Ольга Васильевна Чемерская
Проклятие старой усадьбы
Хаврошечка
Я выросла в детском доме и не знала, что такое мама. А в детском доме меня называли «нянька». Я помогала нянечкам ухаживать за детьми, начиная уже с пятилетнего возраста. Ну, нравилось мне это, просто нравилось! Детишки – они такие теплые и пахнут по-особенному. Нянькой меня называли воспитатели, а дети: няня или нана. «Нана» стало моим вторым именем. Так и муж зовёт. Он на два года младше меня и тоже детдомовский. Я стала его няней, когда трёхлеткой он попал к нам зарёванный, голодный и одинокий. Его брат-близнец не дожил до детдома, и Ромочке сильно его не хватало. Вместе они пережили страшные дни. Только последняя зима разлучила. Их мамка ушла и вернулась лишь через неделю в холодный, не топленный деревенский дом. Она даже не заметила их, своих сыночков, зарытых в старые ватные одеяла. Их нашел мамин собутыльник, который случайно сел на диван, где братья пытались согреться, крепко прижавшись друг другу, и к тёплой кошечке, чудом ещё остававшейся там, где уже давно не получала от хозяев ни крошки.
Но мой рассказ ни о Ромке, который схватился за меня и не отпускал все десять лет в детдоме. И даже не о чудесных двойняшках, родившихся от него три месяца назад. Рассказ о кошке.
Сколько деток я спеленала в детдоме и сосчитать трудно. Но как только очередь дошла до своих… тут силы меня и оставили. Иногда на помощь приходили подружки, и Ромка помогал, как мог. Но в общем и целом, двадцать четыре на семь я была один на один с моими неугомонными птенцами, постоянно кричащими и марающими пеленки. В те дни, когда было особенно тяжко, я одевала на них памперсы. Но мы же ребята простые, не ротшильды постоянно памперсы носить. «Няня» недосыпала, недоедала и частенько ходила по стеночке.
Только однажды всё изменилось. Ромка пришел на обед и принёс в дом грязную драную кошку.
– Ромка, ты с ума сошёл, что ли? Как будто мне и без кошки заняться нечем! – возмутилась я.
– Знаешь, Нана, эта кошка… как бы тебе сказать… она, ну точь-в-точь как та самая кошечка, что грела нас с братом нестерпимыми холодными ночами и днями. Многое я уже забыл, если что и помнил вообще. А кошку эту не забуду до самой смерти. Поэтому, прости, не мог я оставить эту бедолажную на улице. Холодно сегодня. Ночью минус был. Как увидел её на колодезной крышке, сердце так и сжалось в комок.
Ну что я могла ответить? Обняла моего Ромку, а кошку незамедлительно помыла и положила сохнуть на стул у батареи. Бедняжка была настолько слаба, что даже есть не просила, отсыпалась. Лишь часа через два очухалась и пошла на разведку: обследовать все углы и закоулки квартиры. Я, как обычно, бегала от ванны на кухню, меняла пелёнки и грела бутылочки, когда заметила под ногами ещё лохматую, не просохшую полностью кошку. Поэтому буквально на ходу, с малышами на руках откусила и бросила ей на пол кусок отварной курятины.
– Прости, дорогая, могла бы, отрезала и предложила на блюдечке с голубой каёмочкой, – сказала я ей шутя.
Уже к вечеру, выжатая как лимон, обложившись воркующими детьми, я распласталась на диване без сил. Тут к нам и пришла белая пушистая красавица кошечка. Она высохла и стала совершенно неузнаваема:
– Ух ты! Вот это красота! – только ахнула я. А кошечка прыг мне на грудь и заурчала, смешно обтираясь об меня мордочкой. От этой замурчательной песенки сразу потянуло в сон и отбиться совершенно не представлялось возможным. Словно ко рту прижали тряпку с эфиром, не иначе. Голова закружилась, и я моментально погрузилась в сон.
Сколько времени прошло? Много. В дверь позвонили, и только тогда я пришла в себя. Домой вернулся муж.
– Ты рано? – удивилась я и тут же глянула на часы. Часы невозмутимо указывали на то, что уже семь часов вечера. «Как семь? Что значит семь? Пелёнки не стираны, ужин не сварен… а детки?»
Я бегом к детям. Уснули то мы на диване! Детей на диване не оказалось, они мирно спали в своих кроватках. «Это я их переложила? Быстрее готовить, пока они дрыхнут…», – не особо задумываясь, я побежала на кухню. В этой кутерьме всё давно встало с ног на голову!
На плите ещё горячий и красный пыхтел ароматный борщ.
– О! Борщик! Ща мы его… – обрадовался Ромчик. Я как стояла, так и присела на белую холодную табуретку. С головой уже совсем трындец, как плохо!? Когда я всё это успела?
– Неужели наши спиногрызы сегодня так хорошо себя вели, что ты успела всё вверх дном перевернутое на место поставить? – удивился Ромчик сверкающей плите, стиранным пеленкам и аккуратно, рядами стоящей обуви на пороге. И с куском пирога во рту пошёл поглазеть на спящих младенцев.
– Вот где невидаль! А Михалыч удивлялся японскому унитазу с программным управлением! Ты, Нана, лучше бы поспала, я же вижу, что ты дико устаёшь. А то скоро на автомате у меня летать будешь. Порядок в доме сейчас не главное, – говорил он наяривая ложкой.
Мой Ромчик! Я же просто дар речи потеряла, боясь ляпнуть чего лишнего. Как так всё произошло? Может и правда на автопилоте?
Но с тех пор в нашей жизни произошли приятные, сказочные перемены. Детки стали поспокойнее. А я начала высыпаться. И вот же в чём дело: когда совсем тяжело приходилось, около меня появлялась Хаврошка. Наша кошка-беляночка. Прыгала на колени, и я мгновенно засыпала. А приходила пора просыпаться – я находила дом прибранным, вещи разложенными по полочкам, обед приготовленным. Словно рота солдат по приказу командира чётко сработала. Согласно поставленной задаче.
Я подозревала беляночку. Именно с её приходом в дом начали происходить чудеса, как в сказке про Хаврошечку и её коровку. Даже имя кошечке долго не могли придумать подходящее. Ни Буська, ни Муська, ни Беляночка надолго не приживались. А Хаврошечка сразу!
– Хаврошечка, так Хаврошечка! Пусть чудеса случаются чаще! Я что против?
Я никогда не видел свою бабушку
Мы долго подбирали квартиру, и когда, наконец, нашли, выяснилось, что кроме пожилого мужчины, проживающего там, владельцами являются две примерно нашего возраста женщины – Ольга и Полина. Мы встретились. Женщины готовы были продать «злополучную» жилплощадь.
На вопрос, почему вдруг «злополучную» они наперебой эмоционально рассказали странную историю. Мы с мужем ничего из рассказа не поняли, кроме того, что сёстры остро и болезненно относились к воспоминаниям о маме. С Ольгой и её сыном Павликом мы были знакомы и раньше. Ольга работала логопедом в детском саду, куда пять лет назад ходил наш младший сын, поэтому она так разоткровенничалась. Раньше мы часто делились с ней переживаниями, и она всегда искренне утешала нас, молодых родителей. Теперь настал и наш черёд…
– Может быть я расскажу? – вмешался Павел.
Женщины согласно кивнули, и мы услышали необычную и странную историю их семьи.
– Я никогда не видел свою бабушку Аллу, – начал рассказ Павел. – Иногда мне казалось, что бабушка – это просто выдумка родителей. У мамы много фотографий с бабушкой, но на них она молодая, а мама ещё совсем маленькая девочка.
Но однажды мне всё-таки удалось увидеть свою бабушку вживую…
Фото в архиве моей мамы были сделаны в те счастливые времена, когда баба Алла и дед Андрей, получили квартиру. Новую трёхкомнатную квартиру, бесплатно от государства. Тогда это было в порядке вещей. Да и порядок был простой – очередь длинною в несколько лет. Папа у моей мамы был рабочий, слесарь высшей квалификации. Мужик рукастый. Зарабатывал он хорошо и в новом долгожданном доме решил сделать ремонт сам: всё от и до, своими собственными руками.
Ремонт был почти закончен, когда дедушка Андрей получил на руки бумагу, подтверждающую последнюю, четвертую стадию рака. Ему часто нездоровилось, и начальник цеха отправил товарища на медобследование. Беспокоился. Они были приятелями с самого первого дня работы на заводе. Маме в тот год исполнилось одиннадцать лет, а её сестре – тринадцать. Папу девочки любили очень сильно и были поражены тому, что спустя год их мама снова вышла замуж. Сёстры посчитали такой поступок предательством.
В этом возрасте с подростками трудно справиться. По себе знаю. И отношения с матерью у девочек окончательно испортились. Отчим вел себя как тиран, а мать Алла его во всём поддерживала. Он считал, что девочки слишком своевольны и разбалованы родным отцом. И достаточно жестко наказывал их за непослушание: «Опоздали к ужину – голодайте до утра. Не нравятся лук и шкварки в супе – свободны! Испачкали одежду во время прогулки – домой можете не возвращаться!».
Алла смотрела мужу в рот, не смея противоречить. Пожив целый год без мужа, женщина поняла: на одну зарплату сильно не проживешь. Про прически и маникюр пришлось и вовсе забыть. А сколько хлопот свалилось на голову! Раньше всем занимался муж. В том числе и девочками.
До переезда в отдельную квартиру семья жила со свекровью Аллы Борисовны, которая везла на себе весь дом. Отчасти потому, что хотела угодить невестке, отчасти потому, что предпочитала в собственном доме оставаться хозяйкой. Детьми тоже занималась она. Сын женился, будучи в возрасте. Когда она уже и мечтать забыла о внуках, поэтому внучки сразу стали для неё предметом восторга и обожания.
Зато, когда семья переехала в новую квартиру, девочками вплотную занялся отец. В особенности после того, как ушла на небеса его матушка.
Не удивительно, что бабушка Алла, оставшись одна, оказалась не готова принять на себя все свалившиеся как снег на голову обязанности. Бабушка оставалась завидной красавицей и быстро нашла замену дедушке Андрею. Высокий, симпатичный начальник кадров, производивший на всех хорошее впечатление интеллигентного человека, морально уничижал и подавлял волю падчериц. Зато жену всячески баловал, позволяя ей вернутся к прежнему образу жизни.
Мама Оля и тётя Полина ходили по квартире, когда-то с душой, отделанной папой для своих любимых дочек, на цыпочках. В своей комнате разговаривали не иначе как шёпотом. И при первой же возможности покинули родной дом, выскочив замуж. Одна в семнадцать лет, другая и того раньше.
Одно их всегда утешало: замуж и мама, и её сестра вышли очень удачно – по любви.
Долгое время им очень тяжело жилось. Полина Андреевна поселилась у свекрови, а мама Ольга Андреевна с папой теснились в комнатушке семейного общежития с двумя маленькими детьми. И это в беспробудной бедности 90-х.
Я помню всё это.
В то же время бабушка Алла с новым мужем переехала жить в деревню, получив в наследство большой деревенский дом. Уезжая на три замка закрыли супруги трёхкомнатную городскую квартиру. Их не было в городе больше десяти лет. Они ни разу не изъявили желание увидеть нас – своих внуков и детей.
Я бы понял если бы поначалу она была молода и глупа, а потом, жалела, да гордость не позволяла признаться в своих ошибках. Но ни я, ни моя сестра ни разу не видели свою родную бабушку по матери.
Но мама всегда была искренне уверена, что от детей и внуков бабушку отваживал отчим. Якобы он строил злые козни и не пускал Аллу повидаться с детьми. Кто знает, может оно и так. Моя мама сама несколько раз приходила к бабушке после возвращения той в город, но отчим даже не пустил её на порог. Всем своим видом он до сих пор отталкивал, пугал обеих падчериц. В его присутствии они терялись, напрочь лишаясь дара речи.
Отчим вообще, к слову сказать, умел себя позиционировать. Все его уважали и относились с необыкновенным доверием. Одно его слово убивало тысячу эмоциональных, импульсивно сказанных фраз мамы и её сестры. Даже когда бабушка оказалась на смертном одре, он отказывался пускать детей в дом, и сёстры, давно простившие маму, так и не встретились с ней спустя столько лет расставания.
Настал час икс. Бабушки не стало. Отчим сообщил об этом сразу, и сестры организовали похороны сами, но в отчий дом им попасть так и не удалось.
Шанс попасть в дом и забрать хотя бы часть вещей в память о родителях выпал к тому моменту, как отчим решился продать квартиру и уехать к сыну на Украину. То, что у него был сын, для сестёр тоже стало сюрпризом.
Отчиму принадлежало пятьдесят процентов от стоимости жилья. Долю матери делили пополам сестры. Несомненно, им было обидно, но уже не жалко. Так или иначе, они смогли устроиться в жизни.
Решился на продажу квартиры мамин отчим очень быстро, уже спустя три месяца после похорон. За эти три месяца он стал невероятно набожным и чуть ли не по два раза на день посещал церковную службу. Об этом мама и сестра узнали от соседей. Мужчине уже стукнуло семьдесят пять, и он, с трудом передвигаясь, опираясь на тросточку, дважды в день спускался и поднимался по лестнице подъезда с пятого этажа и обратно. Все задавались вопросом: что могло так неожиданно поменять его образ жизни? Раньше в церковь он не ходил даже по праздникам.
***
Сев в такси, пожилой неразговорчивый мужчина, глядя на нас исподлобья, передал ключи от квартиры:
– Не переживайте, квартира вам понравится, – хрипло, с болью в голосе сказал он. Мужчина рядом с ним, видимо сын, тут же захлопнул дверь такси:
– Нам пора.
Мы наблюдали, как пожилой человек с трудом устраивается на заднем сиденье автомобиля. В его лице трудно было разглядеть того самого тирана. Уверенность в себе и прямая осанка растаяли в коридорах времени, как мираж. Перед нами был просто старик с лицом, покрытым морщинами и коричневыми пятнами пигментации. Он, наконец, уселся на сиденье и бросил на нас последний взгляд: хитрый, с прищуром. Взгляд, от которого мурашки по телу побежали. Мы с мужем переглянулись и пошли в сторону подъезда.
Мы заранее договорилась с сёстрами, что после передачи ключей они зайдут в дом посмотреть, не осталось ли чего взять на память. А главное – большое фото отца с матерью в рамочке под стеклом. Сёстры уверяли, что у матери на шкафу всегда стоял этот двойной портрет, сделанный сразу после свадьбы. Они надеялись, что он сохранился.
Был поздний вечер, когда пять человек: я с мужем, две сестры и Павел, вошли в полупустую тёмную квартиру. Первым впечатлением было, что прежние жильцы так и не съехали. Сразу бросилось в глаза, что абсолютно все предметы мебели стояли на своих местах, а шкафы заполнены разными мелочами. Только редкие прорехи говорили о том, что какие-то вещи всё-таки исчезли.
– Когда мы предыдущие два раза осматривали квартиру, чтоб принять окончательное решение, вещей было, конечно, больше. Но не принципиально. – сделала вывод я и посмотрела на мужа.
– Похоже, отчим забрал только ценные вещи, даже не удосужился выбросить после себя хлам, – хмуро оглядываясь сказала Полина Андреевна.
– Да, странно. Мы договорились, что квартиру они освободят, оставив только то, что вы просили, – удивилась я, и муж, подняв брови, сквасил недовольную мины.
– Думаю, он решил оставить нам всё, кроме того, что мы хотели. Чешский хрусталь, привезенный папой из-за границы, он решил не оставлять, так же как и набор серебряных приборов, подаренный ему в день юбилея на заводе, – сказала Ольга Андреевна.
– Да, мы видели всё это, когда подписывали договор купли-продажи. И посуда была, и ковры. Даже старые, траченные молью ковры дед увёз с собой на Украину.
– Старое или нет, но отчим даже этого решил нам не оставлять. Ничего мало-мальски ценного, того, что покупал ещё наш отец, – с грустным смешком отозвалась Ольга Андреевна.
На кухонном столе стояло старенькое радио. Оно было включено, и из динамиков слышалась какая-то жуткая музыка. Я прислушалась. Это был радиоспектакль по Конан Дойлу «Пёстрая лента». Радио у нас давно не было, и я шепнула мужу:
– Такое до сих пор существует?
– Что? – удивился он.
– Радио и радо-спектакли, – глупо улыбнулась я.
– А ты думала, нет? – шепнул он мне на ухо. Мы тихо переговаривались, пока сёстры осматривали вещи.
– Смотрите, что это? – спросил вдруг Павел.
Все одновременно посмотрели на потолок: в каждом из четырёх углов комнаты на стенах были начертаны кресты. Кресты нашли в бывшей комнате девочек и даже на кухне.
На кухне с грохотом распахнулась форточка. Старая рама перекосилась, и стекло чуть не выскользнуло из неё, когда, рассматривая углы, вся компания поспешно вышла из кухни, направившись в спальню. Все одновременно остановились, повернувшись на звук.
– Ветер поднялся, что ли? – удивилась Полина Андреевна, когда и в зале, ударившись о стену, распахнулось окно. Стояла июльская жара, и окна, видимо, были закрыты не плотно.
От порывов ветра начало сбоить радио: жуткая музыка из радио-спектакля то затихала, то включалась на полную громкость. А то душераздирающе скрипела во время помех.
Тонкие тюлевые занавески бились о косяк в углу комнаты.
Затворив окно, сёстры толкнули дверь в спальню. Она оказалась запертой.
– Мама, дай я попробую, – подошёл к двери Павел.
Внезапно моргнул свет. Ещё раз. Дверь со скрипом поползла в темноту спальни, а на пороге появилась не чёткая фигура старушки. Она стояла лицом к лицу в каком-то полуметре от Павла.
– Оленька, Полина… – эхом разнеслось по квартире. – Оленька, Полинка, это вы, девочки мои?
Бабушка, ступив следующим шагом, прошла сквозь Павла. Он остолбенел.
– Оленька, доченька… Полинка, где вы? Я не вижу вас… – эхом разносился её голос под скрип испорченного радио. Оглядываясь по сторонам, мелкими шажками бабушка, сотканная, казалось, из темноты, продвигалась вперёд. Мы замерли в ужасе.
Вдруг она резко остановилась и жестко сказала кому-то:
– Нет! Немедленно замолчи! Я больше не намерена слушать твои бредни. Я иду к своим девочкам, – стала отмахиваться бабушка, словно отталкивая кого-то незримого.
Она повысила тон, активно сопротивляясь своему собеседнику. Воздух завибрировал, а предметы, стоящие на полках, заходили ходуном и попадали. Окна вновь распахнулись с шумом, и шторы неистово забились на ветру. Радио шипело в поисках волны, и казалось, что за окнами шумит дождь. Все, кто был в комнате, вжались в стены, потеряв всякую способность двигаться, а бабушка с воем закрутила головой. Наконец она успокоилась и, нащупывая руками предметы, продолжила движение, шумно шаркая тапками в наступившей тишине.
– Поля, Поля, Полина, я ж тебе манную кашку сварила. Как ты любишь. Почему ты кашку не ешь? Ееешь каааашку, – рыдая, взвыла бабушка, падая на пол около Полины Андреевны на колени. Словно ударной волной назад отбросило старинные венские стулья, а увесистый круглый стол, скрипя ножками, пополз следом, опасно накреняясь.
У Полины Андреевны заметно подрагивала нижняя челюсть, а из глаз крупными градинами выкатывались слёзы. Она как стояла, так и осела на пол рядом с призрачной бабушкой.
– Оля, Олюша, Оленька, – эхом полетели слова. Приведение взглянуло на Ольгу Андреевну пустыми невидящими глазами. – Оленька, тебе туфли не малы? – взгляд её шарил по сторонам, а полупрозрачные глазницы вращались. Свет от люстры погас, а потом загорелся вновь, но уже отдельно от люстры. Покружив над бабушкой, свет разделился на несколько шипящих блуждающих огней. Огни, разлетаясь по комнате, взрывались, словно маленькие шаровые молнии, и все присутствующие запаниковали. Я взвизгнула и схватилась за мужа, а Павел, наткнувшись на стул, с грохотом уронил его на пол. Призрак бабушки от тоже внезапно обезумел. Он стремительно передвигался по квартире, издавая звуки явно неземного происхождения, в которых слышалась боль и безысходность:
– Оставь меня, оставь меня-я-я… нет, не трогай, уходи. Тогда, может быть, ко мне вернутся мои девочки, – плачущим голосом выл призрак, перескакивая с пола на потолок, беспрестанно размахивая руками, хватаясь ими за голову, пока не исчез в глубине спальни.
Несколько минут в комнате стояла тишина. Её прервал Павел, и заметно заикаясь произнёс:
– О-го! Во-от и поз-накомились. Сда-а-ётся мне дед не не зря в церковь ходил, да кресты везде рисовал. Допёк он, видно, ба-бушку! Тоска её снедала по дочкам, а он продолжал препятствовать. Старый хрен…
Павел посмотрел на присутствующих и сделал жест, приглашающий в спальню. Не найдя смельчаков среди их рядов, он направился в темный проём спальни. Нужно было найти портрет.
Любопытство пересиливало страх. На кровати мирно лежала полупрозрачная бабушка. Он обошёл кровать, стараясь держать бабушку в поле зрения. Пробираясь к шкафу, он нащупал наверху портрет в деревянной раме. Нужно было забрать его и поскорее уйти. Больше, похоже, в память о бабушке взять было нечего.
Как только он взял портрет в руки, стекло вывалилось из подрамника и с грохотом разбилось об пол. Призрак молниеносно среагировал и, встав с кровати, двинулся навстречу парню.
– Не тронь, Ирод – это моё. Это моё и моих дочек. Никогда… и думать не смей… – выкатив глаза, нараспев шептал, всхлипывая, призрак бабушки. Он подошла практически вплотную, и Павел, не жив не мёртв, быстро закрыл глаза от страха.
– Мама, это мы пришли, мы вернулись. А Пашенька, это же внук твой! Ты не помнишь? Я однажды приносила фотографии… – запричитала Ольга и бросилась вперед, закрывая собой сына.
Наступила тишина. Ничего не происходило, и Павел открыл глаза, озираясь. Бабушка с сожалением и болью вглядывалась в стоящих перед ней людей.
– Оленька? Полина? – из глаз бабушки текли призрачные слезы. – Простите меня, родненькие… простите, ради всего святого. Ради вашего отца, – она упала перед ними на колени.
Женщины в нерешительности присели рядом, пытаясь взять маму за руки, но у них ничего не получалось.
– Мама, мы давно тебя простили, очень давно, – дрожа всем телом говорила Полина, и Ольга ей вторила:
– Мы простили. И ты нас прости…
Бабушка плакала и улыбалась, медленно растворяясь в темноте спальни. И, наконец, совсем пропала.
Включили свет. Ольга вздрогнула, и из покореженной рамы на пол одна за другой посыпались фотографии девочек. Издалека, из какого-то неизвестного, давно забытого ими счастливого прошлого, смотрели с чёрно-белых фотографий весёлые улыбающиеся лица молодых родителей и задорных девчонок. Они пока не знают горя. Не знают, что такое разлука, смерть и предательства…
Павел даже прослезился. История родителей всегда будоражила его своей несправедливостью. Он вырос чутким ребёнком и чуть что жалел мать.
Пара звонков и дом заполнили шумные голоса молодёжи. Павел попросил друзей помочь в выносе мебели. Вопреки всем страхам, портрет и фотографии Ольга забрала домой, а мы сделали хороший капитальный ремонт. Другую такую же квартиру найти не представлялось возможным. Вариант был почти идеальным. Почти… Отпетые атеисты, мы даже решились освятить квартиру, пригласив в дом батюшку. Пока шёл ремонт, ни у сестёр, ни у нас бабушка больше не появлялась.
Был один знак, который меня обнадёживал: на крышу балкона стали садиться голуби и подолгу ворковать. Но я до сих пор, спустя годы, побаиваюсь оставаться одна в темноте пустующей квартиры.
