Олег Владимирович Фурашов
Хирурги человеческих душ
– Допросите меня, – походатайствовала Прихваткина.
– Не вижу смысла, – дёрнул плечом Подлужный. – То, что я от вас услышал, ценности для следствия не представляет. А сожительница, как принято говорить в таких случаях, фигура не процессуальная.
– Допросите меня, – не отставала женщина. – Я навела справки у знающих людей. Они говорят, что у вас хватка бульдожья: «Пока не пережуёт – жернова не раскроет». А мне уж тридцать четыре. Навряд ли Аркашу я дождусь. Но воздать последний долг, что ли, я обязана. Меня научили, что если допросят, то вызовут в суд. Хоть там с Аркашей свижусь.
– Помилуйте, – отбиваясь от её натиска, следователь даже отодвинулся вместе со стулом, – откуда мне знать, кем вы доводитесь Воловому. Он о вас ни слова не обронил.
– Да у меня с собой фотки, – полезла Нелли Анатольевна в дамскую сумочку, извлекая оттуда иллюстративные свидетельства близости с милицейским ловеласом. – Глядите, здесь мы с ним на пляже, здесь возле поликлиники. Я же старшей медсестрой работаю. Там мы с Аркашей и сошлись. А вот тут мы с ним мою самодельную вишнёвую настоечку пробуем. Она у меня шикарно получается. Я могла бы и вас угостить. Не хотите отведать?
И прилипчивая особа, пересев поближе, словно ненароком стала касаться руки Алексея, бросала многозначительные взгляды. «Я, кгм, недурён собой, – мысленно иронизировал тот, – но не до той же степени, чтобы зрелая мадам с первых секунд, очертя голову, стала, чуть ли не подол задирать».
И двойственность, ложность поведения навязчивой мадам «пробили» в мозгу Подлужного искру. Высекли небезынтересную идею.
– Ладно, – с внешней неохотой, будто бы уступая, достал Алексей из ящика стола протокол. – Допрошу. Но, на пол листа.
– Конечно-конечно, – обрадовалась медсестра.
Замысел Прихваткиной приобрёл ещё более зримые очертания при расставании. Оттого и интрига закручивалась круче.
– Так как насчёт настоечки? – встав со стула, словно невзначай поправила грудь Нелли Анатольевна. – Не хотите откушать?
– Даже и не знаю…, – осенённый эвристической идеей, артистично разыграл колебание следователь.
– Право слово, – удвоила нажим на «ломаку» Прихваткина, дав оценку непоследовательности его позы. – Ни к чему не обязывающее посещение.
– Тысячи забот-хлопот, – искусно кочевряжился Алексей. – Даже не знаю, как и быть-то?
– Уж часик-то завсегда можно выкроить, – ворковала подружка Волового.
– Так и быть, Нелли Анатольевна, – промокая платком пот на лбу, выступивший от несвойственной лицемерной роли, снизошёл следователь, – телефончик ваш я в протокольчик занёс. Я вам позвоню, и мы условимся. Вот так, ничего?
– Ничего, – опустила ресницы скромница. – Ну, я пошла?
– Давайте, до встречи, напутствовал её Подлужный.
Их более чем странное рандеву завершилось кстати, поскольку в дверях Прихваткину едва не сбил Бойцов, ломившийся в кабинет, как к себе домой.
– Кто такая? Почему не знаю? – оборачиваясь в сторону фойе, спросил Николай. – Так-то ничё-ё-о себе…
– Свидетель, – не счёл нужным особо распространяться его друг, поскольку дело Волового было «табу» для всех милицейских без исключения.
– Я что заскочил-то, Ляксей, – усаживаясь перед ним на стул, приступил к пояснению разыскник. – Завтра прилетает наш дорогой совсем нам не товарищ Сукиасян. Трэба его оприходовать по всем законам гостеприимства.
– Ч-чёрт! – выругался Подлужный. – Не ко времени несёт его нелёгкая.
– Чего ты? – удивился Бойцов. – Я не мог дождаться встречи с ним. Аж подпрыгивал от нетерпения! А ты, чую, не рад?
– Понимаешь, Коль, опять придётся все выходные напролёт в городе торчать.
– А-а-а, – понимающе протянул Николай. – Срывается поездка к Танечке.
– И к сынишкам, – грустно уточнил Алексей. – Ладно. Скулёж – в сторону. Давай конкретизируем план действий.
8
В Среднегорск Арменак Сукиасян прибыл авиарейсом из Москвы. Едва ступив на землю необетованную, долгожданный путник был встречен с почестями, которые премьер-министр Израиля желал бы воздать председателю исполкома Организации освобождения Палестины (и наоборот): непосредственно у трапа самолёта Коля Бойцов со своими «гвардейцами» взял его «под ручки». И уже через полчаса путешественник предстал пред ясными очами Подлужного. Вместе с паспортом и модным чемоданчиком.
Следователь препарировал задержанного взглядом: выше среднего роста, стройный, симпатичный молодой человек, чем-то похожий на знаменитого тяжелоатлета, двукратного олимпийского чемпиона Юрика Варданяна. И мускулы у него также вились мощными жгутами на неприкрытых одеждой предплечьях. Да и через тонкую летнюю рубашку с короткими рукавами рельефно выпирали бицепсы, трицепсы, дельтовидные и широчайшие группы мышц.
Пока красавчик с Кавказа совершал служебный вояж на малую родину, Бойцов оперативными методами навёл справки про него. В Среднегорск Сукиасян перебрался после службы в армии. К дяде – директору группы ювелирных магазинов «Аметист» Назаряну. Устроился на телефонный завод. Параллельно учился в политехническом институте. По производственной линии характеризовался положительно. Отстаивал честь предприятия в соревнованиях по тяжёлой атлетике. Холост. Обычная трудовая биография. Где-то даже импонирующая Подлужному. Сходу такого «кадра», если заимствовать словечко из лексикона Бойцова, не заподозришь в чём-либо предосудительном. Внешне на привлекательного инкогнито он, быть может, тянул (решать милым дамам), а на маниакального субъекта – нет. Вот только «расклад улик» пока был против него.
Впрочем, Алексей не относился к физиономистам, в отличие от сыщика, который «влёт» раскусил Сукиасяна.
– Он, – шепнул Николай другу, усадив доставленного. – В машине я его аккуратненько пощупал за вымя. О-он, шакал безродный, хоть и понты бросает.
– Вы следователь?! – с типично кавказским темпераментом осведомился заподозренный, поправляя одежду и оттирая затёкшие запястья. – Что за обращение? Схватили, как пацана. Намёки странные…
– Успокойтесь, гражданин Сукиасян, – раскрывая паспорт доставленного, суровым пресекающим жестом остановил его возбуждённые излияния Алексей. – Скажите-ка, пожалуйста, вы ведь по национальности армянин?
– Армянин. Ну? – насторожённо ответил Сукиасян.
– Вы владеете русским языком? В услугах переводчика нуждаетесь?
– Переводчик? – задумался тот.
Вчера, при подготовке к знаковому рандеву, Подлужный и Бойцов в отделе снабжения «телефонки» дополнительно отработали вопрос о владении подозреваемым русским языком. Арменак на нём свободно общался с коллегами, самостоятельно вёл деловую переписку, готовил проекты договоров.
– Да какой, к чёрту, переводчик! – не выдержал Николай, до того порывавшийся вставить пару «тёпленьких» фраз в диалог. – В машине на чистом русском так базарил, что другой русский… похабник позавидует!
– Переводичик? Канэчна! – внезапно с подчёркнутым гортанным выговором и вызовом заявил Сукиасян, дерзко глядя на Бойцова. – Канэчна нужидаюс. Кинулысь, четыверо на адынаго. Адын на адын, я бы тебе паказаль! И сейчас бы показал, так двое со стволами в коридоре караулят.
Завершающая угроза прозвучала из уст задержанного неожиданно правильно и чисто. Подобно каллиграфически начертанной фразе.
– Товарищ Бойцов, гражданин Сукиасян! – строго остановил Подлужный раскипятившихся. – …А вы, гражданин Сукиасян, оказывается, взрывной. А я предполагал, что вы тихий. А вы взрывной. И при таком взрыве мно-о-о-гое натворить можете…
– К-хе, – резко утихомирившись, скромно кашлянул Арменак.
Подспудный смысл, таившийся в резюме Подлужного, мигом укротил вспыльчивого южанина. Он подействовал эффективнее наручников и смирительной рубашки. Оценив этот посыл, Арменак в последующем держал себя крайне осмотрительно и выдержанно. Видимо, есть вещи, охлаждающие самый дикий темперамент.
– Так вам нужен переводчик?
– Нет. Не надо.
– Что ж, отметим это в протоколе, – уже с лёгкой манерной ленцой проговорил следователь, – Объявляю вам, что вы будете допрошены в качестве подозреваемого в убийстве гражданки Алькевич Марины Германовны в ночь с 14 на 15 июня.
– Алькевич? – лицо Сукиасяна покрылось красными пятнами.
– Хм, ещё скажи, что не знаешь такую, – хмыкнул Бойцов.
– Алькевич, – повторил Арменак, глядя исключительно на Алексея. – Неважно. Но если я подозреваемый, то… то давайте мне этого… адвоката.
– В соответствии со статьями 46, 47 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР защитник допускается к участию в деле с момента задержания или предъявления обвинения соответствующему лицу, – раскрыл следователь кодекс в нужном месте и положил его перед подозреваемым. – Пока ни того, ни другого в отношении вас нет.
– Тогда я не скажу ни-че-го, – с суровым видом заявил Сукиасян.
– Отказываетесь от дачи показаний?
– Без защитника отказываюсь.
– Так и запишем, – внешне уравновешенно резюмировал следователь, оформляя отказ.
Про себя же Подлужный подумал, что фамилия Сукиасяну досталась не просто так. С этим замкнутым «безмолвником» придётся основательно помучаться.
9
Дальнейший алгоритм детективных действий Подлужного и Бойцова был выверен, как ходы Михаила Таля в шахматной партии 1965 года против Бента Ларсена.74
К назначенному сроку в прокуратуру прибыл официант Фирстов, который на опознании без колебаний указал на Сукиасяна. Причём тут же пояснил, что опознанный посещал ресторан в ночь с 14 на 15 июня. И пока Алексей с индифферентным видом заносил полученные данные в протокол, Николай с плохо скрываемым ликованием корчил рожи Арменаку.
На последовавшей очной ставке, где солировал свидетель, а подозреваемый по-прежнему отмалчивался, Фирстов и вовсе припомнил столик, за которым разместился Сукиасян. И уточнил, что тот сидел метрах в пятнадцати наискосок от столика Марины Алькевич. К сожалению, официант не привёл ни единого подтверждения контакта Марины с оппонентом. Арменак же, не «под протокол» буркнул, что для русских все армяне на одно лицо.
Вскоре Фирстова сменил Алькевич. Опознание им Сукиасяна не понадобилось, ибо формально они были знакомы по работе. Зато на очной ставке «рассеянный с улицы Бассейной» поднапрягся и припомнил дополнительную деталь новогоднего праздника во дворце культуры. Раздухарившись, Борис Семёнович теперь напористо настаивал, что Арменак не только пригласил его покойную жену на танец и заказал в её честь песню, но и прислал бутылку шампанского их столу. Помимо этого Алькевич назвал фамилии сослуживцев, которые, вне всякого сомнения, подтвердят эти факты.
Затем последовал обыск квартиры Сукиасяна, где были изъяты водительское удостоверение подозреваемого, а также техпаспорт на автомобиль марки ВАЗ-2107 «Жигули». Не лишним оказалось и обнаружение под кроватью чемодана, в котором был припрятан нож с фронтальным выбросом клинка. По внешним признакам нож вполне тянул на холодное оружие: по твёрдости и длине клинка, по ширине его обушка, а равно по заточенному лезвию и наличию гарды.75
И пусть собственно хранение холодного оружия закон не относил к уголовно-наказуемым деяниям, нож Подлужный всё же изъял. Он не упустил из вида (пусть и вероятностный) вывод судебно-медицинского эксперта о том, что смерть Бухвостова наступила от ножевого ранения в область сердца.
В жилище были добыты косвенные и, откровенно говоря, весьма хлипкие доказательства причастности Сукиасяна к убийству в сквере оперного театра. Потому на обыск в гараже Алексей возлагал особые надежды. И они оправдались в полной мере – в той степени, на которую только было способно «стойло железного коня» Арменака. В данном прибежище был обнаружен «немой свидетель», безжалостно выдавший хозяина – правое переднее колесо автомашины, на покрышке которого «злорадно скалилось» повреждение в форме эллипса.
К производству замеров дефекта следователь привлёк понятых самым непосредственным образом. В этом таился особый расчёт: доводы надлежало получить из незаинтересованного и беспристрастного источника на глазах у подозреваемого. И когда протокольно были зафиксированы длина и ширина изъяна, составившие искомые 23 и 14 миллиметров, Подлужным овладела лёгкая эйфория от предчувствия, пусть и тактической, но победы. Правое переднее колесо было изъято целиком для производства экспертизы. Алексей с Николаем резонно сочли, что если покрышку снять с обода, то размеры овала могут измениться.
Явно не в пользу Сукиасяна сыграло и то, что материал обивки задних сидений был новый, сиял чистотой и отличался по цвету и текстуре от передних. Задние половые коврики тоже были новыми и отличались от фирменных.
Наводило на размышление и то, что передняя часть салона и багажник были пыльными и засаленными. Доказательственная база нередко собирается по крохам. Потому и данные побочные обстоятельства Алексей подробно описал.
10
В райотделе внутренних дел, уже на ночь глядя, Подлужный оформил протокол задержания Сукиасяна в соответствии со статьёй 122 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, то есть, в качестве подозреваемого в совершении преступления. Эта мера позволяла следствию работать с Сукиасяном в условиях изоляции от общества в течение трёх суток. По окончании этого срока надлежало либо освободить задержанного, либо предъявить ему обвинение с участием защитника и получить санкцию на арест у прокурора.
Отправляя задержанного из дежурной части в ИВС уже в наручниках, Алексей, словно невзначай, так сказать «на дорожку», неожиданно осведомился:
– Вот не подскажете мне, Арменак Саркисович, что это вы в последнее время зачастили в Ереван? Пять раз за полгода? Какие вы там проблемы решаете?
– Ере-ван? – от растерянности споткнулся на ровном месте тот.
– Да, в Ереван? – подхватил его под руки Подлужный на пару с Бойцовым.
– А что?! – зло ощерился Сукиасян. – Теперь армянин и в Армению не имеет права съездить?
– Да бога ради, – с деланным сочувствием успокоил его следователь. – Но пять раз за полгода…
– Слышь, ты! Тебе какого хе… надо?! – переходя на ты, вспылил Арменак.
– Ну-ка! Сбавил обороты! – утихомирил гордеца Николай. – Чего ты грубишь?
– Коля, ну зачем же ты его обрываешь? – внезапно укорил друга Алексей. – Дай человеку высказаться сполна.
– Нечего мне говорить, – спохватываясь под вопрошающим взглядом следователя, расслабил жгуты мускулов горячий южный человек. – На родину ездил. Соскучился, да.
Впоследствии Алексей неоднократно выпытывал у Сукиасяна причину частых отлучек в Ереван. И всякий раз тот терялся, явно не зная как себя вести в этой ситуации. И каким образом раз и навсегда отбрыкаться от назойливого следователя.
Глава восьмая
1
Утро понедельника Подлужный встретил в дурном настроении: выходные он и Бойцов «кололи» задержанного, стремясь его вызвать на откровенность, но упрямый молчун окончательно замкнулся, будто и впрямь оглох и онемел. Сверхзадача заключалась в том, чтобы разговорить Арменака. Причём разговорить так, чтобы от его откровения появился неведомый доселе нюанс, привязывающий темпераментного южанина к трупам. Чтобы он стал первоисточником. Чтобы он сам подарил эту «изюминку» следствию. Увы и ах, но поставленная сверхзадача не была решена.
Так как экспертизы по следам протектора в лучшем случае могли появиться к концу недели, Алексею приходилось уповать на то, что Двигубский санкционирует арест Сукиасяна в качестве подозреваемого сроком на десять суток до предъявления обвинения. Это позволяла сделать статья 90 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. Однако даже и эти хлипкие расчёты следователя прокуратуры были опрокинуты новой непредвиденной силой.
Без четверти девять Подлужный подошёл к прокуратуре. Возле крыльца учреждения он увидел прокурорский автомобиль, стоявший «под парами». В «Волге» сидел сам шеф с водителем. Двигубский жестом пригласил подчиненного на заднее сиденье.
– Здравствуйте, Яков Иосифович! Привет, Толя! – пропыхтел Алексей, бросая «дипломат» на сиденье и протискиваясь через дверной проём. – Как удачно, Яков Иосифович, что я вас застал. В пятницу я задержал по сто двадцать второй фигуранта по убийству Марины Алькевич…
– Дело у тебя с собой? – сердито перебил его прокурор.
– С собой.
– Тогда закрывай дверь, мистер Подлужный, и поехали. Будет тебе и фигурант, будет тебе и белка, будет тебе и свисток. Выкладывай, кого ты там закрыл?
Шеф подал сигнал шофёру и «Волга» тронулась в путь. Сбитый с толку, Алексей в нескольких предложениях набросал абрис «театра следственных действий» и осведомился, нелепо усмехаясь:
– Яков Иосифович, а что за гонка по вертикали?
– На твоём месте, Подлужный, я бы стёр ухмылку-то, – посоветовал начальник. – И курс мы держим в облпрокуратуру. К Сясину. Он сегодня ни свет ни заря, в семь часов утра лично… Штукенция небывалая! Так вот, лично объявился в ИВС с начальником отдела по надзору за местами лишения свободы Штаповым. Нарисовался, кстати сказать, по жалобе твоего фигуранта. Как его… Сусаяна?
– Сукиасяна.
– Во-во. Проверил законность и обоснованность его задержания и оттуда позвонил мне. Устроил разнос. Распекал за то, что я устранился от прокурорского надзора за законностью следствия по делу. А также ядом исходил, что ты со своим раздолбаем Бойцовым за выходные Сусяну глаз сомкнуть не дал. И на «очко» сходить не давал. Вы что, Алексей Николаевич, со своим дружком вытворяете?
– Да вы дайте слово сказать, Яков Иосифович! – вспылил Алексей. – Мало ли что фигурант натрепал. Навешал «лапши» на уши Сясину. А тот тоже хорош: развесил «локаторы»…
– Вот что, Подлужный, – жёстко оборвал его Двигубский, – вы говорите, да не заговаривайтесь. Выбирайте выражения. Заместитель прокурора области – это вам не фунт изюму! Дебатировать я не намерен. У вас покуда нос не дорос, поучать. Попробуйте потягаться с Сясиным. Там и оценим вашу прыть. Да и я хорош, старый пень, доверился молодому да раннему…
В приёмной Сясина Двигубский и Подлужный проторчали битый час – столь тщательно надзирающий начальник изучал привезённое ими дело. По истечении томительного отрезка времени от Сясина вышел Штапов. Критически хмыкнув в адрес Алексея: «Деятель!», начальник отдела с какой-то бумагой направился к выходу. Затем к Сясину пригласили «проштрафившихся».
– Утро доброе, Яков Иосифович! Здравствуйте, Подлужный, – встретил их царственным возгласом заместитель прокурора области по следствию, колыхнувшись тушей в кресле. – Присядьте. Пока…, – вельможно повёл он по-женски пухлой рукой в направлении стульев на ковре перед собой. – Турусы на колёсах я с вами разводить, не склонен. Потому коротко и по существу. Дельце я внимательно изучил. Доказательств вины Сукиасяна в нём нет. Так, досужие домыслы и догадки…
– Как это?! – возмутился Алексей, непочтительно перебив руководителя высокого ранга.
– Да так! – повысил голос Сясин. – Помолчите, Подлужный. Здесь вам не ИВС. И перед вами не блатная шпана, а первый зам прокурора области. Теперь, касаемо доказательной базы. Щас от неё камня на камне не останется. Первый ваш довод. Редкое имя. Какой-то Арми, от которого гасилась потерпевшая, мог быть приезжим. Либо это вообще не имя, а прозвище совершенно постороннего человека. Второй довод. Эпизод в ресторане. Заметьте, официант не берётся судить, кто напугал убиенную. А помимо Сукиасяна в ресторане сто пьяных мазуриков колобродило. Третий довод. Дневник запойного художника? Ну, если мы в основу обвинения положим то, что он видел какого-то молодого кавказца, то нас самих за национализм в каталажку надо бросить. К тому же все… кхе… двусмысленные и неоднозначные доказательства подмачивает то, что эта… Алькевич с половиной города таскалась. Нож в квартире и «Жигули» в гараже? Это, что называется, вокруг да около. Всё.
– Нет, не всё, – пронзая взором надзирающего прокурора, угрюмо возразил Подлужный. – Есть ещё колесо и след от автомобиля.
– А где экспертные заключения по ним? – ехидно осклабился Сясин.
– Будут.
– Вот когда будут, тогда и поговорим. И потом: ублюдочный художник и гулящая девка – два разных трупа. Два разных эпизода.
– С чего это? – подскочил на стуле Алексей. – А дневник? А то, что Фирстов их видел вместе перед убийством? А опознание изображений знака зодиака девушками из турбюро? Это что?
– Это? Это недожаренное блюдо, хе-хе… Вами недожаренное, Подлужный. Такие вот пирожки с котятами, – плотоядно потёр ладони Сясин, точно ему ко второму завтраку на жаркое подали свежеприготовленного подчинённого.
– Вульгарщина какая-то, – не оценил остроумия вышестоящего руководителя Подлужный.
– Хватит, товарищ следователь, – прервал его Сясин, подтянув узел галстука на своей жирной шее (что Алексей завершил бы с куда большей ретивостью). – Не намерен с вами турусы на колёсах разводить. Можете жаловаться. А пока забирайте дело и экземпляр моего постановления об освобождении Сукиасяна из-под стражи. Первый экземпляр Штапов уже увёз в изолятор. А вас, Яков Иосифович, я попрошу усилить надзор за законностью действий в лице данного самоуверенного товарища. Иначе подыщем под названную прокурорскую функцию кого порасторопнее.
Подлужному до сих пор не доводилось слышать, чтобы в подобном непочтительном тоне с Двигубским кто-либо разговаривал. И Алексей, забирая дело, даже застыл у большого канцелярского стола.
Двигубский по-старчески замедленно поднялся со стула и с достоинством, помяв мясистый кончик родовитого носа, ответил:
– Не зарывайтесь, Ладомир Семёнович. Не вы назначали, не вам и решать. Вы ещё у мамки сиську учились сосать, когда я первую санкцию подписывал. Не зарывайтесь…
И Яков Иосифович без разрешения пошёл прочь, на ходу, по-дворянски учтиво кивнув Сясину головой, как бы произнося: «Честь имею!»
Эх! Двигубский совсем упустил из виду, что перед ним восседал отнюдь не настоящий потомственный русский или советский офицер, готовый наперёд простых солдат, когда надо, сложить голову за Россию-матушку.
Подлужный же , крайне недовольный и исходом совещания, а равно обидевшийся за шефа, выходя, тоже не преминул подъесть Сясина:
– Пирожки с котятами, говоришь? Х-хэ, ну и вкусы здесь!
2
Сясин Ладомир Семёнович действительно не происходил из семьи настоящего потомственного русского или советского офицера. Отнюдь. Он родился всего-навсего в семье торговых работников. Зато, каких торговых работников!
Папа Ладика некогда был директором Гастронома № 1 Среднегорского горпродторга. Оттого, при централизованном распределении в Советском Союзе материальных благ, в доме Сясиных не переводились очень качественные и очень дешёвые, а потому и дефицитные, продукты питания. И множились тёплые, почти родственные отношения с нужными людьми из высших эшелонов власти.
Мама Ладика была третьим лицом в Среднегорском горпромторге. Потому у Сясиных, словно по мановению волшебной палочки, будто из небытия возникали и множились крайне востребованные и при всём при том недорогие промышленные изделия. Немудрено, что жёны важных людей «сверху» почитали маму Ладика больше, чем архангела Сачиила76 или звёзд экрана и эстрады.
Поток этого благолепия чудесным образом проливался и на самого Ладика. Его обожали взрослые дяди и тёти в ясельках и в детском саду, в школе и в международном пионерском лагере «Артек». Да и в Среднегорском университете с пониманием отнеслись к тому, что Ладик мечтает поступить на юридический факультет. В общем, казалось, что солнце светит баловню судьбы исключительно в попутную сторону. Ан нет. Была у него давняя, так и не исполнившаяся, мечта.
В любого человека в той или иной мере Господь вложил ощущение прекрасного. А уж как сумеет распорядиться эстетическими чувствами и представлениями каждый из нас – зависит от конкретной личности, условий его бытия и воспитания. Внешне невзрачный (и где-то даже безобразный) заместитель прокурора области Сясин Ладомир Семёнович с молочных зубов безумно любил балет. Обожал его. Поклонялся ему. Мальчишкой он даже пытался поступить в хореографическое училище, вопреки уговорам сконфуженных родителей. Туда его и хотели бы принять (горпродторг и горпромторг на дороге не валяются), но…, несмотря на всё расположение, вынуждены были отказать. Ибо уродился Ладик неуклюжим и нестройным, ширококостным и толстым. Да ещё и медведь ему на ухо наступил.
Однако детское разочарование не перекинулось обидой отторжения с конкретных людей на само божество – на балет. Ладик с прежней страстью старался не пропустить ни одного балетного спектакля в Среднегорском театре оперы и балета. Он знал наперечёт всех артистов танцевальной труппы, а от ведущих танцовщиц заполучил программки с автографами. И пускай его никто не принимал всерьёз, Ладик, уже учась на юриста, добился того, что его стали выпускать на сцену в массовках. И он, млея от восторга, истуканом застывал на самом заднем плане – за кордебалетом, в заданной позиции в бутафорском костюме какого-нибудь испанского гранда позади корифеек, статистов и декораций.
В балете Ладика пленяла сказочность и пуще всего, конечно же, балерины. Ведь они были такие прекрасные, тонкие, воздушные и невесомые, в отличие от него. Приобщаться к их творчеству, дышать с ними одним воздухом, видеть вблизи их упругие тела-струнки, слышать их волнующий смех, иногда касаться их ажурных пачек – разве ж это не награда?
На большее Сясин и не рассчитывал. С его типажом смешно было надеяться на большее. Для него дорога к сердцам полубогинь раз и навсегда была заказана. Самая захудалая (из сонма худобы, да простится подобное святотатство!) из них коли и обращала внимание на неказистого упитанного обожателя, то со снисходительной усмешкой или с неприятием, граничащим с брезгливостью. И внутри невзрачного балетомана возникал антагонизм, дикое напряжение и неудовлетворённость из-за сумасшедшего влечения к небесноподобным грациям и обречённой невозможностью обладания ими. Так что ж тогда оставалось Ладику? Обмараться и не жить, что ли?
Люди давно познали, что пути Господни неисповедимы. Пути дьявольские – тем паче. И сатанинские происки предоставили Ладику шанс, чтобы причаститься к внутреннему миру дивных созданий. Чёрт явился к нему в образе артиста театра Кирилла Юдова. Кирилл не блистал талантом, исполняя партии второго плана, но был чрезвычайно хорош собой. Он пользовался успехом у женщин. О, если бы тем история и ограничивалась… Имея стройные ноги, Юдов не знал отбоя и от части мужской труппы. Потому иногда балетные девушки не без язвительности вопрошали: «Кирилл, как вы относитесь к педерастам?». «Да никак не отношусь, – ничуть не смущаясь, с хихиканьем отвечал стройный, как кипарис, Юдов. – Просто отношусь, и всё!».
Попросту говоря, в храме Терпсихоры его звали казановой, «гомиком» и «двусторонним козлом», а сложно изъясняясь, он принадлежал к бисексуалам. Сложно потому, что в семидесятые годы двадцатого столетия и слова-то такого – бисексуал – даже в продвинутых творческих коллективах провинций Советского Союза слыхом не слыхивали.
Зато почти всем было известно, что артист средней руки (к коим принадлежал и развращённый повеса) беден, как церковная мышь. Наслышан о том был и Сясин, у коего деньжата водились. И глубоко символично, что две крайности и две нужды – сугубо платоническая и сугубо материальная – однажды сошлись.
Началось всё с того, что Сясин и Юдов, пребывая в подпитии, «ударили по рукам» из-за Галочки Севидовой – молоденькой выпускницы хореографического училища, только-только зачисленной в штат театра. На кону фигурировала бутылка пятизвёздочного коньяка, стоимостью шестнадцать рублей двенадцать копеек. Названной суммой Ладик и рисковал, ставя на то, что Галочка непорочна и неприступна. Ту же меру ответственности (о морали речи не шло) принял на себя и «двусторонний козёл», утверждая, что ему достаточно недели и для растления девушки, и для проверки её целомудренности.
Вскоре, по окончании премьеры спектакля «Лебединое озеро», фракция танцоров, не относящаяся к артистической элите, в неформальной обстановке отмечала начало сезона. В спичах и тостах преуспел Юдов, льстиво прославляя Севидову, дебютировавшую в знаменитом «Танце маленьких лебедей», и предрекая ей неминуемый всесоюзный фурор. Вечеринка близилась к высшей точке, когда голенастый и шустрозадый «балерун» неприметно вручил Сясину ключ от мастерской бутафоров и шепнул, чтобы тот спрятался там за ширмой, а ключ оставил в скважине замка с внутренней стороны.
Ладомир хоть и выполнил распоряжение повесы в точности, продолжал ублажать себя скепсисом в осуществимости подленькой затеи. Минут через десять его неверие сменилось насторожённостью, так как из коридора, ведущего к бутафорской, донеслись шаги. А затем сомнения были и вовсе развеяны, поскольку в тёмную тесную захламлённую мастерскую Юдов втащил за руку Севидову.
– Киря, зачем ты меня сюда привёл? – возмущалась девушка нетвёрдым от выпитого сопрано.
– Чтобы сказать тебе, что ты – чудо! – дрожащим козлиным хмельным тенорком проблеял тот, включая настольную лампу и запирая дверь за собой. – И чтобы насладиться самой красивой мадемуазелью храма Мельпомены.
– А меня ты спросил? – довольно грубо возразила ему Галочка.
И Сясин, сидя на полу за ширмой, пафосно вообразил, что сейчас недоразумение разъяснится: Галочка закатит хор-рошую пощёчину нахалу и выскочит наружу. Ан не тут-то было. Юдов схватил со стола перочинный ножичек, которым и лилипута не напугаешь, вложил его в ладонь Севидовой и с дешёвой патетикой воскликнул:
– Лучше пронзи кинжалом моё сердце, но не разбивай его холодным отказом!
– Кирилл, ты чего?! – испуганно отбросила Галочка ножичек от себя.
– Ну что ж, мне только остаётся самому лишить себя жизни! – присел коварный обольститель на корточки и начал шарить в полумраке руками по полу в поисках смехотворного орудия самоубийства.
– Нет! – вскрикнула его пассия, тоже опускаясь на пол и ухватываясь за юдовские запястья.
– Галочка! – полупридушенным от вожделения шёпотом проговорил обманщик-сердцеед. – Неужели я тебе немножко не дорог? А знала бы ты, как ты мне дорога! Ты меня просто потрясла в сегодняшнем спектакле! Так не начинала сама Уланова! И не случайно, что тебя и зовут так же, как её…
И Юдов, обхватив глупышку за плечи, потянул её к себе. Спьяну он не удержался в полуприседе и свалился на пол, Севидова смаху упала на него. Ганимедоподобный пошляк принялся знойно целовать девушку и лазить по ней руками.
– Киря!… Кирилл!… Кирюша!…, – тоже перешла та на жаркий захлёбывающийся шёпот. – Не надо, Кирюшенька!… Не надо, ласковый мой!
– Давай…, Галочка! Нам вместе… надо! – с прерывающимся придыханием уговаривал её Юдов. – Я же так люблю тебя! Одну и навсегда!
И они, лёжа на полу, начали говорить друг дружке какие-то глупости несусветные. И глупости «двустороннего козла» непостижимым образом оказывались сильнее глупостей «маленького лебедя». И сопротивление Галочки всё слабело и слабело. И вот конечности похотливого сатира уже беспрепятственно тискали маленькие груди Галочки, ползли по её животу и бёдрам, и, наконец, проникли под подол её длинной юбки и затрепетали там, под последней вуалью, в запретном лоне. И Галочка также затрепетала и прильнула телом к Юдову. Пронырливый ухарь-эротоман с головой нырнул под юбку, в промежность балеринки, растаявшей в истоме от бурных ласк, и после непродолжительных и уже слаженных совместных усилий стянул с неё плавочки, отбросив их в сторону.
