Евгения Кретова
Непростые истории 2. Дороги звёздных миров
Бианкин оторвался от бумаг, удивлённо поднял на Аркадия уставшие глаза.
– Вот, – подтолкнул тот вперёд мальчика. – Вчера во дворе нашел. В песочнице. Бросили его.
– Другие в песочницах деньги находят, а ты… – пожурил Аркадия совсем даже и не удивившийся Бианкин. – А почему ко мне? Вызвал бы полицию.
– Если сразу к тебе, то, может, в вашем доме ребенка и оставят. «Счастливое детство» – лучший в городе. И уход хороший, и питание, и лечение.
– Да ну, – махнул рукой Бианкин, – какое у детей Ирудо лечение? А мальчика оставляй. Директриса в полицию позвонит. Они прямо здесь протокол составят. В первый раз, что ли.
– Я знал, что ты поможешь. Спасибо. Ещё знаешь что, – спохватился Бочаров, – я вчера своего гостя ночью на кухне застал. А перед ним рисунок странный. Что скажешь?
Аркадий достал из кармана изрядно помятый листок бумаги.
Бианкин повертел рисунок в руках, отодвинул подальше от глаз, придвинул.
– Интересно. И твой туда же, – педиатр выдвинул из письменного стола застревающий ящик, достал оттуда стопку листов, разложил на столе.
– Смотри, раз пришел. Сегодня по спальням собрал.
Бочаров глянул и застыл завороженный. Рисунки на листах: стены замков, парящих в непонятно каком измерении, переплетённые мраморными лестницами и голодным плющом, были похожи между собой, как близнецы. И рисунок ночного гостя был один в один их порождением. Плоть от плоти, кровь от крови.
– Что это значит? – выдохнул Бочаров. – Как они это делают? И зачем?
Бианкин пожал плечами:
– Может быть, синхронизируют сознания. Мы говорим себе: больные дети, больные дети, выброшенные из нормальной жизни. А сами не представляем, Аркадий, что они могут. Серьёзных и даже несерьёзных исследований никто не проводил. Считается, что проблема в том, что дети Ирудо рождаются. А может, это не проблема. Может, просто так надо.
– Кому надо? – Бочаров внимательнее вгляделся в приведённого им мальчика. Тот сидел на краю стула, вытянувшись, напряжённо сведя цыплячьи лопатки. Бледные губы полураскрыты, глаза смотрят как обычно, в никуда, даже и не пытаясь ни на чём сфокусироваться. В уголке рта скопилась слюна. Вот-вот капнет.
– Мало ли, кому надо. Одно из проявлений законов природы. Ты знаешь, что перед войной рождается гораздо больше мальчиков? Никто не знает почему. Собственно, не перед войной, а сразу после. Но не в этом дело. Лет двадцать назад вдруг стало рождаться много детей с врождённым пороком сердца. А потом так же вдруг перестало. Левшей больше не рождается. Почему – опять неизвестно. Может, природа пытается снова прийти к состоянию устойчивого равновесия, компенсировать потери. А может, что-нибудь другое.
– Зачем природе дети с синдромом Ирудо? Уменьшить рождаемость? Поставить само существования человечества на карту?
– Откуда я знаю, Аркадий? Ты спросил – я ответил. Идем, я тебе что-то покажу. Только нянечку позову с мальчиком посидеть.
Бианкин привел Аркадия в палату для новорождённых.
– Здесь три Ирода! – сообщил Бианкин.
– И что?
– А то! Смотри!
Бианкин сжал в руках неизвестно как попавший к нему тяжёлый баскетбольный мяч и с силой замахнулся им в сторону младенцев.
Аркадий бросился на сошедшего с ума Бианкина, но не успел. Мяч уже летел в сторону открытых лёгких кювёз с новорождёнными.
Бочаров зажмурил глаза. Вот сейчас. Сейчас раздастся истошный детский крик. Переломы, сотрясения, увечья на всю жизнь…
Ничего.
Бочаров приподнял веки. Мяч висел в воздухе посредине палаты на уровне человеческого лица, будто столкнулся с невидимой преградой. А затем, будто кто-то его подтолкнул, медленно опустился на пол.
– Понял?
– Нет, – честно признался Бочаров. – Только отдай лучше мяч. Мне спокойнее будет.
– И я не понял. Но впечатляет.
– А зачем всё это?
– Это уже нe ко мне, это в Божественную канцелярию.
Затренькал телефон. Бочаров зажал микрофон ладонью и вышел из палаты.
– Пап! – кричала возбужденная Элька. – Ты пока не договаривайся насчет аборта. Мне подруга рассказала, у нее ребенок Ирод. Четыре года. Шоковая терапия метразином дает потрясающие результаты. Дети вылечиваются на глазах. Начинают говорить. И улыбаться. И отвечать на вопросы. В их подопытной группе все выздоровели, представляешь? Мультики по телевизору смотрят, смеются. Сын у нее уже до ста считает. И все буквы знает. Проблема, можно сказать, решена!
Вечером Элька с мужем приехали в гости. Привезли торт и бутылку коньяка. Элька загадочно гладила живот и светилась счастьем.
Захмелевший Бочаров вышел на кухню – глотнуть холодной воды.
Одинокий телевизор бубнил что-то в пространство. Бочаров потянул руку к пульту, но передумал и прислушался.
– Таким образом, – вещал с экрана человек в красном галстуке, – недавно открытая комета Фрая имеет пять процентов вероятности столкнуться с Землей через три года. Это много по астрономическим меркам. Но не будем грустить, дорогие друзья. За эти несколько лет все ещё может перемениться…
Бочаров так и не выключил телевизор. Он присел на табуретку и попытался вспомнить что-то очень важное. Что-то, произошедшее с ним недавно и имеющее связь с той пургой, что нёс ведущий. И с вроде как решённой проблемой. Но так и не смог.
Евгения Кретова
Мне 38 лет. Живу в г. Благовещенск, а сама из Москвы. По образованию юрист, книги пишу со школы, последние 5 лет – наиболее плотно. Закончила литературные курсы «Мастера текста». Есть рассказы, опубликованные в сборниках и литературных журналах, сетевые публикации. Член Союза писателей России.
Победитель номинации "Подростковое фэнтези" национальной литературной премии «Рукопись года» и финалист Конкурса детской и юношеской книги ЛитРес и ЛайвЛиб (3-е место) за рукопись «Вершители: посох Велеса». Финалист конкурса «Новая детская книга» в номинации «Фэнтези. Мистика. Триллер» и победитель читательского голосования за мистический триллер «Альтераты: миссия для усопших».
Сборник рассказов «Дом с панорамными окнами» – в Шорт листе премии «Электронная буква» (номинация Малая проза).
Автор пяти романов в жанрах современная проза, детектив и триллер.
Буду рада встретиться с вами на ЛитРес https://www.litres.ru/evgeniya-kretova-13071576/
Крайний полёт «Немезиды»
Темно-синий, неживой пока монитор внешней связи. Тесная, видавшая виды рубка. Вечный запах стеклопластика и свежемолотого кофе. На потертой консоли покачивал крупными кожистыми листьями каучуконосный фикус – будто третий член экипажа. Каждый переход на одном и том же месте. Борис Сергеич, бортинженер грузового корабля «Немезида», методично пристраивал его рядом с собой, словно малолетнего ребёнка. И каждый раз капитан корабля Павел Игнатьевич Коротков молча переживал, что растение окажется плохо закреплено и полигласовый горшок соскользнёт с ребристой поверхности. Сам-то не разобьётся, но подомнёт ящик СТП. А СТП – или Сигнатура транзакционных переходов – это жизнь их старенького, потрепанного сотней переходов, но надежного, как мама родная, почтовика. Это связь с операторами станции привязки. Это обратный билет домой.
Он покосился на старого товарища, вздохнул, ослабил тесный воротник кителя, набрал код внешней связи. Приемник пискнул, сообщая об установлении соединения.
Короткий взгляд на Сергеича: тот привычным движением активировал таймер. На черном циферблате квадратные нолики сменились вереницей чисел.
– Грузовой борт 14-280-Немезида готов к транзакции, – сообщил он по переговорному устройству. – Курс 0016АРМ, сообщение: станция «Сатурн» – аппаратная станция «Флида».
Сергеич активировал визиры и курсоуказатели. Капитан видел, как окрасился синим монитор с загруженной оператором «Сатурна» навигационной картой.
– Вижу вас, борт 14-280-Немезида. Формирую сигнатуру, – прошелестело из ретранслятора. На навигационной карте пролегла четкая прерывистая линия трех выстроенных коридоров. Ближайшее транзакционное окно – за Плутоном. Тринадцать минут на марше.
– Импульс на старт, – скомандовал Павел Игнатьевич.
– Есть импульс на старт, – отозвался Сергеич и покосился на фикус: тот торжественно качнул руками-листьями. – Готовность номер пять, четыре, три, два, один… Пуск.
Космический грузовик дёрнулся вперёд, оставляя за собой вытянутое кварк-глюонное облако.
– В добрый путь, – дежурно пожелал оператор «Сатурна» и отключился.
– К чёрту, – привычно отозвался Сергеич и потянулся, расправив широкие плечи.
Павел Игнатьевич сумрачно вздохнул, выравнивая курс:
– Сколько лет с ними работаю, столько не могу привыкнуть к этому «В добрый путь»… Как в мультике, помнишь? «Земля, прощай! В добрый путь!»3.
Сергеич хмурился и молчал: сегодняшний полёт дался ему тяжело. Давление подскочило, заставив дежурного медика в предполётной вколоть ампулу стабилизатора. Как бы в его-то возрасте нормально. Но Сергеич – жизнерадостный здоровяк без единого седого волоса в темно-русой шевелюре, гроза астероидов и фотонных аномалий, воспринимал это болезненно, как бестактное напоминание о предстоящем списании.
Этот полет Сатурн-Флида для них обоих – крайний, как говорят в Космофлоте, избегая фаталистического «последний». «Немизиду» на реконструкцию, их с Сергеичем – на заслуженный отдых. Павел Игнатьевич мечтательно прищурился: Машка рада будет. Надо ей с Флиды алмазный песок притащить, что ли, пусть побалуется детёныш. Капитан ухмыльнулся в усы, ослабил воротник на кителе.
– Три минуты до транзакции, – сообщил Сергеич, выстраивая сигнатуры.
– Навигационная погода в точке выхода?
– По прогнозу, – Сергеич неохотно поднял навигационную карту4, удалил вехи, не влияющие на безопасность маршрута. Почесал переносицу: – Точно, чисто всё.
Павел Игнатьевич облегчённо выдохнул и направил грузовик в чёрное горлышко перехода. Появился знакомый шум в ушах, увеличилось давление на грудную клетку. Экипаж замер в тягостном ожидании, пока не сработает полевая защита, и станет легче дышать.
– Ты там как, Игнатьич? – бортинженер обеспокоенно покосился на капитана. – Бледный какой-то.
Тот отмахнулся и уставился в транзакционный коридор: на мутной поверхности экрана мелькнул серебром выход.
– Приготовиться, точка сборки две минуты три секунды, код шестнадцать, – подтвердил бортинженер, перебрасывая капитану данные сигнатур.
Немезида вынырнула из перехода, мягко сработав маневровыми, выправила курс на точку следующей транзакции и неторопливо направилась к ней.
Сергеич покряхтел и встал с места:
– До следующего окна час сорок. Пойду, чаёк заварю… Рита твоя передала через Гамбуза.
Гамбуз Василь Иванович – начальник службы снабжения. Мужик, в общем, не плохой, но до безобразия правильный. Вот и посылку от супруги капитана проверял по инструкции, а передавая с рук на руки, недовольно поджимал тонкие губы: не положено на борт проносить груз, не утвержденный для переброски.
– Вы ж не лампочки на Флиду везёте, а пиротрил, – мрачно посетовал он на легкомыслие экипажа.
Пиротрил – опасное взрывчатое вещество с бешеной скоростью детонации и мощностью – Немезида должна была доставить для техников Флиды: ребята строили экогород под поверхностью агрессивной и капризной Футанги, ближайшей к станции экзопланеты.
Сергеич появился в рубке с двумя конглициниевыми фляжками, из узких горлышек которых тянулся терпкий аромат:
– Ритка у тебя – золотая женщина, – усмехнулся он, протягивая капитану напиток, – если б знал, ни за что не упустил бы тогда, в Академии.
– Поздно причитать, – хохотнул Павел, – раньше надо было думать.
– Раньше, – отозвался Сергеич, тяжело опустился в свое кресло.
Оба замолчали, обжигаясь вязкой жидкостью и думая каждый о своём, но, как ни странно, связанным с одной и той же женщиной, ставшей много лет назад одному из них женой, а другому – вечным напоминанием о не случившемся счастье. Сергеич так и не женился. С Павлом они остались лучшими друзьями, он часто бывал у них в доме. С пацанами и младшей дочерью, Машкой, модель Немезиды мастерил. На Риту, даже спустя столько лет, смотрел с восхищением.
– Да-а, – протянул он, забывшись.
Павел Игнатьевич промолчал.
Фикус качнул темно-зеленым листом.
– Тринадцать минут до транзакции, – очнулся Сергеич, завернул крышку и удобнее устроился за консолью. Капитан шумно зевнул, передёрнул плечами, стряхивая мечтательность.
– Что на выходе?
Бортинженер шмыгнул носом:
– Чисто. Заряжайся позитивом, транзакция длинная, расстояние между окнами всего ничего, на корректировку курса больше трёх минут тебе не дам.
– Как будто могло быть иначе, – проворчал Павел Игнатьевич, подключаясь к управлению. Тонкие линии аппаратного СТП выстроились на мониторах в ряд, подсказывая курсовые ориентиры.
– Сигнатуры загружены, код транзакции четырнадцать. Режим входа штатный, – сообщил бортинженер.
Фикус дрогнул всеми листьями.
– Ты бы убрал растение с консоли, – без надежды в голосе попросил Павел.
Сергеич покосился на него и протянул руку к белесому горшку.
Монитор перед его глазами мигнул, выбросив в центр новое сообщение: смена кодировок транзакции. Искин Немезиды услужливо предупредил:
– Смена сигнатур. Кодировка транзакции – восемнадцать. Коэффициент смещения один.
– Этого ещё только не хватало, – бортинженер нахмурился и склонился над консолью. – До входа в транзакцию четыре минуты. Паш, успеваем?
Капитан ловко подхватил неповоротливое судно, направил к черному окну открывшегося перехода. Медленно, очень медленно грузовик ложился на измененный курс. С дифферентом на правый бок Немезида вошла в переход.
– Черт знает что такое, – ворчал Павел, выравнивая корабль.
Мощный удар по корпусу отразился карминно-алым на мониторах.
– Сергеич, в чём дело?
– Кодировка транзакции двадцать пять, – холодно проинформировал Искин, опережая бортинженера.
– Ну как так – двадцать пять-то?! Ну как так!
Капитан чувствовал, как теряет контроль над кораблем. Тяжелый, неповоротливый почтовик с запозданием отзывался на его команды. Все хуже маневрировал внутри перехода.
– Сергеич, теряем скорость, что с кодировкой?
Грузовик протяжно вздохнул, дернулся в сторону, зацепил фотонными накопителями «купол» транзакционного коридора.
– Вехи смещены на девять, корректировка восемьдесят два процента, угол дифферента шестьдесят три градуса… Ошибка навигации 27М, Игнатьич. Разорви скварр этих операторов с «Сириуса».
Бортинженер витиевато ругнулся.
Немезида тяжело продиралась сквозь переход.
– Перегрузка. Опасный крен на правый борт, – сообщил искин.
Павел покраснел от напряжения. Крохотные, словно японский бисер, капельки пота выступили на лбу и висках, собираясь и стекая тонкими кривыми ручейками за воротник кителя. Руки вспотели. Искин настойчиво предупреждал об опасности:
– Опасный крен на правый борт. Вероятность изменения координат точки выхода восемьдесят три процента.
Сергеич покосился на ретранслятор, поморщился:
– Семь минут до выхода из транзакции, Паш. Точка сборки три минуты.
– Зараза. Выровняться бы. Крутит, как сосиску в кипятке, – капитан вглядывался в черноту в поисках выхода. Немезида устремилась вперед в надежде на спасение. – Вернусь на «Сатурн», подам рапорт, пусть разбираются с этими охламонами из диспетчерской.
Утробный гул системы оповещения резко сменился ревом сирены. Немезида дёрнулась вперёд и завалилась на правый борт.
Капитан и бортинженер видели, как на схеме корабля срабатывают, захлопываясь одна за другой, защитные перегородки, ограждая небольшой экипаж от беды.
– Разгерметизация грузовых отсеков два, три, четыре, пятнадцать, – металлический голос звучал как приговор.
Экраны в одно мгновение окрасились красным.
Судно содрогнулось от взрыва. Волна вдавила барабанные перепонки, смяла лёгкие, грудные клетки затрещали от перегрузки.
– Зараза, – Сергеич рванул аварийную консоль на себя. – Генератор в труху. Пожар в пятом секторе.
Капитан молчал: перед глазами мелькнуло, наконец, окно выхода из транзакции. С чудовищным креном, практически брюхом вперед, разрывая плотные «стенки» коридора, Немезида прорвала тонкую фотонную плёнку на выходе и вырвалась в открытый космос, а в следующее мгновение корабль погрузился в темноту.
***
Первым очнулся Сергеич.
Захлебываясь рвотой, он лишь догадывался по миганию экранов о вое сирены, о том, что искин без устали сообщает перечень повреждений.
– … в третьем отсеке, – сквозь ватную глухоту контузии донеслось до бортинженера. – Разгерметизация в зонах два, шесть, двенадцать, пятнадцать, двадцать четыре. Пожар в отсеках пять, три, восемь, одиннадцать…
Он не слушал: бросив взгляд на грузовой отсек, заметил сразу пурпурно-красные отметки у развороченных взрывом шлюзов: сдетонировал пиротрил.
– Что ж за день такой невезучий сегодня, – пробормотал он, высвобождаясь из защитного поля. – Пашка!
Капитан не отвечал: голова запрокинулась, руки беспомощно свисали с подлокотников. Бортинженер автоматически потянулся к карману с пневмошприцем.
– Паш, щас. Потерпи, только дотянусь до этой чертовой заразы, – тихо ругался Сергеич, с трудом сгибая руки в локтях и разжимая пальцы.
Кое-как встав, он перевалился всем весом на кресло капитана, вколол в плечо стабилизатор, потрепал старого товарища по небритой щеке и тяжело плюхнулся обратно в свое кресло – сверять отчет о повреждениях с данными сканирования.
Павел Игнатьевич вяло пошевелился.
– Капитан, докладываю обстановку, – прокричал Сергеич (из-за контузии он все еще неважно слышал). – Предположительно по причине инерции при совершении маневра выравнивания корабля вызвавшего срыв креплений контейнеров с пиротрилом, взрывчатое вещество активировалось и взорвалось. Повреждены семь секторов и пять отделений грузового отсека и шесть из восьми верхнего. Отказ импульсных двигателей и обоих генераторов. Пожар с третьего по седьмой блоки реакторного отсека. Предлагаю раскрыть одномоментно шлюзы. Правда, для обратной закачки кислорода потребуются генераторы, а они у нас тю-тю, придётся воспользоваться скафандрами. Но нам же это не впервой, да, Паш? Ты как, Паш? – он оглянулся на товарища: тот бестолково тряс лобастой головой, бил себя по щекам.
– Борь, – прохрипел он, – как пиротрил мог сдетонировать? Вакуумные контейнеры, стандартные крепления, всё ж рассчитано на перегрузку. Ты же груз принимал, крепления проверял?
Бортинженер посмотрел исподлобья, хмыкнул, вставая:
– Я. Все по инструкции, – он прищурился. – У нас разгерметизация нижнего яруса. Всего грузового отсека, считай, нет. Хвостовая часть разворочена так, что мама не горюй… Паш, нам лететь не на чем. А ты интересуешься, с чего это пиротрил бабахнул.
Он мрачно посмотрел на капитана. В серых глазах мелькнула догадка:
– Думаешь, я недосмотрел? Ты еще скажи, что это я специально подстроил?
Павел Игнатьевич неловко заерзал в кресле, отвел взгляд. Сергеич буравил его насквозь, сплюнул под ноги:
– Ясно, – протянул мрачно. – Думаешь, из-за Ритки… Сорок лет ждал. И вот, дождался… Отомстил вроде как.
– Ну, просто странно это всё. Видимо, флуктуация какая-то.
Сергеич фыркнул, вытер рукавом кровавую дорожку под носом:
– Настолько странно, что друг, которому верил больше, чем себе, записал тебя в подлецы и предатели. Определенно, «флуктуация» какая-то.
Павел Игнатьевич нахмурился, сдернул верхнее крепление на воротнике кителя.
– Прости, Борь. Не знаю, что на меня нашло, – вяло извинился.
Бортинженер оглянулся, молча вышел из рубки. Через прозрачную мембрану была видна его ссутуленная фигура, мелькавшая в полумраке аварийного освещения.
Павел умыл ладонями лицо, сбрасывая наваждение, стыдясь возникших подозрений, шевелящихся в сердце долгие годы, выдавливаемых из сознания, из памяти.
«Черт возьми», – он покосился на монитор состояния Немезиды. Мигнул огонек внутренней связи. Отозвался голосом Сергеича:
– Автоматика сработала. Проход к спасательным шлюпкам заблокирован, капитан, – голос подчеркнуто официальный. Строго по протоколу. – Рассматриваю вариант через технический коридор. По готовности сообщу. Конец связи.
И отключился, оставив Павла в красновато-бурой тишине.
Капитан выбрался из кресла. Тяжело передвигая ноги, добрался до регистратора, выгрузил на портативный накопитель данные мониторинга и бортовой журнал.
– Три минуты перед аварией, – скомандовал.
Три минуты – время детонации пиротрила. Если что-то и произошло, то в этом крохотном отрезке времени. На дисплее появились зеленые столбики показателей. Сравнив с базовыми, чертыхнулся еще раз: датчики целостности груза показывали смещение опасного груза. Срыв креплений, деформация контейнера и последовавшая за ним детонация.
Тысяча нелепых случайностей.
Пожар подбирался к шестому сектору. Там аварийно-спасательный борт. Система пожаротушения, поврежденная взрывом, не справлялась.
– Сергеич, – капитан попробовал вызвать бортинженера по внутренней связи, не сработало. Активировал экстренную на своем коммуникаторе-креонике: – Борь, дуй сюда. Открываем шлюзы с третьего по шестой сектор. Надо спасать шлюпки. Не то нам с тобой выбираться отсюда будет не на чем.
Бортинженер коротко бросил: «Есть дуть сюда, щас буду».
Он появился через полторы минуты: рабочий комбинезон в саже, на руке – черная обугленная рана. Хмуро глянув на капитана, бортинженер сел за рабочую консоль.
– Гермопереборки жилого сектора не повреждены. Активирую защиту экипажа, – отчетливо комментировал он бортовому журналу.
– Борь, прости, – тихий голос за спиной, тяжелая рука легла на плечо. Сергеич покосился на тонкие пальцы. – Не знаю, что на меня нашло. Страшно признаться. Все эти сорок лет жутко ревную тебя к Ритке.
– Это мне тогда впору спросить – не специально ли ты это все подстроил? И коряво Немезиду через коридор провел, специально, небось, чтобы жахнуть мне по тыкве, – сварливо пробормотал бортинженер. И добавил примирительно: – Отелло недоделанный.
Капитан ухмыльнулся, похлопал по плечу.
Только тогда вернулся на своё место.
– По команде командира корабля открываю шлюзы, – пробормотал бортинженер.
Павел Игнатьевич подхватил:
– Говорит капитан борта 14-280-Немезида Коротков Павел. С целью ликвидации пожара на пути эвакуации экипажа открываем шлюзы в секторах три, четыре, пять и шесть. Экипажу надеть индивидуальные средства защиты, – оба почти одновременно нацепили на лица прозрачные маски. – Готовность номер пять, четыре, три, два, один. Пуск.
Вспыхнули экраны оповещения о разгерметизации и тут же погасли. В одно мгновение космос высосал кислород из легких Немезиды. Смертельный поцелуй, холодный, как сама преисподняя.
Сергеич сверился с датчиками прежде, чем задраить шлюзы:
– Пожар ликвидирован. Только мы теперь как котята – слепы и беспомощны.
– Зато живы.
– Живы. Пока реактор не рванул. Давай выбираться.
***
Покореженный корпус Немезиды плыл вдалеке, постепенно превращаясь в неясную груду металла в обзорных экранах.
Два человека и одноместная шлюпка с единственным комплектом спасательного оборудования – все дальше от используемых навигационных маршрутов. Капитан сидел за пультом управления, Сергеич – на полу.
Бортинженер протянул Павлу протеиновый батончик – один из немногих, припасенных в бардачке аппарата. Молча вскрыли упаковку, вцепились зубами в приторно-сладкую массу. Фикус печально покачивал глянцевыми листьями.
Игнатьич развернул на планшете карту сектора. Отметил красным точку:
– Мы должны были выйти тут. Мерцающая транзакция выбросила нас здесь, – поставил крестик чуть в стороне.
Сергеич покосился на корявый рисунок:
– В этом секторе даже патрулирование раз в полгода. Глушь.
Отвернулся.
Капитан прищурился:
– Если не запускать импульсный двигатель, энергии нам суток на трое хватит.
– Через трое суток мы будем так далеко от маршрутов, что нам уже будет всё равно, – мрачно отозвался Сергеич.
Капитан задумчиво уставился в экран обзорки, проговорил тихо:
– Предлагаешь включить двигатели и рвануть к точке выхода из транзакции, к стандартным маршрутам? Через пять часов отрубится система воздухоочистки. Ещё через пять – аварийное освещение. Последней – аварийная подача кислорода…
– Паш, кого ты лечишь? – Сергеич невесело хмыкнул. – Нам два пути отсюда – или обоим в гроб… Хотя, не, для этой цели и наша склянка сойдет. Или второй вариант – врубаем аварийное оповещение на всю мощность и ждём помощи. У нас шлюпка с базовой комплектацией, креокапсула5 есть. С автономным питанием.
– Она одна. А нас двое, – отрезал Игнатьич. – Слушай, Борь, маячок работает: в эфир наш SOS-сигнал идёт…
– Твой SOS-сигнал не пробивает такой радиус, – чертыхнулся Сергеич. – Аварийка пробьет частоту.
– А если нас все-таки никто не услышит? Мы израсходуем остатки энергии, а помощь не придет, – капитан говорил тихо, подчеркнуто спокойно, будто обсуждал с товарищем, какое кино смотреть сегодня вечером.
Бортинженер проглотил разжеванный протеин, посмотрел на Павла с интересом:
– Если мы ещё дольше будем мозговать, то точно никто ничего не услышит. Паш, либо сейчас, либо никогда. В том смысле, что совсем никогда.
Капитан нахмурился.
– Борь. Всю энергию спалим на сигнал. И каюк. После отправки аварийного сигнала у нас пятнадцать минут останется. Пятнадцать. Кто к нам за это время, да через такую навигацию прибудет?
Сергеич кивнул. Утвердительно отметил:
– Ясно. Дрейфишь. От инструкции отступить боишься.
Капитан поморщился. Как в детстве шмыгнул носом, посмотрел с вызовом:
– Ты меня на понт не бери. Не таких видали…Инструкции для того и…
– А ты всегда был трусоват, Пашка, – Сергеич взял в руки горшок с фикусом, принялся вертеть его в руках. – И тогда, сорок лет назад, Ритка на тебя и не посмотрела бы, если бы не драка с креонидянами. Тебе повезло – тебя вырубили первым.
– Что ты мелешь-то?
– Я не мелю, – бортинженер внимательно посмотрел на капитана, прищурился, вставая во весь рост. – Я правду говорю. Тебе башку проломили. Вот Ритка и принялась тебя жалеть. А я, дурак, позволил ей это.
– Вот на счет дурака ты это верно сказал. Столько лет, а все никак не успокоишься, – Павел Игнатьевич резко встал, убеждаясь, что контузия у товарища сильнее, чем показалось на первый взгляд.
– С тебя пример беру… Паш, – отозвался Сергеич. Взгляд холодный, с прищуром. Кривая ухмылка тронула тонкие губы, горшок с фикусом покачивался на широкой ладони.
Капитан не успел защититься. Сгруппироваться. Отбить удар. Или хотя бы просто увернуться.
Тяжелый полигласовый горшок обрушился на него. Последнее, что он увидел перед падением в темноту – искривленное лицо Бориса и нежный, утопающий в сирени профиль Риты.
***
– Бортовой журнал один. Дата – семнадцатое марта. Время – двадцать один час сорок минут. Говорит исполняющий обязанности командира экипажа грузового борта 14-280-Немезида, двигающегося по маршруту 0016АРМ сообщением станция «Сатурн» – аппаратная станция «Флида», бортинженер Борис Сергеевич Титов. В результате ошибки навигации 27М в семнадцать часов три минуты борт попал в мерцающую транзакцию, при прохождении которой спецгруз – двадцать семь контейнеров с пиратрилом – оказался поврежден и сдетонировал. В результате взрыва генератор, реактор, импульсный двигатель вышли из строя. Начался пожар во внутренних отсеках корабля. Команде в составе командира корабля Короткова и бортинженера Титова удалось эвакуироваться на единственно уцелевшей и оказавшейся доступной одноместной шлюпке класса «Аванта» с ограниченным функционалом. Энергии и питания хватит на двое суток… Это если питаться и дышать будем по очереди, – он покосился на герметично закрытую крышку креокапсулы, через прозрачное окошко которой были видны бледное лицо Павла и замотанный в промасленную ветошь фикус. Усмехнулся: – Капитан корабля принудительно помещен в креокапсулу семнадцатого марта две тысячи девятнадцатого года в двадцать один час семь минут по стандартному земному летоисчислению. Вся имеющаяся в распоряжении экипажа энергия направлена на передачу данного сообщения и сигнала SOS с координатами, – он помолчал, добавил вполголоса: – Личное сообщение для Маргариты Коротковой. Ритка, люблю, как в самый первый день. Прощай. Вечно твой Борис.
Он отключил запись. Встал из-за приборной доски, подошел к мирно спящему в креосне другу – на виске красовался кровоподтек. «Ничего, до Машкиной свадьбы заживёт», – усмехнулся.
Борис вернулся на прежнее место. Сел, удобно развалившись в кресле, закинув ноги на консоль. Из внутреннего кармана комбинезона достал сложенный вчетверо листок: светловолосая девушка уткнулась носом в огромный букет сирени. Бережно расправил его и закрепил на мониторе поверх алеющих данных о падающем давлении, понижении температуры и чистоте воздуха.
За бортом медленно проплывали очертания далёких систем. Яркие звёзды бросали свой затуманенный взор на крохотный островок жизни в бескрайней пустоте.
Бортинженеру Титову оставалось жить шесть минут тринадцать секунд.
