Ольга Болгова
Гром небесный
Он кивнул и продолжил:
– Вы не попадали в сферу слежки, поскольку ваша невиновность была доказана во время предварительного дознания, и не было причин сомневаться в этом.
– Но всё же следили…
– Детектив следил за моим племянником Себастьяном, – сказал он после короткой паузы.
– За Себастьяном? – изумленно выдохнула я. – Неужели вы его подозреваете? Это же его отец! И его не было в Хорсли!
– Да, его никто не видел. Он не слишком жаловал своего отца, впрочем, у него были на то причины.
– Но зачем вы рассказываете это? – пробормотала я. – Ведь я могу сообщить Себастьяну, я же встречалась с ним на днях.
Проспер Андертон снова усмехнулся.
– Разумеется, можете. Мы начали следить за вами, когда оказалось, что вы встречаетесь с моим племянником.
– О, господи, и вы решили, что я с ним в сговоре?
– Вы неплохо соображаете, мисс. Да, такая мысль возникла, но результаты наблюдения за вами свидетельствуют скорее против, чем в пользу этой мысли. Я хочу предупредить вас о возможной опасности, неважно, состоите вы в сговоре или нет. Ведь, вероятно, что убийца не случайно выбрал как раз тот момент, когда вы сражались с Энтони, в надежде, что вина будет возложена на вас. Но не сошлось – не хватило фута росту и мышечной силы, чтобы признать вас виновной.
– Вы хотите сказать, что Себастьян опасен? Но я не верю, что это он.
– Это ваше право, мэм.
– Все это… очень странно, ужасно… Слежка, сыщик… результаты наблюдения, – пробормотала я растерянно, содрогнувшись то ли от его слов, то ли от осенней прохлады.
– Замерзли, мисс? Вот я, старый болван, заморозил девушку!
– Нет, мне не холодно.
– Признаюсь, вы мне симпатичны, мисс Анна. Я запомнил вас ещё с той встречи в Хорсли и сейчас несколько дней наблюдал за вами, даже приходил в кинотеатр. Вы неплохо играете! Чудом не столкнулся с племянником, – хохотнул он. – Я врач, занимаюсь такой редкой практикой, как психиатрия. Вы русская, потерявшая родину, пытаетесь выжить на чужбине. Хорошо говорите на чужом языке. Ваши пристрастия кое-что говорят о вас…
– Подумать только, сколько человек следили за мной, а я ничего не замечала!
– Да, шпионки из вас не выйдет, – улыбнулся Проспер Андертон и вдруг добавил: – Позвольте спросить, что вы столь упорно ищете в газетах времён войны?
Желание поведать о том, что не оставляло меня всё это время, было невыносимым, и слова выплеснулись сами, словно прорвало наспех сооружённую дамбу.
– Что я ищу… ищу хоть какие-то сведения об одном человеке, лицо которого обезображено тяжёлым ранением. Я не знаю, кто он, не знаю его имени, лишь то, что он был пилотом.
– Обезображено лицо? Ожогом? Взрывом? – спросил Проспер Андертон с неожиданно пылким интересом. – Как обезображено?
– Я видела его лишь раз, и не успела разглядеть, но раны ужасны, как будто у него почти нет кожи…
– Но он жив?
– Да, он жив. Во всяком случае, был жив более месяца назад.
– Это очень интересно… И вы не знаете, кто он…
– Нет. Он очень помог мне в трудное время. Он… скрывает своё увечье.
Слишком разговорилась, одёрнула я себя. Нельзя переходить черту и вновь вторгаться в запретную область, нельзя раскрывать незнакомому человеку то, что Фредерик пытается скрыть от всех.
Проспер Андертон некоторое время молчал, шагая по гравийной дорожке, словно забыл обо мне. Пара уток лениво топали вслед за нами, видимо, надеясь на угощение, но тщетно. Осеннее солнце грело изо всех оставшихся сил, воспользовавшись отсутствием облаков. Листья с тихим шуршанием падали на зелёную траву газона. Прошла дама с коляской, малыш весело гудел среди кружев и подушечек.
– У меня есть, что сказать вам на эту тему, – вдруг заговорил Андертон. – Вы что-нибудь слышали о пилоте Генри Ламли, выжившем в горящем аэроплане?
– Да, – кивнула я. – Прочитала о нём в газетах.
– Ему была сделана сложная операция по пересадке кожи, закончившаяся, увы… неудачно. Не стану рассказывать подробности, да это и не моя сфера. Мой хороший друг, Гарольд Гиллис, хирург, занимается такими операциями в госпитале королевы Марии и добился значительных успехов. Хотя, эти операции весьма рискованны. Возможно, ваш инкогнито обращался к нему? Если нет, может, ему стоит попробовать?
Я с трудом сдержалась, чтобы не вытащить из кармана жакета листок с выпиской из газеты, который так и носила с собой. Откуда во мне росла и крепла уверенность, что сообщение о смерти раненого пилота ошибочно, и что речь шла именно о нём, Фредерике, Черном всаднике? Это было сродни сумасшествию. Вечные фантазии, вечные истории…
Не нужно было говорить то, что я сказала доктору Просперу Андертону через несколько секунд, словно чёрт дёрнул меня за язык.
– Я бы хотела… если возможно… хотела бы побывать в этом госпитале.
Зачем мне это?
Он остановился, остановилась и я, сделав по инерции пару шагов. Склонив голову на плечо, он смотрел молодыми голубыми глазами, щурился, молчал, затем спросил:
– Вы уверены, мэм? Боюсь, вам не понравится то, что вы увидите там… Слабонервные дамы теряют сознание.
– Я уже видела… кое-что…
Тело отца в грубом мешке, исчезнувшее в ледяных водах Норвежского моря, холодные пустынные улицы Петрограда, патрули, мародеры в Мурманске… лицо сэра Фредерика.
– Не углубляйтесь в тяжёлые воспоминания, не нужно. Посмотрите, какой сегодня прекрасный день, – он словно прочитал мои мысли.
– Англичане всегда сводят разговоры к погоде? – спросила я.
– Разве русские не обсуждают погоду?
– Ещё как обсуждают…
– Вот вы и улыбнулись, мисс Анна. У вас очаровательная улыбка. Могу я называть вас просто Анна?
– Почему бы и нет, – согласилась я.
– А я просто Проспер.
– Нет, мне неловко.
– Тогда доктор Проспер.
– Так будет лучше.
– Вот и хорошо.
Доктор Проспер взглянул на часы и заспешил.
– У меня приём через полчаса. Я отвезу вас, Анна. Куда вы хотите? В библиотеку?
– Нет. Отвезите туда, где взяли.
Видимо, фраза прозвучала забавно, потому что доктор Проспер улыбнулся и с поклоном подхватил меня под руку. Он подвез меня к дому миссис Реган, повторив на прощание своё предостережение и пообещав, что проводит меня в больницу, как только предоставится возможность. В прихожей меня остановила домохозяйка. Я приготовилась, точнее, была готова, выслушать выговор за недостойное поведение, но надеялась, что добрая женщина не откажет в жилье.
– Зайдите ко мне, Анна.
Я пошла за ней, как осужденный на плац, где будет объявлен приговор суда. В аккуратной комнате слабо пахло какой-то душистой травой или цветами. Источник аромата вскоре обнаружился – отреставрированный кувшин, поставленный на комод, был заполнен букетом из сухих цветов и трав. С фотографии на секретере на меня взглянул Ричард Реган.
– Сейчас время ланча, надеюсь, чашку чаю вы выпьете? – сказала домохозяйка.
В очередной раз несколько ошеломленная, я приняла приглашение и села за стол, затем вскочила, порываясь помочь, но хозяйка отклонила помощь, и сама накрыла стол чайными приборами и закусками – на этот раз появился пирог с мясом – пастуший пирог, как она отрекомендовала его. После общих фраз о качестве закусок миссис Реган сказала:
– Понимаю, вы ждёте выговора или чего хуже, Анна.
Я дёрнулась, пытаясь выразить сама не знаю что.
– Но я не стану этого делать, – продолжила она, жестом остановив мои телодвижения. – Вы, Анна, молодая женщина, и вам нужно устраивать свою судьбу, а в вашем положении это более чем трудно.
Она замолчала, видимо, собираясь с мыслями. Молчала и я.
– У моего сына была девушка, он хотел жениться, но я сделала всё, чтобы не допустить этого – меня не устраивала ни она, ни её семья. Теперь у меня нет никого. Я ничего не могу изменить, и ничем не могу помочь вам, Анна. Лишь сказать, что следует бороться за свою любовь.
– Миссис Реган, – в волнении пробормотала я, – понимаю… понимаю вас. Но я… никого не люблю.
– А тот молодой человек, что ждал вас?
– Он… нет, он совсем не тот, раньше он нравился мне, а теперь… не знаю.
Она вздохнула, наполнила тонкие изящные чашки.
– Есть человек, перед которым я в долгу… – вырвалось у меня.
Сегодня день откровений? Иоанна Богослова?
– В долгу? Нет, Анна, это совсем не то. Долг и любовь не ходят за руку.
– Не только, не только в долгу, – сумбурно начала я и… рассказала ей почти всю историю своих «отношений» с сэром Фредериком.
– И вы не знаете, кто он на самом деле? – терпеливо выслушав, спросила миссис Реган.
– Нет, не знаю. Он хранит все в тайне и… отправил меня прочь, потому что я увидела его лицо.
– Но вы хотите найти его и встретиться с ним?
Вопрос, который висел над головой с той минуты, когда Арлен Эшли увозил меня из замка. Я долго не могла ответить на него. А сейчас ответила, возможно, потому что его задал другой человек.
– Да, я хочу…
– Продолжайте поиски.
– Один человек обещал проводить меня в госпиталь Королевы, где лечат такие ранения.
– Да, в газетах писали об этом, – кивнула она. – Идите туда и ищите, Анна.
Она поднялась из-за стола, снова став величественной и непроницаемой.
– Мне пора, у меня много дел. Да, чуть не забыла: заходил мистер Гурси и оставил вам письмо.
Она протянула мне конверт.
– Спасибо вам, миссис Реган.
– Меня зовут Айрис, – сказала она, собирая чашки на поднос.
Я поднялась в комнату под крышей, в смятении и сомнениях из-за своей откровенности. Достала из конверта и прочитала короткую записку:
Анна, прости за все и не поминай лихом. Мне удалось купить билет на пароход, на рейс Саутгемптон – Нью-Йорк. Больше мы не увидимся. Прощай. Я люблю тебя. Благодарен за все.
Лев
P.S. Платье я выкупил, оно твоё.
Глава 12
Я не ожидала, что доктор Проспер появится снова и так скоро, но он приехал утром, спустя несколько дней после первой встречи. Я спустилась в прихожую, где он беседовал о погоде с миссис Реган. Над Лондоном с утра навис туман, поэтому разговор получался довольно насыщенным.
– Сегодня у меня работа в госпитале королевы Марии. Вы не передумали побывать там, Анна? Поедете со мной? – спросил Проспер Андертон после взаимных приветствий.
– Нет, не передумала, – решительно ответила я – отступать было некуда, неловко и неправильно. – Но успею ли вернуться к трем часам пополудни, у меня работа в кинотеатре?
– Успеем, мэм, не переживайте. До Сидкапа каких-то одиннадцать миль, домчим за двадцать минут, максимум – за тридцать, если не рассеется туман. Пока я веду приём, вы осмотритесь там… если захотите, – ответил доктор Проспер.
Я поднялась в комнату, оделась потеплее, охваченная давно забытым чувством волнения от предстоящей поездки, путешествия в новые, неизведанные края.
Спустилась в холл. Миссис Реган что-то записывала в своём талмуде, взглянула на меня полувопросительным взглядом.
– Я еду в госпиталь королевы Марии, в Сидкап с доктором Андертоном, – сказала я, словно должна была отчитаться перед нею.
Она кивнула, кажется, одобрительно.
Улица дышала холодной влагой. Туман, не торопясь, рассеивался, оставляя влажные следы на стёклах и мостовой.
– Молодой красивой леди более свойственно желание посетить спектакль в Ковент-Гардене или развлечься в мюзик-холле, – заявил доктор Проспер, выводя автомобиль на середину дороги.
– Я вовсе не против театра и мюзик-холла, сэр. Более того, смотрю кино почти каждый день и не по одному разу.
– Да, не учёл этого, – усмехнулся он.
– Но зачем вы заехали за мной и везете в больницу? Пригласили бы в театр.
Он уставился на меня, в глазах засияли насмешливые искорки.
– Всенепременно, мэм!
Я чувствовала, что краснею оттого, что принялась неуместно флиртовать, и замолчала, до конца пути ограничиваясь кивками и односложными «да» и «нет».
Госпиталь королевы Марии расположился в старинном якобинском особняке Фрогнал-хаус, существующем с шестнадцатого века, как объяснил доктор Проспер.
– Несколько лет назад дом и поместье были проданы владельцем правительству для строительства больницы, – рассказывал он, когда мы ехали по аллее большого парка, приближаясь к двухэтажному дому из красного кирпича. – Здесь доктор Гиллис и занимается лицевой хирургией.
Мы вошли в пустой гулкий холл, от которого налево и направо уходили коридоры, а широкая, видимо, когда-то парадная, лестница вела на второй этаж.
– Доктор Андертон, добрый день, сэр, – дородная матрона в белом халате улыбалась из-за конторки. – Молодая леди…?
– Добрый день, мисс Флетчер. Это мисс Анна Смит, со мной, к доктору Гиллису, – сообщил Андертон.
Я старательно заулыбалась, надеясь, что страх и волнение не слишком отражаются на лице.
– Доктор, кажется… – начала Флетчер и добавила, оглянувшись: – а вот и он…
По лестнице энергично спустился и подошёл черноглазый человек в белом халате и шапочке.
– Мисс Смит хотела узнать о неком пациенте, которому вы, возможно, делали операцию, – сказал Андертон после очередной порции приветствий и знакомств.
– Да, я помню вашу просьбу, Андертон, – кивнул доктор. – Идёмте, мисс. У меня есть несколько минут.
На одной из стен кабинета доктора Гиллиса была закреплена доска, заполненная фотографиями лиц, смотреть на которые было жутковато. Я замерла, не в силах оторвать глаз, по спине пробежали мурашки.
– Страшновато? – спросил доктор. – Видите, какими лица были и какими стали?
– Да, – промямлила я, кивнув.
– О ком вы хотели узнать? Через нашу больницу с семнадцатого года прошли тысячи человек со всевозможными ранениями.
Я процитировала выписку из газеты, которую запомнила наизусть.
– В газете написано, что он умер, но мне почему-то кажется, это ошибка…
– Умер? Ерунда! – воскликнул доктор, блеснув черными глазами. – Фредерик Невилл, пилот… ожог кожи лица, правая челюсть, глаз…
Последовал поток медицинских терминов, которые я пропустила мимо ушей, потому что возликовала, мысленно повторяя: это он, он…
– Вы оперировали его? Когда?
– Он жив, все, что могу сказать. Возможно, он расскажет вам сам.
– Мне достаточно знать… – кивнула я.
– Могу предложить пойти сейчас со мной, я делаю обход.
– Если можно, да.
– Что ж, идёмте, мисс Смит.
Трудно описать то, что я увидела в палатах. Глаза темными пятнами среди белизны бинтов, шрамы и ожоги, лишившие лица их черт и живой мимики… Доктор Гиллис остановился перед дверью четвертой по счёту палаты.
– Думаю, на сегодня хватит, юная леди. Но вы неплохо держались.
Я кивнула, сдаваясь. Доктор помолчал, прищурившись, и вдруг сказал:
– Проспер говорил, вы неплохо играете на фортепьяно.
– Играю, но не слишком хорошо, – удивленно пробормотала я. – Но какое это имеет значение?
– У нас есть рояль, а с музыкантами как-то не складывается, немногие хотят работать у нас. Доктор Андертон считает, что музыка оказывает благотворное влияние при реабилитации, и я с ним согласен. Если вас не очень страшит вид наших пациентов, предлагаю работу: небольшие музыкальные концерты для них. Оплата, конечно, скромная, но обеды за счёт госпиталя.
– Но я живу в Лондоне…
– Жильё найдется, у нас есть общежитие для медсестёр, – заверил доктор. – Подумайте, мисс Смит. Андертон ручается за вас.
Андертон… ручается?
– Можно ли посмотреть ваш рояль? – спросила я.
Он кивнул, улыбнувшись.
– Разумеется. Сестра Флетчер все покажет вам.
Сестра Флетчер, шагая удивительно легко для своих объёмов, проводила в «концертный» зал – большую полупустую комнату с высокими окнами, где у стены стояли две кровати, а напротив – чёрный рояль фирмы «Бехштейн».
– Рояль пожертвован больнице бывшими владельцами поместья, семейством Таунсенд, – со знанием дела объяснила сестра. – Хороший инструмент, но с пианистами беда. В последнее время играл один пациент, но его выписали, и теперь рояль молчит. Попробуйте, мисс, сыграйте… У нас есть нотные альбомы.
Она бережно погладила рояль, явная любительница музыки. Я села на банкетку, открыла клавиатуру. Третий рояль за полгода, словно я пианистка, покинувшая родину ради гастролей в далёкой стране за холодным морем. Пробежала пальцами по клавишам, сыграла любимое «У камелька», а затем, на кураже, пьесу к «Мадам Дюбарри», которую, кажется, теперь могла играть, если бы меня разбудили в середине ночи и не совсем проснувшуюся поднесли к роялю. Сестра Флетчер восторженно зааплодировала.
– Вы играете лучше всех, мисс! Надеюсь, вы согласитесь поработать у нас…
– Я немного потрясена предложением – никогда не играла перед слушателями…
Это очень пугало меня, на самом деле.
– Наши слушатели будут вам благодарны, – пылко заверила сестра Флетчер.
«Что имел в виду доктор Гиллис, обронив фразу: «Он сам вам расскажет», – думала я, ожидая мистера Андертона, ведущего приём. Сказал, чтобы не вдаваться в подробности ранения Фредерика? Возможно, Фредерика, поправила себя: вероятность, что речь идёт именно о нём, вовсе не абсолютна. Одно было ясно: я не откажусь от этой работы, несмотря на сложности и потери – придётся покинуть Лондон и уже ставший почти уютным дом миссис Реган, да и вознаграждение вряд ли превысит то, что я получала в театре «Альдорадо».
– У вас имелся план устроить меня в госпиталь? – спросила я доктора Проспера на обратном пути в Лондон.
– Проницательная леди, – усмехнулся он.
– Трудно было не догадаться, доктор Проспер. Зачем это вам? Что вам за дело до меня? Ведь я, по вашим словам, всего лишь подозреваемая в вашем личном расследовании.
– Гиллис просил подыскать пианиста, – ответил он, проигнорировав прочие вопросы.
Я хмыкнула.
– Какой же я пианист? Да, у меня была замечательная учительница музыки, и в гимназии давали уроки… Но моё умение очень далеко от желаемого…
– Жизнь делает крутые повороты… – задумчиво заметил доктор Проспер. – В кинотеатре вы неплохо справляетесь. Я слушал, как вы играете и подбираете темы к эпизодам фильма. Плюс ваш немалый интерес к заведению, так или иначе связанному с неким человеком…
Я вздохнула и замолчала, понимая, что ответа на все вопросы не получу, и не желая более обсуждать то, что сама не совсем понимала в себе. Своими уловками он вызвал меня на откровенность, а теперь я вновь плыву по течению, правда, по другой протоке жизненной реки. И не могу остановиться и повернуть назад, потому что… потому что надеюсь на возможную встречу с Фредериком, который вовсе не желает встречаться со мной.
Сборы не заняли много времени – пара белья, три платья, в том числе и шёлковое «рулеточное», как я его мысленно называла, жакет, спенсер, пара блузок, юбка, чулки, стеклянная фляга отца и прочая мелочь. Дольше разбиралась в том, как добраться до Сидкапа. Движение разнообразного транспорта по улицам Лондона было настолько бурным и хаотичным, что я предпочитала по возможности ходить пешком. Пожалела, что не расспросила сестру Флетчер. В конце концов выяснила, что с вокзала Чаринг-Кросс ходит поезд с остановкой в Сидкапе – вариант неплохой и самый дешёвый.
Мистер Стентон был явно разочарован, когда я сообщила ему, что оставляю место тапёра.
– У нас никогда не бывало женщины-тапёра, и я, признаться, сначала сомневался, брать ли вас, но сейчас жалею, что вы уходите. Нашли место получше, мисс Смит?
– Да, – сказала я, не вдаваясь в подробности и растрогавшись, поблагодарила за добрые слова.
Он выдал мне целых полтора шиллинга.
Миссис Реган, как обычно, не выказала особых эмоций, когда я зашла сообщить, что съезжаю, заплатить и поведать, что буду работать в Сидкапе, в госпитале королевы Марии.
– Вероятно, это хорошо, но что вы там будете делать, Анна? – холодно спросила она. – Вы обучались на курсах сестер милосердия? Или станете выполнять чёрную работу?
– Буду играть на фортепиано перед пациентами.
– Давать концерты? – подобие улыбки мелькнуло на её лице.
– Что-то в этом роде, – улыбнулась я в ответ.
– Это нелегко. Вы справитесь?
– Не знаю, миссис Реган. Я очень боюсь, что не справлюсь, но отступать уже некуда.
– Да, так бывает, – кивнула она и, помолчав, добавила: – Оставлю вашу комнатку за вами, Анна, на пару недель. Если не получится, можете вернуться. Я не возьму с вас платы за время, пока комната будет пустовать.
– Вы очень добры, миссис Реган, – пробормотала я, удивленная столь неожиданным подарком.
– Нет, не очень. Вы же будете приезжать в Лондон?
– Да, вероятно, – кивнула я.
– Заходите, расскажете, как складывается ваша жизнь там.
– Да, разумеется, спасибо вам за всё, миссис Реган… Айрис, – сказала я вдруг задрожавшим голосом. Я была близка к тому, чтобы заплакать и с трудом сдержала слёзы. Словно прощалась с матерью… которую не помнила.
– Всего лишь двенадцать миль, – сказала я, справившись с собой и выдавив улыбку.
Айрис Реган кивнула.
Я сделала модную стрижку и на следующий день, серым дождливым утром, отправилась в путешествие до Сидкапа. До вокзала Чаринг-Кросс поехала на омнибусе. До отправления поезда оставалось полчаса, и я, купив билет, отправилась посмотреть на причудливый Чарингский крест королевы Элеоноры, установленный на площади перед вокзалом. Не то, чтобы я была любительницей разглядывать достопримечательности – хотя это сооружение, украшенное резьбой и статуями, явно заслуживало внимания, – просто хотелось отвлечься от пугающих мыслей – правильно ли я поступила, прыгнув в омут с головой, не напрасно ли ломаю немного устоявшуюся жизнь. Я смотрела на фигуры в нишах и молилась.
Через сорок минут я вышла на платформу вокзала Сидкап. Здесь тоже моросил дождь. Выяснила у сгорбившегося под мокрым плащом дежурного по станции, как добраться до госпиталя королевы Марии, и вскоре вошла в холл Фрогнал-хауса, где сразу увидела сестру Флетчер. Выбравшись из-за своей конторки, она поспешила навстречу.
– Мисс Смит! Вы приехали! Сейчас провожу вас в канцелярию, а потом в общежитие, это в парке, совсем недалеко. Только накину плащ.
От её добродушного восторга я смутилась ещё больше, и, растерявшись, позволила ей нести мой саквояж. В канцелярии, расположенной в небольшом домике в парке, седой усатый джентльмен изучил мои «документы», хмыкнул и, написав что-то на листке бумаги, который взял из аккуратно сложенной на столе стопки, отдал записку сестре Флетчер. С этой запиской мы пошли дальше по парку, пока не добрались до очередного длинного одноэтажного флигеля.
– Здесь живут сестры, которым далеко ездить домой, – объяснила сестра Флетчер, отдавая записку долговязой худощавой сестре-хозяйке мисс Элизабет Дермот. Прочитав записку, она внимательно осмотрела меня, словно оценивая, и сказала:
– Вам придётся жить вдвоём, с сестрой Старлинг.
Комната, в которую мы зашли, была ненамного больше, чем мои обиталища под крышами Хорсли-хауса и дома в Сохо. Квадратное окно почти под потолком, закрытое занавесками в цветочек, газовая печь в углу, две кровати, небольшой стол древнего вида, украшенный вазочкой с букетом мелких голубых цветочков. Чистота и ощущение, что здесь никто не живет.
– Располагайтесь, мэм, постель застлана, – сказала мисс Элизабет Дермот и удалилась.
– Завтра вы играете перед обедом, – добавила сестра Флетчер. – Можете прийти в зал, стулья расставлены, и даже приходил настройщик. Дорогу найдете сами.
Видимо, у меня был такой ошарашенный вид, что она дотронулась до моего плеча подбадривающим жестом.
– Пойду с вами, – сказала я, – а устроюсь потом.
В коридорах больницы было тихо и пусто.
– Это с утра у нас такая тишина и покой, и то не всегда, – сказала сестра Флетчер со своей неизменной улыбкой. – Занимайтесь, мисс, потом покажу вам, как пройти на кухню, где обедает персонал.
Залу действительно был придан концертный вид: кровати убраны, в несколько рядов расставлены стулья разного калибра. На рояле лежала увесистая папка с нотами. Я села за инструмент и принялась разбирать папку, подбирая пьесы, подходящие и те, которые смогу сыграть. Пока выбирала и проигрывала мелодии, прошло часа два, а то и больше. За это время дверь открывалась не один раз, но никто не вошёл, вероятно, то были любопытствующие. Пришла сестра Флетчер и позвала на ланч.
В столовой для персонала стоял длинный стол, почти такой же как в Хорсли-хаусе. Десяток любопытных лиц повернулись в мою сторону.
– Это мисс Анна Смит, она будет играть на рояле, – сообщила сестра Флетчер, вызвав восторженно-ироничные возгласы. Больше ироничные, чем восторженные.
– Русская? Будете играть Чайковски? – спросила молодая рыжеволосая девушка, удивительно похожая на Гленну.
– И Чайковского в том числе, – кивнула я.
История повторялась, словно жизнь закручивалась кольцом. Снова короткое знакомство за обеденным столом, любопытные взгляды, вопросы, перешёптывания. Я старалась быть общительной, насколько могла, привычно смущаясь среди незнакомых людей.
После ланча вернулась в зал, ещё раз проиграла выбранные пьесы, составила программу, разложила ноты. В театре «Альдорадо» я, конечно, готовилась к сеансам, но одно дело играть в тёмном зале, в стороне от публики, которая не замечает пианиста, увлечённая тем, что происходит на экране, совсем другое – выступать перед зрителями, которые видят и слушают только тебя. Перед зрителями, искалеченными, потерявшими возможность жить обычной жизнью.
Когда возвращалась через парк в общежитие, уже сгущались сумерки. Дождь закончился, с промокших деревьев падали капли, темнеющее небо просвечивало сквозь причудливый узор ветвей. Где-то надрывно кричала птица. Вдруг, словно убийца, выскочивший из засады, глухая серая тоска нахлынула на меня, сжав горло тонкими пальцами. Я едва не закричала в унисон птичьему крику. Домой! Как я хочу домой! В Петроград, в нашу квартиру на Каменноостровском проспекте, где отец сидит в любимом кресле, а в печи с зелёными изразцами весело потрескивают дрова. Как я хочу говорить на родном языке и слышать его, быть рядом с близкими людьми! Слёзы брызнули, словно нежданный-долгожданный дождь, дав возможность вздохнуть. Я долго бродила по парку, пытаясь успокоиться, и пришла в общежитие, когда совсем стемнело.
Соседка не появилась, и я ночевала в одиночестве. Поднялся ветер, швыряя на стекло окна дождевые струи. Долго не могла заснуть, ворочалась на узкой кровати, так и не справившись с приступом отчаяния, приправленном страхом перед завтрашним выступлением. «Сбежать, пока не поздно – комната в доме миссис Реган свободна… ты переоценила свои возможности», – твердила себе, а когда уснула, приснился зал, наполненный публикой, и рояль, до которого я никак не могла добраться.
Назавтра погода не улучшилась, и я промокла, пока бежала через парк. Зато возня с мокрым пальто и переобувание немного отвлекли от волнений, и я вошла в «концертный» зал с влажными волосами, но почти спокойная. На меня смотрели десятки глаз и больше половины из забинтованных лиц.
– Добрый день, – сказала я, как можно громче, и замолчала, в горле пересохло, спокойствие исчезло, как не бывало.
Мне ответил нестройный гул голосов и редкие аплодисменты. На помощь пришла сестра Флетчер с невероятно витиеватой фразой:
– Джентльмены, как вы уже поняли, наш молчавший рояль снова обретает голос – мисс Анна Смит будет играть для вас. Будьте доброжелательны!
Я жалобно кивнула, опустилась на банкетку, взглянула в ноты первой приготовленной вчера пьесы и поняла, что не справлюсь с нею. Слишком быстро всё произошло, слишком стремительно. Собравшиеся гудели в ожидании, бросая реплики, которые от волнения я не понимала. Пробежалась пальцами по клавишам. Что со мною? Неужели сдамся сейчас, после всего, что произошло за этот год? «Представь, что ты в полутёмном углу в кинотеатре, где тебя никто не видит», – приказала себе. Начала с увертюры к одному душещипательному фильму… а закончила своё первое в жизни выступление перед публикой июньской Баркаролой любимого Чайковского, взяв не одну фальшивую ноту, прежде чем добралась до последнего аккорда.
Аплодисменты и бодрый гул не заставили себя ждать. Меня обступили слушатели, жутковатые лица которых сливались в одно цветное говорящее пятно.
– Все по палатам, джентльмены, прошу вас, – гвалт хриплых мужских голосов перекрыло чистое контральто сестры Флетчер. – Дайте же мисс Смит отдохнуть! Музыка непростое дело.
