Ольга Болгова
Гром небесный
Глава 13
Прошла неделя моей жизни в Сидкапе, изрядно насыщенная делами и событиями. Я всерьёз занялась подготовкой «концертной» программы, сожалея, что рядом нет любимой учительницы музыки. Это занимало первую половину дня. После ланча, если день был свободен от выступления, а ветер с дождем уходили на перерыв, бродила по парку, в первые дни враждебному, но постепенно становящемуся более дружелюбным. После шумных взбалмошных улиц Лондона я радовалась тишине и покою огромного поместья.
Со вторым выступлением справилась более-менее успешно, во всяком случае, совладала с паникой. На третьем концерте зрителей прибавилось, прибыли пациенты на колясках и даже появились поклонники. Приходил доктор Андертон, но разговор получился коротким, он спешил на приём.
Прошло две недели, октябрь приближался к середине, и я почти привыкла к страшным шрамам и забинтованным лицам, стала различать по глазам и голосам людей под марлевыми масками. У меня даже появился старательный ухажёр по имени Джон Плимут, моряк, пострадавший при взрыве корабля, общительный парень с багровым шрамом на правой щеке от глаза до подбородка.
«Доктор обещал, что шрама почти не будет видно, повязку только что сняли, мало времени прошло, – рассказывал он, неустанно мигая поврежденным глазом. – Доктор приладил мне подбородок, вырезал кусок кожи с плеча и пришил на щёку, всё было разворочено снарядом. Взрыв был тот ещё! Я же долго не решался на такое, прятался, куда пойдешь с такой рожей, а теперь вот и жениться смогу».
После очередного выступления, когда пациенты разошлись и разъехались по палатам, рыжеволосая сестра Маклин без обиняков заявила мне, что я должна оставить в Джона в покое, потому что до моего появления он ухаживал за нею.
– Он столько перенес… две операции, а вы, мисс, появились, и вот он уже около вас.
– Но я не давала никакого повода, – попыталась оправдаться я. – Вовсе не хочу отбивать вашего Джона Плимута.
– Конечно, не хотите, он же не красавчик теперь!
Логика Маклин оставляла желать лучшего, но мне вовсе не хотелось наживать себе мнимую соперницу. На помощь пришли рыжие кудри ревнивой девушки и подслушанное в общежитие пение в комнате по соседству.
– У вас чудесные волосы и вы хорошо поёте, – сказала я.
Сестра Маклин опешила от резкой перемены темы.
– Хорошо, и что? Что вы хотите?
– Вы споёте, а я подберу мелодию и буду аккомпанировать. Мне очень нравится та длинная баллада…
– О вересковом мёде? Вот, вы и здесь… – сердито начала было Маклин, но замолчала, видимо, сообразив, что на первом плане окажется она, а не я.
– А что, я согласна!
Теперь с утра сестра Маклин, когда была свободна от дежурства, приходила в зал, и мы репетировали длинную красивую шотландскую балладу о вересковом мёде. Она не переставала подозревать какой-то подвох, часто бросала сердитые взгляды, и ворчала, что я собираюсь заработать за её счёт, но репетиции не бросала, и загоралась восторгом, когда пела.
Соседка по комнате, сестра Старлинг, по имени Мэрайя, оказалась не настолько странной, как описали её товарки. Она была ревностной приверженицей порядка и аскетизма – такой Рахметов в юбке – и не менее ревностной католичкой. Она сосредоточенно молилась утром и вечером и упрямо сражалась с теплом в комнате, и без того малым. Худощавая, высокая, на голову выше меня, с гладкими русыми волосами, сдержанная в речах и вполне приветливая. Мы довольно быстро нашли общий язык, будучи обе сторонницами немногословия и дружелюбного молчания. Самой большой странностью сестры Старлинг было её неприятие деятельности доктора Гиллиса, при том, что она работала на него. Из коротких её реплик я сделала вывод, что это неприятие – религиозное, и не стала выяснять подробности.
Остальные сёстры преклонялись перед доктором. Сестра Флетчер с восторгом рассказала, что доктор Гиллис играет в гольф, столь успешно, что однажды представлял Англию в матче с Шотландией, и каждый год принимает участие в любительском чемпионате по гольфу.
– Он написал книгу о своих операциях, – сообщила она. – Книга опубликована в этом году, «Пластическая хирургия лица», с фотографиями наших пациентов! Он пытается вернуть им жизнь, исковерканную жестокостью.
Сестра Флетчер часто выстраивала душещипательные фразы. Мысль, что, возможно, в этой книге есть фотография Фредерика, пронзила меня стрелой, выпущенной из лука разбойника из Ноттингема.
– Вы помните пациентов доктора Гиллиса? – спросила я.
– Всех, с тех пор как я здесь, – с гордостью ответила она.
Мне не давали покоя слова, сказанные доктором: «Возможно, он сам все вам расскажет». Расспросить сестру Флетчер, найти книгу и пролистать её, хотя, даже если там имеется фотография Фредерика, вряд ли узнаю его – ведь я видела его лицо в полутьме, едва ли минуту. Но что-то останавливало меня от решительных действий – неуверенность в их правильности или знакомство с людьми, которые сейчас окружали меня? Я не могла найти ответа.
Наступил день, когда мы с сестрой Маклин решили, что готовы к выступлению, которое назначили на её свободный день. После завтрака отправились в зал, чтобы ещё раз быстро отрепетировать номер.
Король глядит угрюмо:
«Опять в моём краю
Цветёт медовый вереск,
А мёда я не пью…»1 – пела сестра Маклин и вдруг сбилась, замахала руками.
– Что случилось, Маклин? – спросила я, остановившись.
– Ах, мисс, пациент открыл дверь, встал и слушает. Я и сбилась… Этот красавчик, бывший лётчик. Ему три дня как сняли повязки… О, Боже, как я стану петь перед целой толпой?
Сестра Маклин разволновалась не на шутку, раскраснелась, как часто бывает с рыжеволосыми.
– Не переживайте так, Маклин, все получится! Давайте продолжать.
– Вам легко говорить, – проворчала она, сверкнув синими глазами.
Мы продолжили, но теперь сбивалась я, в голове крутились её слова о случайном слушателе.
– Как его имя, этого лётчика? – спросила, сыграв последний аккорд.
– Что, заинтересовались, мисс? – язвительно бросила Маклин. – Узнайте у вашей соседки Старлинг, она ухаживает за ним. Я же больше по уборке…
Я перевела разговор на завтрашнее выступление, на том и расстались.
Расспрашивать Мэрайю Старлинг о её работе было всё равно, что допрашивать упрямого лазутчика, попавшего в плен. После ланча я отправилась в Сидкап сделать мелкие покупки и, шагая через парк, размышляла о таинственном пациенте и строила планы, как выведать какие-то сведения о нём у соседки. Впрочем, когда я вернулась в общежитие, оказалось, что в эту ночь она на дежурстве, так что я осталась один на один со своими иллюзиями и предположениями.
А на следующий день предстояло наше совместное с сестрой Маклин выступление. Обычно не имеющая трудностей в общении, Джейн Маклин очень волновалась и даже попыталась сбежать с корабля, но я не стала предоставлять ей спасательную шлюпку, лишь поменяла программу, поставив «Балладу о вересковом мёде» первым номером, чтобы певица не перегорела, но воспряла духом. Более того, договорились, что после своего выступления она получит вознаграждение.
Войдя в зал вместе с трепещущей Маклин, которую пришлось взять за руку, я пробежалась глазами по рядам в поисках знакомо-незнакомого лица, не обнаружила никого похожего и, притащив Маклин к роялю, объявила о её дебюте. Слушатели оживленно зашумели, посыпались реплики в духе: «Давай, Маклин!», «Не подкачай, Джейн!», «Пой, Маклин!». Я села за рояль, когда дверь открылась и вошли двое – доктор Гиллис и темноволосый мужчина, половина его лица была исчерчена багровыми шрамами. Я сразу узнала его, не могла не узнать.
– Прошу прощения за опоздание, – сказал доктор, оглядываясь.
Народ задвигался, освобождая место в первом ряду. Доктор устроился там, а человек со шрамами удалился куда-то в последний ряд. Я положила руки на клавиши и… позабыла вступительный аккорд. Маклин, подождав минуту, уставилась на меня, округлив и без того большие глаза.
– Начинайте, мисс, а то у меня голос пропадёт, – прошептала она.
– Я… я позабыла, – призналась я шёпотом.
– Что позабыли? – прошипела Маклин. – Музыку? Ну вы даёте, мисс!
Слушатели гудели, переговариваясь.
Из вереска напиток
Забыт давным-давно.
А был он слаще мёда,
Пьянее, чем вино, – запела Маклин, горящими глазами глядя на меня. Я вступила со второго куплета.
Несмотря на проваленное мною начало, Маклин вызвали на бис, и она спела балладу ещё раз.
– Я знаю, почему вы позабыли музыку, – прошептала она мне на ухо, когда концерт был закончен. Прошептала и ушла с моряком Джоном Плимутом.
Я собирала рассыпавшиеся ноты, боясь повернуться к затихшему залу. Он вышел вместе со всеми или остался? Или всё это паника на пустом месте – ведь уверенность, что это он, зиждется только на моём воображении. Я приняла желаемое за действительное, и этот человек вовсе не Фредерик. Ведь тогда, в замке, я видела его лицо не больше минуты. Я сложила ноты в папку, захлопнула клап и обернулась. Он стоял в нескольких шагах, смотрел на меня. Левая половина лица была почти правильной, кожа немного побледнела, словно стёрся загар, и была покрыта веснушками, самыми настоящими веснушками. Тёмный, почти чёрный глаз смотрел в упор, второй выглядел безжизненно. Красные рубцы перечёркивали щёку, губы и подбородок правой половины, но теперь она обрела, пусть и искаженную, но форму лица с кожей.
Мы оба молчали, глядя друг на друга – я не знала, какими словами начать разговор, а причина его молчания была мне, разумеется, неизвестна. Может, он смущен, что я опять застала его врасплох, без чёрной шёлковой маски? Но здесь ему нет смысла скрывать лицо – в этом месте он свой среди своих, никто не страшится его шармов. Он прервал молчание первым, задав вопрос, который логичней было бы задать мне.
– Это вы, мисс… Анна?
– Да, это я…
– Как вы здесь оказались?
Голос его звучал столь же глухо, как раньше, губа кривилась под шрамом – ему явно с трудом давалась речь.
– Это произошло случайно, – покривила я душой.
Как уж тут случайность? Разве я не шла всё время в этом направлении?
– Мне предложили вот такую работу, – добавила я, царственным жестом показав на рояль. – Немного играю на фортепьяно, вот так и получилось… сложилось.
Он кивнул, сверкнув живым глазом, провел ладонью по коротко стриженным волосам. Мне ужасно хотелось спросить, как долго он находится в больнице и не только об этом, но не хотелось утруждать его – нелегко говорить, когда на губах и подбородке недавно затянувшиеся рубцы.
«Вам пора на процедуры, сэр», – раздался голос от двери. Я не слышала, как вошла сестра. Он снова кивнул, поклонился и ушёл. Чёрный всадник из моих снов…
Я опустилась на банкетку и прижала к груди папку с нотами, сердце бешено билось.
Вечером устроила допрос соседке по комнате сестре Старлинг. Конечно, «устроила допрос» – слишком сильно сказано. На самом деле я долго маялась, думая, как начать, но в конце концов спросила напрямую.
– Сэр Фредерик? – переспросила она и без обиняков коротко сообщила: – Доктор сделал ему сложную операцию, восстановил челюсть и кожу лица. Он у нас больше двух месяцев. Три дня как доктор разрешил ему гулять.
Больше двух месяцев! Значит, когда я уехала в Лондон, он почти в то же время отправился в Сидкап делать операцию.
– Почему вы интересуетесь этим пациентом? – спросила Мэрайя.
Я ждала такого вопроса.
– Хотела узнать, тот ли это человек, с которым была когда-то знакома.
Сестра Старлинг окинула меня суровым взглядом и кивнула, ей было достаточно этого объяснения.
Следующий день был свободным, и я поехала в Лондон, решив навестить миссис Реган. Душа и мысли требовали какого-то движения. Вышла рано утром и добралась до станции пешком, затем поездом до вокзала Чаринг-Кросс. Лондон встретил своей обычной безумной суетой. До дома миссис Реган тоже шла пешком, купив по пути коробку печенья. Встреча получилась очень теплой, почти как дочери с матерью или племянницы с тётей. Она напоила чаем, выслушала рассказ о жизни в Сидкапе и, когда я закончила на полу-мажорной ноте, спросила:
– Вы нашли там вашего лётчика?
Я вспыхнула, почувствовав, как жар ударил в лицо. Короткая улыбка тронула губы миссис Реган.
– Это хорошо, – кивнула она. – А знаете, Анна, вас искал тот красивый молодой человек, с которым вы встречались. Но я сказала, что не знаю, куда вы переехали. Я правильно сделала?
– Да, всё правильно, Айрис.
Неужели Себастьян не оставил попыток ухаживать за мной? Зачем? Я почти забыла о нём. Между тем, казалось, что участие в моей жизни доставляло удовольствие миссис Реган, оживляло её эмоции. А для меня она становилась единственным здесь близким человеком.
На дневной поезд не успела, пришлось возвращаться вечерним. Было довольно поздно и сумрачно, когда поезд прибыл на станцию. Я пошла по дорожке, освещенной редкими огнями близких домов и светом луны, время от времени прорывающейся сквозь тучи. Шла и вспоминала грозовой вечер в лесу, руку, протянутую Чёрным всадником, путь через шумящий ливнем и ветром лес, верхом в его объятиях…
Холодный ветер упрямо дул в лицо, в какую бы сторону ни сворачивала дорожка. До Фрогнал-хауса оставалось с полверсты, когда путь перегородила тёмная фигура. Я замерла, человек, шедший навстречу, тоже – так мы постояли несколько секунд, а затем я бросилась прочь, промчалась несколько метров, задохнулась от ветра, вдруг сменившего направление, и остановилась, прислушиваясь. Сквозь вечерний шум слышались то ли удаляющиеся шаги бегущего человека, то ли хруст веток, то ли ветер играл со мной в прятки. Продолжила путь – не ночевать же на улице – и вскоре услышала приближающиеся шаги, человек шёл осторожно, и я поймала себя на том, что иду точно также. Фигура снова возникла на тропе. Луна в очередной раз вырвалась из покрова туч и осветила тропу. Это была одна из медсестер, Сара Бенедикт. Мы ахнули дуэтом.
– Мисс Анна, это вы! – воскликнула она. – А я-то перепугалась!
– А я испугалась и бросилась бежать, мисс Сара, – призналась я, вздохнув с облегчением.
– Какие мы, однако, пугливые. Идёте со станции? – спросила она.
– Да, ездила в Лондон, – объяснила я.
– А я иду домой, живу в Сидкапе.
Мы распрощались, и каждая пошла своей дорогой. Отчего я так перепугалась? До сих пор дрожали ноги. Хотя, Сара испугалась не меньше меня, а ведь она часто ходит домой в темноте. Разве я боялась, когда ходила с велосипедным фонарем Гленны через лес навестить ее заболевшую дочку? Интересно было бы узнать, как они живут, есть ли у Гленны работа. И как дела у суровой мисс Сикард, весёлого Арлена Эшли и вороного Калибана. Они остались там, в Невилл-корте, или находятся где-то недалеко от своего хозяина? Но я же могу задать все эти вопросы сэру Фредерику. Не все сразу, конечно, а понемногу. Хотя, захочет ли он разговаривать со мной? Да, он подошёл вчера, но это мог быть просто жест вежливости… аристократа. Кто я такая, чтобы расспрашивать его. Я вдруг разозлилась, на себя, на милорда, на холодный ветер и неудавшуюся жизнь, и в таком настроении вошла в общежитие. Благо, что Мэрайя была на дежурстве. В комнате было, как обычно, холодно, газовая печь, которую включали только днём, почти остыла. Луна на мгновенье заглянула в окно сквозь занавески в цветочек. Я зажгла лампу, поужинала сэндвичем от миссис Реган, раскрыла роман Толстого на родном языке, который сегодня нашла в книжном магазинчике, но читать не смогла. Разделась, натянула ночную рубашку и теплые носки, и забралась под одеяло. Засыпая, подумала, что Фредерик потерял больше, чем я.
Глава 14
Сэр Фредерик не появился на следующем концерте. Во всяком случае, я не увидела его среди слушателей ни до, ни после выступления. И не обязан появляться, сказала я себе, собирая ноты, мало ли какие у него проблемы – человек только что оправился после сложной операции. Вдруг ему стало плохо, произошли какие-то осложнения, рано сняли повязки.
Подошёл пациент с распухшим искривленным носом и рубцом, пересекающим подбородок. Спросил, узнаю ли я его. Попыталась определить по глазам, но потерпела неудачу.
– Я же был похож на мумию, мисс, конечно, трудно узнать. Я сержант Броуди, мисс. Слушал все ваши концерты, мисс.
«Интересно, – подумала я, – приходил ли Фредерик на «концерты», когда был забинтован?
Подошёл моряк Джон Плимут, попрощаться – он покидал больницу. Зал опустел, я села на банкетку и тихо пропела строки, крутящиеся в голове с раннего, туманного и седого утра: «Утро туманное, утро седое…» Гурский часто исполнял этот романс, когда бывал у нас – у него был красивый баритон, когда-то… в прошлой жизни. Принялась подбирать мелодию и фоновые аккорды, напевая романс. Увлеклась так, что не сразу заметила присутствие за спиной человека, словно возникшего из ниоткуда. Вздрогнула, обернувшись. На первом ряду сидел Фредерик.
– Чёрный человек приходит бесшумно, словно призрак, – пробормотала по-русски.
– Что вы сказали? – спросил он.
– Неважно…
Он помолчал и извинился, что помешал. Я улыбнулась и махнула рукой – мол, ничего страшного, мешайте дальше, – и спросила:
– Как поживают ваши… компаньоны? Мисс Сикард и Арлен? Как дела у Калибана? Если вам трудно говорить, не отвечайте.
– Не трудно. Они сейчас в Лондоне. Кроме Калибана, – Фредерик усмехнулся левым краем губ, – он в конюшне в Уилме.
– Наверно, скучает, – предположила я. – Лошади всегда скучают.
Фредерик блеснул тёмным глазом, кивнул.
– Как вы оказались здесь, Анна? Вы сказали, что вам предложили работу. Но почему именно здесь?
– Это не очень короткая история.
– Если вы не спешите, я послушаю.
– Не спешу, – промямлила я.
Не напрасно уселся напротив. Призрак нортумберлендского леса учиняет допрос. Что мне делать? Рассказать всю правду – как искала его в газетах в списках раненых? Как играла в казино и встретила Себастьяна? Как за мной следил шпик, нанятый доктором Андертоном? Или настаивать на случайности? Но здесь не совсем то место, где оказываются случайно.
– Я искала что-нибудь о вас в газетах, – сказала, решившись на правду.
– Обо мне?
– Да, хотела узнать… вы… потрясли меня тогда.
– Не удивительно. И что же, нашли?
– Дейли Телеграф от четвертого сентября 1918 года: Капитан Фредерик Гарольд Ральф Невилл, – наизусть процитировала я. – 30 августа умер от ран, полученных в сражении за короля и страну. Королевские ВВС.
Цитата из газеты не на шутку взволновала его. Он сцепил пальцы в замок и сжал их так, что покрытая веснушками кожа побелела.
– Простите, не хотела вас расстраивать, но вы ждали объяснения, – пробормотала я и осторожно добавила: – Это сообщение о вас или я ошиблась?
– Обо мне, – кивнул он, расцепляя руки.
– Значит, сообщение было ошибкой… – сверхумно заметила я.
Поднявшийся ветер хлестал струями дождя по стеклам высоких окон. Мы молчали, каждый думая о своём. Я хотела, но не могла спросить, как все произошло, узнать о его родителях и старшем брате, чувствуя, что в ответе полным-полно боли. Мне вдруг до дрожи стало холодно. Запахнула жакет, пытаясь согреться.
– Я встретила доктора Андертона и рассказала ему о своих поисках. Он и устроил меня сюда… пианисткой…
– Зачем вы искали меня? – спросил Фредерик.
– Я же должна отдать вам двести фунтов, – брякнула я.
– Действительно, вы должны… Но дело не стоило таких усилий. Я утомил вас расспросами, мисс.
Он поднялся и, отточено кивнув, направился к двери. Остановился, обернулся.
– Вы мило поёте, можете включить эту песню в репертуар.
Вышел, аккуратно закрыв дверь.
Мило?
Дождь так и не прекратился – лил и хлестал по окнам, словно преддверие потопа. Я сидела у рояля, разучивая новую пьесу, а где-то Ной строил ковчег и подбирал каждой твари по паре, чтобы сохранить живое на утопающей Земле. Пьеса не давалась, потому что шёл дождь, мёрзли руки и потому что я нещадно корила себя за всё, что наговорила Фредерику. Зачем сказала про эти двести фунтов? Зачем рассказала о своих поисках и найденном сообщении о его гибели? Какая разница, о нём или не о нём шла речь? Разве недостаточно было знать, что его зовут Фредерик?
«Кля-нусь, не ста-ану бол-тать е-рун-ду…», – пропела, столь же фальшиво, как и сыграла. Впрочем, маялась я впустую – скоро он покинет стены больницы, и мы больше никогда не встретимся. Я поплыву по течению дальше – неизвестно, как долго в больнице будут держать пианистку-иммигрантку.
Я так и не справилась с не слишком сложной пьесой, которую давно наметила выучить, закрыла клавиши, собрала в папку ноты, надела пальто, вышла в вестибюль и чуть не столкнулась с доктором Проспером.
– Анна, добрый день! – воскликнул он, радостно, словно только и мечтал увидеть меня. – А я думал о вас и хотел побеседовать. Если вы не возражаете. Что вы думаете насчёт ланча? В Сидкапе есть неплохой, почти домашний ресторанчик.
Я не успела и слова вставить в его речь, одобряющего или протестующего, как он подхватил меня под руку и повел на улицу, через парк, туда, где стояло его авто.
Ресторанчик действительно оказался уютным: барная стойка, небольшой зал, несколько столиков, накрытых клетчатыми скатертями. Доктор Проспер сделал заказ, последовав советам дородной разговорчивой хозяйки заведения. Признаюсь, у меня слюни потекли от названий блюд и запахов еды, и, когда передо мной оказалась большая тарелка с тушеным мясом и румяным поджаренным картофелем, я с трудом сдерживала себя, стараясь есть не спеша.
– Вы бледны, Анна, – заметил доктор Проспер. – Как вы себя чувствуете?
Я заверила его, что здорова, просто устала, да и непогода не располагает к румянцу.
– Вы правы, осень – творец меланхолии и мизантропии, – кивнул он.
– Я выросла в таком же климате.
– Где же, если не секрет?
– В Петербурге… Петрограде.
Он понимающе кивнул, с аппетитом поедая своё блюдо.
– Каюсь, что предложил вам эту работу – вам, верно, нелегко в больнице.
– Нет, что вы, доктор Проспер. Я уже привыкла и мне… нравится.
– Вы стоик, Анна. Доктор Гиллис доволен вами и надеется, что вы поработаете здесь подольше.
Я пробормотала слова благодарности, совершенно смутившись, и принялась за любимое самоуничижение, объясняя, что музыкант из меня неважный, но стараюсь, как могу. Он кивал, задавал вопросы, слушал ответы, улыбался. Так мы беседовали, а когда подали кофе, доктор Проспер посерьёзнел и спросил:
– Мой племянник, Себастьян, не искал встречи с вами в последнее время? Вы не виделись с ним?
Я даже вздрогнула от этого вопроса, настолько позабыла и думать о фальшивом Джеке Смите.
– Нет, не виделась, но хозяйка дома, где я снимала комнату, говорила, что он как-то заходил. Что-нибудь случилось?
– Нет-нет, ничего особенного.
Доктор Проспер махнул рукой и вернул свою улыбку. Он доставил меня во Фрогнал-хаус, высадив по моей просьбе у входа в парк, отмеченного двумя фигурными каменными столбами. Дождь наконец прекратился, стих ветер, и мне хотелось прогуляться. Я шла по мокрому парку, невероятно сытая и почти довольная жизнью, точнее, этими, убегающими в вечность, минутами.
Ложась вечером спать, подумала: встречался ли доктор Проспер с Фредериком, проводил ли с ним свои лечебные сеансы? И если да, то мог догадаться… Но он не спросил, нашла ли я того, кого искала, ни слова не сказал о пилоте. Не стану думать об этом и не стану ничего ждать, решила я.
Следующие дни подтвердили, что это решение было приблизительно верным – Фредерик не приходил на концерты и не заходил в зал, когда я разучивала пьесы. Приблизительно – потому что я начала волноваться, все ли хорошо, не возникли ли у него сложности после операции. Спросила у Мэрайи, постаравшись завуалировать вопрос среди нескольких других – бабушка Елена, у которой была весьма бурная молодость, гордилась бы мною. «Сэр Фредерик и сержант Броуди – оба в хорошей форме», – в своей обычной манере ответила сестра Старлинг, строго взглянув на меня.
Что ж, всё правильно и хорошо. Скоро он уедет в свой замок или ещё куда-нибудь, где у него есть жилище. А я буду немножко знать и помнить о том, кто помог в трудное время, и, благодаря кому, узнала людей, которые справляются с потерями, несмотря ни на что. Этого вполне достаточно.
Приближался ноябрь. Уходящий октябрь время от времени одаривал тихим солнечным днём, точнее, несколькими часами – тучи, недовольные таким подарком, в конце концов упрямо затягивали ясное небо и прыскали холодным дождем. По утрам пруды в парке стягивало тонким слоем льда, и иногда, когда я бродила среди голых деревьев, казалось, что я дома – в Мордвиновке.
Дни проходили один за другим, я разучила несколько новых пьес, в миноре и в мажоре; сестра Маклин иногда солировала в концерте – мы дополнили её репертуар новой балладой, и я подумывала, что неплохо разучить что-нибудь модное, джазовое – это внесло бы живое разнообразие в программу. Хотя, слушателей и их внимания было более чем достаточно, как и желающих побеседовать и пофлиртовать. Если бы в прошлом мне сказали, что я стану спокойно флиртовать с людьми «без лица», вряд ли поверила в это. Сэр Фредерик на концертах не появлялся. Сведения о его здоровье я получала от Мэрайи – она сообщала о нём уже без моих вопросов.
В один из таких подарочных дней, когда после полудня небо вдруг расчистилось до пронзительной голубизны, и осеннее солнце явилось на сцену, я отправилась бродить по парку, решив воспользоваться погожим днём, чтобы посетить те места, где ещё не бывала. Поместье имело немалые размеры – почти тысяча восемьсот акров, по словам сестры Флетчер, которая, кажется, знала всё о Фрогнал-хаусе и окрестностях.
Я шла по узкой дорожке, вымощенной плоским замшелым камнем, по всей видимости, очень древней. Ветви старых дубов вычерчивались на голубом небе, как на цветной гравюре. Бледные солнечные лучи струились сквозь их затейливый узор. В парке стояла тишина, лишь шуршали ветки под легким ветерком, да изредка слышались звуки неясного происхождения, как часто бывает в лесу или в деревенском доме – то ли заскрипел треснутый ствол старого дерева или рассохшаяся лестничная ступенька, то ли послышались шаги – кто-то наступил на сучок или на ту же ступеньку. На самом деле шаги или мне показалось? Я постояла, прислушиваясь, и пошла дальше. «Ты снова в плену страха», – укорила я себя. Мало ли кто гуляет по парку в такую хорошую погоду. Дорожка вывела к ручью, заросшему какими-то водными растениями, бодро зеленеющими длинными плоскими листами, несмотря на осенние холода. Через ручей был проложен каменный мостик вида времен Ричарда Львиное Сердце. Не явится ли сейчас из-за старого дуба странствующий король-изгнанник или благородный разбойник, борец с эксплуататорами? И он явился, вышел по дорожке навстречу, в длинном чёрном пальто и чёрном кепи. Явился, словно Чёрный всадник, не хватало лишь вороного Калибана. Уставился на меня единственным глазом, но по его изуродованному лицу трудно было понять, что он чувствует. Скорее всего, ничего, решила я.
– Добрый день, сэр, – сказала, нарушив обоюдное молчание.
– Мэм, – кивнул он, холодный, как статуя Командора.
– Вышли на прогулку, сэр? – продолжила я, констатируя очевидное.
– Да, мисс, – кивнул он и добавил: – Как поживаете?
– Всё хорошо. Прекрасная погода, не правда ли? – продолжила я светскую беседу.
– Да, необычно солнечный день, – подтвердил он.
Пожалуй, пора было заканчивать этот бессмысленный разговор, попрощаться, пожелав хорошего дня, пообещать увидеться позже и идти дальше.
Я шагнула вперёд, собираясь выполнить ритуал, он посторонился, пропуская, и вдруг спросил:
– Желаете продолжить прогулку, мисс?
– Да, желаю, – ответила я, взглянув ему в лицо.
Он сжал губы, отчего натянулся рубец, пересекающий рот.
– Вы гуляете в одиночестве?
– Конечно, – ответила я.
– Вероятно, за вами следят.
– Что? Следят? Кто? – совсем не по-светски ахнула я и оглянулась. Никого не увидела, но по спине пробежал холодок.
– Я не слишком хорошо вижу, – сказал Фредерик, – но человек шёл вслед за вами и скрылся, когда вы остановились.
– Как вы его заметили? – пробормотала я, тщетно всматриваясь в переплетение деревьев.
– Случайно, – ответил он и, помолчав, спросил: – Позволите проводить вас?
Я не стала привередничать и… позволила.
Мы пошли, молча перейдя древний мостик через древний ручей. Фредерик шагал, слегка прихрамывая, я семенила рядом, как нашалившая девчонка или провинившаяся горничная. Не встретили никаких преследователей – если таковые и были, то они скрылись в глубинах парка. Неужели за мной до сих пор следит детектив доктора Проспера? А я опять ничего не заметила.
Первым нарушил молчание Фредерик.
– Возможно, я ошибся и напрасно помешал вашей прогулке, – сказал он.
– Нет-нет, не напрасно. Возможно, я знаю, кто следит за мной…
Неужели я промолвила это вслух? Зачем?
– Знаете? – вопрос прозвучал набатом.
Слово не воробей, клятва не болтать нарушена, и я волей-неволей рассказала ему, как познакомилась с доктором Проспером Андертоном. Впрочем, начало этой истории он знал. Когда я закончила свои признания, Фредерик промолчал, никак не выказывая отношение к услышанному. Я мысленно кляла себя, что обременила его своими сложностями. Попрощались около общежития.
– Если не возражаете, мисс, я мог бы сопровождать вас… на прогулках, – сказал он.
Что-то было не так с моим зрением, но он показался мне красивым. Красивым, несмотря на повреждённый глаз, изуродованный нос, изборожденную рубцами шрамов половину лица, искривленную линию рта…
– Страшен? – спросил он, словно прочитав мои мысли на свой лад. – Я не настаиваю.
– Нет, нет, я… буду рада… но мне неловко утруждать вас… после такой операции… – зачастила я, желая, но не решаясь высказать то, что чувствую – вряд ли он поверит словам, скорее, примет за издёвку или лживую лесть.
– Это не трудно, но, как хотите.
Он развернулся и ушёл, а я, как заворожённая, смотрела ему вслед.
Впрочем, в последующие несколько дней сопровождения не потребовалось, поскольку небеса разразились дождями, а ветер задувал с упрямым постоянством. Я играла Зимний вальс Шопена и темы к Вампирам – несочетаемо, но как нельзя лучше подходяще к погоде и настроению. На третий день после встречи в парке, когда за окном повалил настоящий снег, расхрабрилась настолько, что исполнила «Утро туманное». Отхватила добрую порцию аплодисментов, а сестра Флетчер позже посетовала, что романс и вальсы звучат довольно грустно, как раз по погоде. Глядя в окно, я представила себя блуждающей в заснеженном лесу, ветер пригоршнями швыряет снег в лицо, я бреду, не зная куда, как Марья Гавриловна в Метели – хотя у Пушкина в пургу попал прапорщик, но это неважно, – и навстречу из снега и ветра возникает Чёрный всадник… который за эти дни появился лишь один раз, после концерта, со словами сожаления, что непогода не позволяет продолжить прогулки и, следовательно – сделала я заключение, – сопровождать меня не требуется. Что было вполне объяснимо. Вполне, quite, столь любимым англичанами словом.
