропустить… Ты чего?
Дрековак ощетинился. Припав к земле, он повёл носом, как дикий зверь, учуявший добычу, и утробно зарычал. Кожа на его лапах натянулась добела, и под ней стали видны искривлённые, поражённые болезнью суставы. Лицо мгновенно утратило человеческие черты, теперь представляя собой звериную морду со злобным оскалом острых и длинных, величиной почти с ладонь, зубов. Ещё минуту назад человекообразное и вполне разумное существо в мгновение стало порождением хтонических сил.
Матвей почувствовал, что кожа покрывается мурашками. Ранее ему не доводилось видеть, как дрековак принимает своё истинное обличие, и зрелище это оказалось не из приятных. Тяжело сглотнув, мальчик постарался побороть поднимающийся к горлу страх. Он несколько раз глубоко вдохнул и, приблизившись к монстру, коснулся того рукой.
– Ты кого-то услышал? Иди. Если надо – иди, я послежу за домом.
Как по команде дрековак сорвался с места и, не оглядываясь, бросился в гущу леса, утробно воя. Ветки хлестали его по морде, норовя вышибить глаза, а шипы кустарников раздирали кожу, но монстр не ощущал боли.
Его гнал зов. Зов, при котором все внутренности скручиваются в узел, кровь давит на уши, а на языке явственно ощущается мерзкий привкус горечи. Такая же горечь разливается глубоко внутри и, подобно желчи, разъедает душу, если та может существовать у монстра. Дрековак знал: чтобы хоть ненадолго утихомирить ощущения, нужно похитить ребёнка.
Матвей вычистил большую ржавую клетку, закреплённую у стены двумя массивными цепями, поставил в один из её углов ведёрко со свежей озёрной водой, мысленно сетуя, что не успел поэкспериментировать с песчаным фильтром, а рядом разместил заботливо завёрнутый в листья бутерброд с вяленым мясом.
Вернувшийся Ванька понял, что произойдёт вскоре, и с готовностью бросился помогать старшему брату. Матвей невесело усмехнулся: Ваня, давно мечтавший найти друзей, не проучился в первом классе и месяца, когда попал в эту пещеру, и теперь, жаждая общения, тянулся к каждому. И все обитающие здесь дети – Женька, Маруся, Гена, – отвечали мальчику взаимностью.
Дрековак вернулся под утро. В пасти его, окровавленной и почерневшей от грязи, была зажата худенькая смуглая девочка лет десяти. Судя по сорванному хриплому голосу, она отчаянно визжала всю дорогу. Разжав пасть, дрековак отпустил девочку на пол, а затем с силой толкнул в спину. Девочка, неловко споткнувшись о перекладину клетки, упала лицом вперёд, лишь чудом не ударившись головой.
Матвей с укором глянул на дрековака и еле слышно шепнул:
– Уходи.
Монстр остался на месте – то ли не услышал просьбу, то ли решил проигнорировать. На его всё ещё звериной морде блестели капли пота, а уголки рта были покрыты густой, с налипшим на ней мелким сором, пеной.
Матвей округлил глаза и уже открыто указал на выход из пещеры:
– Да уйди же! Перекинешься обратно – тогда возвращайся! Пугаешь ты её.
Разбуженный вознёй Ванька, наблюдая за тщетными попытками брата, обречённо вздохнул и, встав с лежанки, направился к дрековаку. Мальчик упёрся в монстра руками и, натужно кряхтя, принялся подталкивать к выходу. Сил его, конечно, не хватило бы, чтобы и на миллиметр сдвинуть дрековака. Но хозяин пещеры, бросив мимолётный взгляд на сжавшуюся в углу клетки девочку, шумно выдохнул и побрёл к проёму между скалами, медленно передвигая дрожащими от напряжения лапами. Ванька, с любопытством разглядывая девочку, подмигнул старшему брату и нырнул под скрывающую вход листву вслед за монстром.
Матвей тихонько затворил дверцу клетки и, стараясь не напугать девочку резким звуком, защёлкнул замок. Ключ от него, висящий на тонкой льняной верёвочке, он спрятал под рубашку.
Девочка безостановочно всхлипывала, прижимая разодранные ладони к лицу, и раскачивалась на одном месте, словно баюкая саму себя. Матвей различил еле слышный шепоток:
– С-с-сон, это сон. Н-нужно проснуться. Н-нужно по-по-поскорее проснуться.
Мальчик развязал висящий на поясе мешочек и, выудив щепотку сухих трав, высыпал её в эмалированную, раскрашенную крупными цветами кастрюльку. Таким же отваром его напоила Маруська, когда Матвей впервые оказался в пещере. «Целебным», – пояснила она тогда. «И дурманящим», – мрачно добавил Женька. – «От него зрачки потом, как две дыры чёрные. У родителей такие же были, когда они вечерами что-то нюхали. То ли табак, то ли…».
Внезапный крик заставил Матвея вздрогнуть.
– Знаешь, что оно с-сделало? Знаешь? – пленница, не жалея сорванного голоса, закричала так отчаянно, что Матвею, и так сочувствующему ей, стало почти физически больно. – Оно убило бабушку На-на-наташу! Я до сих пор чувствую запах крови, слышу хрип из её г-горла, а перед глазами стоит разломанная стена, вся в красных брызгах! – девочка вцепилась в своё лицо ногтями, словно пытаясь содрать испачканную в крови кожу. – И эти брызги были везде, везде! Даже во-во-во рту у меня! А потом оно оторвало ей г-г-голову и насадило на забор, как глиняный г-горшок! Мама! Мама, где ты? Забери меня! Мама… Н-не могу дышать… – она жутко захрипела.
Матвей спешно зачерпнул из кастрюли отвар маленьким ковшиком и, просунув руку сквозь прутья клетки, протянул ковшик девочке:
– Пей!
Девочка, судорожно хватаясь за горло, широко раскрыла рот. Лицо её словно окаменело, сосуды в глазах полопались, отчего белки глаз стали красными.
Не раздумывая, Матвей схватил девочку за капюшон и резко дёрнул на себя. Та, не ожидая нападения, ударилась о клетку и упала, согнув ноги в коленях. Матвей мгновенно влил горячий отвар ей в рот, и девочка, завалившись на спину, раскинула руки. Казалось, что ещё мгновение – и сердце её остановится. Тело выгнулось дугой, а каждая мышца напряглась, готовая разорваться от любого движения. Но вот прошла минута, две, и кожа девочки начала приобретать нормальный оттенок, дыхание восстановись, а холодный липкий пот, стекая по вискам, собирался в крохотные лужицы в ушных раковинах.
Пленница, ещё недавно заходившаяся в истерике, прикрыла глаза и, чуть поморщившись от неприятного ощущения, пальцем попыталась выковырять из уха воду.
Матвей с облегчением выдохнул и, стараясь сдержать нервную дрожь, криво ухмыльнулся. Отвар на всех действовал успокаивающе. Даже Гена, самый крупный и сильный из компании, под действием трав – которых ему, правда, пришлось насыпать почти горсть, – расслабился до такой степени, что обмочил штаны. Хотя Матвей подозревал, что дело было вовсе не в травах.
– Ну что, – ободряюще улыбнувшись, мальчик сел перед клеткой и скрестил ноги, – теперь расскажешь, как зовут тебя?
– Лида, – тихо откликнулась девочка, не принимая попыток подняться.
– А я – Матвей.
– М-матвей? Тот с-с-самый, который в соседней де-деревне пропал вместе с б-б-братом?
– Откуда про меня знаешь?
– Я с-с-с… – Лида глубоко вдохнула, стараясь побороть дрожь, и чуть смущённо пояснила. – Заикаюсь, когда сильно волнуюсь. Как сейчас… Я слышала про вас. Почтальон рассказывал бабушке Наташе.
Матвей согласно кивнул:
– Это я. Только я не пропал. Меня дрековак забрал.
Девочка закусила губу. Хоть отвар и приглушал страдания, боль, накопившаяся внутри, всё равно требовала выхода, и теперь выливалась вместе со слезами.
– Оно хочет съесть меня, как… того? – Лида со страхом посмотрела на лежащие у входа кости торговца.
– Кого «того»? – Матвей заметил взгляд девочки и оглянулся. – А! Нет, конечно. Детей он не трогает. Врать не буду – взрослого запросто слопает. Но не со злости. Ты же курицу ешь? А рыбу? И никто на тебя с осуждением не смотрит. А ведь и курочка, и свинка, и барашки – тоже живые… Вот и люди для дрековака – пища. Просто он такой. Родился таким, тут ничего не поделаешь. Но мы его с ребятами человеческим качествам обучаем: сочувствию там, доброте, честности. А он нас – всяким рецептам древним, приметам, знакам тайным… Он умный, на самом деле. Глядишь, перестанет людей есть, на овощи и ягоды перейдёт. Когда-нибудь – точно.
– А зачем тогда меня п-похитил?
– Потому что должен был. Со стороны, может, кажется, что он тебя и именно похитил, – Матвей сделал акцент на последнем слове. – А на деле – спас.
Лида вытерла слёзы тыльной стороной ладони и нахмурилась:
– Ерунда какая-то. Не от кого меня спасать.
– Это ты сейчас так говоришь, – вздохнул Матвей. – А пройдёт время – и сама поймёшь… Знаешь, я тоже думал сперва, что он вор. Монстр. Чудовище. Безжалостный убийца. Только вот… Ты давно живёшь тут, в нашем районе?
Лида мотнула головой, и Матвей на секунду прикрыл глаза, окунаясь в воспоминания.
– У нас семья здесь одна из самых зажиточных считается. Отец – главный в деревне, мать в школе преподаёт географию. Сестра моя старшая в той же школе за первоклашками следит. Но у неё и выбора не было даже – отец подсуетился и определил рядышком. Всю жизнь за дочь уже распланировал. А вот два старших брата наших давным-давно уехали. Говорят, в столицу подались, в саму Москву. А знаешь, почему? Потому что отец нас лупит каждый раз, когда ему кажется, что мы ведём себя плохо. А «плохо» – это когда не так, как ему захотелось. Стул не задвинул – получи кулаком в ухо. Кусочек хлеба на пол упал – раскалённой кочергой в спину – н-на! Мама в синяках всегда ходила, а мы с Ванькой – и того хуже. И однажды Ванька пропал. Это я потом узнал, что он, в очередной раз от отца по голове получив, побежал, куда глаза глядят, и на пещеру набрёл, а в ней у костра и уснул. А тогда, как он вечером не появился, всех на уши подняли. Видишь эти следы? – Матвей задрал рубашку. Весь живот его был исполосован страшными рубцами. – Отец меня толкнул на угли. В наказание, что не уследил за братом. Я сознание тогда потерял… А ночью за мной пришёл дрековак. Разломал забор, загрыз двух сторожевых собак, выбил окно на втором этаже… Притащил, как тебя, сюда. – Мальчик обвёл взглядом свод пещеры. – И вылечил. Ему, правда, помогали Женька с Марусей… Но обучал-то их всему он: и как жар унять, и как рану промыть… Я в бреду полночи кричал, наверное, а потом уснул. Утром полегче стало, конечно, и я смог поделиться с ребятами своей бедой. А они со мной – своими. Женька рассказывал, что они между собой друг друга называют «голоса пещерных стен». Потому как чего только эти стены не слышали, но рассказать за них только мы можем…
Матвей замолчал. Поразмыслив над его словами, Лида недоверчиво нахмурилась:
– Врёшь ты всё. Разыграть меня захотели? Это потому, что я приезжая? Вы, деревенские, может, и верите в сказки, – девочка, успокоившись, села и горделиво вздёрнула подбородок. – А я всю жизнь в городе прожила.
Матвей хохотнул:
– «Всю жизнь» – это сколько, лет десять?
– Мне одиннадцать! – возмутилась Лида. – И я знаю, что не существует всяких чудищ. Дрековак ваш – не живой. Специально для детей выдуманный, чтобы те слушались!
– Даже если и выдуманный, – склонил голову Матвей, – с чего ты взяла, что он не может быть живым? А ещё знаешь, что? Его считают «вором детей». А ведь вокруг все воруют! Кто-то – вещи, кто-то – детей, а кто-то – детство. Так что я думаю, что детям дрековак помогает, а похищает лишь боль из их воспоминаний. Потому что я вот, к примеру, ничего хорошего в жизни не видел, и точно знаю это. Помню все свои мучения, будто вчера произошли! – мальчик ткнул пальцем в живот. – Но вот боли больше не чувствую. И ты со временем перестанешь.
– А я и не чувствовала её! – Лида выпрямилась, всем видом стараясь показать храбрость, но затравленный взгляд её говорил об обратном. – У меня семья – не как у вас! Меня любят!
– А почему из города в деревню отправили тогда?
– П-п-просто… – девочка запнулась и отвела взгляд в сторону. – Просто так будет л-лучше. Маме одной плохо живётся. Ей мужчина н-нужен. После того, как п-папа ушёл, она пить начала сильно, курить… Чуть квартиру не сожгла. А потом познакомилась с дядей Валерой – он работал в булочной у дома: пёк хлеб, пироги, ватрушки. Дядя Валера ей помог ремонт сделать, всю зарплату в дом нёс, по вечерам они сериал смотрели в обнимку. Пару раз в гости к нам его мама – бабушка Наташа – приезжала, гостинцев с огорода привозила… Давно так хорошо и спокойно дома не было. И мне дядя Валера внимание уделял, подарками баловал: то куклу принесёт, то мороженого целый пакет, то торт огромный, с взбитыми сливками, бананами и клубникой – я такой в жизни не видела! Он подружиться со мной просто хотел, а я не так поняла его… – Лида помолчала немного, а затем нехотя продолжила, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Недели д-две назад мама ушла в н-ночную смену на работу – она то-то-тоже в пекарню устроилась, на заготовки, – а я поела и села уроки делать. Дядя Валера мне с ма-ма-ма-тематикой помогал, очень интересно п-примеры объяснял. Всё восхищался, что я на-налету схватываю, и в-волосы мне расчёсывал, по плечам глади-дил, спине… А потом… – оборвав себя на полуслове, девочка закрыла лицо руками.
Матвей невольно сжал кулаки, ожидая продолжение истории. В горле стоял горький комок, и мальчик пожалел, что дрековак не забрал Лиду раньше, прямо из квартиры. Может быть, тогда вместо бабушки дрековаку достался дядя Валера, и это его голова украшала бы чей-нибудь забор.
Лида продолжила, не открывая лица. Голос её звучал глухо, словно из глубокого колодца, и равнодушно. Она и сама не замечала, как по мере повествования боль уходила из груди и, всасываясь в стены пещеры, укрепляла их.
– … Бо-боженька решил помочь: направил маму домой за за-за-забытой сумкой, и дядя Валера не успел ничего со мной сделать. Но мама и так всё п-поняла, я точно знаю, что поняла. По-посмотрела на меня так внимательно, словно мысли хотела прочесть, отвела в ванну, а сама пошла к дяде Валере. Не знаю, о чём они говорили, я только крики иногда слышала, и как дверь хлопнула. Вскоре мама ко мне снова зашла. Помогла вытереться, одеться. На кухне меня чай горячий ждал уже и булочка из пекарни, а я не могла даже кусочек этой булки проглотить, от одного вида тошнота начиналась… А потом вернулся дядя Валера. С двумя билетами на поезд. Я подумала, что мама хочет уехать от него со мной, но не понимала, как мы квартиру оставим. Потом уже поняла, – девочка горько рассмеялась, – когда мы на следующий день добрались до бабушки Наташи. Мама не квартиру собиралась оставить, а меня. Сказала, что в её возрасте тяжело найти любовь, и что мне лучше будет подальше от дяди Валеры, раз он себя сдерживать не может в моём присутствии, и что я, когда стану взрослой женщиной, пойму её. Сказала всё это, и ушла. Так мне и надо… Это я во всём виновата, я одна! Мама с дядей Валерой правильно сделали, что отправили меня. Я всё порчу только! И дяде Валере могла бы жизнь испортить, если бы вдруг болтать начала много.
– Это как? – возмутился Матвей, не в силах больше сохранять спокойствие. Он уже слышал истории и Жени, и Гены, и Маруськи. Знал и свою с Ванькой. Но Лидина оказалась хуже всех. В ней не было боли, она из неё состояла целиком. Из боли, жестокости и предательства.
– А т-т-так! – Лида вскочила на ноги. Лицо её было красным от стыда и перекошенным от злости, а искусанные губы кровоточили. – Так ба-бабушка Наташа с-сказала! А ещё, к-когда я вещи все свои ра-разложила, она отругала. Мол, раз та-такие пижамы н-ношу – с шортами и маечками, то знаю, на что и-и-иду. Мол, не хотела б-бы – надевала бы до горла ко-кофты, а не «хвостом перед мужчиной вертела». И д-добавила, что только тру-трудом из головы дурь в-в-выбить можно, и уж она-то меня т-точно исправит. А не буду с-слушаться – пригласит сына в гости втайне от мо-мо-моей мамы. И я с-слушалась… – Казалось, из девочки вышел весь воздух, когда она безвольно осела на пол и прижалась щекой к холодным прутьям клетки. – С раннего утра и до самой ночи помогала ей по хозяйству: мыла, убирала, стирала, полола, поливала, пасла коз, кормила кур… А день назад задремала, пока за цыплятками приглядывала, и нескольких ястреб утащил… Бабушка Наташа рассердилась. Заперла меня в комнате. И я услышала, как она звонила дяде Валере. – Лида заплакала. – Он должен приехать завтра… То есть, уже сегодня. А может, и приехал. Только его там больше никто не ждёт, – девочка нервно хихикнула, а затем, словно внезапно всё осознав, рассмеялась громко и страшно. Как не должен смеяться ни один ребёнок в мире.
Матвей незаметно вытер выступившие слёзы. Свою боль он начал забывать, но чувствовать чужую не перестал. И был рад этому. Мальчик знал, что и дрековак её чувствует, – видел, как тот корчится, когда касается каменных стен пещеры, впитавших в себя воспоминания. И сколько бы это ему не приносило мучений, касаться не перестаёт. Только боль даёт понять, что ты живой. Ещё. Или уже.
Они проговорили до позднего вечера. Матвей со смехом упоминал встречи с местной живностью: оленями, длинноухими зайцами, и даже с лисами. Рассказывал, как они с братом впервые смогли предсказать погоду, рассчитав её по игре ветра в качающихся кронах деревьев. Как Гена, решив подшутить, подмешал в завтрак крепкий настой из ромашки, душицы и лаванды, и Женька, собравшийся на вылазку, заснул прямо на подходе к деревне. И как они впятером учат монстра читать и писать, а у того, хоть он и старается, получается довольно скверно. И как измучил дрековак своим желанием смастерить табурет из всего, что попадётся на глаза…
Многим поделился мальчик, о многом услышал в ответ. Вернувшиеся с провизией ребята обрадовались пополнению в пещере, и принялись с жаром обсуждать планы на грядущие дни. Лиду они, посоветовавшись, решили выпустить из клетки к утру, когда все отдохнут и выспятся. Дрековак в пещере не появлялся – то ли дал возможность девочке прийти в себя и привыкнуть, то ли следовал новому зову.
Через неделю, напросившись с Маруськой на вылазку в деревню, Лида пропала. Маруська тщетно искала девочку, стараясь особо не привлекать внимание местных, и, расстроенная, вернулась в пещеру одна. Ребята, как могли, утешали её, заверяя, что Лида вернётся к вечеру, но сами не верили в собственные слова.
Внезапно объявившийся дрековак – тощий и уставший – даже не обратил внимания на исчезновение ребёнка. Он завалился у ещё тёплого кострища, сгрёб под себя остатки лежалого сена и, постанывая, уснул. По его виду можно было подумать, что существу пришлось оббежать половину земного шара. И кто знал, – может, так оно и было.
Проснулся дрековак спустя несколько дней и, приняв почти человеческий вид, долго пил воду из ведра, поданного Матвеем – тот успел поработать с самодельным фильтром, и теперь горел желанием проверить качество воды на более крепком, чем у детей, организме. Вода дрековаку понравилась, о чём он и сообщил, но Матвей всё равно заволновался: монстр был более тихим, чем обычно. На вопросы не отвечал, в сторону пустой клетки не смотрел, а предложение поучить новые слова отверг, даже не позволяя договорить.
Окончательно он пришёл в себя лишь к вечеру. Тогда же в пещеру, пригнувшись, пробралась Лида, что-то бережно прижимая к груди.
Кроме них никого не было. Гена с Женей отправились на охоту, Матвей ушёл подправить, наконец, дощечку на тропе, а Маруська позвала его младшего брата с собой на скалу слева от пещеры, откуда открывался чудный вид на долину, окутанную мягким светом закатного солнца, – девочка обещала обучить Ваньку рисованию карандашами.
Лида замерла, разглядывая монстра, неподвижно сидящего возле большого камня, служащего столом. Дрековак медленно повернул голову в сторону девочки, и потянул воздух носом. Казалось, что на секунду в глазах его промелькнуло что-то, смутно похожее на радость, но монстр тут же моргнул – и взгляд снова стал колючим.
– Я два дня п-пряталась в собачьей будке, пытаясь х-х-хоть что-то разузнать, и у меня по-получилось, – выпалила Лида, делая шаг вперёд. – Соседки рассказывали д-друг другу новости про с-случай с бабушкой Наташей. Мол, кто-то изувечил так, что п-п-пришлось части тела меж собой сшивать, и в закрытом гробу хо-хоронить. Сын не смог на похороны даже п-приехать – с работы не отпустили. А потом его самого нашли убитым в квартире… сожительницы. Та вернулась – а в комнате кровавая… баня, что ли, – голос девочки стал тише и мягче. – Я не знаю, что это означает. Но знаю, что там ещё надпись была с кучей ошибок. Что-то про равнодушие и… какое-то Лихо Глазастое, которое теперь вечно преследовать будет.