Рея Грей
Антропный принцип
Глава 1. Человеческая глупость не знает границ
В этом городе повсюду был чертов песок. На улицах, вместо камня дорожек, в домах, потому что невозможно не загрести его по дороге, в воздухе из-за вечных ветров, проносящихся по широким мостовым и вихрящихся в маленьких закоулках. Ветер проникал всюду. Как и песок.
Лю шагал по нему босыми ногами, неся в руках пару порвавшихся – так, черт их дери, не вовремя! – сандалий. Хатко шел рядом, вернее, плелся где-то за спиной, разглядывая желтые и коричневые кладки трехэтажных домов, примыкавших друг к дружке окнами, стенами, даже крышами кое-где в этом бесконечном городе песка и ветра.
– Раздери их невайха! – Лю зарыл в песок собственную ступню и со злостью подкинул его в воздух. – Блять!
Тут же пожалев об этом – ветер принял приглашение поиграть и плюнул взмывшей вверх горстью песок прямо в лицо. Хатко за спиной где-то гнусно усмехнулся.
Лю как раз смотрел на него одним слезящимся глазом. Смотрел и не понимал, каким хреном их сюда занесло. Сюда, в город песка и ветра.
– И почему из всех в этой чертовой реальности мне достался именно ты?!
Хатко опять не ответил, только усмехнулся еще гаже, обнажая неправильные, словно нечеловеческие зубы. Лю передернуло, как и сотни тысяч раз до этого. Хатко любил скалиться вот так – по животному, и его, альдранца, ни капельки не смущала реакция окружающих Людей: их страх, иногда даже ужас, отвращение и паническое заикание, которое не лечится – Лю проверял.
– Не скалься. – Одна из сандалий летит аккурат в чужую голову, но Хатко ловко ее перехватывает примерно в десяти – двенадцати сантиметрах от точки столкновения. Лю бесится и швыряет вторую.
У Хатко четыре руки. Точнее, четыре верхних конечности. Потому что сложно назвать руками нечто, растущее прямо из позвоночного столба. Нечто перепончатое и непонятное. Лю и все человеческие биологи могли бы назвать это подобием крыльев, но нет, альдранцы не летают. По крайней мере никто никогда не видел, чтобы их ноги (нижние конечности, если выражаться корректно) когда-либо отрывались от земли больше чем на пару метров.
Нет, альдранцы не летали.
У Хатко четыре верхних конечности, одна волочит за ним санки с вещами, вторая покоится на эфесе каких-то клинков, которые вынимались из ножен при Лю всего лишь единожды.
У Хатко четыре верхних конечности, а у Лю всего две сандалии. Он заведомо проиграл.
– Что б тебя пожрало пламя Альдебарана.
Хатко смеется, закидывая сандалии в санки за собой.
– Слабоватое пожелание. Наша звезда нас не тронет. – И он снова улыбается во все свои сорок два острых зуба.
Лю бьет крупная дрожь, а в голове в очередной раз так не вовремя всплывают все те лекции в мировом департаменте.
Альдранцы. Гуманоиды. Хищники. Едят себе подобных. В том числе – Людей.
Он отшатывается, сам того не замечая, благо в ровном песке почти не обо что запнуться. Отшатывается, рука сама находит на поясе лазер, сжимается на рукояти. От цепких глаз Хатко (слава гравитации! Что у него их два, а не, допустим, пять) это не укрывается, и он хмыкает, растягивая свою жуткую ухмылку на все свое не менее жуткое, но вполне человеческое лицо.
Лю тяжело сглатывает.
– Ненавижу тебя. – Он хрипит, сам не узнавая собственный голос. Слабый, ломкий, едва слышимый среди голосов поющего города.
Хатко делает шаг вперед, и Лю едва не падает на подкашивающихся ногах, но силами каких-то богов продолжает стоять.
– Я знаю.
Его разум кричит от противоречий, как такие зубы могут быть у человека? Как такой взгляд может быть у человека? Как… как…
…как во вселенной, вообще, есть кто-то, помимо человека.
– Я знаю. Что ты меня ненавидишь. Что вы все, придурошные гомо или хомо, или как вас там, сапиенс, ненавидите нас. – Хатко пожимает плечами, судя по всему, задними тоже, так как его нижние руки поднимаются и опускаются вместе с верхними, правильными. Он внимательно смотрит на своего напарника по несчастью, без тени страха или сомнений, без привычного оскала и совершенно серьезно. И Лю считывает этот взгляд.
Так смотрят на добычу.
Даже не на соперника, на жертву, на дичь, на еду. И Лю не нравится этот взгляд. Он давит из себя улыбку, молясь звездам, чтобы сейчас его лицо не свело судорогой от такой натуги.
– Да. Вы мрази многое нам задолжали.
Хатко безразлично пожимает плечами. Альдранцы не видели ничего плохого, чтобы есть кого-то похожего на себя, если этот кто-то вкусный и полезный. Они не видели ничего плохого в том, чтобы пожирать членов исследовательских миссий со всех концов вселенной, а потом выставлять их как пропавших в бескрайнем космосе. И только вооруженные до зубов Люди в тридцатом столетии, не менее кровожадные и беспринципные вынудили этих тварей договориться. После долгих столетий войны.
Лю прекрасно помнил эти страницы истории. Их преподавали всем, и не только на земле, но и в колониях. В них взращивали ненависть к бывшим врагам. Затаенную. Тихую. Ненависть из страха. Из-за ужаса. Лю это понимал, но… Вложенная ненависть накладывалась на личную. Поэтому он ничего не имел против.
– Может пойдем? – Хатко кивает вперед, указывая куда-то в сторону центра города, и Лю отмирает. Он задумался. Опять. Потерял бдительность перед соперником, с которым нельзя отвлекаться ни на секунду. Снова. Не выйдет из него бравый мститель. Для мести он слишком слаб.
Лю выдыхает сквозь стиснутые зубы и разворачивается, продолжая загребать ногами уже порядком остывший песок. Он слышит, как шаркают позади широкие шаги Хатко, слышит вечерние песни ветров в закоулках города, слышит, как грохочет собственное сердце не то от ужаса, не то от ярости, а может даже и от тоски.
Вечерний город песен на планете песков поражает.
Остывший песок холодит босые ступни, отчего Лю то и дело потирает их друг о друга, пытаясь разглядеть на карте, куда же им идти дальше. Хатко, как преданный пес, стоит за спиной и ждет. Его глаза, куда более привычные к сумраку и темноте, постоянно скашиваются влево, в один из проулков, будто там разворачивается что-то очень интересное, но он молчит. Молчит и ждет.
Лю щурится, пытаясь разглядеть отчаянно разбегающиеся во все стороны буквы, но те никак не желали выстраиваться в один ровный ряд. Да, ему давно пора поставить глазные имплантаты и не мучиться больше никогда. Но нет. Лю так просто технологиям не доверяет. Спроси кого-нибудь об этом, получишь вполне четкий и краткий ответ: «имплатуранты, что с них возьмешь? Предпочтут сдохнуть, но железки в свой организм не вставят». И пусть железные, также, как и металлические протезы, перестали производить уже лет триста если не больше, некоторые, особенно из далеких, поздно колонизированных провинций, все еще опасались. Да что там, сам Лю вырос в коммуне имплатурантов. И пусть сейчас у него был некий процент «железа» в теле, добровольно менять свои родные глаза пусть и на такие же, да еще и лучше, он не станет. Хоть убейте не станет, только если подумает…
Лю потер пальцами враз отяжелевшие веки, а после поднял взгляд на стоящего рядом напарника. Хатко все также смотрел в сторону темного проулка. Стоял, скрестив на груди две верхних руки, две других расслабленно болтались вдоль тела. Лю огляделся. Вокруг них сгустилась ночь. Из окон полупустых домов лился теплый свет, приглушенный тяжелыми ставнями из чего-то напоминающего дерево. На улицах – ни души. Над городом – ни звука.
Мертвая планета. А они застряли в самом мертвом из ее городов.
Лю делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Ступни замерзли окончательно, по рукам пробегают мурашки – ночи в пустынях всегда холоднее, – а у него нет ни обуви ни приличной (то есть не привлекающей ненужное внимание) одежды. Да, его форма мира наверняка вызовет тысячу и один вопрос. А вопросы для их миссии приравниваются к смерти и провалу. Или провалу и смерти. Все одно. От перемены сил их воздействие не изменится. Хотя если поменяется вектор…
Лю вздрагивает, когда одна из четырех рук протягивает ему какой-то плащ.
– Надень. – Хатко смотрит на своего напарника едва ли не с жалостью в глазах, приправленной усмешкой, конечно же, все же его добыча такая слабенькая, но Лю принимает одежду и тут же кутается в нее. Замерзнуть насмерть посреди полуобетаемой планеты или же принять помощь пусть и ненавистного, но все же напарника? Лю не настолько принципиален. И не настолько глуп. Он знает несколько случаев, когда Люди, да что там какие-то Люди, его друзья и знакомые, погибали просто потому что не хотели иметь с альдранцами ничего общего. Погибали из-за ерунды. Кто-то наперекор выпил отравленную воду, кто-то что-то съел, кто-то назло полез под пули. Альдранцы раз за разом притаскивали с совместных миссий человеческие тела и раз за разом их ненавидели все больше и больше. Поистине, человеческая тупость не знает границ.
– Спасибо. – Благодарить врага – преступление. Но Лю не настолько принципиален и не настолько невоспитан. Он вырос в одной из коммун в одной из колоний на одной из маленьких заселенных планет. Планет без своего государства, без права голоса, без технического прогресса. Его дом находился на стадии феодализма, когда пришли Люди с земли. Они так и не перешли на новую ступень, навечно застряв в этих иерархических связях и устоях.
На его планете была всего одна база мирового департамента. Все подростки пятнадцати-шестнадцати лет проходили там двухгодичное обучение. Там не было разделения на аристократов и простолюдинов. Там все были равны. Всех муштровали и воспитывали одинаково. Отбирали достойных. Отсеивали неспособных. Лю повезло. Его выбрали. Как и его брата когда-то, как и его сестру, как и его дядю, деда. Но это уже совсем другая история.
Хатко кивает в ответ на благодарность и указывает рукой в тот самый закуток, куда пялился все последние пятнадцать земных минут.
– Нам туда.
Он говорит это с такой уверенностью, что Лю почти делает шаг, но все же одергивает себя и сперва всматривается в мрак.
– Почему?
Хатко пожимает плечами.
– Нам туда.
И Лю сдается. Всем известно, что главным чувством у альдранцев является интуиция. Чутье. Самое настоящее звериное чутье. Они звери. И они никогда не ошибаются. Почти.
– Хорошо. – Лю сворачивает карту и прячет в карман свободных штанов. Казалось бы, на дворе уже пятидесятое столетие вроде как, а Люди не придумали ничего удобнее штанов. Кошмар.
Они сворачивают в темноту, и Лю невольно вздрагивает, когда та мягко обступает их. Хатко идет первым и не может ничего видеть, поэтому Лю делает на полшага больше, почти сокращает расстояние между ними. Чтобы не потеряться – твердит он себе. И напрочь отказывается думать, что ему просто страшно.
Хаткор шагает вперед уверенно, словно видит перед собой каждую маленькую деталь, что, впрочем, недалеко от правды, и даже не вздрагивает, когда мрак накрывает их с головой. Исчезает небо, оно остается где-то позади, исчезает свет – он больше не льется из щелей в окнах, да и сами окна исчезают – остается лишь мрачный каменный туннель без света и конца.
Лю не слышит шагов впереди и останавливается. Но даже так до него не доносится ни звука кроме собственного, отчего то враз участившегося дыхания и гулкого биения сердца. Вокруг тишина. Вокруг – мрачная пустота. Вокруг – ничто.
Лю чувствует, как она давит на него, как ее тонкие пальцы скользят по коже, как она хватает его за лодыжки, ползет вверх вместе с холодом, как ее нежные руки гладят его плечи, сжимают шею, баюкают замирающее сердце, до хруста сдавливают ребра. Он слышит ее дыхание над самым ухом, тихое, чуть свистящее. Лю чувствует, что задыхается в этой темноте. Один. Снова один.
Тьма повсюду, и он закрывает глаза. Так тьма вокруг – его собственный выбор. Так – она может исчезнуть, если он их откроет. Чуть позже. Чуть позже, когда сможет сделать вдох.
Он сползает вниз, по стене или чему-то, может быть просто падает в песок, Лю честно не понимает. Вот он стоит, а вот – уже зарывается пальцами в мелкие-мелкие грани.
Мир вокруг звенит.
Этот звон похож на отдаленный вой сирены далекого-далекого корабля, и Лю затыкает уши, чтобы его не слышать. Кричит, пытаясь заглушить звон, а может просто вторит другому, чужому воплю. Воздуха не хватает и крик быстро превращается в хрип. В судорогу. А дальше в конвульсии.
Лю молотит руками по чему-то, чтобы в следующее же мгновение намертво впиться в это что-то пальцами. Во что-то теплое.
Паника быстро проходит. Холод и тьма отступают. В ушах перестает звенеть, и Лю наконец-то делает вдох. Рваный, сиплый. Но вдох. Первый за эти несколько минут.
Еще один. И еще.
Сердце не грохочет больше в горле, почти успокоилось. Это глупое безумное сердце, от которого еще давным-давно отодрали половину и отдали другому. Лю не был тогда против. Но он и не знал к чему это приведет.
Почти успокоившись, он открывает глаза.
Перед ними тот же мрак, силуэт с четырьмя руками… Светящиеся в темноте фиолетовым глаза…
Лю чувствует, как холодеют сжатые на чужих плечах руки. Чувствует, как последний раз ударившее сердце навсегда замирает. Потому что перед ним темнота капитанского мостика, освещенная тусклыми лампами. Потому что перед ним существо с четырьмя руками, с оголенной то ли саблей, то ли мечом. Лезвие ловит блики тусклых ламп. Оно сверкает. С него падают темные капли. Он видит, как существо улыбается. Как сияют фиолетовым глаза. Он видит тела своей команды: разодранные, окровавленные. Их собирают другие существа. Собирают, чтобы позже съесть. Парочка не очень терпеливых отдирает куски от трупов. Впивается в них своими сорока двумя острыми зубами. Он видит, как кровь его Людей течет у них по подбородкам, по рукам, которых на две больше положенного.
В ладони лежит почти разряженный лазер.
Существо подходит к нему.
Оно улыбается.
И он стреляет.
Но не в него.
В себя.
Лю никогда не думал, что может проснуться на кровати связанным по рукам и ногам. Нет, конечно профессия обязывает представлять самые невероятные ситуации как вероятные, но Лю все равно не думал. Потому что уж если и просыпаться связанным, то тогда на полу, стуле, в подвале, подвешенным за крюки, но никак уж не на кровати.
– Я что, попал в порно? – Голос хрипит – видимо сорвал вчера, Лю честно в данный момент наплевать, он смотрит на медленно моргающего Хатко, явно только проснувшегося, и дергает рукой. – Почему я связан?
– Ты проснулся. – Хатко зачем-то констатирует очевидное, как в какой-то мелодраме, ей боги, а затем медленно, устало встает. Только сейчас Лю замечает, что одна из его рук перебинтована и поэтому меняет вопрос с «какого хрена» на:
– Что произошло? – Он кивает на повязки, и Хатко мучительно медленно следует за его взглядом. А потом еще секунд тридцать задумчиво смотрит на собственную руку.
– А… – Он также мучительно медленно поднимает взгляд обратно на Лю и вздыхает. – Лазером вскользь задело.
Объяснение дает Лю сразу с десяток предположений, из которых он останавливается на одном.
– На тебя напали?
Хатко качает головой.
– Ты пытался застрелиться.
Лю требуется секунд тридцать чтобы обработать услышанное. Еще пятнадцать на то, чтобы осознать. Двадцатка уходит на подавление внутреннего ужаса и следующей за ним паники. Пять чтобы сохранить лицо. И три на вопрос:
– Тогда почему ты просто не позволил?
Теперь уже Хатко тратит драгоценное время на осмысление, и в конце концов переводит абсолютно спокойный взгляд на напарника.
– А должен был?
Лю задумывается. Пожалуй, впервые. Наконец он приходит к решению, которое тут же озвучивает.
– Логически – да. – Мысль о том, что альдранец будет тащить его труп обратно в штаб, немного смешит, ведь эта смерть поистине будет ну самой нелепой из всех когда-либо случавшихся. Но. – А с другой стороны….
Лю с силой прикусывает щеку и собирается с духом.
– Спасибо, что не дал.
Хатко кивает.
– Мне не сложно. Но я напишу об этом в рапорте. Все-таки нестабильное эмоционально-психическое состояние сказалось на операции. Тебя отстранят.
– А ты и рад будешь.
– Не скрываю. – Альдранец оскалился, и Лю захотелось, чтобы выстрел лазера все-таки попал в голову. Но не в его.
– Подонок. – Он шипит и дергается. Веревки держат. – Развяжи меня, гнида.
Хатко только хмыкает.
– Как я могу быть уверен, что ты не попытаешься меня застрелить?
Лю копирует его мерзкую улыбочку.
– Ты прав, попытаюсь. Жаль, что с первого раза пристрелить не получилось.
– Это взаимно. – Хатко подходит к кровати и ловко развязывает узлы. Когда последняя веревка упала на пол, Лю даже не двинулся. Все тело кололо и пронзало тысячами маленьких игл. Он только и мог, что прошипеть сквозь зубы:
– Ублюдок. Клянусь, я убью тебя.
Хатко не отвечает, но по нему прекрасно видно, что он нарочно затянул веревки так туго. А ведь это пока еще не проступили синяки… Одна мысль об этом вгоняет Лю в злую тоску. Однако он больше не ругается. Потому что они все же добрались до ночлега. И потому что сил поднять хотя бы палец у него больше не было. Поэтому он просто лежит и смотрит в каменный потолок, по которому неровными фигурами расползлись коричневатые и зеленоватые пятна от воды.
Откуда тут вода?
– Как мы добрались? – Он не смотрит на Хатко, старается не смотреть, а альдранец в свою очередь тоже не обращает на него никакого внимания. Лю приходится подождать, пока тот усядется обратно на стул и возьмется чистить свое драгоценное оружие. Вгоняющее в ужас оружие.
– Я тебя донес.
– Ясно.
Лю не будет думать каким образом альдранец его донес. Перспектива оказаться закинутым на крепкое плечо как мешок с ортынами, как поверженная добыча, вымораживала душу космическим холодом. Он не может… он не должен…
Рука, невзирая на адскую боль, медленно накрывает глаза.
Ему давно стоило признать. Он проиграл. Без боя.
– Скажи… – Голос хрипит как старый несмазанный вентиль, и Лю замолкает, собираясь с мыслями сам еще не понимая для чего.
Хатко молчит. Ждет. Лю не надо видеть, чтобы чувствовать, как он на него смотрит. Что он на него смотрит. Этот взгляд чувствуется всем его существом. Всем телом, каждой клеточкой. Чертовы мутировавшие гены.
Лю судорожно вдыхает.
– Вы… Вы, альдранцы, правда не считаете Людей ничем большим еды? – Перед глазами встает образ: каюта, тела, фиолетовые глаза напротив, кровь, капающая с клыков, чужой смех, – и Лю стискивает зубы до слышимого скрежета, сжимает руки так что короткостриженые ногти впиваются в ладони. И закрывает глаза.
Хатко молчит. Все еще молчит. И Лю молит. Скажи, что да. Скажи. Скажи!
– Нет. Не все из нас так считают. Уже давно.
Лю резко выдыхает.
– Я так и знал. – Он садится на кровати и смотрит на своего напарника, с которым знаком уже второе десятилетие. Безумно долго, если так подумать. – И тебя это не оскорбляет?
Хатко с иронией выгибает бровь. Тоже не по-человечески, если приглядеться. Излом чуть более выраженный, угол не тот. Все не то.
– К чему вопросы?
Лю пожимает плечами. Что сказать? Сам клялся убить. Сам уверял в ненависти. Да и что поменяется если внутренний голос окажется прав? Это изменит мировое отношение к альдранцам? Нет. Не изменит. Поэтому он просто отмахивается.
– Да так. Интересно стало.
Хатко как-то слишком понимающе хмыкает. Ну да. Животные чуют эмоции своих хозяев. С какого момента у Людей так прочно засело в голове это сравнение? С момента, как стали создавать специальные пары человек\альдранец? Этакая попытка примирить две расы, создать мир во всем мире. Путем построения отношений человек\его питомец. У Лю где-то даже завалялся поводок Хатко в виде вшитого под кожу электрошока. Только кнопка от него давно потерялась. Но альдранцу это знать не обязательно, будет смеяться еще долгие годы над своим нерадивым «хозяином», пока не придет следующий. Следующий в очереди быть сожранным. Или убитым.
Лю вздрагивает, случайно натыкаясь на внимательный взгляд отдающих фиолетовым глаз. И Хатко хмыкает. Он знает. Он все знает. И о Лю, и о его мыслях.
Нет. Даже если альдранцы не такие, как их показывают миру, личной ненависти Лю это не изменит. Как и личной боли.
Он разминает запястья с красными следами от веревок, а затем встает, не торопясь потягивается. Хатко все так же чистит меч, и Лю старается не ловить собственное отражение в блеске этой холодной стали. Потому что там может промелькнуть не он. Он. Тот, кем он был в прошлом. Тот, чью команду загрызли острые зубы альдранских охотников почти столетие назад.
Сердце, большое глупое сердце. Почему именно ты хранишь воспоминания, а не мозг? Почему именно тебе суждено прожить дольше всех в морозильной камере биологической лаборатории? И почему, почему ты досталось именно мне?
Лю скользит взглядом по мечу, или лучше называть это саблей? Невольно рассматривает длинные цепкие пальцы с острыми ногтями. Как у настоящих хищников, рассматривает широкие ладони и мелкую сеточку шрамов, наверняка полученных в процессе обучения владению клинком. У Лю тоже такие есть. От боевого ножа. Только они не тонкие, а больше походят на ожоги.
От стали люди отказались очень давно. А альдранцы чтят ее как нечто священное. Поэтому клинки, настоящие клинки, это символ мастерства, чести, почета, признания. Символ высшей касты. Символ избранных. Только лучшие из лучших достойны держать в руках меч. И Хатко был одним из таких. Лучших. Как он достался в пару Лю? Одни боги ведают. Сам он никогда не хотел иметь ничего общего с альдранцем. Но как-то звезды так сложились.
Лю вздрагивает, когда его застывший на загорелых предплечьях взгляд сталкивается со взглядом Хатко. Вопрошающим, внимательным, озадаченным. Лю только взмахивает рукой и спешно направляется к двери. Он убегает. Даже не прощается и не говорит куда. Даже не зная, где находится, он выходит из здания, совершая очередную глупую ошибку в своей жизни.
Поистине. Человеческая тупость не знает границ.