Олег Владимирович Фурашов
Хирурги человеческих душ
Голова скотника уже показалась наружу, когда не выдержала и лопнула видавшая виды верёвка, перетёршаяся об острый край люка. Тело мужика рухнуло вниз, сбило главного инженера и погребло его под собой. Правда, Подлужный уже не узнал, что виноватой оказалась верёвка. Он погрешил на мальца. «Что же ты, сопляк, не удержал!» – сердито попенял тому Николай Андреевич про себя, теряя сознание…
Когда час спустя, теперь при строгом соблюдении всех правил техники безопасности, работники совхоза извлекли из бункера тела третьего скотника и Подлужного, те были уже мертвы. Первые же двое остались живы. Такая вот самоотверженная, но где-то нелепая и оттого какая-то негероическая смерть. А может быть, и глубоко закономерная. Ведь в Расее-матушке подвижничество зачастую соседствует, перемешивается, а то и рождается благодаря человеческой глупости и пакости.
Закончив изложение драматического события с объяснимыми вариациями, Алексей Подлужный замолчал, переживая былое. Наконец он «вернулся» в настоящее и взглянул на Татьяну. У той лицо пожелтело, и на нём запечатлелась гримаса страдания.
– У меня голова заболела, – прошептала она, прижимая пальцы к вискам. – Зачем ты мне это рассказал? Я не имею в виду твоего отца, – спохватилась она, опасаясь быть неправильно понятой. – Он у тебя настоящий мужчина. Зачем эти жуткие подробности? Некрасивые подробности. Они унижают… И потом, ты, кажется, упустил первоначальную цель рассказа. Причём здесь прокуратура?
– Ничуть не бывало, – возразил ей Алексей. – Притом. Похоронив отца, мы с мамой стали искать правду. Но отовсюду нам отвечали, что пьяный скотник погиб по собственной безалаберности, а за батю нам назначили пенсию по случаю потери кормильца. Мол, чего вам ещё-то надо? И правды мы добились не в ЦК КПСС, откуда обращения отсылались по инстанции, а в генпрокуратуре. Их задело, что какой-то салажонок бьётся за честь отца. И они взял мою жалобу под контроль. Тогда-то главного инженера совхоза и заведующую фермой и отдали под суд. Хотя и дали условные сроки.
– Как всё это ужасно! – прошептала Серебрякова.
– С каждой нашей встречей, Танюша, ты всё яснее понимаешь, – продолжал монолог Подлужный с некой затаённой болью и странной гордостью, – что я не аристократ. Не чистоплюй. Не лощёный денди в лайковых перчаточках. Что я – плоть от плоти простого народа. И, прости за высокие слова, своё служение вижу именно в наведении справедливости. Справедливости по закону. Потому я обязательно стану прокурором. Само собой, начну с прокурора района. Но добьюсь того, что стану генеральным прокурором СССР. Не для себя. Для страны.
– Алёшенька, – спрятала от него своё лицо в ладонях девушка. – Ты хочешь быть прокурором, возиться с трупами, со всякой гадостью, с мерзостью… Ничего себе стезя – с уголовниками якшаться. Я боюсь, что из-за этого даже… могу тебя разлюбить.
– Что ж, – непривычно жёстко и резко отчеканил тот. – Твоё право. Причаливать к берегу надо осознанно. Сейчас ты знаешь, в чём я вижу своё призвание. И тебе следует либо принять меня вместе с ним, либо отбросить и то, и другое.
То была их первая размолвка за последние месяцы безоблачного счастья. И они полчаса тяжко брели, не разговаривая. Однако затем Татьяна взяла Алексея за руку, поцеловала его и сказала:
– Да будет так. Я согласна быть женой прокурора. И генерального прокурора – тоже.
– Ура-а-а! – заорал во всю мочь Подлужный, приводя в невменяемое состояние стайку непуганых ополоумевших старушек, чинно сидевших на лавочке.
Он схватил любимую в охапку, стал её целовать и кружить на руках. И они, беззаботно смеясь, вновь отправились гулять по бульвару.
«Интересно было бы узнать, что-то сейчас поделывает профессорская дочка Танечка Серебрякова», – отвлекаясь от реминисценции солидной давности, с ностальгией подумал Подлужный, прижимаясь носом к трамвайному окну.
Глава шестая
1
Подлужный заблуждался, оптимистично ожидая нескончаемого потока откровения и стремления к мщению от женщин, некогда водворённых в вытрезвитель. Не тут-то было.
Во-первых, большинство из них, ни за какие коврижки, не желало возвращаться к позорной странице автобиографии, рискуя превратить её из приватной истории, в достояние общественности. Находились и такие «экземпляры», которых приходилось неоднократно вызывать письменно, а затем и устно – по телефону, угрожая приводом. Но и явившись по вызову, немалая часть из них мялась, порывалась открыться, даже пыталась выведать у следователя детали про «смазливого милиционера», и… удалялась неисповеданной, зато сохраняя в неприкосновенности изнанку души.
Во-вторых, далеко не каждая из несчастных воистину совершала «моцион до клозета», в процессе которого «почётный эскорт» им составлял Воловой.
В-третьих, по-видимому, далеко не всегда обстоятельства дежурства складывались благоприятно для похотливого сержанта.
И, наконец (да простится столь пенитенциарное сравнение), исследуемый контингент составляли также те, кто не в состоянии были заинтриговать даже распутного «стража публичной трезвости».
«Мы вскрыли Клондайк литературных типажей! – восклицал Подлужный, обращаясь на досуге к практиканткам Юлии и Александре по поводу последней категории вытрезвленных фемин. – Мы с вами, славные мои помощницы, лицезрели падших и разложившихся алкоголичек, достойных пера Максима Горького, дабы он начертал часть вторую человеческой драмы под заглавием «На дне». Перед нами фланировали порочные и испорченные натуры, сгорающие от ненасытной страсти к зелёному змию и к другим… нехорошим излишествам. Чаю, что они вполне бы вдохновили Александра Ивановича Куприна на написание «Ямы» на современный лад, Ги де Мопассана – на новеллу про «Пышку», а графа Льва Николаевича Толстого – на новую версию о Катюше Масловой. Века минули, а в человеческой сути мало что меняется…».
Практикантки, внимая куратору, заполняли очередные повестки и с иронией хихикали. И было от чего. Ведь высокопарные сентенции Алексея прикрывали разочарование и проистекали от того, что опыт общения с «вытрезвленными особами» до поры не приносил практической отдачи.
И всё же… И всё же… И всё же на «номере» восемьдесят седьмом, под которым числилась фрезеровщица мотовозоремонтного завода Скокова Надежда Ивановна, произошёл прорыв.
– Какой я свидетель? Ничего я не видела, ничего не знаю и ничего знать не хочу! Что за уголовное дело? – шумно возмущалась Скокова, размахивая повесткой и розовея грубоватым, моложавым и аляповато подкрашенным лицом.
– Присядьте, Надежда Ивановна, – вкрадчиво пригласил её к приставному столику Подлужный, моментально разобравшись, что за вызывающе громогласной маской кроется, напротив, весьма стеснительная натура. – И тише, пожалуйста. Мы же не в заводском цехе. Шум станков нам не мешает. Я слышу вас, вы слышите меня.
– Ладно, – приутихла Скокова. – Присяду.
И она заняла место на стуле перед прокурорским работником, без конца одёргивая и поправляя на себе юбку.
– Надежда Ивановна, – делая значительное выражение лица, разворачивал нить беседы следователь, – вы ещё не ведаете, что нам предстоит обсудить, а заранее отнекиваетесь. В повестке же я не имел права писать о том, что составляет тайну следствия. Разговор у нас должен состояться доверительный. Во всяком случае, мне бы того хотелось. Речь пойдёт об эпизоде, не слишком для вас приятном. Потому заблаговременно предупреждаю, что нас в нём в первую голову, именно в первую голову, интересуете не вы, а иная личность. Иная личность. Сейчас, надеюсь, вы догадаетесь, куда я клоню. Скажите, пожалуйста, 2 февраля 1986 года вы попадали в медицинский вытрезвитель Ленинского райотдела?
– Попадала! Ну и что, – нахмурившись, с прежним вызовом ответила фрезеровщица. – Я за то уже отхватила, что мне причиталось.
– Вот именно, Надежда Ивановна. Вот именно. Вы-то отхватили, а кое-кто до сей поры не отхватил, – сделал многозначительный упор на окончании предложения Подлужный. – Я, разумеется, сознаю, Надежда Ивановна: для того, кто впервые угодил в вытрезвитель, обстановка вообще нова и непривычна. И всё же, при пребывании в нём, не показалось ли вам нечто, ну явно выходящим за рамки установленного порядка?
– На что вы намекаете? – вытянулась на стуле Скокова.
– Допустим, при помещении вас в палату, при раздевании, при отправлении естественных надобностей, при составлении акта, при выписке, вас ничто не удивило? Или, более того, не оскорбило?
– В уборной, что ли?
– Может статься и в уборной. Вам виднее. Я же лишён права наводить вас на ответ… На подсказку…
– Ой! – забеспокоилась фрезеровщица. – Вам шепни, а вы – по секрету всему свету. А то засмеёте меня: «Мастерица же ты насчёт подзагнуть, Скокова! Ври, да не завирайся». Или запишите чего не так.
– Наде-е-ежда Ивановна! – с укоризной произнёс Подлужный. – Пока я вообще не пишу. И протокол не достал. Да и тайны хранить, я не только научен, но и обязан – по долгу службы. Коль наш задушевный диалог дойдёт до записи, то непременно с вашего согласия. И ведомо про него будет лишь избранным: тем, кто имеет доступ к материалам по уголовно-процессуальному закону. А то, может статься, вам в вытрезвителе столь по нраву пришлось, что и предмета для претензий нет?
– Ааа! – преодолела колебания Скокова, будто саблей рубанув воздух ребром ладони. – Только раз бывает в жизни счастье! Девка я незамужняя, семерых детишек по лавкам нетути. Я вам обскажу, а вы, покуда, не пишите.
– Слушаю и повинуюсь, – на полном серьёзе воспринял её пожелание следователь, и убрал авторучку в выдвижной ящик своего большущего старорежимного канцелярского стола.
– Второго февраля у Ленки Ознобихиной мы отмечали день рождения, – в напряжённом воспоминании закатила глаза под самый лоб рассказчица. – Мы в её комнате, в общаге, посидели, выпили. Всё путём. Нас, девок, шестеро набралось, а парней – двое. Один – Ленкин, второй – Машкин… Неважно. Короче, пошли мы с Валькой Пахтусовой обратно вдвоём. Уже часов одиннадцать было – ночи, естественно. Мы автобус ждали-ждали, да и ломанули пёхом. Прёмся, хохочем, толкаемся, балуемся. И налетели на старушляндию одну. Она, должно, от царя Гороха уцелела. Налетели, значит, ненароком мы, а старушляндия пала. Свалилась, вскочила, да как подняла хай – во всю ивановскую! Нам с Валькой на головы, откуда ни возьмись, доблестные… милиционеры попадали, ровно десантники с неба. И упекли нас в вытрезвиловку. Там то да сё… Это неважно. Ночью я продыбалась с бодуна, да вдобавок мочевой пузырь арбузом раздулся. Тронь – лопнет ровно воздушный шарик. Я – к дверям, а там… хи-хи… мильтон «на часах» дежурит. Я ж голышом, в простынку укуталась, что та индианка в сари. Прошусь: мол, до ветру хочу. Он приветливый такой: «Завсегда… Пожалте…». Заводит меня в уборную, а дверь за нами на ключик – чик!
Дальнейшее изложение событий Скоковой, с незначительными отклонениями, повторяло историю Регины Платуновой.
– Я вас правильно понял, – уже занося показания свидетеля в протокол и получив на то «высочайшее соизволение» фрезеровщицы, уточнял следователь, – вы позволили постовому совершить половой акт при том условии, что он избавит вас от отправления письма из вытрезвителя на вашу работу?
– Да. Так-то я не хотела. А он пообещал. Сулил, что я только заплачу деньги за ночёвку.
– И бумага на завод не поступила?
– Нет. Я ждала. Боялась, до родимчика: вдруг поступит казённый конвертик. Или он заразный какой…, который сексуально озабоченный. Нет, пронесло. Вы, наверное, считаете, что я вру? Письма же на работу нет. И ему я сама… того… дала.
– Почему же, – на минуту приостановил фиксацию показаний Алексей, разминая затёкшую руку. – Не вы первая, к сожалению, сообщаете мне такие детали, что их самый отчаянный лгунишка не выдумает. И потом, отрицательный результат – тоже результат. Осмотрим журнал исходящей корреспонденции. Предположим, письмо значится отправленным на мотовозоремонтный завод. Берём журнал входящей корреспонденции на вашем предприятии и выявляем, что депеша не поступала. Результат? Ещё какой! Вы мне, пожалуйста, вот что поясните: при половом акте… или до него… постовой часы с руки не снимал?
– …Н-нет, не снимал. Мне как-то не до часов было, врать не стану. «Под градусом» ведь была. Да и полтора года уже прошло. Что осело внутри, то и сказала.
– Надежда Ивановна, а подружку вашу милиционер в туалет не водил?
– Нет. Она до утра продрыхала. Это я, сдуру, пива у Ленки налакалась. А Вальке-то, как нас выпустили, я про «кувырок» в уборной сказывала.
– Тэк-с! – удовлетворённо отметил последнюю реплику Подлужный. – По всему выходит, что лежит вашей подружке дорога в казённый дом – то есть к нам.
– Дык она и так на завтра к вам повестку получила.
Закрепив показания Скоковой, следователь пригласил к себе Юлию Камушкину и Александру Зимину, трудившихся в кабинете старшего помощника прокурора Вересаевой, для участия в качестве понятых при опознании «сексуально озабоченного» по фотографии. Взглянув на фототаблицу, фрезеровщица практически без раздумья ткнула указательным пальцем на объект под номером четыре:
– Вот он, сладострастный! Сопел и дрожал, ровно припадочный или под электротоком. Аж спину обслюнявил… Ф-фу!
– Попрошу вас, гражданка Скокова, – официально обратился к ней Подлужный, – конкретизировать, по каким признакам вы опознали лицо, выводившее вас в туалет, а также прочитать на обороте фототаблицы, кто значится под номером четыре…
Юлька и Сашка с обожанием таращили глазёнки на наставника, взирая на то, как их каторжный труд воплощается в доказательства, изобличающие ненасытного туалетомана. Алексей же священнодействовал над бумагами подобно древнеримскому авгуру, закладывая основу для грядущего праведного возмездия.
– Нуте-с, – выполнив намеченное, потёр он руки, будто в студёный январский денёк. – Готовьтесь, Надежда Ивановна, к очному опознанию гражданина Волового. Эдак недельки через полторы.
2
День оказывался удачным. После обеда поступил ответ из военкомата на запрос Подлужного о годах воинской службы Волового. Письмом был официально подтверждён факт пребывания подозреваемого в армии в 1973 – 1975 годах.
А ближе к окончанию рабочей смены Римма вызвала Подлужного из кабинета Авергун и Торховой, где тот проходил «малый курс релаксации» от нервных перегрузок, к телефону в приёмной:
– Алексей Николаевич! Из Москвы звонит женщина, москвичка, которую вы вызывали повесткой.
То оказался «реестровый номер 131» – Брунова Жанна Матвеевна, кою доставляли в вытрезвитель в августе 1986 года.
– Товарищ Подлужный! – сердилась она. – Это что за вызов вы мне прислали? По какому-то уголовному делу? По факту, как вы пишите, водворения меня в вытрезвитель. Это как понимать? Это что, эпоха ежовщины воскрешается? С каких это пор за нелепое попадание в скотские условия дела заводятся?
– Угомонитесь, пожалуйста, уважаемая…
– Жанна Матвеевна.
– …Жанна Матвеевна. В корреспонденции я не вправе был поминать открытым текстом про деликатные вещи, не подлежащие огласке. Расследование проводится не в отношении вас, а по заявлению одной гражданки о нарушении её законных прав сотрудником спецучреждения. Детальнее в телефонной беседе я высказываться не вправе. Могу лишь пояснить, что при проверке следственным путём утверждение той гражданки об ущемлении её женского достоинства, используя выспренный литературный слог, нашло подтверждение. Выползают, художественно выражаясь, интересные факты. Поэтому я и направил повестку вам. Жду вас. Потолкуем мы приватно. Конфиденциальность гарантируется не только мною, но и законом.
– Да у меня ваш раздолбаный Среднегорск на зубах оскомину набил! Приезжала подругу юности навестить, а попала, фиг знает куда! И вы хотите, чтоб после такой чёрной неблагодарности я в вашу «дыру» снова сунулась?
– Если вы полагаете, уважаемая Жанна Матвеевна, что своим посещением осчастливите Среднегорск, то глубоко заблуждаетесь, – весьма резко оборвал её эскападу следователь, разобиженный за «малую родину». – Закавыки в вашем отказе нет. Коли вас без особых удобств и комфорта вытрезвили, и тем ваше пребывание и ограничилось, моя любознательность вознаграждена сполна. Я оформлю наш любезный диалог справочкой, подошью её куда надо – и полный ажур. И Среднегорск переживёт ваш несостоявшийся повторный визит.
– То-то и оно, что не ограничилось вытрезвлением! – возмутились на той стороне эфира. – Иначе бы я…
– Любопытно. Вам оказали дополнительные услуги? – осторожно намекнул Подлужный.
– Не столько мне, сколько я…Прогулка «до унитаза».
– То есть, что-то связанное с желудочно-кишечным трактом?
– Трактом! – хмыкнула «продвинутая» столичная барышня. – Трактом, да не тем. По тому тракту «членовозы» возвратно-поступательные рейсы совершают.
– Ну и?
– Что, «ну и?»… Справил, подлюка, свою надобность. Совершил бесплатно полноценный «рейс». Поклялся, что будет шито-крыто, а моему начальству приходит почтой кляуза. А я же специалист научно-исследовательского института. Закрытого. «Ящик». Допетрили?
– Допетрил, – с деланным сочувствием отозвался абонент, смекнув, что речь идёт о заведении оборонного значения.
– Скажите, товарищ Подлужный, если я к вам приеду, мне проезд оплатят?
– Гарантирую, – заверил её Алексей. – Я вам гарантирую и то, что если вы посетите нашу негостеприимную «дыру», то третий вызов вам обеспечен – в судебное заседание в качестве потерпевшей. И ваш третий приезд станет «третьим звонком» для беспардонного пошляка – это мягко говоря, и для зарвавшегося козла неохолощённого – это уже грубо выражаясь.
В отношении развратника из вытрезвителя Подлужный впервые применил столь категоричную формулировку. И объяснимо. В следователе в этой фазе расследования вызрела убеждённость в том, что у Волового с Региной Платуновой «было».
Ещё через день «всплыла» следующая жертва Волового – няня из детских яслей Анюткина Люсьена Савиковна – «номер 221». Заполучив от неё, уже начинающие приедаться нюансы, Подлужный в глубине сознания разразился едкой филиппикой: «Ну что, херр милиционерр! Время доказательства собирать – время доказательствами оскоплять. К искреннему сожалению советских тружениц, я не располагаю законным правом кастрировать вас. Потому оставайтесь при своём блудливом органе. Однако вырезать часть вашей прогнившей, разложившейся, аморальной душонки, ампутировать у неё антисоциалистические установки – моя святая обязанность!»
3
Отпустив нянечку Анюткину, довольный Подлужный принялся мерять следственное помещение шагами. Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет старческой шаркающей походкой пожаловал сам Двигубский…
Боже правый! Узкий мирок прокуратуры Ленинского района не располагал летописными анналами или изустными преданиями о том, чтобы шеф снисходил до посещения резиденции подчинённых. А тут он вдруг почтил присутствием того, кто не преклонялся пред его авторитетом.
Подлужный, узрев руководителя, отнюдь не испытал тот подъём чувств, что посетил великого русского художника Иванова при завершении шедевра «Явление Христа народу». Тем не менее, он в знак приветствия чуть преклонил голову и уважительно кашлянул. Затем они синхронно присели: Двигубский – на стул у приставного стола, следователь – на своё служебное место. Старик помял свой породистый нос большим и указательным пальцами правой руки и с доверительными интонациями в голосе заговорил:
– Есть такое понятие, Алексей: резерв замещения руководящих кадров. В курсе? – осведомился важный визитёр.
– Наслышан краем уха, – как воробей, склонил голову набок следователь. – Вы же осенью предупреждали, что предложение насчёт меня в облпрокуратуру направили.
– Ну, то-то, – пожевав губами, продолжил разговор шеф. – Ты вот, быть может, ругаешься про себя: «У, Двигубский, старый хитрый еврей, только и умеет, что выговорами грозить…»
– Ничего такого я не думал! – с искренним возмущением перебил его Подлужный. – Я пролетарский интернационалист. Для меня любой человеколюбивый и трудолюбивый еврей – русский. А любой русский, если он против социальной справедливости – равнозначен негодяю!
– Ну, будет-будет, – примирительно промолвил Двигубский.
– И если отец у меня пополам белорус с украинцем, а мама – русская, то я кто?! – продолжал бушевать Алексей.
– Признаю, был неправ, – оборонительно вытянул ладони перед собой руки Яков Иосифович.
– Да я просто советский человек, понимаете? – медленно остывал Подлужный. – А хочу быть настоящим советским человеком. Например, как Алексей Мересьев.32
– Всё-всё-всё, Алексей, но пока не Мересьев, – извинительно тронул его за запястье шеф. – Хочешь быть настоящим советским человеком – будь им. Но и настоящим прокурором тебе стать тоже неплохо. Как считаешь?
– Кгм-кгм, – стихая, вместо ответа кашлянул тот.
– Так вот, – продолжил Двигубский, – я действительно выдвинул тебя в качестве кандидата на самостоятельную работу. И настал для тебя черёд делать судьбоносный выбор.
«Самостоятельной работой» в их ведомстве, осуществлявшем высший надзор за соблюдением законности, именовалась деятельность собственно прокуроров городов и районов и, разумеется, первых руководителей более высокого ранга. Потому Подлужный, оценив услышанное, насторожённо произнёс:
– А конкретнее?!
– Конкретнее тебя Потыквеоком просветит. Естественно, не сразу Москву предложат, – иронично хмыкнул Яков Иосифович. – Поначалу на периферию… Дуй. Потыквеоком ждёт.
Человек с чудной фамилией Потыквеоком в прокуратуре области занимал должность начальника отдела кадров. Недовольные им сотрудники, намекая на его необычно звучащее родовое обозначение, втихую и не без ехидства обзывали его «Попопеглазом». «Дразнилка» родилась не только из созвучия и фонетического подражания. Она объяснялась также тем, что Потыквеоком был слегка косоглаз. Одни его дефект считали врождённым. Другие же объясняли это тем, что главный кадровик, якобы, выуживая дискредитирующую информацию о подчинённых, обожал подглядывать через замочную скважину или подслушивать через неплотно затворённую дверь. И однажды ему не повезло… Третьи же изъян объясняли тем, что Потыквеоком, вербуя на должность, отводил в сторону обманчивый взгляд и, подобно свахе, утаивал негативные моменты. «За кривую невесту сватает!» – не без основания острили насмешники.
Вот почему следователь, собираясь в вышестоящую инстанцию, конечно же, принимал во внимание все три версии. Но не они главенствовали. Если без утайки, то у Алексея не раз и не два возникали мысли о том, насколько захватывающая и разносторонняя работа у прокурора. Подлужный нет-нет, да и воображал, как он, подобно соколу-сапсану парит в заоблачной вышине над поднадзорной территорией, выискивая нарушителей закона: «Ага! Попались вампиры на теле трудового народа!». И вот уже неподкупный законник в крутом пике камнем срывается вниз – и от «паразитов-наездников» летят клочки по закоулочкам!
Чертовски заманчиво быть независимым от разных тяпкиных-ляпкиных, сообразуя собственные поступки исключительно с социалистической законностью и внутренним совестливым убеждением!
4
Подлужный шагал бок о бок с Потыквеокомом Вадимом Даниловичем по длинному коридору третьего этажа учреждения к кабинету прокурора области. Из предварительного собеседования с начальником отдела кадров Алексей почерпнул, что ему предложат возглавить одну из районных прокуратур, расположенных в глубинке региона. Более подробно на интригующую тему Потыквеоком распространяться не стал, ограничившись ссылкой на то, что конкретику Подлужный узнает у Купцова – сиречь у главного законника области.
Не мудрено, что приёмную следователь миновал в несколько отрешённом состоянии. Из-за этого он и секретарше босса Августе Васильевне кивнул головой запоздало, уже скрываясь за двойными дверями прокурорского кабинета.
– Здравствуйте, Константин Ефимович! – заявил о себе Подлужный, переступая порог.
– Здравствуйте! Проходите, проходите, – радушно встретил входящих Купцов, жестом приглашая их располагаться перед своим столом.
Ненадолго воцарилось тишина, поставившая Алексея в неловкое положение, ибо Купцов оценивающе вперил в него свой взор. От безысходности следователь принялся изучать узоры на паркетном полу. Наконец прокурор области прервал тишину, с располагающей доброй улыбкой начав переговоры:
– Ну что, Алексей Николаевич, рассказывайте, как вы дошли до жизни такой?
– До какой такой? – неуклюже переспросил тот.
– До такой, что старшие авторитетные товарищи рекомендуют вас на самостоятельную работу. Вам сколько лет?
– В июле тридцать один исполнится.
– Тем более. Пора уже, – рассудил Купцов. – Возьмите Гайдара33: в шестнадцать лет уже командовал полком…
– Он был командиром 4 роты 303 полка 37 Кубанской дивизии, – недипломатично поправил его кандидат в прокуроры.
– Да? Может быть, – чуть сморщился, глава надзорного ведомства, не приученный к тому, что подчинённые его поправляют. – Не в этом суть… Вы женаты, имеете сына. Правильно?
– В январе второй родился, – с исконно мужской гордостью вновь «подправил» его Подлужный.
– …Во как! Молодец! – не сразу похвалил его прокурор, укоризненным поднятием бровей «пришпилив» к стулу Потыквеокома. – Двое сыновей – это отлично. Наша кадровая служба, понимаешь ли, и не поспевает за взятыми вами темпами. Демографическую политику партии вы интерпретируете верно.
Молодой папаша польщенно усмехнулся, а Потыквеоком столь ожесточённо заёрзал на сиденье, что создавалось впечатление, будто блохи остервенелой саранчой напали на его интимные места. Левое око кадровика «закосило» под самую глазницу. И он, должно быть, яро посетовал на то, что обмишулился, прозевав пик мужской активности молодого сотрудника.
– Так что, Алексей Николаевич, думаете по поводу самостоятельной работы? – не прекращал расспросов Купцов.
– Хотелось бы попробовать, – не скрыл пристрастия Подлужный.
– Намерены предложить вам пост прокурора Красносыльского района, – как бы невзначай проронил Купцов, и испытующе посмотрел на него.
– Ого! – вырвалось у Алексея. – Это же… Это же, Константин Ефимович, на самом севере области!
– Ну и что? Все мы с северов начинали. Я сам там пять лет отбухал. Замечательный край! Охота, рыбалка, ягоды, грибы… В Красносыльск несколько раз в день летают самолёты АН-2. Можно и железной дорогой до Солегорска, а оттуда – автобусом. В городе двадцать две тысячи жителей, а в целом по району – тридцать три. В райцентре функционирует крупный целлюлозно-бумажный завод. Прииск «Сылкаалмаз» добывает самые красивые в мире алмазы. Говорят, что премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер мечтала приобрести колье из них.
– В принципе я – за, – осторожно протянул Подлужный. – Я морально уже и жену готовил. Правда, не так далеко…
– Мы же вас не с сегодня на завтра назначаем. Пока представление уйдёт в прокуратуру России, пока там его рассмотрят, вызовут вас на смотрины – пара месяцев пройдёт. Кстати, как у вас в Среднегорске с жильём?
– Живу с семьёй в однокомнатной квартире.
– Тем более, – козырнул Купцов. – А в Красносыльске вас будет ждать трёхкомнатная полногабаритная благоустроенная квартира. Как только нынешний прокурор Красносыльска Смыслов по новому месту службы обоснуется, семью заберёт – въезжайте на здоровье. Ну и не навечно же мы вас туда отправляем. Оправдаете доверие – будем ждать с повышением обратно.
– Хорошо. Я согласен, – определился Алексей.
– Вот и договорились, – шлёпнул Купцов ладонью по столу, «закругляя» беседу.
В это время через отнюдь не узкие двери прокурорского кабинета внутрь с натугой протиснулась тучная фигура Сясина Ладомира Семёновича – заместителя Купцова по следствию.
– О! Помешал, Константин Ефимович? – «застрял» в дверях зам.
– Проходи, проходи, Ладомир Семёнович, – пригласил его тот. – Вот, агитируем молодые кадры на прокурорскую стезю. Полагаю, знакомы?
– Доводилось сталкиваться, мля-мля – прошлёпал толстыми, вывернутыми наружу губами Сясин, пристраиваясь к столу. – А не рановато ли ему, Константин Ефимович?
– А что такое? – нахмурился Купцов. – Профессиональные показатели отличные. Аморальных отклонений не отмечено.
– В этом плане – полный ажур. Беспокоит другое. Как бы помягче выразиться… Некоторая гражданская незрелость, что ли. Не возражаете, если я его кой о чём спрошу?
– Попробуйте, – развёл руки Купцов.
– Скажите, молодой человек, – повернулся Сясин к Алексею. – Как вы понимаете, в чём заключается главная роль прокуратуры? Если не по-книжному. Без общих фраз об осуществлении высшего надзора за законностью.
– …Если в двух словах, – не сразу начал отвечать экзаменуемый по политграмоте, для которого подобный поворот событий оказался неожиданным, – свою задачу вижу в том, чтобы удалять скверну, мешающую развитию советского общества. Вот Микеланджело Буонарроти на вопрос о том, как он делает свои скульптуры, ответил: «Я беру камень и отсекаю всё лишнее». Аналогично и мы призваны очищать, фигурально выражаясь, сорняки из нашего социалистического бытия. И тем расчищать дорогу для передового сознания, произрастающего из здоровой природы человека. Вот, например, Сталин называл советских писателей инженерами человеческих душ.34 А мы – хирурги человеческих душ. Ибо наш черёд, в основе своей, настаёт, когда болезнь уже пустила корни вглубь души оступившегося.
– Хо… Оригинально! – не сдержал удивления Сясин. – Однако и тут вы, молодой человек, проявили незрелость. Вы сказали, что новое само растёт из природы человека. Классовая ошибка! Сам собой растёт только чертополох. Коммунистическую идеологию надобно насаждать. Нужна воспитательная функция партии. И через нас, прокуроров, – в том числе. Что я не из пальца это высосал, расскажу про опыт, который недавно провели в детских садах. Мля-мля, – вновь запричмокивал губами и зашевелил сарделькообразными пальцами Сясин. – Решили проверить, как будут общаться меж собой малыши без присмотра воспитателей. Мы же считаем, что дети сами по себе – воплощение доброты. Что же вышло на практике? Возобладали агрессивные наклонности и эгоизм. Верх взял тот, кто сильнее, более приспособленный. Они-то и отбирали у слабых игрушки, вкусную пищу и прочее. Возник капитализм в миниатюре!
– Этот феномен выявлен не недавно, – невозмутимо внёс коррективы в нравоучение Сясина Подлужный. – Это подметил замечательный польский педагог Януш Корчак ещё в тридцатые годы. По этому поводу и его знаменитая цитата: «Всё, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, – непрочно, неверно и ненадёжно»35. А истоки и основа всего положительного – в нашей любви к ближним. Тут я полностью солидарен с Христом. И чувство это из самой природы человеческой рождается. От неё все добрые всходы. Зато я в корне против того, что, будто бы, из советских людей сам по себе растёт только чертополох. Это уже не марксизм. Это уже махровая поповщина. Прямо по Библии: человек изначально грешен…
