Ольга Болгова
Гром небесный
Глава 16
Лондон готовился к Рождеству. Витрины магазинов, больших и малых, украсились призывными Christmas Bazaar и Xmas, а едва наступала темнота, нарядно загорались лампами и гирляндами. В высоких окнах больших универмагов сияли огнями наряженные елки. Почти как дома в Рождество, но лишь почти.
Я вышла за ворота большого двора, окаймленного квадратом зданий, и направилась в сторону Вестминстерского моста. Сегодня я намеревалась добраться в Сохо, пешком или, если повезёт, омнибусом – нанести давно обещанный визит миссис Реган. Снега не было и в помине, словно весь его английский запас выпал ещё осенью. Хорошо, что не шёл дождь. Больше месяца я находилась в Лондоне, поступив в Школу сестер милосердия Найтингейл4 при госпитале Святого Томаса.
Мысль о том, что следовало обрести какую-то профессию, не раз посещала мою неразумную голову, но я отбрасывала её, как бессмысленную и безнадежную – какую профессию может получить женщина-иммигрантка? Но когда Фредерик уехал, не оставив и йоты надежды на общение, решение стало почти внезапным. Он не хотел иметь дела со мной, а я не могла следовать за ним. Раскрытый секрет Чёрного всадника – всё, что мне оставалось. И это немало, сказала я себе. Не стоит горевать о невозможном, нужно жить и искать выход. Ведь так, сэр Фредерик?
Тогда, после разговора с Себастьяном, я вернулась в своё жилище и принялась собирать и укладывать вещи, не совсем сознавая, что делаю, и лишь когда добралась до замка саквояжа, словно очнулась. «Куда ты опять собралась? – спросила я себя. – Куда? Тебе некуда идти». Вынула вещи, разложила по прежним местам. В кошельке, оставшемся от мамы, расшитом бисером по чёрному бархату, хранились фунты Фредерика – уже не двести – пришлось потратиться на одежду, – но я могла оплатить обучение в Школе сестер милосердия, о которой рассказывала Мэрайя Старлинг – она прошла годовой курс в этой школе. «Вы сможете, мисс, если захотите, – говорила она. – Вы не боитесь смотреть на страдания».
Если бы удалось попасть в эту школу, я приобрела бы профессию, которая обеспечит меня – вряд ли можно прожить, умея лишь посредственно играть на фортепьяно. Решение было принято, и я приступила к попыткам осуществить его. Доктор Гиллис и доктор Проспер, узнав о моем плане, поддержали и обещали посодействовать, если в том возникнет необходимость. Разумеется, выяснилось, что набор очередного годового курса в Школу Найтингейл уже прошел, занятия начались, и я было смирилась, что придётся ждать следующего года, но поддержка пришла с другой стороны – оказалось, что сестра-хозяйка, мисс Элизабет Дермот, приходится младшей сестрой директору школы, и с такой семейной помощью меня приняли с испытательным сроком. Пришлось пройти собеседование с суровой директрисой мисс Дермот на знание английского языка – я в очередной раз возблагодарила свою драгоценную учительницу.
Итак, я договорилась с доктором Гиллисом и канцелярией, что буду приезжать по воскресеньям играть концерты, пока не найдется другой музыкант, уехала в Лондон и поселилась в пансионе при госпитале, где жили сестры-студентки.
На мосту с Темзы в лицо ударило холодным ветром, в унисон с ветром дважды пропел густым басом колокол на Часовой башне. Госпиталь Святого Томаса расположился на южном берегу прямо напротив зданий Парламента. Пошла пешком и довольно быстро добралась до Сохо по давно изведанному маршруту. Здесь было особенно оживленно. Наступило время, когда тысячи людей снуют по магазинам в поисках подарков родным и друзьям. У меня уже был приготовлен подарок для миссис Реган – крошечная фарфоровая фигурка свернувшейся клубочком кошки. Ах, сэр Фредерик, как бы я хотела подарить вам что-нибудь… и отцу, если бы он был жив. Короткий спазм сдавил горло, я откашлялась, смахнула слёзы. Мальчишки, весело переговариваясь, прошли мимо, таща елки, размером больше, чем они сами. Остановилась у открытой витрины лавки, увешенной рядами бледно-розовых индюшек, и вдруг услышала русскую речь. Огляделась, но так и не поняла, откуда. Видимо, послышалось или ухо выдало желаемое за действительное. «У тебя все хорошо, не стоит тонуть в сожалениях, это бессмысленно и бесполезно, а сейчас ты идёшь в гости к человеку, с которым можешь поговорить», – сказала я себе, почти процедила сквозь зубы своей вечно сожалеющей душе.
Миссис Реган была, как обычно, сдержанна и неулыбчива.
– Замечательно, что вы готовитесь стать сестрой милосердия, – сказала она, разливая традиционный чай. – Я почти знала, что вы придёте к этому.
– Вы удивительно прозорливы, миссис Реган.
– Айрис, Анна… Айрис.
Я улыбнулась, кивнула и с удовольствием осмотрела уютную комнату. На комоде не оказалось кувшина, который разбили мы с Гурским.
– Кувшин снова разбит, представьте себе, – сказала Айрис, проследив за моим взглядом
– Разбит? И как это случилось?
– Упал с комода…
– Что вы говорите! – воскликнула я.
– Да, это случилось как раз в тот день, когда вас искал тот симпатичный молодой человек. Я была наверху, а когда спустилась, осколки кувшина лежали на полу. Словно кто-то смахнул его с комода. Решила, что то был сквозняк.
– Наверно, сквозняк. Очень жаль, такой красивый кувшин, – кивнула я.
– Надеюсь, у вас сложилось, с тем молодым человеком или с летчиком? – спросила Айрис после паузы, во время которой мы дружно отправили в рот по кусочку кекса и сделали по глотку из чашек.
– Если это не секрет, разумеется… – тут же добавила она.
– Нет, не секрет… Айрис. Ни с кем не сложилось, увы.
Она испытующе взглянула на меня, поставила чашку на блюдце.
– Жаль, но это, конечно, ваше дело, Анна. Расскажите про свои занятия. Трудно ли вам даётся изучение медицины?
– Занятия начались в октябре, и я немного отстала, приходится догонять. Читаю, консультируюсь с сестрами в Сидкапе – я же до сих пор играю там на фортепьяно, раз в неделю, пока не нашли пианиста….
Я пустилась в рассказ, миссис Реган слушала с интересом, спрашивала, кивала, подливала чай. Кажется, наши встречи доставляли удовольствие нам обеим, несмотря на разницу в возрасте и положении.
– У меня есть для вас подарок, на Рождество, простите, что немного заранее, – сказала я, прощаясь.
Решила, что не смогу подарить его в рождественский вечер, ведь это семейный праздник, а я никто для миссис Реган. Но она, сурово взглянув на меня, вдруг заявила:
– Анна, может быть, вы положите его под мою ёлку, если, конечно, сможете прийти ко мне на Рождество?
– Но я же… – начала изумленно.
– Придёте? У меня будет лишь кузина, она занудливо болтлива, но, полагаю, вы ей понравитесь.
Справившись с дыханием, которое на миг задержалось, я кивнула.
– Да, приду, спасибо, Айрис.
Выйдя из дома, остановилась, заворожённая. С небес падал снег, словно ажурный занавес медленно опускался на сцену.
Наступила рождественская неделя, и нас, сестер-студенток, отпустили на каникулы. С утра в субботу двадцать пятого я поехала в Сидкап – аккомпанировать сестре Маклин, которая решила порадовать пациентов рождественскими песнями. Отрепетировать удалось лишь один раз, и я изрядно волновалась перед почти импровизированным концертом.
Начали выступление с «Jingle Bells», песню нестройно подхватили слушатели. Мы с Маклин переглянулись, обе довольные столь быстро достигнутым успехом. Когда она запела «Silent Night»5, кто-то вошёл в зал, и я отчего-то подумала, что это Фредерик.
Как всегда после концерта, нас окружили слушатели – поговорить и приобщиться, а я искала глазами того, кто вошёл последним, подозревая, что он вышел первым. Оставив сестру Маклин наслаждаться успехом, поспешила из зала, осмотрела холл, поймала жест сестры Флетчер, указывающий в сторону выхода, благодарно кивнула и выскочила на улицу, на ходу застегивая пальто. Темная фигура удалялась по аллее, ведущей к воротам. Едва сдержала себя, чтобы не крикнуть, позвать во весь голос. Остановилась в сомнениях – стоит ли догонять? Ведь он приезжал к доктору Гиллису, а в зал зашёл лишь мимоходом. Да и заходил ли? Но внутри все клокотало, я не смогла долго стоять на месте и почти побежала вдогонку. Фредерик оглянулся, развернулся и пошёл навстречу.
– Анна… куда вы так спешите? – спросил, подхватив меня за локти.
– Вы на авто, сэр? – спросила первое, что пришло в голову.
– Да, мэм. Вас подвезти?
– Да.
– Куда?
– В Лондон. Я там живу… сейчас.
– В Лондоне?
– Да, учусь в школе медсестёр.
– Вот как? Я не знал. Думал, что…
Он осекся, словно сказал лишнее.
– Думали… что? – спросила я.
Надежда, что я ему не безразлична, вышла из комы, приоткрыв один глаз. Он помолчал, по обыкновению, затем продолжил:
– Думал, что вы всё ещё здесь… Идёмте. Арлен ждёт.
Арлен Эшли стоял, прислонившись к капоту Остина и что-то напевал под нос. Взглянул с веселым удивлением и бросился открывать дверцу. Я забралась на заднее сиденье, Фредерик устроился рядом – гладко выбритая слегка обветренная щека, тень от шляпы скрывает тёмный глаз. Всё повторялось, словно аппарат крутил плёнку не раз просмотренного фильма.
– Куда едем, сэр? – спросил Арлен.
– В город.
– Мисс Анна тоже едет в город?
– Разумеется.
– Вы приезжали к доктору Гиллису? – спросила я.
– Да. Мы со вчерашнего дня в Лондоне.
Автомобиль тряхнуло на рытвине дороги. Арлен сердито крякнул, выправляя руль.
– Очень рада видеть вас… – продолжила я. – Боялась, что больше никогда не увижу.
– Боялись? – Фредерик повернулся-таки ко мне.
– Да, боялась, – упрямо повторила я.
Он издал звук, средний между хмыканьем и присвистом. Кашлянул Арлен.
– Неужели вам… – начал Фредерик, снова оборвал фразу и продолжил вопросом: – Где вы живете в городе, мисс Анна? Куда вас подвезти?
– В госпитале Святого Томаса. Это…
– Я знаю, где это, – сказал Фредерик. – Арлен?
– Понял, сэр, – отозвался Эшли.
Я отвернулась и стала смотреть в окно на почти сказочные домики с почерневшими крышами из тюков столетней соломы – машина ехала через какую-то деревню. Охватило странное чувство, что я то ли сражаюсь с ветряной мельницей, как известный идальго, то ли пытаюсь преодолеть гуттаперчевую стену, которая, едва поддавшись, тотчас отбрасывает обратно.
– Как вы будете встречать Рождество, сэр? – спросила я.
– Рождество? – переспросил Фредерик.
– Рождество… – повторила я.
– Никак.
Сказал, как отрезал. Меня словно отшвырнуло тугим боком резиновой стены.
– Милорд намеревается отправиться в своё жилище, – сообщил водитель.
– Арлен! – в голосе милорда прозвучала стальная угрожающая нота.
– А вы, Арлен? – кинулась я на помощь непокорному слуге
– С семьёй брата, – ответил тот. – Они живут в Рамсли, недалеко от Лондона.
«Будь что будет», – решила я, мне ведь нечего терять, кроме своих цепей, как провозглашают революционеры.
– Если у вас нет варианта, милорд, может, вы согласитесь пойти к моей… знакомой, она пригласила меня и будет рада вам.
Фраза была далеко не безупречной, как и само приглашение, но мне же нечего было терять.
– К вашей знакомой? – Фредерик не успел скрыть изумление.
– Дело в том, что меня пригласила миссис Реган, хозяйка дома, где я жила, и я не могу не прийти…
Дальше должно было неотвратимо прозвучать: «но хочу провести рождественский вечер с вами, сэр». Разумеется, сказать это я не могла, потому замолчала, оборвав фразу.
– Соглашайтесь, сэр, – вступил Арлен. – Очень неплохое предложение…
Будь я на месте Фредерика, капитана ВВС, воскликнула бы: – «Это заговор!», но, будучи на своём месте, он молчал.
Вероятно, моё предложение было для него не только неожиданным – признаться, я сама не ожидала от себя такого, – но и слишком экстравагантным.
– Боюсь, что ваша знакомая будет… не в восторге, когда увидит меня… – заговорил Фредерик. – Более того, я не приглашен.
Что ж, раз дело начато, следует его закончить, пусть финал и будет провальным.
– Возможно, миссис Реган не будет в восторге, но она… будет рада, что я пришла не одна… – сказала я.
Он ничего не ответил. Разумеется, я совсем не была уверена, что Айрис именно так отнесётся к незваному гостю, который на моей родине хуже татарина, но как донести, что хочу провести рождественский вечер с ним …
Мы въезжали в Лондон. Я смотрела в окно, отвернувшись от Фредерика. Скоро, очень скоро Арлен подъедет к назначенному месту, остановит машину, я попрощаюсь и уйду, чтобы больше никогда не увидеть мрачного типа, что сидит рядом, захлопнувшись, словно устрица. «Мне нечего терять», – снова повторила я, глядя, как Арлен сворачивает к госпиталю – большому кварталу, застроенному больничными зданиями, лентой вытянувшимися вдоль набережной Темзы. Повторить повторила, но так ничего и не придумала…
– В котором часу заехать за вами? – вдруг спросил Фредерик, когда машина остановилась, и я собралась прощаться.
– В… половине седьмого, – ответила, ахнув про себя.
Зайдя в комнату, где жила с двумя сестрами-студентками, которые уехали к родным, я села на кровать, охваченная паникой. Что я опять наделала? Почему я решила, что он хочет куда-то идти со мной? Вопросы и сомнения нахлынули девятым валом и утопили. Прилегла, забравшись с головой под подушку – в детстве так можно было спрятаться от любой сложности или невзгоды, но больше на свете не осталось такого места. Не заметила, как задремала, а когда проснулась, в комнате было совсем темно. Стрелки на часах показывали без четверти шесть. Вскочила и засуетилась. Достала любимую блузку с вышивкой ришелье и юбку, но вдруг вспомнила про платье, которое оставил Гурский. Оно так и лежало на дне саквояжа. Достала, развернула. Серый с розовым отливом шелк и воспоминание о Гурском и казино… Нет, только не это! Вернула платье на место, словно распрощалась с прошлым, надела блузку и юбку, уложила волосы, закрутила шляпкой шаль, застегнула пальто, положила в сумочку подарок для Айрис – к сожалению, у меня не было подарков для Фредерика и Арлена, – и поспешила к месту встречи. Вышла на набережную Альберта и сразу увидела невдалеке серебристый Остин, возле которого стоял мужчина в чёрном пальто и шляпе, надвинутой на лоб так, чтобы скрыть лицо. Взяла себя в руки, чтобы ноги не помчались к нему, но в этот момент невесть откуда взявшийся паренек вырвал из рук сумочку и бросился наутёк. Ахнула, закричала, побежала за ним, зашумели прохожие, меня обогнал Фредерик, затем Арлен, но тщетно – парень пропал, словно канул в холодные воды Темзы.
Подошли разочарованные капитан с шофером.
– Удрал, негодяй, непонятно, куда скрылся, – виновато сказал Арлен.
– Что там было, в сумке? – спросил Фредерик.
– Подарок для Айрис… и немного денег, – промямлила я.
– Позвать полисмена…
Впрочем, полисмен явился без вызова, мазнул взглядом по лицу Фредерика и предложил, правда, без особого энтузиазма, пройти в участок и составить протокол. Никакого желания оказаться в полиции даже в качестве пострадавшей у меня не было, и я отказалась. Фредерик усадил меня в авто, и там, в уютном салоне, пахнущем кожей, я расплакалась, не справившись с эмоциями – кража сумки стала последней каплей, вызвавшей потоп. Арлен завел мотор, а Фредерик обнял меня и притянул к себе, я уткнулась лицом в чёрный твид, оставляя на ткани пятна от слез, пудры и губной помады. Импровизированная шляпка из шали сползла на плечи. Я слышала, как бьётся под чёрным твидом его сердце, чувствовала его дыхание в волосах и, несмотря на свои рыдания, хотела, чтобы это никогда не кончалось. Чтобы скрыть истинную причину слёз, я вопросила, как теперь идти к Айрис без подарка.
– Мы купим подарок, не плачьте, Анна. А потом поедем… вы не сочтете за дерзость, если я предложу провести этот вечер… со мной?
– Не сочту, – ответила я, изо всех сил стараясь скрыть дрожь в голосе и грохот сердца, которое, казалось, зазвучало громче мотора.
В маленькой антикварной лавке Фредерик купил фарфоровую собачку, и мы поехали в Сохо. Я зашла в дом, он остался в полумраке крыльца.
– Вы с молодым человеком, Анна? – спросила миссис Реган, словно была ясновидящей. – Это… ваш лётчик?
Она, несомненно, ясновидящая, пифия…
– Да, это он… – пробормотала я.
– Так пригласите его. Или у вас иные планы?
– Иные, – кивнула я
– Тогда идите и не отпускайте его, – сказала она, чуть улыбнувшись.
– Не отпущу, – заверила я, не будучи уверенной в этом.
– А это вам, Айрис, – добавила, подавая подарок, упакованный в хрустящую бумагу. – С Рождеством и спасибо за всё!
– Спасибо, дорогая. Подождите, Анна, – миссис Реган ушла в комнату и вернулась с небольшой коробкой, перевязанной голубой лентой. – Распакуете после…
Я осторожно коснулась губами её щеки и ушла к Чёрному человеку, ждущему на крыльце.
Мы сели в машину и поехали через сияющий рождественским убранством Лондон, пока не оказались в большом парке, почти в лесу, где Арлен остановил машину перед низким одноэтажным каменным домом весьма старинного вида, прячущимся в гуще деревьев. Милорд отпустил шофёра вместе с Остином, отомкнул тяжёлую дверь и пропустил меня в холл, где всё было почти как в замке Невилл-корт, только в значительно уменьшенном виде – потемневшие от времени балки потолка, деревянные панели на стенах и большой камин напротив двери.
– Мы здесь одни? – спросила я.
Слова отозвались негромким эхо, словно отвечая на вопрос.
– Страшно, мэм? – спросил Фредерик, скривив край рта.
– Страшно, сэр, – в тон ему ответила я. – Где сейчас мисс Сикард? В замке?
– Там никого нет. Беатрис уехала к сестре на Рождество.
– А Калибан? В конюшнях?
– Да, – кивнул он.
– Что это за место?
– Старый охотничий дом, прадеды охотились здесь, когда парк был лесом. Устраивайтесь. Сейчас разожгу камин, здесь можно, будет тепло.
Он усадил меня в кресло, обитое тёмной потертой кожей. Сам сбросил пальто, подтянул рукава тонкого чёрного свитера. Сложил в камин поленья из кованой подставки, чиркнул длинной спичкой. Пользуясь тем, что он занят и не смотрит в мою сторону, я неотрывно наблюдала, как ловко и уверенно он действует. Вскоре в камине заиграли языки пламени, запахло дымком, затрещали пожираемые огнём поленья. Я сняла пальто и шаль, поправила волосы и даже пожалела, что не надела шёлковое платье.
Фредерик ушёл и вернулся с бутылкой вина, покрытой то ли пылью, то ли испариной. Протер тряпицей, поставил на стол, достал из буфета два тяжёлых бокала зеленоватого стекла, из которых, вероятно, пили кто-нибудь из Тюдоров или Стюартов.
– Выпьем вина? Это старое вино… в доме есть небольшой погреб, – пояснил хозяин.
– Вы что-нибудь едите, Фредерик? – спросила я. – Давайте я помогу собрать на стол.
– Что-то едим… справлюсь сам. Посмотрю, что есть… Мы с Арленом приехали только вчера.
Он достал из буфета коробку с печеньем, принес, видимо, из погреба, ломоть ветчины. Подвинул поближе к камину низкий столик с резьбой, изображающей псовую охоту.
– Рождественской елки нет и остальное сплошная импровизация, – пожал он плечами, закончив сервировку.
– Зато есть очаг и тепло…
Мы устроились за низким охотничьим столом прямо на толстом ковре, пили терпкое тёмное вино, закусывая ветчиной с печеньем. Справившись с суетой и едой, замолчали. Вино слегка кружило голову. За узким окном с решётчатой рамой ослепительно бело светила полная луна, трещали дрова в камине, блики огня метались по стенам. Фредерик первым нарушил затянувшуюся тишину.
– Анна… не жалеете, что согласились на мое… внезапное приглашение, отказавшись от другого?
– Нет, Фредерик. Мне хорошо здесь… у вас.
– Рождество – семейное событие… – задумчиво произнёс он.
– Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, плохо помню её, – слова рвались быть сказанными. – Меня вырастил отец. Он погиб в море, когда мы плыли на пароходе из Мурманска. Осталась только кузина, Софья, да и то не знаю, где она и что с нею.
– Та кузина, что училась на курсах?
– Да, это она, – кивнула я. – Знаю только, что она была в Омске, это далеко, в Сибири.
– В Сибири… Кто учил вас английскому?
– У меня была гувернантка, мисс Пэт, которая говорила со мной по-английски. И ещё у меня была бабушка Елена Даниловна, которая рассказывала удивительные истории из своей жизни.
Он смотрел внимательно, чуть щурясь. Прядка отросших волос падала на лоб, прикрывая один из шрамов, он не пытался убрать её с лица. Спросил:
– Откуда у вас такое имя – Смит?
– Меня зовут Анна Бочарова. В карантине в Ньюкасле, где нас держали после прибытия, назвалась фамилией матери, Кузнецова. Потом перевела её на английский, так и получилось, что стала зваться Смит.
– Хитро, – усмехнулся он, помолчал и сказал:
– У меня был старший брат, он тоже летал… Погиб в четырнадцатом году… а в восемнадцатом сэр Джордж прочитал ту заметку в газете и умер через две недели. Мать свою я не помню, как и вы, она умерла совсем молодой.
– Мне очень жаль, – прошептала я.
– Не очень рождественские получаются разговоры, – сказал Фредерик.
Он встал, взял с подставки пару поленьев и отправил в камин. Вернулся, сел на прежнее место. Пламя, которое было потухло, вспыхнуло с новой силой, осветив его лицо. И тут я сделала то, что могла сделать лишь под влиянием горьких воспоминаний, терпкого вина и тёплого полумрака – протянула руку и осторожно дотронулась до его изуродованной щеки, боясь, что причиню боль, но не в силах сдержать себя. Рубцы, которыми была расчерчена его щека, сгладились, стали меньше заметны. Он перехватил мою руку, прижал к краю губ.
– Было очень больно? – задала глупый вопрос.
– Терпимо… Что было после того, как горел, плохо помню, больше лежал в забытьи. Боль почувствовал, когда пришёл в себя и стал двигаться. После операции был забинтован как мумия, да и морфий помогал.
– Ты красивый… – сказала я, уверенная, что сказала ему «ты».
Он рассмеялся хриплым гортанным смехом.
– О, да! Когда возвращался из Нормандии, ехал поездом, в балаклаве, на меня смотрели с ужасом. Лицо страшно чесалось, я балаклаву снял, а в купе вошла дама. Завизжала и упала в обморок. И не она одна…
– И ты скрылся в замке, превратился в Чёрного человека…
Он молча кивнул.
– Я испугалась тогда… от неожиданности…
Фредерик вздохнул, сжал и отпустил мою руку.
– Не должен был… вот так выгонять вас, но тогда все… казалось иным.
– Ты хранил свою тайну, а я вторглась в неё. Все имеют право на секреты. А раскрывать их или нет человек решает сам. А я… я хотела узнать твой секрет, то есть, просто узнать о тебе, после того как увидела твоё лицо, после того как ты дважды помог мне… Было ли у меня право? Наверно, нет, но я сделала это, прости меня.
– Это дилемма, но я рад, что вы сделали это.
Луна переместилась и теперь смотрела в другое окно, всё такая же огромная и белая.
– Ты мог бы сниматься в фильмах ужасов, – брякнула я.
– Мог бы, молча появляясь в кадре, – усмехнулся Фредерик.
– Люблю тебя, – прошептала я по-русски, пробуя слова на вкус и цвет.
– Что ты сказала, Анна? – спросил он, и я знала, что он сказал мне «ты».
– Доктор Гиллис сделал из тебя красавчика.
– Доктор Гиллис – великий врач… – кивнул он, обнимая меня.
Его тело было покрыто шрамами и рубцами. Я не видела их в темноте, но они были под моими ладонями, грубые и тонкие, шершавые и сглаженные.
Мы отчасти разрушили свои личные стены, выстроенные совместными усилиями, и прожили три дня в охотничьем доме, забыв о горестях и увечьях, временно сбросив все это с плеч. Мы бродили по окрестностям, и Фредерик рассказывал про охоту, которой увлекался его дед, и в которой сам Фредерик участвовал с детства – «сколько себя помню» – hunting с гончими собаками и shooting – со стрельбой. «Впрочем, с некоторых пор я разлюбил охоту» – подвел он итог рассказам. Мы спали в комнате с низким балочным потолком на большой кровати, укрываясь огромным пледом, сшитым из лисьих шкур – Фредерик со смехом утверждал, что это охотничьи трофеи всех его предков мужского пола, – и мне казалось, что вся комната пропахла порохом, лисами и веками. Словно отрезанные от всего мира, мы пили вино, опустошая запасы погреба, доедали и доели ветчину и печенье, и, наверно, умерли бы от голода, если бы нас не спас Арлен, приехавший на третий день с полной корзиной еды. Он уехал, пообещав вернуться назавтра – у меня начинались уроки в школе сестер милосердия.
Расставание вернуло кирпичи в наши стены. Прощальным утром проснулась резко, словно кто-то вышвырнул меня из почти волшебного сна. Но объятия Чёрного рыцаря и его похрапывание были более чем настоящими. Я выбиралась из его цепких рук. Встала, сдвинула тяжёлую штору – было ещё темно, рассвет лишь репетировал своё явление… шаги за спиной и объятия.
– Ты уже встала? Так рано? – хрипло прошептал Фредерик.
Я повернулась к нему, поцеловала.
– Доброе утро… Который час?
– Судя по всему, девятый.
– Девятый? Боже милосердный, сегодня по расписанию урок химии, тест по болезням дыхательных путей, а потом работа в больнице! Я не должна опаздывать, иначе…
– Иначе тебя исключат?
– Не исключат, надеюсь, но у меня совсем недавно закончился испытательный срок.
За окном раздался гудок авто – приехал Арлен.
Я собиралась, а Фредерик был мрачен, как черная скала.
– Что ты будешь делать? – спросила я, чтобы нарушить его молчание.
– Вернусь в Невилл-корт, – ответил он и спросил в очередной раз: – Тебе обязательно уезжать сегодня?
– Я хочу стать сестрой милосердия, настоящей.
– И как долго это будет продолжаться?
– До следующего ноября.
– Зачем тебе это?
– Это профессия, чтобы жить.
Я могла бы добавить, что у меня нет ничего, кроме саквояжа с одеждой, что я чужестранка, которую в любой момент могут выслать из страны, и что шанс получить профессию – большая удача и залог будущей жизни. Но промолчала – не хотелось жаловаться и упрекать, разрушать радость этих дней.
– Вот как? Ты уверена? – спросил он, словно поймав что-то из моих невысказанных слов.
– Да, уверена, Фредерик. Но это совсем не…
Я хотела сказать, что намерение получить профессию вовсе не связано с моим отношением к нему, что я… люблю его. Хотела, но не сказала, кирпичи из разрушенной стены стали по мановению некого волшебника-каменщика возвращаться на свои места.
– … совсем другое… – промямлила я.
Он молчал. О, это молчание! Я могла бы составить перечень разных молчаний сэра Фредерика! Загадочное, когда он, видимо, удаляется в некую собственную страну; озадаченное, когда не знает, что сказать; холодное, как сейчас… Если бы я была хоть в чем-то уверена, я бы объяснила, что учеба – это не расставание, что мы можем встречаться, что… Но как я могла?
– Хорошо, я все понял… Тебе нужна… помощь?
«Что? Что ты понял?» Меня вдруг, словно пощечиной, ударила мысль, что сейчас он предложит деньги и тогда… тогда все будет кончено.
– Нет, спасибо, – поспешно сказала я. – У меня все есть.
Он ничего не ответил, и я вздохнула облегченно, словно обрела надежду. Фредерик по обыкновению замкнулся, замолчала и я. У каждого были свои мотивы не объяснять причин этой немоты, которые можно было понять и принять, но мешало вечное «бы».
Арлен подвез меня к набережной Альберта, и они уехали. Ежась от ветра, я смотрела, как Остин въезжает на Вестминстерский мост и теряется среди авто и экипажей.
