Павел Николаевич Сочнев
Шаг за шагом
Расселись. Взлетели. Чем выше поднимался самолёт, тем тоньше становились у него стенки. Я точно помню, когда он стоял на земле был такой крепкий, надёжный. А начиная метров с трёхсот стенки ощутимо стали превращаться в тонкий дюраль. А ещё открытая дверь, в которую было видно удаляющуюся от нас землю, буквально тянула. Как когда-то написал Ницше «Если долго смотреть в бездну, бездна начнёт смотреть в тебя». Конечно, 900 метров ещё не бездна, но далёкая, уже немного начинающая закругляться Земля, начала внимательно вглядываться в меня, через открытую дверь. Даже не на меня, а куда-то в самую мою глубь, туда где, сжавшись в трясущийся комочек, ютилось чувство самосохранения и где-то рядом с ним лихорадочно заявляла о своём существовании мысль про отказ от прыжка.
Перворазников, а может быть и всех остальных, выкидывают соответственно весу – кто тяжелей, тот и первый. Кстати, если откинуть условности, то у меня уже было три попытки самостоятельных прыжков. Все эти разы я прыгал года в четыре (младшая группа детского сада, которая сразу после яслей).
Увидев в кино (телевизора тогда не было не только у нас, но, вероятно, ни у кого в посёлке) как парашютисты, привязанные веревками (стабилизационные парашюты) с разбегу бросаются в открытую дверь, я тут же решил повторить это в домашних условиях.
Во дворе, рядом с забором стоял бабушкин сундук. Не скажу, что я такой уж древний, но в те времена (конец 60х или начало 70х) это не было диковинкой. Сундук был высотой с меня. Мне, вероятно, пяти лет ещё не было. По косвенным событиям – около четырёх, но не помню с какой стороны, до четырёх или немного после. Тщательно подготовившись – взял крепкую не короткую верёвку, одел зимнюю шапку с ушами (совсем как шлём), я с помощью подручных средств (деревянный ящик из-под бутылок) забрался на сундук. Обвязав грудь верёвкой (хорошо, что не за шею, опять счастливый случай), второй конец верёвки привязал к забору. Мужественно посмотрел за забор, туда где до горизонта простирался Татарский залив. Это очень важно – мужественно посмотреть, как будто, на всякий случай проститься перед подвигом, потому что первый раз прыгать очень волнительно. Даже понарошку. У детей так бывает – играют понарошку, а переживают по взаправдешному. Разбежался и прыгнул с сундука.
Верёвка оказалась настолько короткая (или длинная?), что я повис у стенки сундука, немного не долетев до земли. Удар верёвки в грудь был сильный. Последующее висение в полузадушенном состоянии, в ожидании репрессий со стороны родителей, которые ещё были на работе, но скоро должны были прийти, удовольствия не приносило. Нет, мне не запрещали прыгать с сундука, обвязавшись верёвкой. Какой взрослый человек может придумать, что до этого можно додуматься? Но я понимал, что если меня увидят вот так вот висящим на заборе, то гордится героическим парашютистом не будут. Вероятнее всего обрадуются, что выжил, удивятся тому «Как пришло в голову?!» и накажут «Чтобы впредь неповадно было!».
В общем мотив к самоспасению у меня был. Как-то повернувшись к сундуку, я на него забрался (можно отнести к начальному опыту скалолазания). Вылез из петли, сполз с сундука и куда-то спрятался «зализывать раны». Про то, какой сын герой, родители в этот раз не узнали. Повезло всем.
Отец, увидев верёвку, привязанную к забору (с себя я петлю снял, а с забора – нет), спросил про «что?» и «зачем?». Я рассказал, что видел в кино, как парашютисты, привязанные верёвками, выпрыгивают из самолёта. О том, что хотел бы попробовать, я говорить не стал, тем более, я не стал говорить, что уже попробовал. Нет, это не мудрость, это чувство самосохранения. Оно у меня иногда есть, но не всегда и не везде. В этот момент оно было.
Выслушав короткую, но очень яркую лекцию о том, как это опасно, как я дорог и про то, что лучше о своих планах рассказывать родителям, я понял, что рассказывать даже о счастливо закончившихся экспериментах и опытах не стоит, дабы не быть ограниченным в свободе проведения других ещё не придуманных опытов.
Желание прыгнуть «как парашютист» осталось. Очень скоро мне на глаза попался зонт. Это был чёрный большой, советский, надёжный (это важно!) зонт. Выждав время, когда родителей не было дома, я снова забрался на сундук. Разбежался и прыгнул, попытавшись в полёте открыть зонт. Забыл написать, что зонт и открывался, и закрывался совсем вручную. Без всяких авто или полуавто функций. Потому как он был советским зонтом.
В общем, я не успел открыть зонт. Но отвлёкшись на эту процедуру, пропустил момент контакта с землёй. Упал. Мы оба (я и зонт) оказались крепкими – советскими, никто из нас не сломался. Родителей не было, поэтому поплакав (мужчины иногда тоже плачут), я снова залез на сундук. Предварительно открыв зонт («и опыт, сын ошибок трудных»), снова прыгнул. Но, то ли площадь зонта оказалась недостаточной, чтобы ощутимо смягчить падение, то ли высоты оказалось мало чтобы это заработало… Я опять больно упал. Зонт не вывернулся и не сломался. Опять оба обошлись без ущерба. Зонт совсем без ущерба, я – без значительного. Синяки и ссадины потом прошли. А желание прыгнуть с парашютом куда-то запряталось так хорошо, что вернулось или я вспомнил про него лет через сорок. А дальше опять про то как оно было.
Я получился немного не первым, но далеко не последним (третьим). Сначала выкинули «кого не жалко» – недавно отслужившего молодого десантника. Не жалко, это потому, что он опытный и шансов выжить у него значительно больше чем у большинства, даже если что-то пойдёт не так. Все пошло так.
Инструктор, проследив через дверь траекторию его полёта, остался доволен своими расчётами и скомандовал пилоту заходить на второй круг. Зашли, первым пошёл Владимир, тот который спецназ и в очках. Вторым должен был пойти я, тоже в очках. Владимир встал у двери, я встал со скамейки. Владимир шагнул в пустоту, я подошёл, на слегка ватных и совсем немного трясущихся ногах, к двери.
Какой он всё-таки, хлипкий, этот самолёт. Правая рука сжимала кольцо, левая вцепилась в проём двери. Внизу, где-то очень далеко земля. Скоро я с ней увижусь, точнее – встречусь. Мысль, которую вероятно я подумал вслух, слегка высунув из двери голову: «Блин (вместо этого слова мной, наверно, было использовано другое слово или словосочетание, более точно отражающее мои искренние эмоции перед покиданием самолёта), страшно то как!!». А на правое плечо в это же мгновение легла тяжёлая рука инструктора – «Пошёл!». И я пошёл.
Всё делал как учили – прыгнул подальше, попытался сжаться. Это «официальная версия», на самом деле я просто вывалился. Всех моих навыков, наработанных за время обучения, хватило на то, чтобы не вывалиться вниз головой. В дополнение (точнее в усугубление) мои инстинкты оказались быстрее и сильнее того, чему меня весь день учили, и я должен был это исполнить – не дожидаясь, пока я проору или подумаю про «… Пятьсот три, кольцо!», обе руки растопырились в разные стороны сразу после того, как обе ноги потеряли опору и правая (рука) выдернула кольцо парашюта. Сама выдернула, без ожидания моей команды. Алгоритм в голове, потерявшей связь с конечностями и поэтому не получившей информации о случившемся событии, чётко отрабатывал: «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три, кольцо…». Ага, кольцо уже в руке. Судя по раскрывшемуся куполу, уже давно. Вероятно, что-то пошло не так, не по инструкции.
Авантюра почти удалась. Парашют открылся и не зацепился за хвостовое оперение. А ведь мог! Но, то ли раскрывающийся купол прошёл ниже, то ли хвостовое оперение выше, в общем – они разминулись, и я не зацепился. Случайный успех – счастливый случай! Плюс, парашют раскрылся и раскрылся правильно! Я никогда до этого и после этого так близко не видел раскрытые купола парашютов, но почему-то решил, что то, как он выглядит, меня устраивает. Статистика открываний/не открываний десантных парашютов говорит о том, что не открываются они редко. Но я то знаю, что вероятность того, что именно мой парашют не откроется равна 50 %. Почему так много процентов? Потому что он или откроется, или не откроется. Он открылся.
Почему почти удалась? Потому что меня ещё ожидала встреча с Землёй. Неуверенно поёрзав в системе, которая на земле была крепкой и надёжной, а в воздухе её надёжность уменьшилась в разы, я решил, что мне достаточно удобно и начал, как учили, не смотреть вниз. Пока ёрзал в системе, немного и ненадолго, но очень ярко представил, как выскальзываю из неё и стремительно лечу вниз, а над головой – купол моего парашюта, от которого я всё дальше и дальше удаляюсь…
При приближении к земле нужно смотреть не вниз, а в даль и по тому как приближается (становится ближе) линия горизонта и изменяется всё что находится от неё и ближе рассчитывать время вероятного контакта с землёй. А ещё нужно плотно сжать полусогнутые ноги. Если во время контакта они не будут сжаты и полусогнуты, то их можно сломать. Или одну из, или обе сразу. Перспектива реальная и очень невесёлая.
Ещё инструктор учил, как определить, что парашют выполняет свою функцию – нужно плюнуть. Если плевок улетит вниз, то всё нормально – значит летишь медленнее плевка. Если улетит вверх – это повод для беспокойства и нужно открывать/распечатывать запасной парашют, потому что не плевок улетел вверх, а ты вниз. Он (плевок) просто не успевает за тобой. Мой плевок никуда не улетел, потому что попал как раз на запасной парашют. Плюнуть второй раз я не решился.
Вот так вот висел вместе с плевком, смотрел вдаль, сжимал полусогнутые ноги и рассчитывал момент контакта с землёй. В конце концов надоело, глянул вниз, всего на долю секунды, и столкнулся с поверхностью. Не смертельно, но травмоопасно. Сильно так столкнулся, как в детстве при прыжках с сундука и сильнее, чем при прыжках с «тумбочки». Упал, встал – жив/цел, прихрамывая забегал вокруг парашюта, погасил купол, понял, что гасить его было не нужно. Немного успокоился. Собрал в сумку парашют, стропы. Посмотрел вверх. Из самолёта вываливались последние парашютисты. Те, которые не последние, висели на белоснежных куполах (словосочетание какое замечательное – «белоснежные купола») на разной высоте. Над последними они только-только открывались. Встретился с соседями – с тем, кто до меня и с теми, кто после.
Поздравились, дошли до машины инструктора. Сдали парашюты и кольца. Кольца сдаются отдельно, потеря кольца в то время стоила тысячу рублей. Чуть-чуть отдышался/накурился и поехал домой. Часа через два накрыл нервный «отходняк». Колотило так, что с трудом дошёл до дома. Хорошо, что успел доехать и припарковаться.
Через какое – то время отошёл. Дрожь прошла совсем. Пришло осознание о случившемся. На одну мечту стало меньше. Дальше в этом направлении придумывать развитие не стал. Хотя было очень заманчиво из-за своеобразной доступности.
Перед прыжком я, в ожидании погоды, нервно курил в курилке. Подошёл спортсмен и попросил закурить. Я удивился тому что спортсмен курит. Ну немного необычно для меня, о чём я тут же оповестил, протягивая сигарету и зажигалку. И тут же был информирован, что парашютный спорт один из очень немногих, а может быть совсем единственный вид спорта которым можно заниматься даже с прокуренными лёгкими и больной печенью. Несмотря на курение, прокуренными лёгкие не считал и не считаю, печень тоже ведёт себя спокойно – не беспокоит. Но вот этот блеск в глазах парашютистов, их желание прыгать, прыгать и прыгать подвигло меня на поиск дополнительной информации.
Нашёл/выяснил – это занятие более пагубное чем алкоголизм. Почти как наркотики. Тот, кто втянулся в прыжки, добровольно выходит редко. Сами же занятия характеризуются как «деньги в трубу». Причём они (занятия) забирают и деньги, и время, и на иные увлечения может не хватить или времени, или денег, или того и другого. А поувлекаться другим хотелось, например – яхтингом.
Поэтому далее – часть вторая про яхтинг.
