Оскар Шульц
Соединённые пуповиной
10. Вынужденное переселение на чужбину на вечные времена
Война всё ближе подходила к концу. Все советские территории были отбиты, и некоторые соседние страны, такие как Польша, Румыния, Венгрия, Болгария, освобождены от фашистов. Союзники, наконец, стали действовать энергичней и оккупировали страны на юге и западе от Германии. Красная Армия сражалась за Берлин.
Из дневника:
9 мая 1945 г., среда.
Сейчас 12 часов. Только что мы, “старики”, вернулись с митинга, молодёжь – Оскар и Хильда – остались там. Победа! И такой долгожданный Мир! Неужели это произошло, в конце концов? Сегодня утром, когда я в половину восьмого вышел на работу и ещё не совсем покинул дом, я услышал с дороги долгожданную новость о наступившем мире.
Многие уже собрались возле почты, в том числе и некоторые учителя. Молодые учительницы бросились мне на шею. Я сильно закачался, и мы чуть не упали в арык (оросительный канал). Они болтали втроём одновременно. Стройная Надежда Семёновна Масюк ласково сунула свой нос мне в бороду: “Теперь и мой Игорь скоро вернётся домой!” Маленькая Анна Ивановна Коваленко залила мне своими горестными слезами всю рубашку на груди – её муж никогда не вернётся домой. А самая серьёзная, державшаяся на расстоянии Мария Фёдоровна Романовская кричала вплотную к моему уху радостные слова: “Теперь нас снова будут считать за людей, и мы освободимся от незаслуженного презрения и ненависти местных жителей!”
В конце концов, из общего крика я понял главное: сегодня, в 3 часа утра, фашистская Германия капитулировала и подписала мирный договор. Я потерял дар речи и не знал, что делать, что говорить, и как избавиться от объятий. Я должен был ликовать и кричать от радости, но не мог собраться с духом. Облегчение, чувство блаженства не хотело брать вверх в моём уме. На заднем плане душу теснила невыносимая боль. Война нанесла нам глубокие, неизлечимые раны: наш любимый Курт никогда не вернётся, не будет радостных бесед с моим дорогим братом Александром.
Где другие близкие и кровные родственники? Некоторые из них умерли, другие пропали без вести, их семьи разбросаны по просторам огромной страны. Как бы я хотел, как это часто было на родине, на Волыни, встретиться со всеми, поговорить, разделить скорбь, а возможно и немного радости с ними. О, горе! Нас всех, абсолютно всех, кто остался в живых, проклятая война разогнала слишком далеко друг от друга и почти довела до нищенства.
10 мая, четверг.
Уже один день без войны! Целый день и ночь в мире! Но у многих всё идёт так же, как и у нас. Несмотря на окончание войны, чему все очень радуются, можно видеть печаль и слёзы! Да, да, многие никогда не вернутся, а много и таких, что празднуют этот день инвалидами и калеками. Меня это тоже постигло. Для этого не понадобилась даже пуля противника, было достаточно “ласковой” заботы моего собственного государства. За 9 месяцев пребывания в человеконенавистнической, всеми проклинаемой трудармии я заболел туберкулёзом. Чем поможет мне теперь “Белый билет” с записью: “…к военной и вспомогательной службе признан непригодным… из списка призывников исключить навсегда”. Здоровье подорвано, и я, как и многие тысячи, приговорён к медленной смерти.
Что стало с моими 36 товарищами по несчастью, с которыми в 1943 г. я влез в вагон? День победы не могут с нами отпраздновать: Шёнберг, Ратц, Янке, Метц, Нойман, Бауэр, Драй – их освободили, но они полегли на пути к дому; 7 парней за попытку побега приговорили к 10 годам в шахтах на севере, и они пропали; трое, побег которых удался, до сих пор не объявились. А сколько из тех, что ещё сегодня там томятся, переживут трудармию?
* * *
Чем на самом деле была трудармия? Вначале это учреждение называлось стройбат (строительный батальон), затем, когда призвали несколько сотен тысяч, – рабочие (трудовые) колонны. Позже, когда из семей повырывали молодых и старых (от 15 до 60) мужчин и женщин, преобразовали это название в Трудовую Армию. Однако содержание, как ни пытались они переименовать и патриотически приукрасить “работу для победы”, оставалось прежним: абсолютное беззаконие по отношению к находившимся там под охраной советским немцам.
Первые трудармейцы были расквартированы в лагерях, поспешно освобождённых от уголовников. И НКВД, имевшее колоссальный опыт работы с политическими заключёнными, применило свои знания к “новой категории” людей. Они не были преступниками, убийцами или политическими заключёнными, но они были немцами, происходили от народа, который напал на Советский Союз. И хотя они тоже были советскими гражданами, а не врагами, этой принадлежности было достаточно, чтобы посадить их за колючую проволоку, под охрану, и заставить тяжело работать за гроши. Их превратили в рабов. Так что трудармия была каторгой.
Этим решалась задача построения новой военной индустрии вооружения руками трудармейцев в отдалённых районах. Но помимо этого, официального, толкования, трудармия выполняла и вторую задачу: сломить волю сообщества советских немцев к своей самобытности, склонить их к русификации, а твердоголовых, не захотевших подчиниться этой установке, просто истребить. Эту модель перенесли из ГУЛАГа, где её уже давно испробовали. Тем не менее, была разница – там политические противники коммунистов были разных национальностей, оказывая давление, их вынуждали либо отказаться от своих взглядов и перевоспитаться, либо умереть. Здесь же советских немцев принуждали отказаться от своей самобытности и без суда приговаривали к уничтожению. Поэтому трудармию справедливо называют концентрационным лагерем. Будет правильнее, если трудармия будет обозначаться как принудительный лагерь для уничтожения советских немцев.
* * *
20 октября 1945 г., суббота.
Болезненная грусть сковала моё сердце. Я случайно пролистал песенник для 5,6 и 7 классов… и увидел такие песни, как «Эх, хорошо в стране Советской жить…» и «Взвейтесь кострами, синие ночи». Как красиво, пылко, по-детски радостно и счастливо пели эти песни в Геймтале и Цюрихтале наши дети вместе с другими детьми!
Учение социализма-коммунизма от Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, советская действительность, моя работа учителем не только из меня персонально сделали настоящего советского патриота до мозга и костей, но и воспитали моих детей как пламенных защитников советской родины. Только с 1942 г. начал охлаждаться мой патриотизм, когда я получил первый удар по голове тем, что должен служить не в армии, а в стройбате, а затем увольнение из-за того, что я немец. Но у меня до сих пор нет решимости, чтобы поделиться этим с детьми. О, лучше бы мы другие песни учили вместо этих! Возможно, они служили бы утешением Курту в часы его громадных мук.
Оскар, Оскар, услышь предупреждающий голос! Лишь раз мелькнула искорка. А именно: недавно мне удалось собрать всю семью вместе, и я говорил почти час, в первую очередь с ним, о сотворении в «Schriftstudien»[104], книга-6. Необходимо было чаще проводить с семьёй такие занятия. Но больше не удалось заставить его в этом участвовать. Он не хотел верить в то, что я, учитель, ощущаю благочестие. Для него это два противоположных полюса, полностью исключающих возможную середину. О, Господи! Дай мне силы найти нужные слова и исполнить мою клятву.
Я и сегодня боюсь, что дети оттолкнут или даже предадут меня. Время не может стереть один случай из моей памяти. Однажды наш семилетний сын потребовал от одного из нас, своих родителей, прекратить петь гимны – “святые песни”, иначе он расскажет об этом учителю. Было очень трудно объяснить ребёнку разницу между церковными и народными песнями, что мы пели в то время. Его угроза на много дней повергла меня в панику, потому что, если бы он это сделал, моей жизни угрожала бы опасность. Быть учителем и верить в Бога означало в то время ссылку в Сибирь, или даже расстрел
Может случиться так, что до тех пор, пока я буду учителем, я не смогу найти подход к душам моих детей. Разумеется, я должен преодолеть в себе этот страх. Взяться энергично и оставить позади все препятствия. О, Боже, где же правильный путь к их сердцам? Какое мучение!
В последнее время всё потихоньку движется в сторону свободы вероисповедания. Как мы слышали, лютеране, католики, баптисты и православные в городе собирались во вновь открытой Никольской церкви. Даже в деревнях, как и в Дмитриевке, верующие собирались на молитвенные собрания. Мусульмане открыли в Алма-Ате мечеть. В райцентре Талгар объявили, что православным вернули здание бывшей церкви. Признаки ли это перемен? Эту свободу товарищ Сталин обещал президенту США Рузвельту ещё в 1943 г. Было основано новое высшее духовенство православной церкви, открыт ряд русских церквей по всей стране, и по всему миру оповестили о демократических изменениях в Советском Союзе.
Таким образом пустили пыль в глаза светской публике. Даже иностранные государственные деятели высокого ранга были одурачены колокольным звоном в Москве и хвастовством в газетах и на радио. Я знал, что утверждения о свободе веры в нашей стране являются блефом. Это всё напыщенные, красивые слова, не имеющие ничего общего с реальностью. Здесь высказывания не совпадают с их содержанием. И поэтому во мне непреодолимый страх, мешающий говорить об этом с людьми.
Самая большая наша сегодняшняя проблема – нищета. Невозможно описать, как бедно мы выглядим. Как только одежда, нижнее бельё и обувь сносится, так скоро мы останемся в костюме Адама. Если бы не старый жакет, который я купил в Ташкенте в 1918 г., и который оставался дома, мне не в чем было бы выйти на улицу. Мы с сыном по очереди носим 3 заплатанные нижние рубашки. Я ношу сшитые Ольгой шемизетку[105] вместо рубашки, брезентовые брюки, пальто из скатерти, с чернильными пятнами, подбитое ватой. Это даёт мне возможность ходить на работу.
Средства к существованию идут из трёх источников. Первый – с работы: 1100 гр хлеба, что мы получаем по карточке (500 гр на меня и по 200 гр на каждого члена семьи). Второй – от земли, которую мы ежегодно выпрашиваем у колхоза: сажаем, обрабатываем, поливаем, охраняем от воровства, собираем урожай и приносим с поля домой, на расстояние от 5 до 10 километров. В прошлом году это было 0.12 гектара, в этом году 0.25 – мы сажаем овощи, картофель и кукурузу. Это наш главный спаситель! И третий – доход от Ольгиного шитья. Она известная в деревне мастерица, что из старых вещей, почти ни на что не годных, шьёт практически новую одежду.
И всё равно, нам не хватает самых важных продуктов. Проблему с мясом мы пытались решить разными способами. Я, как охотник, поймал змею, 3 черепахи, 2 ежей, несколько воробьёв и горлиц. Но не все хотели это есть, и успех чаще зависел от случая, а не от моих усилий. Оскар возлагал надежду на успешное разведение кроликов. Ольге удалось взять поросёнка, она хотела вырастить его на свежей траве и сыворотке, которую покупала на молочной ферме. Но прежде всего, это наша незаменимая кормилица – коровушка “Зорька”. До тех пор, пока она даёт молоко, мы не умрём, а для меня, туберкулёзного больного, это лучшее лекарство, которое, возможно, поможет мне выжить.
Моя зарплата, как учителя с высшим образованием, составляет 575 рублей. Из них вычитают налог на прибыль, культурный налог, военный налог, военную ссуду – несмотря на то, что война закончилась. Затем выплаты в сельсовет: самообложение налогом, помощь нуждающимся семьям красноармейцев, другая разовая помощь. Остаётся на руках 280 рублей в месяц, на которые можно купить по фиксированной госцене ежедневный хлеб и на год 10 коробок спичек, 100 грамм чая, 200 грамм мыла. И это всё. На рынке цены не по моей зарплате: килограмм пшеничной муки – 50 рублей, килограмм сливочного масла – 120 рублей.
И, тем не менее, это жалкое существование так важно обыгрывалось прессой как государственная забота о детях и учителях, что можно было начать думать, что мы живём в раю. Теория и практика! Да, да, это 2 разные вещи. В газете учитель живёт как Бог во Франции, в действительности же он борется за своё существование.
А родственники? Фрида до сих пор в ссылке в Хакасии. Она пишет, что всех Поволжских немцев поставили на спецучёт: “Даже Алекс, которого никогда не переселяли, и который потерял своё здоровье в борьбе против фашистов, стал спецпереселенцем и не имеет права покинуть деревню. Мы должны жить только в Есиле”. Что бы это значило? Брат Эрнст сообщает из Красноярского края, что ему удалось забрать семью к себе в трудармию. Но он молчит о спецохране. О семье брата Александра – Альма в Таджикистане[106], после освобождения она разыскала только троих детей. Одиннадцатилетний Рихард пропал, о Леонарде уже 2 года никаких вестей, Эди молчит с августа 1941 г. От семьи брата Адольфа с начала войны никаких признаков жизни. Из всех моих кузенов жив только Готфрид, насколько мы знаем. Мёртвая тишина от девяти братьев и сестёр Ольги. Совсем пропали семьи моих дядьёв: Мартина, Адольфа и Августа Цех.
Совершенно неожиданно доставил нам недавно огромную радость мой племянник Рихард. Он был у нас в гостях с женой Фридой и доченькой Агнетой, довольно жизнерадостный. После того, как отбыл своё наказание, он смог без дальнейших препятствий вернуться домой. Он рассказал, что Элла Готфрида после освобождения из заключения поехала к своему Эвальду в Орск и работает вольнонаёмной, а не в трудармии. Их расчёты на то, чтобы выжить в тюрьме, сбылись – они всё ещё живы, свободны от ненавистной трудармии и снова на воле. Их безрассудством можно восхищаться!
20 октября 1946 г., воскресенье.
10 августа я получил подтверждение от медицинской комиссии о том, что мне назначена 2-я группа инвалидности из-за туберкулёза. Таким образом, я получил право на пенсию. В районном отделе социального обеспечения затребовали ко всем предоставленным мною документам дополнительную справку из сельсовета о том, что я работаю учителем в школе Дмитриевки.
На мой запрос председатель сельсовета товарищ Язиков ответил следующее: “Вы немец? Все немцы, как и поляки, чеченцы и другие, кого в последние годы переселили в Казахстан, теперь спецпереселенцы. И поэтому они не имеют права получать какие-либо справки из сельсовета”.
Я вытащил свой советский паспорт, который получил в 1937 г. в Крыму, и указал ему на продление срока, зарегистрированное весной 5 лет назад. Я сказал ему, что я свободный советский немец, гражданин, и самостоятельно, без принудительного переселения, прибыл в Казахстан. Но мои рассуждения были ему как с гуся вода. Он хладнокровно ответил мне: “Назвался груздем, так полезай в кузов. Раз хотите быть немцем, значит становитесь переселенцем в комендатуре”.
Разбитый, униженный, как будто сквозь чесалку протянутый, я покинул сельсовет и долго не мог успокоиться. Это невежество, подлость, беззаконие, или на самом деле предписание сверху? Но пресса молчит об этом. Не было никаких указов, никаких объяснений. Может, это произвол местных властей? Бог его знает! Или “…взыскивают грехи отцов с детей до третьего и четвёртого колена”, как в заповеди Господа? Но в чём грехи? Я не совершал ошибок! Я всё ещё хотел верить в товарища Сталина, он не мог ввести таких порядков, направленных против советских немцев. Вероятно, невежество и корысть местных начальников источник таких цветов.
1 сентября Оскар вернулся из района. Его успехи были ударом молота по моим нервам. Он пытался получить паспорт, чтобы в городе найти возможность дальше учиться, или работать. Ему хотели выдать удостоверение с записью “переселенец” и “жить только в Дмитриевке”. Он отказался от такой “доброжелательности”. Правильно сделал, мой сын! Так можно накликать беду на свою голову. Он обнаружил, что переусердствовавшие “герои” ведомства действительно внесли нас в списки вынужденных переселенцев. Но они не показали ему документов советского правительства, где бы говорилось о том, что все немцы должны быть внесены в такие списки. Было совершенно незаконно стричь всех нас под одну гребёнку и вносить в категорию преступников. Мы считали, что несправедливость к нам, советским немцам, связана с агрессивной политикой, осуществлявшейся фашистами, потому что нас отождествляют с ними. Уже прошло более года с тех пор, как человечество разгромило и навсегда потушило это бедствие. Причина нашего преследования исчезла.
В тоже время, с уничтожением фашизма весь народ, как никогда прежде в истории Германии, отправили в нокаут, унизили, втоптали в грязь, и он оказался под ногами союзников. Из решения Берлинской конференции можно было понять, что Германия валится в пропасть, превращается в политический ноль и в жизни общественности значит меньше, чем незрелый ребёнок. Теперь нет никого в стране, кто мог бы замолвить слово за свой народ. Союзники и их приближённые грабили имущество Германии, а с завоёванными территориями исконных немецких земель делали всё, что им заблагорассудится. К примеру, Польше обещали Померанию, другие соседи тоже хотели что-нибудь отщипнуть, урвать со своей стороны. И заяц дёргает медведя за ухо, когда его на дороге сбили. Действительно, немецкому Михелю уши весьма основательно подрубили. Пословица “Гордыня приходит перед падением” соответствовала состоянию Германии. Где теперь “Германия, Германия превыше всего”?
Я мог понять, что германский милитаризм должен быть искоренён. Можно восхищаться совместным решением своеобразных, даже уникальных, союзников – капиталистов и коммунистов! Но я не нахожу никакой связи этой резолюции союзников с продолжающейся политикой преследования и истребления советских немцев нашим коммунистическим правительством. Там были завоеватели, здесь свои собственные советские граждане, но отношение к ним фактически одинаковое. Нас тоже нужно уничтожить? Где же тогда обещанная нам Конституция? Где социализм с его гуманными правами человека? Ни одно слово в нашем случае не совпадает с законом. Что за этим стоит? Или учение о коммунизме – утопия, или это другой, “реальный социализм”? Или нам втирали очки пародией? Сомнения и размышления, никакого ясного ответа.
Так это и останется – приказом сверху? Даже сегодня, через 2 года после войны, быть немцем в этой стране означает что-то очень плохое, чудовищное позорное пятно, нечто подлое. Моё сердце истекает кровью от этого презрения. И всё же, несмотря ни на что, я горжусь тем, что принадлежу к народу гуманных исполинов, таких как Гёте и многие другие. Ещё я замечаю, что наши немцы, хоть их и угнетают постоянно, в основном очень порядочны и держат себя с достоинством по отношению к другим народам, так что ненависть простых людей медленно остывает. Всё зло поступает из верхних слоёв общества. Знает ли об этом товарищ Сталин?
* * *
Да, все советские немцы тогда надеялись, что с окончанием войны наступит, наконец, по отношению к ним положительная перемена. Они мечтали о простой свободе, доступной всем остальным народам Советского Союза: дети хотели увидеть родителей, мужчины и женщины тосковали о том, чтобы снова собрать под одной крышей всю семью. Напрасно! Уже 4 года они насильно разъединены, все надежды коту под хвост!
Трудовые лагеря ликвидировали, колючую проволоку демонтировали, охрану сняли, но те, кто был в трудармии, подчинялись предписанию о спецпереселении советских немцев. Поэтому никаких паспортов, никакого права покинуть место поселения без разрешения коменданта. Так мужчины и женщины оставались вдали друг от друга, разделены с семьями, и жили там, где они строили новую промышленность. Для мужчин оставалась единственная возможность объединить семью – привезти жён и детей к себе на далёкий Север. Такое разрешение можно было получить.
Так дядя Готфрид (кузен отца) взял свою семью в Орск[107]. Он так объяснил своё решение: “В Интумак меня насильственно переселили в 1936 г., и я не ощущал к этому месту никакого чувства родины. Я не хочу снова стать колхозным рабом. Рабочий класс стоит на ступень выше, чем колхозник, и имеет больше человеческих прав. К тому же здесь, вследствие нахождения трудармии, поселилось около 10 тысяч немецких семей, и среди них много немцев Волыни”. Тем не менее, многие оставили свои семьи там, где они жили, и вернулись домой только в пятидесятых, после смерти Сталина.
Нашей семье тоже удалось после пяти бесконечных лет усилий и писем во всё более высокие инстанции НКВД собрать вместе семью. После нескольких лет мучений парализованный в результате войны Алекс расстался с жизнью, и 6 января 1947 г. Фрида с маленькой Эльзой снова переехала в дом к родителям. Радость? Да! Но сколько грустных воспоминаний. Теперь 6 человек должны были удобно устроиться жить на 12 квадратных метрах. Её сразу взяли учительницей немецкого языка на 20 часов в неделю.
Конец войны не означал автоматического улучшения в школьном образовании. Дисциплина скатывалась всё ниже, успехи школы были не блестящими, поэтому ответственные органы искали и находили виновных. Это были преподаватели из спецпереселенцев: Эдуард Шульц, Фрида Шульц, Александр Дюрлам, Мария Романовская и Генрих Бютнер, которые должны были нести ответственность за неудачи. Всех уволили, а на последнего даже передали дело в суд.
Незадолго до этого в спецохранении произошли серьёзные перемены:
1. В каждой второй, третьей деревне поставили спецкоменданта.
2. Все спецпереселенцы были разделены на группы по 10 человек и подчинены надзирателю.
3. Все взрослые раз в месяц должны отмечаться у коменданта и расписываться в том, что они знают правила спецохранения. Было предписано не покидать деревню без разрешения под угрозой наказания, вплоть до 10 лет принудительных работ.
Так уволенные учителя попали в порочный круг: они не могли уехать из села, чтобы пожаловаться районным или областным властям, и они не могли даже показать коменданту предписания от властей, потому что сами не получили его на руки. Он велел писать жалобы и прилагать к ним заверенные копии. Сельсовет отправлял эти дела обратно коменданту, но у него не было печати, копии можно было заверить только в районе. Так время действовало против уволенных.
Некоторые учителя (Дюрлам и Романовская) своевременно признали своё беспомощное положение, сдались, и сделали “ход конём” – они написали заявление об уходе “по собственному желанию” и были уволены. Затем подали запросы, где-то нашли работу, получили разрешение от коменданта и через 2 месяца отправились на новое место работы. И всё равно, разочарование Марии Фёдоровны было неописуемым, её слёзы радости в день победы по поводу того, что с нами снова будут обращаться, как с полноправными людьми, через 2 года не оправдались.
Моя сестра Фрида, которая проработала здесь учительницей только полгода, согласилась на перевод в среднюю школу Табаксовхоза[108]. Обвинение против Бютнера – “фашиста”, как его уже называли, признали клеветой, доказали их ложь и фальшивость. Его освободили и без дальнейших усилий перевели в соседнюю школу. Путь отца к просветлению был длинней и болезненней.
* * *
Из дневника:
3 июля 1947 г., четверг.
Сегодня, совершенно неожиданно, я получил служебное предписание из РОНО. Намёков – к чему бы это – никаких. Аналогичные указания получили ещё четыре учителя, которые числятся спецпереселенцами. Устно сказали: из-за плохих успехов в этом учебном году, так как многих школьников исключили и многих оставили на 2-й год. Таким образом, за результаты всей школы, 15-ти учителей, несём ответственность только мы, пятеро советских немцев?
Полгода назад моё начальство отправило меня на курорт, чтобы поправить здоровье, наградило медалью “Отличный педагог” за долгую службу. Это было запротоколировано и представлено в РОНО. А теперь такой гром и молния!
Но сегодня это для меня не мелочь, не детские игрушки. Раньше, в случае увольнения, документы выдавали на руки, и ты сам мог решить, куда ехать. Теперь я бесправно заперт: комендатура забрала мой паспорт, и я не могу покинуть деревню без разрешения. Это безвыходная ситуация. С другой стороны, я не хочу уезжать отсюда, из-за своей болезни я больше не вынесу таких усилий. Кроме того, переселение в это время года является очень большой проблемой, это может означать голодную смерть. Три четверти нашего дохода зависит от огорода. Сажать огород на новом месте уже слишком поздно, а сохранить здесь урожай от воров будет невозможно. Они хотят убить меня? Или только выгнать со школы? Моё сердце сопротивляется, не находит покоя. Неужели и сегодня есть шовинисты? Неужели да? Или конечно да? Скорее, последнее! Это преследование, травля немцев. Кто и что за этим стоит?
* * *
Здесь я прилагаю 3 заявления отца, которые могут осветить сложившуюся ситуацию:
Главе департамента образования Илийского района
От Шульц Э. В.
Дорогой товарищ Чеготаев!
Сегодня я старый больной человек, который свои лучшие 40 лет жизни посвятил образованию молодого поколения, в том числе 30 – в советской школе. Да, я немец с высшим образованием, но Сталинская конституция никого за это не преследует. Я не враг и не имею никаких связей с Германией. Но и за границей против Гитлера боролось много немцев. Я искренний, патриотически настроенный советский учитель и не признаю своей прямой вины в плохих успехах нашей школы в этом году.
Я прошу вас разрешить мне продолжить работу в качестве преподавателя иностранного языка в школе Дмитриевки.
5 июля 1947 г.
Подпись
Его заявление отклонили, и он обратился к вышестоящим инстанциям:
Начальнику образования Алма-Атинской области – ОблОНО
От Шульц Э. В.
Дорогой товарищ Молдатаев!
Я вынужден обратиться к Вам и приложить резолюцию начальника РОНО на моё заявление: “Вы уволены без права на работу в Илийском районе”, без указания причины увольнения. На словах, через директора школы товарища Кирпо, он передал следующее: “Шульц политически неграмотен. Он должен быть благодарен за моё великодушие, что я его, как старого человека, пожалел и не записал ему это в трудовую книжку, не отдал под суд! Для него было бы лучше, если бы он последовал за молодыми учителями и написал заявление на увольнение по собственному желанию”.
Я прошу разъяснений, а также оставить меня работать в школе Дмитриевки.
7 августа 1947 г.
Подпись
Напрасно он ждал ответа. Затем он написал заявление в министерство:
Министру народного образования Казахской Советской республики
От Шульц Э. В.
Заявление
Так как в течение 2-х месяцев я не получил письменного разъяснения моего увольнения от директора школы, из РОНО и ОблОНО, прошу вас организовать расследование моего дела.
Я, как беспартийный большевик, не чувствую за собой никакой вины за общие плохие результаты учеников нашей школы. Заключение товарища Чеготаева, что я политически неграмотен, подтверждается аттестационной комиссией, где был лишь один вопрос, на который я не ответил: знаю ли я тезисы «Истории ВКП(б)» (коммунистической партии)?
Я не сформулировал, что «культура в Советском Союзе “национальная по форме, социалистическая по содержанию”».
Да, я знаю не всё, но это не преступление, а лишь упущение, которое можно наверстать.
С 15 августа мне отказали в выдаче хлебных карточек. Как должна жить моя семья?
Я прошу вас ускорить рассмотрение моего дела и восстановить меня, как учителя, к началу учебного года.
2 сентября 1947 г.
Подпись
Как можно видеть, отец всё ещё обращался к конституции и верил в справедливость. Он пытался выставить себя беспартийным большевиком. Поможет ли это ему?
* * *
10 сентября 1947 г., среда.
Ну, наконец-то! Дело пришло в движение. Меня письменно пригласили в отдел кадров ОблОНО к Семёновой. Там я получил письмо:
Начальнику РОНО товарищу Чеготаеву.
Учителя Шульц Эдуарда Вильгельмовича восстановить учителем немецкого языка в Дмитриевке.
Как будто огромный камень упал с моего сердца, который чуть не раздавил меня до смерти! Слава Богу, я освободился от этого напряжения после Талгара!
Но чудовище Чеготаев не подчинился распоряжению: “Решение остаётся за нами! В этом районе Вы не найдёте никакой работы! Вы мне не нужны. Не беспокойте меня больше своим присутствием! Я Вам не какая-нибудь игрушка!” Я потерял дар речи. Будет ли конец этой травле? Долго ещё терпеть моему сердцу эти издевательства? О, Всемогущий! Где справедливость?
В понедельник я снова был в городе. Начальника обл. образования не было на месте. Инспектор сказал: “Мы ничего не можем сделать с Чеготаевым. Идите в суд”. Но как это понять? Власть беспомощна? Или они в сговоре, и ворон ворону глаз не выклюет? Тогда я пошёл к товарищу Антонову, инструктору центрального комитета профсоюза, затем в министерство народного образования, к юрисконсульту товарищу Дегтярёву. Все были готовы поддержать меня в поисках справедливости, но не нашлось никого, кто бы всё это отменил. Уже 2 месяца меня посылали от Понтия к Пилату[109].
Я был на краю и не видел никакого выхода. Но когда я случайно проходил мимо редакции “Казахстанской правды”, во мне ещё раз мелькнула надежда. Терять было нечего, и я постучал в дверь. Сотрудник посмотрел на меня дружелюбно и внимательно выслушал. Затем он оставил у себя некоторые мои документы и пообещал сделать всё, что будет в его силах.
Но обещанная статья не появилась в газете ни на следующий день, ни через день. Однако меня снова очень быстро пригласили в областной отдел народного образования. После долгого ожидания открылась дверь, и меня представили инспектору Кошкину. Я высказал ему свою просьбу… Его первые слова привели меня в ярость, потому что он бесстыдно сказал мне: “За это вы должны благодарить своего Гитлера!”
Мне ударила кровь в голову: “…он настолько же мой, как и Ваш! Как Вы можете говорить такой бред? Там, за дверью, полны вежливости, а здесь, с глазу на глаз, нечеловеческие сравнения…” Я и не думал, что способен на такие жёсткие высказывания, и испуганно замолчал.
У него было время понять свою оплошность и грубость, и он сказал примирительно: “Мы не можем повернуть историю назад. Но Вы же немец? Значит, Ваше происхождение оттуда. А то, что сделал с нами фашизм, настолько ужасно, что это нельзя не принимать во внимание. Поэтому некоторые ограничения Вашей деятельности справедливы. И Вы должны это принять”.
“Если Вы сегодня ставите меня, как немца, на одну ступень с давно разбитыми фашистами, то мне хотелось бы знать, к кому Вы приравниваете Маркса, Гёте, Моцарта, Эрнста Тельмана и других?” – задал я ему встречный вопрос.
Он: “Вы слишком заносчивы, ставите себя на одну ступень с титанами. К тому же, все они уже давно являются историей, а мы в настоящем. Поэтому не забывайте, что вы немец. Вы останетесь дальше работать в Дмитриевке, но только как учитель немецкого языка”. И дал мне понять, что разговор окончен.
Но я возразил: “Почему? Я получил образование преподавателя языков в 1932 г., и с 1942 г. работал у вас учителем как немецкого, так и русского языков”.
“Не принимайте это так близко к сердцу, такое сейчас происходит со многими. Если изменится политическая обстановка, а это может произойти через несколько лет, Вы снова сможете преподавать русский язык в средней школе. Имейте терпение”, – добавил он мирно и успокаивающе.
“Я это уже слышал однажды, в 1942 г., в начале войны. Сегодня уже идёт 3-й год после окончания войны, и до сих пор никаких изменений! Наконец, если бы это было правдой, вы могли бы просто забрать у меня часы русского языка. Почему увольнение? Почему одновременно пять спецпереселенцев?” – задал я ему душивший меня вопрос.
На это Кошкин спокойно ответил, смутившись: “Знаете, произошла досадная ошибка. Этот вопрос против немецких учителей поднял партийный секретарь парт-ячейки Дмитриевки товарищ Кашуба. Решение парт-ячейки 28 апреля этого года поддержало бюро районного парткома, безо всякой причины. И Чеготаев был вынужден выполнить это решение. Но забудьте это. Всё в прошлом!”
Так меня, немца, приняли обратно учителем немецкого языка. Преподавать русский язык я теперь не имел права. Но так как на моё место уже приняли молодую учительницу – татарку, мне осталось всего 13 часов в неделю в старших классах. Таким образом, после двух с половиной месяцев ядовитой травли и бесчеловечной борьбы, справедливость восторжествовала. Но слова Кошкина “Не забывайте, что Вы немец” навсегда ранили моё больное сердце. Как будто я могу быть не немцем? О, невежды! Знайте, что моя национальность не продаётся, и я ценю её намного выше, чем всех остальных, в том числе и русских. Я сам много в неё привнёс и почти стал интернационалистом. Ваши методы обучения в этой области были ложны и произвели обратный эффект.
14 июня 1948 г., понедельник.
В борьбе за существование в прошлом году я не часто помогал своему сыну, скорее совсем не помогал. Даже наоборот, чаще он поддерживал меня, давал отчаянные советы, доставлял мои заявления адресатам, посещал со мной высокие инстанции, смело стучал в двери, сопровождал и ждал меня.
В прошлом году он окончил среднюю школу с хорошими оценками. Я посоветовал ему устроиться на работу, жениться и продолжить обучение заочно, потому что не видел других материальных возможностей. Но его воля была крепче. Он обратился к коменданту за разрешением на обучение в городе, но не стал ждать решения. Со своими товарищами он несколько раз ездил в Алма-Ату и успешно сдал вступительные экзамены.
Я был удивлён, откуда в мальчике столько мужества, где он черпает смелость, чтобы идти правильным путём в такой ситуации, когда для него искусственно создают ограничения и барьеры для преодоления? Как он находит выход из различных, иногда безвыходных ситуаций? Его не могли официально внести в список студентов из-за того, что не было паспорта, поэтому не было и места в общежитии. На стипендию он мог претендовать только после нового года. Таким образом, его существование зависело от дополнительной работы в ночные смены.
Запрошенное одобрение коменданта он получил в конце октября. Пока он ждал эту бумагу, он по-прежнему жил с нами. Да, он очень рисковал, ему угрожало 10 лет лишения свободы, и он знал об этой опасности. Но его девиз: “Успех и спасение приносят только своевременное противодействие обстоятельствам и умение быть всегда на шаг впереди!” привёл его к удаче. Только после получения этого разрешения он имел право подать заявление на то, чтобы жить в Алма-Ате.
Так с нового года он стал спецпереселенцем города Алма-Ата без права покидать свой квартал поселения. Ему не разрешалось посещать родителей, хотя мы очень нуждались в его помощи: запасти сено для коровы, помочь посадить огород, поливать его летом, собрать урожай.
Фрида довольна работой, жильём и обеспечением в Табаксовхозе. К сожалению, до нас дошёл слух, что она связалась с мусульманином. Её можно понять – ей 29 лет, она молодая женщина со своими нуждами. Но так низко пасть? Мне это непонятно. Она всегда была верной сторонницей немецкой самобытности, она же учительница немецкого языка. Как же по-другому? И теперь такое фиаско. С другой стороны, у неё нет выбора – немецкие мужчины её возраста в трудармии или других поселениях, куда она не может попасть без разрешения. Что ей остаётся?
И всё равно, это позор для меня. Да, мы, немцы, в проклятом, неприглядном положении. Но всё-таки не стоит спешить и отдавать свою немецкую самобытность “за чечевичную похлёбку”. Нет, определённо нет! И как они будут общаться? Безусловно, только на русском.
Проведённая в декабре 1947 г. денежная реформа, снижение цен и отмена карточной системы до сих пор приносят еле видимые успехи. Карточек на хлеб нет, но и порядка в торговле хлебом нет. Иногда кажется, что раньше можно было купить верный кусок хлеба, а теперь не всегда.
12 декабря 1948 г., воскресенье.
Можно ли опуститься ещё ниже? Можно ли лицемерно ещё кого-нибудь так глубоко втоптать в грязь? Может ли несправедливость ещё больше торжествовать над невинностью? Вчера вечером созвали всех спецпереселенцев и зачитали “помилование” высшего руководства – приказ о сроке окончания спецохранения от ноября этого года. Представитель НКВД из района совершенно серьёзно заявил, что спецпереселенцы виновны в государственных преступлениях, которые допустили во время Отечественной войны, за что их переселили в Среднюю Азию и северные районы, однако они не знали за что, почему и на сколько. Поэтому пострадавшим бесполезно питать ложные надежды, это отрицательно сказывается на рабочем процессе в колхозе. Правительство великодушно идёт им навстречу, рассеивает их неопределённость и переводит статус со спецпереселенцев в положение выселенцев (ссыльных).
Из зачитанного приказа следовало, что всем нам следовало поселиться “навечно!” там, где мы сейчас находимся. Тайное оставление места жительства будет караться 20 годами принудительных работ на Крайнем Севере. Другими словами – вечная опала, вечное принудительное поселение. Ни малейшей надежды на то, что нас вернут на родину. Все собравшиеся молчали, как мыши… Я рискнул, и спросил: “За что?” Наш комендант раздражённо ответил: “Вы прекрасно знаете, за что. Я не хочу копаться в этой истории”.
Мне больно. Да, я слышал различные сплетни, которые шептали в кулак о немцах – десант в Одессе, световые сигналы в Крыму, радиосигналы из Поволжской республики. Почему же тогда ничего официального? Ни в газетах, ни по радио. Почему бы преступников, если такие были, не судить публично?
С нас взяли подписку о неразглашении последнего приказа. Уже почти месяц, как он вступил в силу, но в газетах ни одного слова, радио тоже молчит. Таким образом, советских немцев снова наказали без предъявления обвинения, без суда, в смертельной тишине. Навечно! Вначале нужно понять, как цинично это звучит. В своё время царское правительство проводило открытые суды и ссылало своих противников – Ленина, Сталина и других – на 3, 5 или 10 лет. Мы не враги советской власти, но всё равно наша советская демократия сослала нас на вечное поселение. Большой ты или маленький, даже если родился после войны – ты лишён свободы и проклят на вечные времена!
Как говорит теория – знаменитая Сталинская Конституция – свобода всех народов и национальных меньшинств в многонациональном Советском Союзе! Однако на практике все советские немцы лишены родины, и теперь им полностью запрещено покидать место жительства. Право на свободу – бессмысленная насмешка, если оно не связано с возможностью быть действительно свободным. В сложившихся обстоятельствах мы были вынуждены подчиниться этому приказу, подписать обязательство. Так мы “добровольно” покорились этому принуждению. Это страшное, завуалированное рабство!
Но общественность, как в Советском Союзе, так и во всём мире, ничего не услышит об этом попрании человеческих прав, потому что пресса порабощена так же, как и мы. Так мы подверглись дальнейшей постепенной ассимиляции.
Как выглядит в этом отношении моя семья? 10 декабря Фрида получила наконец-то разрешение и посетила нас со своим Османовым. Он перемещённый карачаевец[110], якобы поддерживал фашистов, ему 36 лет, небольшого роста и очень худой. Они хотят пожениться, но уже живут вместе, и Фрида на пятом месяце беременности. Они общаются на русском языке, которым он очень плохо владеет. Мы, родители, тоже были вынуждены разговаривать с ним на этом языке.
Мне очень больно, когда так презирают свою национальность, так легко её отбрасывают. О, родной язык, такой восхитительный и доверительный! Дети, что вы делаете? Что с вами будет? Разве я заслужил это от вас? Я раньше был намного терпимей, но за последние годы подавления получил суровый урок. Что касается разных национальностей, я и сегодня не делаю разницы, мне совершенно всё равно, к кому он принадлежит – к русским или туркам, немцам или казахам, был бы только человек хороший. Но всё же член семьи, зять, который должен стать сыном – нет, здесь национальности должны гармонировать! С ним мои внуки будут ни немцами, ни карачаевцами, разговаривать смогут только на русском языке, который давно уже потерял для меня свою святость.
Фрида сознавала свою ошибку, но была не в состоянии говорить об этом. “Папа, не сердись на нас!” сказала она мне по-русски плачущим голосом на прощание. О, любимая дочь, куда пропал твой родной язык?
Здесь, в Дмитриевке, смешанных браков тоже становится больше. Пришедшие с войны молодые мужчины, с блестящими орденами и медалями на груди, благосклонны к нашим немецким девушкам. Почему? Я полагаю, они заметили разницу в чистоплотности, аккуратности и верности, и поэтому предпочитают их русским. И что остаётся выросшим молодым немецким мужчинам? Они вынуждены искать себе партнёрш среди русских девушек.
Эти тоже знают, что немецкие парни меньше пьют, лучше работают и, таким образом, лучше обеспечивают семью, они послушны и верны. В основном я замечаю неравенство в смешанных браках, иногда до ушей долетают до смерти обидные слова, которыми вторые половины угнетают своих немецких мужей или жён: “У, фашист!” или “Фашистская шлюха”.
Так искусственно и красиво проложили путь к ассимиляции, будь то в трудармии или здесь, в тылу. Выжившие немецкие мужчины и женщины не имеют никакой возможности встретиться, и ищут себе партнёров в не-немецкоязычной среде. Здесь русские и мужчины других национальностей расхватывают немецких девушек, и поэтому немецкие парни вынуждены для продолжения рода брать пару из других национальностей.
И если послушные молодые немцы, как Решке Густав, который посватался к Курц Маргарите из Жана-Талапа, хотят найти друг друга, то перед ними вырастают непреодолимые препятствия. Ей нужно было разрешение на переезд в Дмитриевку. Комендант говорит: “А вы спросили меня, дам ли я такое разрешение? Нет. Так что я могу вас, Решке, наказать за незаконное оставление места поселения. Ты же расписывалась, что это карается двадцатью годами принудительных работ”. И он тянет с разрешением бесконечное число раз.
Ходили слухи о том, что часто бывали случаи средневекового “права сеньора”, когда невеста была вынуждена первую ночь проводить с комендантом. И это не единичные случаи. Комендант Табаксовхоза довёл девушку до самоубийства после полового акта. Помощник нашего коменданта домогался старшей дочери Феттера. Он ей обещал, что освободит от спецохранения, если она с ним переспит и удовлетворит его похоть. Затем последовали повестки в его кабинет и угрозы. Неслыханное принуждение! Но девушка держалась решительно и упорно, “сделка” не состоялась, и этот случай стал известен всей деревне. Но ни одна собака не залаяла, ни один петух не запел! Позор!
Так спецучёт ещё больше усложнял сближение молодых немцев. В результате растёт давление на немецкую самобытность, создаются новые смешанные браки, торжествуя начало ассимиляции.
4 мая 1949 г., среда.
Позавчера позвонил Османов, сказал, что Фрида родила сына, состояние матери и ребёнка удовлетворительное. Я получил, что хотел – первая полукровка в нашей семье налицо! Конечно, я рад рождению своего первого внука, но одновременно меня печалит мысль, что я никогда не смогу говорить с ним по-немецки.
Смешанные браки имели место и у других родственников. Об этом сообщил шурин Фридрих Дюстерхофт после десятилетнего молчания. В прошлом году он отбыл своё наказание, был освобождён, но государственная власть сделала его вечным поселенцем, и он не может покинуть Крайний Север. Там он женился на украинке Ганже. Фридрих сообщил, что его брат Иоганн жив. Он вернулся из трудармии обратно в Ташауз в Туркменистане[111] очень больным. Русская женщина взяла его, безнадёжно больного, к себе, сидела с ним и снова поставила на ноги. Теперь они живут вместе. Альма сообщает из Исфары (город в Таджикистане), что Нелли встречается с таджиком. По-видимому, молодой человек имеет очень серьёзные намерения, но его родственники хотят предотвратить брак с не-мусульманкой.
О других семьях совсем никаких разговоров, там это массово происходит. Этот процесс ясно показывает результат продолжающейся политики уничтожения немецкой самобытности. Подобно ледяному сквозняку он проникает в мою душу, я не вижу никакого выхода и не знаю, как этому противостоять.
К нам пришёл земляк с Волыни, из Солодырей – Давид Хейдеман, чудом выживший в десятилетнем изгнании среди болот под Архангельском. Он рассказал, что в 1945 г. к ним доставили много семей немцев Волыни. В 1943 г. нацисты депортировали их в Вартегау[112], а в 1945 г. их угнали вглубь страны. Они вернулись к Советам, потому что им пообещали возвращение на родину. Затем их осудили и отправили на перевоспитание на Крайний Север. Их заклеймили предателями и обращались очень бесчеловечно. Он полагал, что НКВД с его дисциплиной удалось создать такие условия, что старики долго не выдержали и вымерли, так же как и дети. Выжившие в 1947 г. были переселены на рудники в Казахстан. По его мнению, среди них могли быть и наши потерянные родственники.
Да, до начала войны на Волыни оставалось около 60000 немцев. К тому времени советскому правительству не удалось всех принудительно выселить. Среди них с моей стороны была семья брата Адольфа и все Цехи. Со стороны Ольги оставались семьи Герцогов, Никельсов, Лангхальсов, Вильгельма и Юлиуса Дюстерхофт. Где они теперь? Кто из них ещё жив?
С этой точки зрения, содержание книги Вершигоры (стр. 302-3) «Над тихими полями» – наглая клевета. Это бессовестная попытка опорочить немецкое население Волыни и разжечь ненависть к нему. Он пишет о “треугольнике Коростень, Новоград-Волынск, Житомир”, где, по его мнению, жили только немцы, и из каждого дома, из каждого окна обстреливали партизан. Неслыханная ложь. Большинство немцев давно были изгнаны в годы коллективизации. Я полагаю, что немцев на Волыни во время войны оставалось около 15–20 % от общего населения. И со стрельбой! Немцы в течение 20 лет жили в страхе, что Советы их вышлют, и держали в доме винтовки, а теперь стреляют из них? Или ещё: в каждой деревне стреляли с церковных колоколен. Но во всей Восточной Волыни было всего 3 немецких церкви: в Аннете, Геймтале и Володарском. Кто должен был там стрелять? Женщины и дети? Скорее всего, это были украинские националисты, которые в то время вели борьбу против Советов.
Абсурд! Всё – ложь и клевета! Так пускают пыль в глаза мировому сообществу, выставляя советских немцев предателями и наказывая их за чужую вину.
Поэтому ТАСС[113] и опровергает (Каз. правда от 31 декабря 1948 г.) министра армии США Рояла, который 27 декабря заявил в Берлине, что в концентрационных лагерях Советского Союза находится 13 миллионов русских, чехов, поляков, немцев и других: “ТАСС опровергает выдуманный бред и нелепое враньё Рояла против Советского Союза. Эти заявления смехотворны”.
Это доказывало, что мировое сообщество подозревало об угрожающем положении советских немцев, но акций спасения до сих пор не предпринимало. Вероятно, здесь не ГУЛАГ и не принудительный лагерь – так называемая трудармия, но разве мы не прикованы здесь, в глубоком тылу, на вечном принудительном поселении – как в КЦ[114], только без колючей проволоки?
Чтобы осталось в памяти, я хотел бы добавить здесь несколько примеров нашей “свободы”:
Оскар обречён был сидеть в городе. При стипендии 220 рублей спецкомендатура уже 2 раза штрафовала его за то, что он приезжал домой – вначале на 100, а затем на 150 рублей. Ещё одно “преступление”, и они обещали его посадить на 20 лет. За что? За то, что он хотел помочь старым родителям по хозяйству?
Две молодые женщины из Дмитриевки много лет просили и боролись за то, чтобы их отпустили к мужьям, которых до сих пор не выпустили с трудармии. Им не удалось получить разрешение, и они уехали тайком. Теперь мы должны были каждую неделю отмечаться и расписываться у коменданта, до тех пор, пока их не поймают. Он также пригласил фотографа, который каждого из нас дважды сфотографировал, в фас и в профиль, чтобы в случае нашего побега можно было тотчас организовать поиск.
Хейдеман подался в сектанты. Он отказался от лютеранства и стал баптистом. Он основал неофициальное смешанное сообщество верующих немцев, поляков и русских. На мой вопрос – почему не лютеранское? – он ответил так: “В конце концов, как правило, наша вера отцов только для немцев. Вера баптистов интернациональна, не так сложна, поэтому понятней, доступней, и воспринимается на любом языке”.
“Если вместе с русскими, то почему бы тогда не православие?” – продолжил я.
“Все религии, заявляющие себя государственными, соперничают с государственной властью. Это и в случае православной церкви. Высшее духовенство заигрывает с коммунистической партией, патриарха Московского и всея Руси Алексия уже одарили за выдающиеся заслуги орденом Красного Знамени. И эта шлюха для меня не авторитет”, – сказал он убеждённо.
А как же у меня идут дела в этом плане? Исследуя содержание многих ветвей религии в современном жестоком мире, будь то капитализм или социализм, мне открывается противоречивая реальность. От веры отцов я временно отклонился в сторону антирелигиозной социалистической идеологии. Но и здесь новые учителя воспользовались некоторыми основами религии, как будто бы это были их постулаты. Например, такими: кто не работает, тот не ест, и многие другие. Однако затем они увидели, в какой вакуум были втянуты люди, и стали искать, чем эти пробелы заполнить. Так, сегодня вместо Бога обожествили главную Ленинскую идеологию: “Его учение абсолютное, мудрейшее и непогрешимое. Наш свет в темноте! Ленин вечно жив в наших сердцах и в сердцах всех пролетариев по всему миру!” Вечно живой? Но тогда он Бог!
Что сегодня представляет собой моя вера? Истины новой социалистическо-коммунистической идеологии тают во мне изо дня в день, я ищу путь назад, к вере отцов, но до сих пор не нашёл его. Я заблудился. Где правильный путь? И в этом состоянии мне становится всё труднее думать о своей клятве и её осуществлении.
27 ноября 1949 г., воскресенье.
В последние недели газеты и радио засыпали нас крупными, важными мировыми событиями:
Суд в Венгрии против шпионов и предателей родины Райка, Палфи и других. Примерно таких же, как и врагов народа здесь, в Советском Союзе, разоблачённых и уничтоженных в 1937–1939 годах? После всего, что я пережил, выдвигаемым сегодня “истинам” я больше слепо не верю.
Сообщение ТАСС о том, что с 1947 г. СССР знает секрет атомной бомбы. Обуздает ли это Американский милитаризм, или ещё больше ужесточит натянутые отношения между СССР и США?
Образование новой народной республики Китая! Одна треть населения мира сделала шаг на пути социалистической ориентации. Замечательно!
С ещё большим удовлетворением я воспринял важное сообщение об образовании новой демократической Германии 7 октября! Тем более что меня поистине обрадовал, как бальзам на рану, и сделал счастливым тон товарища Сталина в его приветственной телеграмме к Вильгельму Пику и Отто Гротеволю!
Может теперь скоро и с нами, “козлами отпущения”, станут справедливо обращаться? Время покажет! До сих пор мы всё ещё слышим старое обвинение: “Ты немец!” И нигде не слышно о том, когда прекратится этот кошмар. И будет ли печать “навсегда” действительно продлеваться бесконечно долго?
Телеграмма Сталина от 13 октября произвела большое впечатление на всю мировую прессу. Но не на нашего коменданта. После побега двух женщин мы вынуждены были приходить к нему каждую неделю и выслушивать унизительные речи. Накручивая себя, с ненавистью в голосе, он бесновался вокруг нас: “Посмотрите, что за герои! Мы можем вас всех сослать дальше в Сибирь. Половину из вас в один, а второю половину в другой угол затолкать! Мы никого не отпустим до тех пор, пока не узнаем, куда сбежали Хайко и Лисневская, и пока у нас не будет их адресов. Вы знаете, что во время войны нас предали 40 чеченцев, и мы выселили всю республику! Мы ликвидировали Поволжскую республику и всех немцев рассеяли среди десятка национальностей! Мы восемь народов как вихрем рассеяли и развеяли по всей стране! Не забывайте, что мы сильны и достаточно умны, чтобы усмирить вас и заставить говорить! Вы уже целую неделю знали, что они исчезли, и никто мне об этом не сообщил!”
Летом этого года ревностные твари из РОНО повторили жестокий трюк с учителями в школе Табаксовхоза. Как это было с нами в 1947 г., они захотели скрыть вину директора школы. Снова из-за неудач и плохих успехов в учебном году пять спецпереселенцев объявили “козлами отпущения”. Они были отстранены от должности, а затем переведены в другие школы: Бойтлер Эвальд в Молотов, Товс Роберт в Николаевку, Шульц Фрида в СНКА[115], двое других в захолустные маленькие казахские школы. Фридин Османов, тоже спецпереселенец, как ненадёжный был освобождён от должности завхоза в той же школе.
Почему нас давят? Унижают и топчут ногами? Неужели власти не имеют ни малейшего представления о таких посягательствах? Я сомневаюсь в этом. Они обманывают его, любимого “Бога” на земле. Трудно поверить, что теория “сверху” требует такой практики. Невероятно, чтобы Сталин и ЦК (центральный комитет партии) хотели бы видеть то, что происходит здесь, на местах. Невозможно обманывать весь мир тем, как хорошо, демократично, гуманно всё организовано в нашей стране, а де-факто обращаться со своими собственными гражданами так противоречиво и так враждебно относиться к другим национальностям.