Павлих Мария Ч
Фуршет в эпицентре рая
VII
Воспоминания о смерти матери и младшей сестры были странным образом вычеркнуты из памяти Элис. Она хорошо помнила их в раннем детстве, но, с некоторого момента фрагменты стали крошиться, как гнилой чёрствый хлеб. Отец уходил от разговоров о прошлом, повторяя лишь то, что Элис слышала много раз: её мать и сестра умерли от эпидемии, когда Элис была ещё ребёнком. Странное подсознательное чувство вины преследовало её при редких разговорах с отцом на эту тему. В конце концов Элис сама поверила в его версию, точнее заставила себя поверить.
Теперь же с ней стали происходить странные вещи, – воспоминания возвращались назад, как дезертиры с военных сражений. С каждым часом в памяти проявлялись всё новые и новые фрагменты. Она могла ясно видеть лицо сестры, как будто расстались они только вчера. Все эпизоды детства, связанные с матерью, ясно всплывали перед глазами. Элис чувствовала, что очень скоро доберётся до самого главного. Ей становилось страшно, интуиция безысходно подсказывала, – правда намного ужаснее того, что рассказывал отец.
Во сне рваные фрагменты воспоминаний невероятным образом складывались в правильном порядке, словно неведомый режиссёр склеивал из них гениальный монтаж. Мать, младшая сестра Анна, коньки, подаренные отцом, гигантская статуя Главнокомыслящего со смотровой площадкой, министерство трансплантации – все это имело некую связь, единую трагическую историю.
Даже сквозь лёгкий полудрём загадочные картины детства появлялись с удивительной ясностью. Она вспомнила слова доктора: «человек может всю жизнь бороться со смертью, но сон одолевает его максимум за три дня». Странное пророчество, сказанное как угроза.
Элис закрыла глаза, сопротивляться мысленному потоку больше не было сил. Сон гнал нежные волны воспоминаний, как южный ветер, разбивая их на яркие фрагменты об острые скалы подсознания.
Анна неуверенно стоит на детских коньках, Элис держит сестру за руку. Коньки блестят на солнце, Анна вне себя от счастья, – она чуть дрожит и смотрит на Элис, заливаясь звонким детским смехом. Они медленно идут по направлению к катку, – через несколько минут Анна встанет на лёд, первый раз в своей короткой жизни.
Элис счастлива за сестру, – хотя бы на пару часов она забудет о мучительных приступах астмы, протекающих при полном отсутствии медицинской помощи и медикаментов. Дышится на удивление легко, в воздухе не чувствуется даже запаха реактивов. Что-то вызывает сильную тревогу.
Взгляд Элис падает на белые коньки Анны, издающие странный шаркающий звук. То, что она видит разрывает душу на мелкие осколки, – у Анны нет ног, коньки закреплены на деревянных протезах. Элис в ужасе смотрит на сестру, но Анна, как будто не знает о случившемся и продолжает весело смеяться.
Элис проснулась от собственного истошного крика. Это был не просто ночной кошмар, – сон подготавливал психику ко встрече с неизбежным. Она чувствовала что, подсознание медленно подбирается к самым тёмным эпизодам детства, рождая жуткие болезненные ассоциации. В “Кричащей Тишине” её не слышал ни один человек. Звать на помощь бесполезно, – она полностью беззащитна перед своим мучителем – перед сном.
Элис внезапно вспомнила, что похожий фантом уже являлся к ней сразу после медицинского обследования в Теремах. Никогда раньше мать и сестра не приходили к ней во сне.
Память о них словно вытянули из мозга вакуумным насосом. Теперь же детские воспоминания начинали выворачивать душу наизнанку, как спятивший костоправ. Она ещё раз вспомнила слова доктора: «Никто не будет судить тебя страшнее чем ты сама, …можно всю жизнь бороться со смертью, но сон одолевает человека за три дня».
Невероятное совпадение, – фразы на сто процентов подходили к её ночным кошмарам. Если не принимать это за случайность, приходилось признать, что доктор всё знал заранее: чувство вины будет проникать в каждый сон всё сильнее и отчётливее.
Она вспомнила про детектор правды, затем вопрос о сестре и матери, как бы заданный по ошибке во время теста. Затем странные прививки. Представить, что между всеми этими событиями была какая-то связь было просто немыслимо.
Усталость снова сдавила виски, биологические ритмы подсказывали, – ночь только в самом начале. Сон медленно тащил её на территорию собственных владений сетью ненужных, мрачных воспоминаний. Она вновь поддалась своему мучителю в надежде, что на этот раз провалится в чёрную бездну беспамятства. Веки опустились как тяжёлые жалюзи крематория.
Вместо чёрной бездны перед глазами расстелилась белоснежная, искрящаяся на солнце простыня. Анна несёт коньки в своём маленьком рюкзачке, жребий выпал ей первой встать на лёд. Элис держит сестру за руку, они приближаются к катку, уже слышны задиристые крики детей, и приятный трест льда под стальными лезвиями. Остаётся лишь осторожно пройти железнодорожное полотно, отделяющее их от ледовой площадки.
Анна весело кружится вместе с рюкзачком, в предвкушении самых счастливых минут своей жизни. Нелепая, непонятно откуда взявшаяся мысль, врывается в голову Элис как чужеродное тело, – первой попасть на каток. Она вырывает у сестры рюкзачок и бежит к ледовой площадке. От неожиданности Анна машинально бросается за ней, пытаясь догнать Элис и вернуть себе законное право первой встать на лёд. Элис быстро перебегает рельсы и вдруг приходит в себя, очнувшись от глупого бессознательного порыва.
Внезапно появляется поезд, Анна пытается остановиться, сила инерции толкает её вперёд к катку, она спотыкается о замёрзшую рельсу и падает, закрывая лицо руками. Сдавленный крик оглушает Элис как набат, сливаясь с пронзительным гудком локомотива. Небо краснеет и падает на землю, навсегда сбивая её с ног.
Элис проснулась в оцепенении, судорога сковала конечности, страх пронизывал тело насквозь холодными толстыми иглами. Жуткие воспоминания детства вырывались из глубин памяти как проснувшийся вулкан. Всё произошедшее с ней в Теремах, казалось невинной детской игрой по сравнению с одним эпизодом из прошлой жизни.
Мрачные пророчества доктора сбывались как по волшебству, – Элис хотелось, чтобы кто-то разом прекратил её мучения. Сон хлестал по щекам ударами чудовищной правды, которую она не хотела переживать ни во сне ни наяву. Смутное, бессознательное чувство вины, жившее с ней все эти годы, внезапно стало проявлять очертания, как негативное изображение на фотоплёнке.
Нервное истощение затягивало в болезненный полудрём, сопротивляться не было сил, даже под страхом токсичных видений. Она снова провалилась в бездну событий далёкого прошлого.
Мать сидела на кроватке Анны, что-то шёпотом говорила ей, гладила по голове, прикладывалась губами ко лбу. Слов не было слышно, но Элис знала – мать просит у Анны прощение. Она не понимала за что, – в произошедшем была лишь её вина.
Она увидела отца, он стоял у письменного стола и разговаривал с чиновником из министерства трансплантации. Элис поняла это по характерной одежде и фирменному значку, на левом кармане пиджака. Чиновник что-то объяснял отцу, воровато поглядывая на Анну, до Элис долетали лишь короткие обрывки фраз. Отец обречённо соглашался со всеми доводами чиновника, мать гладила Анну по руке, еле сдерживая рыдания.
Слова были излишни. Элис знала почему этот человек находится в их доме, знала почему плачет мать, а отец мрачно молчит, соглашаясь с каждым циничным словом чиновника, – Великое Братство отказывалось спасти её сестру. Локомотив отрезал Анне ноги, для министерство трансплантации она представляла интерес лишь как полуживой мешок ещё функционирующих органов.
Элис проснулась от собственного крика, – она сжимала зубами стальной прут, пытаясь вырвать его из основания кровати, как бешеная собака. Она могла выдержать ещё двадцать сеансов театра обскура, но детские сны, прорвавшиеся как гнойное кровотечение из самых тёмных глубин памяти, сломали её волю в одночасье.
Сон не придавал силы, а лишь приближал к чудовищному нервному срыву. Элис рыдала и звала на помощь доктора, как он и предсказывал ей во время последнего разговора. Сон и явь перепутались в сознании.
Перед глазами возникла огромная статуя Главнокомыслящего, которую она последний раз видела из окна вертолёта. Мать медленно поднималась по широким ступенькам к торговому центру, у основания постройки. Она мечтательно улыбалась, глаза святились потусторонним неземным светом. Элис никогда не видела её такой красивой и такой отрешённой от внешнего мира, как в тот день. Мать направлялась в элитную парикмахерскую, находящуюся на первом этаже здания.
Парикмахер услужливо принялся за дело, – мать заказала самую дорогую и модную причёску, первый раз в жизни не пожалев на себя средств из семейного бюджета. Через час она вышла под аплодисменты оставшихся посетителей. Прическа сделала из неё древнегреческую Богиню. Элис наблюдала за всем происходящем в молчаливом оцепенении. Мать медленно поднималась к смотровой площадке по внутренней винтовой лестнице, совершая “восхождение”. Элис следовала за ней как ангел.
Мать шла по лестнице, как на Галгофу, – величественно и обречённо, с чувством собственного достоинства, не обращая внимание на суетящихся вокруг людей. Она сильно выделялась среди остальных, – это было, как минимум, порочным поступком, если не преступлением. Стук каблучков летел вверх по лестнице, как нарастающий колокольный звон.
Она дошла до вершины и вышла на смотровую площадку. Элис поняла, что мать отчужденно идёт к самому краю, не обращая никакого внимания на окружающий мир. Элис не могла окликнуть её, обнять, или оттащить от края платформы. Охранники заметили неладное слишком поздно. Женщина встала на парапет, широко раскинула руки и бросилась вниз с трёхсот метровой высоты.
VII
Элис проснулась от сильного холода и не сразу поняла где находится. Она лежала на бетонном полу, голову прижимала кровать, тело распласталось поперёк камеры, ноги упирались в дверь. Стопы болели от ударов, – во сне она пыталась выбить дверь ногами и бешено барабанила голыми пятками по железному основанию. Её не слышал ни один человек, но камеры молчаливо сканировали происходящее.
Правда о судьбе матери и младшей сестры оказалась для Элис страшнее любых догадок и вымыслов. Она была косвенно виновна в смерти самых дорогих и близких людей. Локомотив отрезал Анне ноги, после чего министерство трансплантации просто выпотрошило из неё все жизненно важные органы в пользу Главнокомыслящего. Мать не вынесла чудовищного цинизма со стороны государства и покончила жизнь самоубийством на глазах у всего геттополиса.
Подняться на кровать уже не было сил, ни физических, ни моральных. Через несколько минут в комнату вошли два санитара. Элис сделали укол в позвоночник, положили на носилки и крепко застегнули кожаными ремнями. Она не сопротивлялась – нервный срыв привёл к полной апатии. Через несколько минут её внесли в уже знакомое помещение, стащили на пол, затем усадили на медицинское кресло.
– Всё это было совсем не обязательно, – сказал доктор обыденным тоном, как будто они и не расставались вовсе. – И театра обскура, и пафоса Ваших душевных мук можно было легко избежать, не будь Вы такой наивной и упрямой, Элис. Теперь Вы понимаете, что не выиграли ровным счётом ничего и мы начнём точно с того, на чём расстались в прошлый раз?
Укол начал действовать, тёплая розовая волна спокойствия разливалась по венам. У Элис больше не было сил сопротивляться неизбежному.
– Развяжите ремни. В этом нет смысла, мне некуда бежать.
Доктор посмотрел на неё с лёгким удивлением, переходящим в молчаливое поощрение.
Он осторожно расстегнул замки и протянул Элис салфетку.
– Теперь Вы признаёте, что напрасно подставили себя под двойной удар?
Элис с трудом подтянулась на кресле и приняла сидячее положение. Нежная истома пробежала по телу, она была даже благодарна доктору за отсутствие физической боли.
– Не совсем, – ответила Элис и не узнала своего голоса. – По крайне мере теперь я узнала правду о том что произошло с моей семьёй.
Доктор посмотрел на неё то ли с осуждением, то ли с сочувствием.
– И Вам нужна такая правда?
– Правда не кокаин, доктор; она не даёт забвения, но прибавляет силы. Я узнала что произошло с ними, теперь хочу понять что стало со мной.
– Вы не договорили, – сказал доктор и посмотрел на неё в упор.
Элис отвернулась, затем обречённо посмотрела в потолок и закрыла глаза:
– Узнать всю правду, а потом забыть навсегда.
Доктор оживился.
– Я могу считать это началом нашей новой дружбы?
Элис не ответила.
– Тогда спрашивайте всё что хотите, моя девочка, – сказал доктор, посчитав что молчание является согласием на скрепление договора. – Я расскажу всё, что пожелаете, даже то, что не имею право говорить по подписке о неразглашении. Вы в любом случае не будите помнить ничего из рассказанного мной через несколько дней.
Элис охватило сильное волнение, она не знала с чего начать:
– Кошмарные сны, отрывки воспоминаний детства, почему я ничего не помнила об этом раньше? Этот ужас стал происходить только после разговора с Вами и моего категорического отказа сотрудничать. Откуда Вы могли знать что сны будут пропитаны чувством вины? Как это возможно? Это похоже на магию. Это..
Элис не думала останавливаться, но доктор прервал её, вежливо взяв за руку.
– Я бы и сам так решил, будь я на Вашем месте. Современная наука действительно похожа на магию. Но спешу Вас разочаровать, – я не маг, а учёный. Нейронный детектор правды, – вот банальный ответ на Ваш вопрос. Хотя, – доктор встал и закурил сигару, – всё не так уж и просто. В Вашем случае были ещё некоторые обстоятельства.
Доктор пустил несколько сигарных колец. Элис не перебивала, из предыдущих встреч она знала, что данное действие предшествует началу длинного монолога.
– Вы будете удивлены, Элис, если я скажу, что всё началось с Вашего отца? Он обратился к нам за помощью, узнав о моём изобретении.
Элис посмотрела на доктора с искренним удивлением.
– Так это Вы..?
– Да, – прервал её доктор. – Нейронный детектор правды – моё изобретение. Я был таким же, как Ваш отец.
Элис сдержала себя, дав доктору договорить.
– Таким же наивным, как он, – поправился доктор. – На самом деле помощь действительно требовалась, только не ему. Его маленькой дочери, то есть Вам, Элис. После серии трагических событий, произошедших в вашей семье, Вы отказывались жить из за сильнейшей депрессии. Психологи разводили руками, квантовое исследование сознания набирало ход, так что ваш отец зацепился за технологию нейронного сканирования памяти, как за соломинку. Он попросил нас стереть некоторые фрагменты вашего детства.
Элис с силой сжала ручку кресла.
– Не спешите его судить, – продолжал доктор. Ребёнку и впрямь ни к чему помнить такие жуткие подробности. Я никогда не ставил подобные опыты раньше, поэтому с радостью согласился.
– Использовать меня как подопытного кролика? – зло процедила Элис.
Доктор резко повернулся и положил сигару.
– Я могу закончить рассказ прямо сейчас и пожелать Вам спокойного сна!
Резкий тон доктора отрезвил Элис. Её бравада навсегда закончилась этой ночью. Она поспешила исправить свою ошибку:
– Простите, мои нервы на пределе. Я вообще не понимаю, как до сих пор не сошла с ума. Продолжайте, я не скажу больше ни слова.
Доктор взял сигару, пустил несколько колец, затем, после небольшой паузы, продолжил:
– Я согласился помочь Вашему отцу, потому что, как и он, верил в науку, свободную от предубеждений и политики. Я блокировал нейронную активность Вашего мозга, отвечающую за определённые промежутки времени, связанные с трагическими событиями. И сделал это совершенно бескорыстно. Небольшую услугу от Вашего отца потребовали совсем другие люди, под руководством которых я, ровно как и он, занимался своими исследованиями. Вам не сложно догадаться кто они и из какой организации.
– Я догадываюсь, – успела вставить Элис. – Имела честь лично познакомиться.
Доктор нервно стряхнул пепел:
– Ваш отец согласился на все условия, но затем либо передумал, либо просто решил перехитрить самую циничную и могущественную организацию в мире. Сначала он нелегально залез куда не следовало с помощью своего проектора, а затем и вовсе отказался сотрудничать. Эти люди не прощают даже косого взгляда на кончики своих ботинок, не говоря уже об откровенном плевке на погоны. Как бы то ни было, – Вашему отцу решили отомстить.
Доктор подал Элис стакан воды.
– Теперь Вы должны ответить мне на вопрос, действительно ли хотите знать всё, что с Вами произошло?
– Да, – Элис ответила не задумываясь.
– Извольте, – сказал доктор и нервно втянул сигарный дым в лёгкие. – Как я уже упоминал, у этих людей нет воображения, но они спасли Вам жизнь, – Ваш детский мозг не распался на части от жутких воспоминаний. Не знаю что нашло на Вашего отца, но он нарушил соглашение. Кто-то посчитал, что справедливость восторжествует, если Ваш мозг всё же разорвёт на части и устроил попытку теракта.
Элис вздрогнула всем телом и попыталась вскочить с кресла. Она закричала сильнее чем в ночном бреду:
– Вы хотите сказать, что я и являлась настоящей целью теракта!?
Доктор подбежал к креслу.
– Сядьте, иначе прибегут санитары! Я снял ремни ради Вашей же безопасности, не заставляйте меня прибегать к силе.
– Господи, но там же были дети! Почему нельзя было просто выстрелить мне в затылок в тёмном переулке "хлопушки”!?
Элис почувствовала внезапное жжение в предплечье, – доктор ввёл ей успокоительное.
– Я предупреждал, хотите ли Вы это знать, так что не надо истерик! Успокойтесь, иначе Вам придётся провести ещё одну ночь наедине с матерью и сестрой.
Элис сидела, опустив голову, стараясь не сорваться в истерику:
– Вы сделали то, что не удалось им, – разорвали на части мою душу и остатки веры в человеческий род.
Она посмотрела на доктора, как будто вспомнила что-то важное:
– Но если всё так, как вы говорите, какого чёрта меня пригласили на работу в Терема и почему я вижу эти сны, если вы стёрли их у меня из памяти?
Доктор налил ещё один стакан воды и передал Элис.
– Ваш неординарный поступок в кафе Барро, перед лицом смерти, дошёл до самого Главнокомыслящего. А уж у него воображения не занимать, поверьте мне, я знаком с ним лично. Он решил совместить приятное с полезным, – наказать Вашего отца и использовать Вас в спецоперации по извлечению агента штаба сопротивления. Признаться я был сильно удивлён, что им оказался поп. Во истину гениальный человек. А сны, потерянные в детстве, Вы видите по очень простой причине: я реактивировал эту временную зону в памяти во время вашего теста на детекторе правды, затем сделал данный нейронный контур наиболее активным в фазе глубокого сна с помощью специальных прививок. Никакой магии.
Элис, наконец поняла, что имел в виду доктор, когда говорил о страшном суде атеиста.
– То есть я буду видеть всегда одни и те же сны?
– Да, если мы не заблокируем их снова, или не сделаем менее активными, – победоносно улыбнулся доктор. – По вашему усмотрению. Мне жаль, что вы не дали мне возможности объяснить всё это в нашу первую встречу. Очень многого можно было бы избежать.
– Я ни о чем не жалею, – сказала Элис. – Вы знаете что сейчас происходит с моим отцом?
– Нет, – резко сказал доктор.
Элис показалось, что он начинает терять интерес к разговору после того, как сообщил Элис всю имеющуюся информацию.
– Это не в моей компетенции. Я могу считать, что мы, наконец, пришли к мирному соглашению?
Элис медленно опустила затёкшие ноги с кресла:
– Последний вопрос, доктор. Что означает цвет браслета на руках детей, улетающих с Папатриархом на святонебоходе?
Доктор удивился вопросу, но ответил незамедлительно:
– Зелёные, – расход на органы, синие, – сексуальные услуги, красные, – обряды с жертвоприношением, жёлтые, – "Золотой Фонтан Афродиты". Есть ещё вопросы?
XVII
Прохладным августовским утром все информационные трансляции Братства открылись демонстративным показом незапланированной экстренной теле-конференции. На пропагандистских слинфобачках Поп Державы появились представители силовых структур, – Потрох-Петруша, Шайбу, ассенизатор, Артур-Аурофоб, несколько полковников Элит-Кавалерии и хмырь-сексот. Силовики расположились за длинным серым столом, крайнее место, справа от ассенизатора оставалось свободным.
Мероприятие явно отличалось ото всех остальных, – представители зарубежных СМИ Нектарии, Северо-Баллистического Пасьянса и Агонии, были приглашены в Братство, получив беспрецедентное право освещения данного события на весь мир.
Через несколько минут в зале появилась Элис. Она прекрасно выглядела, на лице не было ни одной царапины, взгляд был спокойный и доброжелательный ко всем окружающим, включая агентов спецслужб.
Её появление на пресс-конференции стало полной неожиданностью для журналистов. В зале послышались злобные выкрики, заглушаемые редкими аплодисментами. Двое из ларца вежливо провели её к столу, закрепили микрофон и молча удалились. Табличка с именем Элис появилась в самый последний момент, для усиления сценического эффекта.
Потрох-Петруша проверил слышимость, постучав пальцем по микрофону, и взял слово:
– Попрошу тишины. Просьба ко всем находящимся в зале, – соблюдать дисциплину и следовать установленному регламенту. Настоящая конференция посвящена попытке теракта, на объекте Братства, имеющим важное стратегическое значение для всей Поп Державы. Час назад мы узнали о желании Элис Найтингел пообщаться со СМИ и нашли для этого легальные возможности. Решение об участии Элис было принято в самый последний момент.
Один из корреспондентов Нектарии демонстративно покинул зал в знак протеста, заявив, что выступление происходит под давлением спецслужб Братства и ими же инициировано.
Элис дали слово не сразу. Артур-Аурофоб осветил известные всем подробности теракта, отметив близость кафе Барро к биохимическому гетто-предприятию. Он возложил всю вину за произошедшее на Штаб Сопротивления и Северо-Баллистический Пасьянс:
– Со всей ответственностью заявляю, – данный теракт имел целью уничтожение важнейшего биохимического предприятия страны внутренней боевой организацией при поддержке западных союзников. Достоверные данные и неопровержимые доказательства находятся в нашем распоряжении и будут предоставлены прессе через несколько минут. Все сидящие в зале могут задавать вопросы в порядке очереди.
Артур-Аурофоб посмотрел на Элис. Она поправила причёску и пододвинулась ближе к микрофону:
– Немного волнуюсь, ещё час назад не знала, что мне предоставят такую возможность. Я хочу сделать заявление: мною был подготовлен теракт в Кафе Барро по заданию Штаба Сопротивления, при финансовой поддержке Северо Баллистическим Пасьянсом.
Зал загудел. Из первого ряда поднялась женщина. Представившись корреспондентом "Радио Пасьянса" она обратилась напрямую к Элис:
– Правда ли, что вы подвергались пыткой сном, то есть методом выборочной активации нейронных событий в фазе глубокого сна, основанном на технологии детектора правды?
– Хорошо, что Вы начали разговор с шутки, – улыбнулась Элис. – Комментировать это просто смешно. Я прекрасно сплю, здорова, и хорошо себя чувствую. Меня не пытают никакими нейронными детекторами, не колют прививки, сыворотки правды или инъекции лжи. Если не верите, так и скажите.
Скептиков в зале нашлось действительно много.
– Я не верю ни одному Вашему слову, – сказала одна из журналисток, представившись работницей радиостанции "Свободная Нектария". – Просто держитесь и не падайте духом.
– Я могла бы доказать Вам это на детекторе правды, но боюсь Вы не поверите даже всему научному сообществу, – отшутилась Элис.
Затем лицо её сделалось непроницаемым, она говорила более чем серьёзно:
– Никакого торга со следствием у меня не было и быть не могло. Моё участие в подготовке теракта было добровольным. Это исключительно мой выбор.
– Зачем Вы выступаете на этой пресс-конференции? – спросил молодой журналист из второго ряда, с подозрением смотревший на Элис с момента её появления.
Элис оживилась, как будто вспомнила что-то очень важное:
– Я понимаю какой ущерб нанесла Поп Державе и хочу сделать всё от меня возможное, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. Я всегда хотела служить обществу, по этой причине работала в агенстве "Будни Братства". Теперь у меня есть возможность искупить тот вред, который я нанесла своей стране.
Элис говорила искренне. Несмотря на это, у сидящих в зале возникало ощущение, что она через силу хочет убедить корреспондентов в своей правоте.
– Вы можете привести хоть одно доказательство своим словам? – спросил журналист.
Потрох-Петруша сделал жест рукой в направлении зала и что-то шепнул на ухо Артуру-Аурофобу. На сцену поднялся человек. Элис узнала полицейского, который задавал ей вопросы сразу же после теракта.
– Вы знакомы с этой женщиной? – обратился Артуру-Аурофоб к сержанту, показывая на Элис.
– Да, – ответил тот не задумываясь. – Я допрашивал её сразу же, после того, как террористы были обезврежены.
– Как Вы поняли, что она принадлежит к Штабу Сопротивления?
– Она назвалась своим запрещённым урождённым именем. Дальнейшее не требует доказательств.
– Спасибо, – Артуру-Аурофоб победоносно посмотрел в зал. – Пока свободны.
Сержант послушно вернулся на место. Из зала встал журналист, представившийся работником "Будни Братства".
– Скажите Элис, как вы относитесь к Главнокомыслящему?
Элис ответила без заминки, как будто ответ был заучен заранее:
– Когда мы готовили террористов боевиков для совершения террористических актов на территории стратегических государственных объектов, всегда мотивировали их, рассказами о сладкий жизни на небесах в окружении гурий-клонов. Так нас учили консультанты по диверсионной деятельности из Штаба Сопротивления. Некоторые смертники сомневались, – молодые здоровые парни не понимали чем будут ублажать свой небесный гарем гуклонок, если бомба разорвёт их собственные тела на части. Тогда Ной, вдохновитель штаба, нашёл необычный выход из положения. Он предложил боевикам заматывать гениталии стальной проволокой, сохраняя достоинство для мира иного. Дико, конечно, но на наше удивление это сработало.
– А какое это имеет отношение к моему вопросу? – спросил растерянный журналист.
Элис мечтательно улыбнулась.
– Стальные яйца даются человеку от рождения! У Главнокомыслящего они сделаны из стали. Проволока ему не требуется. Вот какое отношение.
Зал опять загудел, журналист одобрительно засмеялся и сел на кресло с чувством полного удовлетворения.
– Скажите, как Вы попали в Штаб Сопротивления?
Элис выдержала паузу.
– Меня завербовал в боевую организацию мой собственный отец.
По залу прокатились возгласы удивления и порицания. Крики "Позор!” журналистов Братства заглушали возмущённые "Не верю!” корреспондентов Нектарии и Северного Пасьянса.
Потрох-Петруша сделал жест рукой, призывая к спокойствию, затем обратился к Элис:
– Что Вы ещё хотели бы сообщить жителям Братства? Сейчас самая подходящая возможность.
Элис игриво посмотрела на сидящих в зале людей:
– Я бы хотела загадать несложную загадку думающему населению.
– Пожалуйста, – Потрох-Петруша деловито сложил руки и победоносно поднял голову.
Элис затейливо окинула взглядом сидящих в зале журналистов:
– Кто мне скажет, как называется самая высокая золотая гора Агонии, которой владеет всего один человек?
Зал молчал. Элис насладилась тишиной, потом торжественно заявила:
– Ной!
VIII
Профессор не видел дочь уже месяц. С тех пор, как её увезли в Терема, он потерял мотивацию не только работать, но и просто выходить из дома. От Элис не было никаких вестей, ни хороших, ни плохих, и именно это делало его существование невыносимым. Полное отсутствие информации вгоняло профессора в жесточайшую депрессию. Он сидел на девятом этаже своей крошечной квартиры и пытался не пропустить ни один новостной выпуск в надежде получить хоть какие-то сведения о дочери. Он не видел даже церемонию награждения, – мероприятие не демонстрировалось публично из за присутствия разведчиков и секретных сотрудников.
Снаружи послышались пьяные вопли, профессор растерянно подошёл к окну: толпы людей собирались около центрального слинфобака, полиция никак не реагировала на происходящее. Люди расталкивали друг друга локтями, сыпали проклятиями, хватались за голову и рвали на себе остатки волос. За месяц ничего подобного не происходило в геттополисе даже близко. Профессор выбежал на лестничную клетку и понёсся вниз как сумасшедший. Блеснула слабая надежда – услышать хоть что-то, что могло иметь отношение к дочери.
У стендов, в благородной ярости, заходилось буйное месиво грязных и возбуждённых людей. Праведная злоба искривляла и без того уродливые лица. Профессор понял что произошло событие державного масштаба. В нескольких метрах от него громко разговаривали две опустившиеся, сморщенные бабы.
– А говорила я, а? Я знала, я говорила, – орала одна.
– Вшивые интеллигенты! – брызгала слюной другая. – Прочухала ты их.
Заметив профессора они замолчали и шарахнулись от него как от огня, провожая ненавистными мутными взглядами. Профессор направился к слинфобачку. Все, кто знал учёного в лицо, отбегали и отворачивались от него, как от прокажённого. Беззубая старуха, молилась, глядя на слинфобачок, как на икону Дамского Угодника Николая. Увидев профессора, она перекрестила его, как ночной кошмар и в ужасе попятилась назад, словно искала спасение в разъярённой толпе людей.
Кто-то подошёл к нему сзади и сочувственно обнял как лучшего друга. Это был Вейц. Сейсмолог был пьян; говорить он не мог, но хорошо понимал что делал. Вейц плюнул в бесформенную массу крестопьян, поднял огромный кулак и пригрозил всем, кто волком смотрел на учёного.
Профессор подошёл в тот момент, когда Элис признавалась в совершении теракта. Земля задрожала у него под ногами, как в день прилёта религиозного картеля Папатриарха. Он пошатнулся, Вейц подхватил его из последних усилий, так как сам еле стоял на ногах. Профессор отцепился от друга и, как пьяный крестопьянин, попятился обратно к подъезду. Подниматься на девятый этаж не было сил. Он прислонился к холодной стене лбом и вызвал лифт, первый раз за несколько лет жизни в геттополисе.
У входа в квартиру лежала раскрытая книга. Кто-то подбросил её, когда учёный, всего на пять минут, выходил из дома. Профессор зашёл в квартиру, рухнул на кресло и прочитал несколько первых страниц. Книга была написана блестящим языком, – так умели творить только до рождения Братства. В ней рассказывалось о человеке, которого судили лишь за то, что он посмел быть прозрачным. Циничный привет от спецслужб, – профессору сообщали, что знают о нём каждую мелочь и видят всего насквозь. Ему негласно вручили повестку, – повестку на казнь.