Павел Соболев
Бессознательное: мифы и реальность
Выходит, за всей кажущейся абсурдностью сна и нелепостью насыщающих его образов скрывается не что иное, как размышления об изменах. Кто бы мог сразу вот так сходу сказать, что этот сон был об изменах? Но так и есть.
Так что насчёт абсурда в сновидении? Кажется, ничем подобным и не пахнет – всё предельно ясно, если уметь правильно интерпретировать. Всё логично.
Вот именно так и выглядят процессы сгущения и смещения в работе сновидения.
Но это были две составляющие первичного процесса деятельности бессознательного. Затем сновидение претерпевает некую вторую стадию обработки – Фрейд назвал его вторичным процессом. В отличие от первичного, принадлежащего исключительно царству бессознательного, вторичный процесс стоит в иерархии ближе к системе сознания, которое всегда стремится упорядочивать, связывать явления в рациональные последовательности, обосновывать целесообразность.
Вот именно в выше описанных функциях и состоит деятельность вторичного процесса в сновидении – придавать результатам первичного процесса (эклектичным образам, полученным в ходе сгущения и смещения) определённую связность действий, кажущуюся разумность сюжета.
Грубо говоря, первичный процесс создаёт образный абсурд, а вторичный процесс пытается этот абсурд упорядочить, связать между собой во что-то хоть чуточку осмысленное.
Отчёты о сновидениях людей, перенесших рассечение мозолистого тела, как отметил Клаус Хоппе, напоминают собой, по сути, вмешательство только вторичного процесса – нет никакой абсурдности, никаких эклектичных образов, которые обычно возникают как следствие первичного процесса бессознательного.
Но отчёт такие люди могли давать только о тех сновидениях, что происходили в их левом ("говорящем") полушарии. Следовательно, получается так, что вторичный процесс с его непременным стремлением к логическому упорядочиванию (вспомним размышления Газзаниги о Великом Интерпретаторе) является результатом деятельности именно левого полушария, которое всегда старается всю поступающую информацию расставить по своим местам, разумно обосновать.
Такое предположение позволяет разделить обозначенные Фрейдом первичный и вторичный процессы в сновидении по функциям правого и левого полушарий соответственно.
В такой момент в очередной раз поражаешься гениальности и наблюдательности Фрейда, который в данном конкретном случае опередил своё время на целых 70 лет.
Но на толковании сновидений Фрейд не остановился. Он обнаружил, что первичные процессы в деятельности бессознательного – сгущение и смещение – проявляются и в оговорках, и в описках, и в остротах, а также в образовании неологизмов, в том числе при атактическом мышлении шизофреников (Блейхер, 1983). Судя по всему, сгущение и смещение обнаруживаются во всём, к чему имеет отношение человеческая психика. На основании этого Фрейд логично предположил, что принципы работы бессознательного универсальны даже для бодрствующего человека, находящегося в полном здравии и уме.
"Толкование же сновидений есть Царская дорога к познанию бессознательного в душевной жизни" (Фрейд, 2008c).
Прогуливаемся с друзьями по городу. Погода отличная, красота – живи и радуйся…
Настя вдруг говорит Игнату: я сейчас вон там в салон заскочу, кое-что узнаю… Вы меня тут подождите, я быстро!
Целует Игната в щёку и, нелепо размахивая руками, как только женщины умеют, убегает в указанную сторону.
– Это может быть надолго? – спрашиваю Игната.
– Да даже не знаю, всё может быть, – отвечает он, улыбаясь.
Смотрю удаляющейся Насте вслед…
Как же всё-таки неказисто она бежит.
Собираюсь сказать Игнату: ну, конечно, пока там маникюр, педикюр – так полдня пройдёт.
Собираюсь сказать это, а говорю:
– Ну пока ей там мандикюр… О… Маникюр, педикюр, в смысле…
Забавный конфуз. Особенно если учесть, что Игнат – Настин муж.
Фрейд нашёл бы в этой оговорке очевидную сексуальную подоплёку (хотя её тут только глухой не найдёт), но мы акцентируем внимание на внешней форме оговорки, которая произведена посредством одного из первичных процессов – путём сгущения двух слов в одно на основании общей для них части "икюр".
Вот лично в моей жизни таких оговорок по типу сгущения нескольких слов бывало немало…
Однажды задуманное "Лёха, да ты, короче, просто сделай так!" превратилось в сказанное "Лёха, да ты короста!"
В другой раз задуманное радостное "Олеська! Ты вписываешься в нашу компанию как никто и никогда!" превратилось в сказанное "Олеська! Ты вписда!"
От эффекта последней фразы в компании повисла длительная пауза, которую пришлось разрядить не очень убедительным пояснением того, что я на самом деле имел в виду под этим весьма лаконичным пассажем.
Раньше я думал, что произвожу подобные нарезки фраз в силу того, что мысли мои очень быстры, и речь за ними попросту не поспевает, вот и приходится сокращать.
Но потом познакомился с фрейдизмом.
Для своего времени Фрейд действительно сделал очень многое. И основная заслуга, конечно же, открытие первичных процессов в деятельности бессознательного – сгущения и смещения.
Изучение дальнейших нюансов и более подробное теоретизирование о деятельности бессознательного было задачей и заслугой последователей австрийского гения.
Так, в 54-м году Роман Якобсон (Якобсон, 1996), активно изучавший явление афазии, провёл параллели между двумя типами речевых нарушений при повреждении коры и функциональной структурой таких общеизвестных речевых приёмов, как метафора и метонимия.
Дальше идею Якобсона в чуть изменённом виде подхватил психоаналитик Жак Лакан, обнаружив тождество между работой сгущения и смещения с принципами всё тех же речевых тропов метафоры и метонимии. Именно этот факт в последствии позволил ему заявить о том, что бессознательное структурировано, как язык, и в дальнейшем развить идею слова и языка в бессознательном до гипертрофированных (но во многом справедливых) масштабов.
"…механизмы, описанные Фрейдом как механизмы "первичного процесса", т.е. механизмы, определяющие режим деятельности бессознательного, в точности соответствуют функциям, которые эта научная школа считает определяющими для двух наиболее ярких аспектов деятельности языка – метафоры и метонимии, т. е. эффектам замещения и комбинации означающих…" (Лакан, 1997).
И в самом деле, при изучении сновидений в глаза бросается метафоричность повествования. Как будто бессознательное конструирует известную нам из личного опыта ситуацию в некой иносказательной манере – формирует её так, что понимать её нужно только в переносном значении. О метафоре в работе сновидения неоднократно говорил и сам Фрейд.
Метафораот греч. – перенесение) – это речевой приём, в котором отождествление одного объекта с другим происходит на основании одной лишь общей для них черты.
Как в примере с женщиной, желающей развода, но боящейся его по причине наличия детей, которые в дальнейшем могут отяготить её существование. Именно по одному признаку – отягощение – дети были приравнены к тяжёлым чемоданам, отождествлены с ними.
Уход же от мужа, развод с ним был отождествлён с началом путешествия.
Именно метафоричное образование символа в сновидении происходит сплошь и рядом. Сновидение – это одна сплошная метафора. И ещё немного метонимии, как отметил Лакан.
Метонимияот др. греч. – "переименование") – речевой приём, в котором смысловое значение одного явления переносится на другое, но не на основании сходства одной или нескольких черт, а исключительно на основании смежности, сопричастности двух этих явлений во времени, пространстве или деятельности. То есть в известном смысле, сходство между двумя явлениями в метонимии существует, но это не их внутреннее сходство, свойственное самим предметам, а сходство по контексту, в котором они находятся.
Примеры:
1) Съел целую тарелку – здесь по "тарелкой" подразумевается, конечно, не тара для еды, но сама еда. Тождество между тарелкой и едой проводится на основании смежности – они всегда идут в одном контексте, всегда неразлучны.
2) Тяжёлая дорога – здесь "дорога" подразумевает не дорогу как таковую, но само путешествие по ней. Они, опять же, всегда неразлучны.
3) Железо для компьютера – здесь подразумеваются детали, сделанные из железа. По этому же типу "стеклом" называются предметы из стекла.
Вообще, явление метонимии представлено в языке очень широким спектром связей. Вот лишь некоторые из типов метонимического переноса:
а) автор = произведениечитал вчера Булгакова" вместо "читал "Собачье сердце
б) отрезок времени = событие, происходившее в это время ("И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!" – здесь "Октябрь" вместо "Октябрьская революция")
в) вместилище = вмещаемое (пример с тарелкой и едой)
г) материал = изделие (пример с железом и стеклом)
д) источник звука = звукуслышал клаксон" вместо "услышал звук клаксона
е) действие = место действияГде он? На тренировке" вместо "Во Дворце Спорта, где проходит тренировка
И т.д. и т.п.
Как справедливо отмечают некоторые лингвисты (Падучева, 2003), список типов метонимического переноса вряд ли когда-нибудь удастся сделать полным.
Стоит отдельно отметить такой тип метонимии, как синéкдоха.
Метонимический перенос при синекдохе можно описать по типу связи "часть = целое" и "целое = часть".
Примеры:
1. У Пушкина:все флаги в гости будут к нам (здесь даже двухуровневое отношение – "флаги" вместо кораблей с флагами, а если копать глубже, то и "флаги" вместо государств, представленных своими кораблями со своими флагами. То есть чётко видно, как малая часть (флаг) отождествляется с целым (кораблём или даже государством).
2. "Красная шапочка" вместо "Девочка в красной шапочке".
3. "Пропала моя головушка" вместо "Пропал я".
4. "Сто голов скота" вместо "Сто коров".
5. "Ну ты мозг!" или "Ну ты голова!" вместо "Ну у тебя и ум!" (мозг, голова – целое, тогда как ум – лишь частное его свойство).
6. "Голова прошла" в значении "головная боль прошла" (это ещё один пример, где целое = часть).
Таким образом, синекдоха – частный случай метонимии, в котором отождествление предметов происходит по признаку количественного отношения, по отношению части к целому и наоборот.
Почему здесь мы синекдоху обособили от всех остальных видов метонимии?
Во-первых, такое в некоторых случаях происходит даже в лингвистике в силу особой неоднозначности отношений между синекдохой и остальными группами метонимий.
Но нас, конечно, больше интересует объяснение "во-вторых" – с позиций психоанализа и категории бессознательного.
Какое отношение может иметь такой речевой приём, как синекдоха (или даже метонимия в целом), к бессознательному?
Да самое прямое. Приём метонимического переноса аналогичен операциональной структуре бессознательного, аналогичен методу, которым оно пользуется – смещению.
Чилийский психоаналитик Игнасио Матте-Бланко (некогда бывший математиком) в своей работе "Бессознательное как набор бесконечных множеств" (Matte-Blanco, 1975) вводит принцип симметрии, царящий в бессознательном.
Суть теории Матте-Бланко состоит в том, что в сознательных умозаключениях, которыми мы руководствуемся в повседневной жизни, для нас совершенно нормально рассмотрение асимметричных отношений между явлениями. С позиций аристотелевской логики это можно продемонстрировать на примере соотношения А>В.
Если А>В, то уже никак не может быть, чтобы случилось В>А. Так же как и не может быть в таком случае и А=В.
Если А>В, то В может быть только <А – ничего другого не дано.
Если лист – это часть растения, то растение уже никак не может быть частью листа. Как не может быть оно и равно ему.
Именно это Матте-Бланко и называет асимметрией сознательного.
Но в "логике" бессознательного же всё иначе, всё не так.
Там почти всецело властвует принцип симметрии – не только лист может быть частью растения, но так же и растение может быть частью листа или равно ему.
То есть там может быть, что А>В, но одновременно В>А и А=В.
Матте-Бланко описывает женщину с шизофренией, у которой периодически берут анализ крови. Иногда она жалуется на то, что у неё берут кровь из руки, а иногда жалуется, что у неё отбирают саму руку (Matte-Blanco, 1975. p. 137).
Это пример принципа симметрии в шизофреническом мышлении, которое, с позиций психоанализа, тождественно мышлению бессознательного.
Согласно "логике" бессознательного, в сновидении, например, флаг может отождествляться с кораблём, имеющим этот флаг, либо непосредственно с самими государством, имеющим этот корабль.
То есть часть равна целому.
И всё это наглядно демонстрируется в процессе смещения в сновидении, когда у какого-либо явления берётся одна, основная, его черта, свойство, а все прочие черты данного явления просто опускаются, убираются из сновидения. И дальше уже выбранная часть явления всецело выступает от лица всего этого явления, то есть приравнивается к нему.
А что же метонимия?
Литературовед и семиотик международного масштаба Юрий Михайлович Лотман определял действие метонимии именно так – выделение в явлении существенного и уничтожение несущественного ("Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа", 1994). "Эта часть женщины есть женщина", говорит Лотман.
Таким образом, при внимательном подходе мы обнаруживаем, что метонимический перенос аналогичен смещению в сновидении – вычленяется основная черта, а все остальные опускаются, что и приводит к тождеству части и целого.
Поэтому в сновидении обособленный нос (как у персонажа Гоголя) может иметь два значения – всё зависит от того, метафорическое или же метонимическое превращение было использовано при создании символа.
При метафорическом переносе нос может означать:
1) Любой другой выпуклый или продолговатый предмет, который в последнее время активно беспокоит человека.
2) Нечто, с аналогичной носу функцией – всасывание (вдыхание) либо испражнение (сморкание). Это может быть как дорогостоящий пылесос, который вчера сломался, а на ремонт нет денег, либо краскопульт…
При метонимическом переносе нос может означать:
1) Человека (включая и самого сновидящего), к носу которого в последнее время хоть эпизодически было приковано внимание по какой-либо причине.
2) Род деятельности, связанный с носом так или иначе (дегустация – за счёт активного использования носа, либо ассенизация – за счёт активного неиспользования носа).
Ну и так же множество других возможных толкований, которые можно составить в отдельную книгу. Но, наверное, одно из самых удивительных значений носа в сновидении может представлять собой не что иное, как… сам нос.
Да, и такое бывает. Хотя сам Фрейд отмечал, что "прямые" сновидения (т.е. без всякой шифровки) присущи почти исключительно детям и у взрослых наблюдаются редко.
Подробнее рассмотрим этот момент в следующей главе, где будем развёртывать полную теорию бессознательного
Но хватит о метонимии, давайте снова вернёмся к метафоре и её связи с таким видом первичного процесса, как смещение.
Помните, в разделе об экспериментах с людьми, перенёсшими комиссуротомию, мы упоминали, что в одних опытах было показано, как правое полушарие объединяет рисунки различных предметов не на основании функциональной смысловой связи, а на основании всего лишь внешнего сходства? Так, торт в тарелке образовывал пару для шляпки с полями, скрещенные ложка и вилка образовывали пару для растопыренных ножниц. Обратите внимание, что это есть не что иное, как метафорический перенос.
В разделе о регистрации слабых висцеральных (исходящих от тела) сигналах бессознательным был описано сновидение женщины, у которой впоследствии обнаружили рак желудка. Волки, в сновидении раздирающие ей живот, являются самой наглядной метафорой процессам, происходящим в желудке под воздействием рака.
Отождествление рака с волками произошло по общей черте их деятельности – пожирание плоти.
Возникновение метафоры происходит за счёт проведения знака равенства между двумя явлениями на основании всего одной общей для них черты. В принципе, это есть механизм формирования символа.
Изучая и расширяя толкование сновидений, Фрейд даже предложил короткий общий список символики, который наиболее часто встречался у его пациентов (то есть в грубом идеале он мог бы подойти к большинству людей).
Так, родители в сновидении обычно изображаются посредством короля и королевы либо других авторитетных лиц.
Умирание символизируется отъездом.
Дети, а так же братья и сёстры символизируются либо мелкими зверьками, либо паразитами.
Рождение – изображается чем-то, связанным с водой. Это и простое наблюдение воды, это и наблюдение за плавающими в воде, либо плавание в ней самому и многое другое.
В наше время и в нашей культуре обычно принято говорить о рыбе как символе беременности, что, опять же, указывает на связь с водой.
Относительно связи в символизме беременности и воды на данный момент имеются разные точки зрения. Часть исследователей полагает, что вода символизирует беременность потому, что предродовым схваткам предшествует отход околоплодных вод из матки – многие женщины об этом знают, что и выражается бессознательным в сновидении уже в тот момент, когда самые начальные метаморфозы в организме в связи с зачатием ещё не доходят до сознания беременной.
Другая часть теоретиков полагает, что вода символизирует рождение на том основании, что в филогенетическом плане вся жизнь на планете когда-то зародилась в воде и уже оттуда распространилась на сушу, изобрела религию, искусство, "Кока-Колу" и батончики "Сникерс". Но данные, по сути, юнгианские квазимистические фантазии с их туманной концепцией архетипов и абсурдного коллективного бессознательного трудно воспринимать хоть сколь-нибудь всерьёз. Не будем превращать науку в юнгианство.
Особый раздел в символике сновидений по Фрейду, конечно, занимает изображение половых органов – мужских и женских.
Мужские гениталии – это обширнейший перечень предметов, который можно оформить отдельные три тома.
В сновидении половой член может быть представлен чем угодно вытянутым, продолговатым – палка, зонт, столб, дерево, пистолет и т.д.
На основании такого свойства, как семяизвержение или мочеиспускание член может быть представлен водопроводным краном, лейкой, душем и т.д.
На основании такого свойства, как увеличение размеров (эрекция) – телескоп или телескопический же стаканчик или удочка, складной нож.
На основании такого свойства, как проникающая способность – всё тот же нож, штык, копьё или всё тот же пистолет.
Женские гениталии – всё, что подразумевает некую полость, внутреннее пространство. Это шкатулка, банка, бутылка (хотя чем не член?), пещера, шахта или же комната с дверями или без.
Как можно видеть, большинство упомянутых символов являются метафорами, поскольку тождество между ними и обозначаемым предметом производится на основании всего одной общей черты. Исключением из представленного ряда является, по всей видимости, лишь символика рождения. Она формируется преимущественно на основе метонимического переноса – отождествление рождения с чем-то, что имеет отношение к воде. Особенно наглядной метонимией в символизме рождения является общеизвестная рыба, поскольку рыба появляется из воды и ребёнок тоже.
Работа смещения в бодрствующем состоянии в психике человека осуществляется тоже постоянно и зачастую под видом символизации какого-либо запретного явления.
Если бы ещё несколько лет назад мне довелось встретить утверждение Фрейда о том, что мужчины, которые в сновидении для обозначения члена "пользуются" галстуком, в обычной жизни склонны иметь коллекции галстуков и часто их менять, я бы счёл его смешным и нелепым. Но когда знакомишься с положениями фрейдизма подробнее и понимаешь всю обоснованность их в силу активного использования бессознательным механизма метафоры, то начинаешь относиться к подобным утверждениям иначе, более внимательно.
Мой близкий друг детства подтвердил тезис Фрейда о галстуках. Лет в восемнадцать он неожиданно проявил сильный интерес к строгим классическим костюмам. Непременным аксессуаром таких костюмов, конечно, является галстук. Ваня неоднократно демонстрировал увлечение галстуками – придёт к другу в гости и принимается внимательно рассматривать его новый галстук, оценивать его с серьёзным видом, будто ростовщик закладываемое кольцо.
Однажды и вовсе была хохма – обмывали дипломы целой когорты друзей, собрались, подвыпили. Было лето, жарко, душно… Кто-то снял с себя футболку, кто-то рубаху. Среди них и Ваня. Но заодно он приметил и необычный галстук одного из друзей – ярко-жёлтый, без каких-либо рисунков или узоров. Он тут же напялил этот аксессуар на себя, прямо поверх голого торса и принялся с довольной конской улыбкой во всё лицо дефилировать среди ржущих друзей. Так он ходил весь вечер.
Ночью решили прогуляться по району, проветриться : Ваня так и пошёл – в одних джинсах и жёлтом галстуке на голое тело. Сохранилась куча фотографий того весёлого вечера – и особняком на них стоит довольный Ваня с жёлтым галстуком.
Всё бы ничего, но…
Некоторое время спустя (примерно год) как-то вечером я зашёл к Ване в гости. Он был в приподнятом настроении, родители суетились на кухне, готовили что-то съестное. Мне Ваня говорит, что сейчас покажет что-то, ему интересно, как я это оценю.
Подходим к его компьютеру, и он открывает во весь экран фотографию : он стоит у своего шифоньера, лицо с фирменной бородкой гордо вздёрнуто вверх, взгляд строг и серьёзен… Он, в общем-то, голый на этом снимке – на нём только чёрный пиджак, который он, упираясь правой рукой себе в бедро, слегка держит отодвинутым в сторону… И из-под нижнего края этого самого пиджака торчит… То самое, о чём вы подумали: из-под пиджака торчит его половой член. Не краешек, случайно попавший в кадр, а почти весь член – только мошонка осталась скрытой пиджаком.
И вот стоит на этой фотографии Ваня с гордо вздёрнутой головой, словно преисполненный всей важности момента, будто только что убил дракона, и поверх его совершенно голого тела только чёрный пиджак, край которого слегка отведён в сторону, чтобы предоставить объективу фотокамеры его член…
Я смотрю на это в монитор компьютера и не знаю, как себя вести.
Бог мой, бывают же чудаки на свете )))
Сначала у меня возникает замешательство.
– Ваня… Не совсем понимаю смысл всего этого, – говорю я и улыбаюсь : – У тебя, вообще, всё хорошо?
Его лицо сразу делается серьёзным. Видно, что теперь уже он в замешательстве.
– Я считаю, что это красиво, – отвечает его напрягшаяся физиономия. Молчит и добавляет : – И родителям уже показал, они тоже сказали, что красиво…
– Пиджак с членом? – продолжаю я улыбаться и иронизирую : – Да уж, красотища… Только галстука не хватает.
Дальше удаётся замять тему и приступить к распечатке нужных мне бумаг, во время которой я чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Думаю, как и Ваня.
Фрейд был, определённо, прав. Но не совсем в том моменте, когда говорил, что, с точки зрения бессознательно, галстук, в отличие от члена, хорош тем, что его можно иногда менять.
Думаю, больше похоже на то, что галстук хорош тем, что его можно демонстрировать открыто.
С точки зрения бессознательного, галстук – это аналог члена, но его демонстрация общественно дозволена, в отличие от последнего.
Именно этим положением вещей и был обусловлен своеобразный бунт со стороны Вани в его неожиданной фотосессии – надел пиджак, но вместо галстука открыто решил продемонстрировать член. Потому-то галстука и не было, потому что вместо него прямо использовался обычно лишь подразумеваемый член.
Вот лично у меня после всех этих событий не осталось сомнений, что как минимум для некоторой части мужчин любовь к галстукам обусловлена, по всей видимости, скрытым восхищением (когда речь идёт о бессознательном, нужно читать наоборот : неуверенностью) своим половым органом и желанием его демонстрировать. Но поскольку этого делать в нашем обществе нельзя, то на помощь приходит галстук, с которым это проделывать можно.
Замечу для тех, кто читает про Ваню и крутит пальцем у виска, представляя себе явного невротика, что в обычной жизни он самый нормальный человек – шутник, балагур, в любой компании на первых ролях. У него много друзей. Активен, сообразителен, остроумен, с огоньком в глазах. Девчонкам нравится.
Единственное, что порой его очень портит – это ярко выраженное чувство соперничества и стремление к успешности. С одной стороны, его любовь к строгим классическим костюмам обусловлена как раз желанием соответствовать образу успешного человека, бизнесмена, а с другой стороны – банально тем фактом, что к такому костюму намертво прикреплён галстук, который можно демонстрировать как аналог того, что демонстрировать нельзя, а хочется.
Сложно сказать, когда и по какой причине у Вани возникла подобная фиксация на своём детородном. Вероятно, в том раннем возрасте, когда отец таскал его с собой в общественную баню. Такое было, он сам рассказывал.
А там у каждого дядьки орган побольше его, пацанского, будет.
Вот у парнишки и зародился комплекс, требующий доказать себе и всему миру, что и у него не меньше. Так возникла его любовь к костюмам и галстукам (как выкрик в толпу: смотрите, и у меня уже большой!).
Тут есть ещё одно забавное "совпадение", как обычно бывает с бессознательной подоплёкой…
Ваня уже много лет увлекается бильярдом. И как-то давненько он сказал нам с ребятами с таким самодовольным видом : в моей жизни три страсти - классические костюмы, бильярд и женщины…
Потом мы с ребятами неоднократно подшучивали между собой над ним, постоянно передразнивая эти его "три страсти".
Тут, в принципе, и пояснять ничего не надо, наверное. Если любовь к костюмам (галстукам) мы примерно разложили по полочкам, то с бильярдом тоже всё несложно.
Наверное, уже сами сообразили? Верно, кий – всё та же тема. Плюс ещё сами шары.
Галстуки, бильярд – всё это перепевки одного мотива. Всё это имеет отношение к его члену. Ну а третья страсть, женщины – тут и вовсе всё понятно.
Все его "три страсти" связаны с демонстрацией члена. Первые две – в символическом виде, третья – в прямом. Забавно, даже смешно, но факт.
Фиксация на различных аспектах реальности часто обусловлена тем, что эти аспекты табуированы, запрещены. Если бы все люди в нашем обществе ходили изначально голыми, то никакой фиксации на члене у парня возникнуть бы не могло, потому что член был бы для него лишь очередной банальной частью тела, как пальцы, руки, ноги или голова. Но когда какой-либо орган (тот же член) табуируется и тщательно скрывается в силу общественных установок, то сам этот факт уже придаёт определённый смысл этому органу, выделяет его на фоне всех прочих. К скрываемому приковывается внимание. Именно так скрываемый объект наделяется неизвестным тайным смыслом.
"Здесь – вся философия одежды, скрывающей, чтобы подчёркивать" (Лурия, 1999).
Когда маленький мальчик (у которого уже в силу неаккуратного отношения со стороны родителей развита неуверенность в себе) вдруг обнаруживает, что у всех мужчин орган, наделяемый тайным смыслом (в силу его намеренного скрывания в обыденной жизни), больше, чем у него, то у него и возникает глубинный комплекс. Зарождается потребность изменить такое положение вещей и сделать свой орган таким же, потому что у этого органа есть какой-то неизвестный смысл, у него есть какая-то неизвестная ему ценность, поскольку все его прячут. Так и возникает фиксация на табуированном органе – именно по причине его особого, пусть и не понимаемого, смысла. В рамках нашей культуры фиксации по понятным причинам очень сложно возникнуть, к примеру, в отношении левой руки.
Я вот ещё над Ваниной бородкой задумываюсь. Он отрастил её лет в 25 – и, надо сказать, многие друзья и девушки высказывали ему, что она выглядит слишком помпезно. Но он всё равно носит её. Не является ли эта его бородка метафорой на тему лобковой растительности, увиденной у всё тех же взрослых дядь в общественной бане в детстве? У него, мелкого пацана, её не было, а у них, взрослых мужиков, была… А ему так хотелось сравняться с ними… Всё может быть, если речь идёт о бессознательном.
Если это так, то перед нами человек, наполнивший свою жизнь символикой полового члена.
Это очень забавно )))
Кстати, хотите знать, кому принадлежал тот жёлтый галстук, который Ваня присвоил себе на пьяной вечеринке по поводу дипломов?
В этом галстуке пришёл другой наш общий друг, который… Который как-то фотографировал свой орган крупным планом и размещал эти снимки на сайте знакомств.
Вот так "совпадения", правда?
Был и ещё один логичный в описываемой ситуации момент. Много лет в домашних условиях я ношу лёгкие летние штаны. Если где-то намечается вечеринка, где мне придётся остаться до утра, то обычно беру эти штаны с собой, чтобы сразу надевать их для удобства. Так вот, помню как-то вышло так – мы компанией весело что-то отметили, а потом всем коллективом завалились спать. Утром просыпаюсь, надеваю эти штаны и иду умываться, чистить зубы. Пока не надел на себя футболку, хожу в штанах не подпоясанный. То есть верёвочки обе, которыми нужно себя подпоясывать, свободно свисают с пояса чуть выше колен. И вот хожу я так с полчаса, пока футболку не надел, хожу себе, беседую со всеми просыпающимися, хохмлю, и вдруг в какой-то момент Ваня говорит мне, делая недовольную гримасу :
– Убери их, – и показывает рукой на две свисающие с моего пояса верёвочки.
– В смысле? – улыбаюсь я от неожиданности. – А они-то чем тебе не угодили?
– Не знаю, – недовольно отвечает Ваня, и на его лице возникает неловкая улыбка. – Просто раздражают они чего-то… Болтаются.
– Ну ты даёшь, – снова улыбаюсь я. – Вроде не пил вчера особенно…
Я заправляю обе эти верёвочки внутрь штанов и спрашиваю : теперь легче?
– Вот теперь легче, – отвечает Ваня, а на лице блуждает откровенно растерянная улыбка. Возможно, уже и сам понимает глупость своего поведения.
Я и говорю напоследок : странный ты, товарищ…
Сейчас же, в свете выше изложенной гипотезы, поведение Вани в тот момент становится чрезвычайно ясным. Видя свисающие с моего пояса верёвочки, он словно вновь оказался в ситуации раннего детства, где взрослые дяди демонстрируют свои половые органы, а он не может проделать этого в ответ. То есть вышло так, что я, в его понимании, как бы символически демонстрировал своё мужское достоинство, а он не мог продемонстрировать ничего, чтобы доказать, что и он не хуже. Но осознать это он был не в состоянии, для восприятия оказалось доступным лишь общее раздражение по отношению к верёвочкам, рационально объяснить которое Ваня не мог. Происходила глубинная работа в недрах бессознательного.
