Олег Владимирович Фурашов
Хирурги человеческих душ
– Хэллоу, Алый, – излучал самодовольство разыскник.
– Привет, товарищ заместитель начальника уголовного розыска, – с невольной улыбкой отвечал тот. – Наперёд скажу, что ты не просто так звякнул. Порадовать хочешь?
– А то! Не забыл наш разговор про армянскую диаспору?
– Ещё бы…
– Значитца так, Разговор секретный и остаётся между нами.
– Вник.
– Ты знаешь, кто главный по армянской общине в нашей области?
– Шарль Азнавур? 53
– Всё шуткуешь. Так вот, смотрящим не смотрящим54, но старшим у них поставлен Назарян Норайр Хачатурович. Директор «Аметиста».
– Так-так…
– Если бы я сам к нему припёрся, то он бы меня вежливо принял, но по результату – отправил бы куда подальше. Тут уровень нужен. Предположим, положенец55 со всем расположением побакланит с небезызвестным Вовой Казымовым. А почему? Да потому, что Вова, будучи зам начальника областного УгРо, за низовую информацию по какому-нибудь глухому делу может кое-что оформить как явку с повинной, а то и прикрыть какую-нибудь кражонку…
– Коль, да я немного ориентируюсь в этом, – нетерпеливо прервал Бойцова Подлужный.
– Лёша, я к тому, чтобы ты чуял, на какие верхи мы выходим, – важно поправил его разыскник. – Так вот, сходил я на поклон к Казымову. Вова и подъехал на кривой козе к Назаряну. Тот в дебюте и расшаркался, и креслице ему подвинул, и коньячку плеснул… Но как услышал про Арми-Арменака – разом в лице изменился и стопку выронил. О как! И ушёл в отказ. Вчистую: дескать, слыхом не слыхивал и дело с концом.
– Ну и…
– Тут уже Казымова заело. Да и по мандражу директора допёр, что тот не токмо знает Арми-Арменака, но и очень-очень знает. Словом, обложили мы Норайра Хачатуровича. И вызнали его ближайшее окружение. Короче, калякай установочные данные на Арми-Арменака…
– Да ну! – усомнился следователь.
– Калякай-калякай, – снисходительным волшебником усмехнулся Николай. – Сукиасян Арменак Саркисович…
– Как-как?
– Су-ки-а-сян, – со смешком и по слогам продиктовал фамилию Бойцов. – Это совсем не то, что ты подумал… «Сукиасян» в переводе значит «безмолвник». О как! Посему, чую, намаемся мы с ним. Ну да ладно, калякай дальше: 1959 года рождения, уроженец города Арташат Армянской ССР, в настоящее время прописан: Среднегорск, Прикамская, дом 23, квартира 44, работает в отделе снабжения Среднегорского телефонного завода, служебный телефон…
– Коля! – вновь возбуждённо прервал диктующего Алексей. – Опять «телефонка»! Там же Алькевич работает. Не исключено, что он знает этого Сукиасяна?
– Я точно так же, как и ты, – в присущем ему духе, скабрезничал Бойцов, – в этом направлении член к носу приложил.
– Та-ак. Когда будем брать за вымя, как выражается внук Котовского, возможно, совсем нам уже не товарища Сукиасяна?
– Погодь малость, Ляксей, – притормозил азарт соратника разыскник. – Я уже прозондировал такую акцию. Должен тебя огорчить: в настоящее время совсем нам не товарищ Арменак находится в отпуске с выездом на историческую родину.
– Д-да, – будто запнувшись и упав через порог, среагировал Подлужный. – Ч-чёрт! Жаль. И когда он будет?
– В запасе у него неделя. А когда вернётся – неведомо. Но я по своим каналам отслеживаю.
– Что ж, – на ходу корректировал планы следователь. – В таком разе, Коля, давай раздобудем фотку Сукиасяна в паспортном столе или в отделе кадров завода, да и предъявим для опознания Алькевичу. Заодно изучим личное дело заподозренного. Идёт?
– По времени сориентируй.
– Знаешь, на четырнадцать тридцать меня пригласили в обком на заседание парткомиссии по Башмачникову. А к шестнадцати я вполне поспел бы на «телефонку», если бы ты там кадровиков организовал. Как?
– Опять на УгРо выезжаешь, дорогой товарищ следопыт, – проворчал Бойцов. – Шут с тобой. Принимается.
4
Алексей прибыл в обком. В приёмной он представился женщине-секретарю, регистрировавшей приглашённых.
– Приняла, – ответила ему та, делая отметку в списке. – Придётся подождать назначенного срока. Присаживайтесь.
– Нет, – отказался Алексей от перспективы томления в душном помещении, – я лучше в коридоре подожду.
– Хорошо, – сказала секретарь. – Только не уходите далеко.
Подлужный вышел в коридор, подыскивая местечко, где можно было бы пристроиться. Не успел он определиться, как сбоку прозвучал знакомый баритон: «Николаич, двигай сюда».
Голос доносился из угла, отгороженного переносным щитом, на который ежедневно вывешивались свежие номера газет «Правда» и «Известия». Следователь заглянул за импровизированную ширму и увидел старшего прокурора-криминалиста облпрокуратуры Тиссена Александра Рейнгардовича, привставшего со сколоченных в ряд стульев.
Тиссен был высок, подтянут, худощав и носил чёрную, как смоль, аккуратно подстриженную бороду типа «барбудос»56. Последний атрибут внешности, вне всякого сомнения, должен был подсказать постороннему о духовном родстве бородача с Фиделем Кастро и Че Геварой. А его чёрного цвета с антрацитовым отливом глаза выказывали сильный характер и взрывной темперамент.
«В упряжке» с криминалистом Подлужный прежде работал по ряду уголовных дел. И Тиссен зарекомендовал себя грамотным и компетентным специалистом, оказавшим помощь в раскрытии преступлений.
– Здорово, Николаич, – приветственно дёрнул революционным атрибутом тот, усаживаясь обратно. – Приземляйся.
– Здорово, Рейнгардович, – в тон ему откликнулся Подлужный. – Ты, никак, вместе с товарищами Фиделем и Че укрылся за баррикадой? – шутливо указал он на переносной щит.
– Да как сказать…, – неопределённо проворчал криминалист.
Обычно энергичный, жёсткий и прямой в суждениях Тиссен сегодня выглядел апатичным. Лицо его было помятым, а взгляд не традиционно пронизывающим, а утомлённым и отчасти даже затравленным.
– Что-то случилось? – участливо поинтересовался Алексей.
– А, – нервно хоть и дрыгнул тот ногой, но было видно, что замкнутость ему невтерпёж, что он должен кому-то излить душу.
– И всё же? – сочувственно переспросил Подлужный.
– Понять-то ты меня, конечно, поймёшь, – медленно и с паузами заговорил Тиссен, набирая разгон подобно заезженной колымаге на ухабистом просёлке. – Да горю не поможешь, потому как семейные передряги – потёмки. Видишь ли, я кантуюсь в коммуналке на двух хозяев. Занимаю комнату, куда вселил ещё и любимую бабу. Гальку. Беременная она от меня. Да плюсом ко всему у неё шестилетний сын Женька от первого брака. Галькин-то бывший – уркаган. По второй ходке впаяли ему пять лет. Вот тут я Галюню и подхватил. Она брак с уркаганом расторгла. Поначалу жили, душа в душу. Но однажды поругались. И она брякнула, что как мужик я её не устраиваю. Мол, у бывшего-то её причиндал в два раза больше. И она от него балдела как вокзальная шалава.
– Да уж, – глупо промямлил Подлужный, будто передразнивая Кису Воробьянинова.57
– А по весне этот хрен условно-досрочно освободился, – не особо вслушивался в ответные реплики собеседника Тиссен. – Почти сразу завалился к нам – мол, с Женькой повидаться. Весь в наколках. Зэчара прожжённый с жеребячьей елдой на полметра. Ну, дал им полчаса – к сыну же пришёл. Но не дотерпел – вытурил его нахрен реально-досрочно. А с полмесяца тому назад неожиданно заскочил домой перекусить. Глядь, а этот корнеплод на кухне чай пьёт! Это ладно ещё. Так ведь наш кот, который чужих на нюх не переносит, возле него трётся! Да ещё мурлычит. Тут я и смекнул: что-то здесь нечисто. Неспроста зачастил этот хренодёр. К Гальке опять подкатывает. А?
– М-да, – через силу выдавил из себя Алексей.
Стыдно сказать, но Подлужный даже мелко и эгоистично возликовал про себя: ему-то подобные семейные «заморочки» и не снились. Тиссен меж тем продолжал изливать то, что у него наболело.
– Опять же сосед заколебал – Генка, пьянчуга. Так хренодёр повадился с ним водяру глушить. Я его пару раз выбрасывал, а он на меня – «телегу», что я закон нарушаю. Что он к Генке ходит. Вот я ответно и накатал заявление в обком: мол, помогите коммунисту, работнику прокуратуры с отдельным жильём. Сегодня слушали меня в отделе административных органов. Обещали помочь.
– Н-да…, – не зная, что сказать, протянул Алексей.
Он и предположить не мог, что у благополучного снаружи, неизменно бравого, подтянутого, с полувоенной выправкой прокурора-криминалиста такая «петля на шее». А вот, поди ж ты, приоткроется человек, и…
Разговор коллег был прерван появлением в коридоре двух новых действующих лиц мужского пола. Последние столкнулись там случайно, следуя в разных направлениях. Из-за щита им не было видно сотрудников прокуратуры, и потому диалог, состоявшийся между ними, протекал вполне откровенно.
– Привет, Юрий Игоревич, – сказал первый из мужчин, пожимая второму руку. – Куда спешим?
– Привет, Виктор Геннадьевич, – ответил второй. – Да вот, спешу с совещания на совещание: из областного суда – к себе. Наверное, это меня Маяковский имел в виду, когда писал про прозаседавшихся. А вы как?
– С корабля – на бал. Только что из Москвы.
– Как там столица?
– Плохо, Юрик, плохо.
– Что так?
– Всё начинает шататься. Знающие люди предрекают, что развалит Горбачёв всё на свете. И я склоняюсь к тому же. Конечно, не сразу: через годик-другой. Ан пути эвакуации надо готовить загодя.
– Да ну?
– Именно, Юрик, именно. Бежать надо отсюда. Бежа-ать. Пора подыскивать норку понадёжнее. И не мешкать с этим. Я сам наметился в облисполком. Так сказать, на хозяйственное поприще. Политика меняется, партии приходят и уходят, а хозяйство надо вести при любом режиме.
– Озадачил ты меня, Витёк. Хотя я тоже почуял, что в нашей стране ветер перемен начинает гулять сам по себе. Завихрение…
– …переходящее в стихийное бедствие, – ловко подхватил единомышленник. – А посему не зевай. Рыба ищет, где глубже, а…
– …человек, где лучше, – в тон ему ответил собеседник. – Да я тоже подумываю: не вернуться ли обратно – в прокуратуру?
– Подумай, старик, подумай. Ну, ладно, извини, спешу.
– Спасибо, Витя, за подсказку. Удачи!
– И тебе, Юрик, тем же самым по тому же месту!
Мужчины разошлись, а сотрудники прокуратуры остались, точно их кто пригвоздил к сиденьям. О личности одного из партаппаратчиков – того, что звали Юрием Игоревичем – Подлужный догадался сам. Так как тот скрылся в кабинете, на дверях которого висела табличка «Заведующий отделом административных органов Лубов Юрий Игоревич». О втором Алексей справился у Тиссена:
– Кто это с Лубовым толковал?
– Монастырский. Возглавляет промышленный отдел обкома. Бывший первый секретарь Углеуральского горкома партии. Начинал шахтёром.
– Интересно, кем же он закончит? Вот такие монастырские и подведут нас под монастырь, – зло схохмил Подлужный. – И это – руководящие органы компартии! Крысы бегут с корабля.
– А, – крякнув, отмахнулся Тиссен. – Шут с ней, с большой политикой. Мне бы личную жизнь устроить!
– В это время в коридор выглянула секретарь парткомиссии и выкрикнула: «Подлужный Алексей Николаевич!»
5
В кабинете, помимо женщины-секретаря, присутствовало четыре члена парткомиссии. Председательствующий огласил информацию Подлужного о том, что при расследовании уголовного дела о злоупотреблениях и нарушениях правил торговли в Среднегорском гормебельхозторге был выявлен факт продажи вне очереди дефицитного финского гарнитура семье секретаря обкома партии по идеологии Башмачникову.
– Вопросы к следователю прокуратуры имеются? – спросил председательствующий, завершив чтение.
– Я так и не понял, причём тут товарищ Башмачников? – осведомился один из членов комиссии.
– В информации чётко сказано, – пожал плечами Алексей, – что при обыске в магазине была обнаружена записка заведующего отделом Гормебельхозторга Кулькова, адресованная завмагу, где предписывалось: немедленно отпустить гарнитур жене Башмачникова. Подчёркиваю: не гражданке Башмачниковой, а жене Башмачникова. То есть, при исполнении сделки решающую роль сыграло должностное положение секретаря обкома. В реестре сделок купли-продажи между строк задним числом была втиснута подложная запись о постановке в очередь Башмачниковой. Платёжные документы налицо. Факт отпуска товара Башмачниковой с доставкой по домашнему адресу так же установлен. И она это признала. А Кульков при допросе признал, что записка была написана им по устному указанию кого-то из руководителей Гормебельхозторга. Кем именно, он не помнит.
– Неубедительно, – покачал головой председательствующий.
– Домыслы… Предположения, – присоединились к его мнению ещё два члена комиссии.
– Факты говорят сами за себя, – не согласился с ними Подлужный. – Сам секретарь обкома от явки для допроса в качестве свидетеля уклонился. Моё постановление о его приводе облпрокуратура, к сожалению, отменила. Сделано это было, что само по себе характерно, по жалобе самого Башмачникова, в которой он всё свалил на жену. Но гарнитур возвратить отказался.
– Безобразие! – неожиданно возмутился один из членов парткомиссии – старичок с орденской колодкой на пиджаке.
– Что вы имеете в виду, Иван Васильевич? – почтительно спросил его председательствующий.
– Да то! – сердито ответил ему ветеран. – Почему здесь нет самого Башмачникова?
– …, – после многозначительной молчаливой паузы развёл руки председательствующий.
– А вы, молодой человек, – не унимался старичок, обращаясь к Алексею, – почему… как это… не арестовали жену Башмачникова?
– Уголовной ответственности, Иван Васильевич, в данном случае подлежат исключительно должностные лица торговых организаций, – вежливо растолковал тому Подлужный. – Покупатели, в соответствии со статьёй сто пятьдесят шестой со значком пять Уголовного кодекса РСФСР, освобождены от такой участи. Они не субъекты уголовной ответственности.
– А директора Гормебельхозторга вы загребли?
– Увы, Иван Васильевич! – брезгливо «стряхнул» с ладоней невидимые «бациллы криминала» сотрудник прокуратуры, невольно заимствуя терминологический стиль у собеседника. – Директор торга в документах «не наследил» и не засветился. А «на разделочный стол», как говорят в небезызвестных кругах, попала рыбёшка помельче: продавец да тот же Кульков.
– Безобразие! За что воевали? – не успокаивался старичок. – Я требую вызвать на комиссию самого Башмачникова!
– Я полностью с вами согласен, Иван Васильевич! – радостно подхватил его пыл приглашённый, вообще-то не имевший права такой инициативы, но мигом смекнувший, на кого ему следует опираться. – Иначе ведь что получается? Партия требует от трудящихся сознательности и законопослушания, а секретарь обкома остаётся безнаказанным. Расхождение слова и дела. Говорим одно – делаем другое.
– Дожили! – вскочил разгорячённый ветеран, вставая рядом с Подлужным. – Да я в 1920 году был делегатом Третьего съезда комсомола. Перед нами Ленин выступал. Потом объявили перерыв. Ленин спустился с трибуны и разговаривал с нами. Я стоял вот так от него, – чуть вытянул руку от себя Иван Васильевич. – И один паренёк спросил его про новое общество. А Владимир Ильич и сказал, что мы – первая в мире страна, где нет эксплуатации человека человеком. Что у нас, кто лучше работает – тот лучше и живёт. А кто не может работать, тому поможем. А кто не хочет – того посадим! Поняли?!
– Конечно, поняли, Иван Васильевич, – даже притянул за плечи старичка Алексей. – Жаль, перед нынешней молодёжью Ленин не выступал. Зато, когда я был студентом, перед нами выступал дважды герой Советского Союза, лётчик Михаил Петрович Одинцов. Так он говорил, что у нас к основным благам обеспечен равный и бесплатный доступ: образование, медицина, жильё. Что к 2000 году каждая семья бесплатно получит отдельную квартиру. А там, где такой обеспеченности нет, социальная справедливость проявляется в очерёдности. И на тебе – главный идеолог – врун.
– Башмачникова – сюда! – вновь гневно потребовал ветеран.
Свою эскападу Иван Васильевич даже сопроводил жестом, каким пойманную тифозную вошь прижимают ногтем к столу. И… символически раздавил её.
В такой обстановке члены парткомиссии не рискнули спорить с парой грозных союзников, внезапно обретших друг друга. Они приняли решение заслушать Башмачникова. Подлужного же председательствующий поблагодарил за бдительность. И отпустил с видимым облегчением.
6
Бойцов встретил Подлужного возле здания заводоуправления. Николай имел весьма довольный вид. И не без оснований.
– В кадрах нас ждут, – известил он друга. – Ещё я пообщался с одним знакомцем, а уж он свёл меня с непосредственным начальником Сукиасяна. Короче, тот сразу позвонит мне, как только узнает точный срок возвращения Арми.
– Отлично, – оценил известие следователь, получая разовый пропуск. – Ну, что, двинули?
– И ещё, – уже на ходу вполголоса излагал новости оперативник. – У Арми есть «Жигули» седьмой модели и гараж возле дома.
– Любопытно-любопытно, – вспомнив обзор о нераскрытых убийствах, отозвался Алексей.
В этом месте диалога наступила пауза, поскольку сотрудники правоохранительных органов предъявляли пропуска и служебные
удостоверения ведомственной охране, проходя через турникет.
– Лёх, а давай устроим шмон в хате и гараже Арми, – охваченный зудом нетерпения, предложил Николай, едва они прошли через проходные. – Этого халдея надо брать, имея козыри на руках. А?
– Да ты что! – охладил его пыл Подлужный. – А в суде он заявит, что все улики мы подбросили. Не-ет, в таком деле вещдоки надо изымать при нём. К тому же, Коля, утром я прочитал свежий обзор УВД и облпрокуратуры…
И Алексей поведал приятелю про кострище близ Юго-Камска. Выслушав доводы, Бойцов согласился, что если подтвердится версия об обнаружении трупа Бухвостова, то, располагая гипсовым слепком дефекта, они будут знать не только, что именно искать, но и иметь те самые козыри на руках.
В отделе кадров Подлужному и Бойцову хватило пятнадцати минут, чтобы ознакомиться с личным делом Сукиасяна. Акция оказалась небесполезной, ибо детективы обзавелись фотографией Арми-Арменака. Кроме того, изучая приказы по личному составу, касавшиеся заинтересовавшего их лица, Бойцов обратил внимание на небезынтересный нюанс. Арми-Арменак в день убийства Марины Алькевич в экстренном порядке оформил отгулы на пять дней, мотивируя это смертью родственника в Армении.
– Тем самым этот подонок страховался, – шептал сыщик следователю. – Знает, падла, что большинство неочевидных убийств раскрываются в первые три – пять дней.
– Не исключено, – листая документы, лишь отчасти признавал его возможную правоту Подлужный. – Но маловероятно. Ты посмотри, как регулярно он брал отгулы и прежде. Причём, отлучался исключительно на свою историческую родину. К тому же, создаётся впечатление, делал это по надуманным предлогам. Впрочем… Быть может, я и не прав. Это же Армения. Но всё же… Вот, смотри. Свадьба двоюродного брата. Вот, болезнь родного дяди. И тэ дэ, и тэ пэ… Тебе это ничего не напоминает?
– Да нет, – строго соблюдая правила русской логики, отвечал Николай. – Хотя… Постой! Этот же… Как его… Он ещё автомобили угонял и перепродавал!
– Юрий Деточкин 58, – посмеиваясь, подтвердил правильность его догадки Алексей. – Действительно, выглядит странно.
В тот миг следователь с оперативником и представить не могли, насколько близки они были от разгадки изнаночной стороны жизни Сукиасяна. Причём, отнюдь не связанной с убийством Марины Алькевич. Да вот только сделать им это оказалось «не по зубам». В силу действия целого ряда объективных причин. Потому к секрету они подобрались вплотную, но раскрыть его, пока им было не дано.
Переворошив личное дело Сукиасяна, Подлужный с Бойцовым поднялись на третий этаж заводоуправления, где находился кабинет главного конструктора Алькевича. Там Алексей и договорился с Борисом Семёновичем о незамедлительном проведении опознания сомнительной личности по фотографии. Благо, «Волга» Алькевича была «под рукой».
7
В прокуратуре Алексей в присутствии Николая, Юлия Камушкиной и Саши Зиминой в установленном законом порядке предъявил Алькевичу для опознания подготовленную таблицу с пятью фотоснимками:
– Известен ли вам кто-либо из этих мужчин?
– Известен. – После некоторого раздумья, указал тот на изображение Сукиасяна. – Этот. Под номером два.
– Кто это? Откуда вы его знаете? – хищно раздул ноздри следователь, принимая стойку лайки перед белкой, загнанной на кедр.
– Это… Фамилии его не помню. Имени – тоже, – от натуги даже побагровев, признался опознающий. – Трудимся на «телефонке». Он из отдела сбыта. А как зовут его, извините, не скажу. Его кличут как-то… необычно. Запамятовал. Извините.
– По каким признакам вы его опознали?
– Ну… По лицу. По чертам лица. По глазам. По носу. Да! Ещё… Он восточный человек. Точнее, южанин.
– Понятая Камушкина, – подняв брови, обратился Подлужный к Юлии.
– За номером два обозначена фотография с изображением Сукиасяна Арменака Саркисовича, – перевернув фототаблицу, прочитала надпись девушка.
Завершив опознание, Подлужный, отпустив практиканток, приступил к допросу Алькевича.
– …Опознанного мной по фотографии молодого человека я знаю в качестве работника службы сбыта телефонного завода, – повторился при допросе Борис Семёнович. – По работе я с ним тесно не контактирую, поэтому его имени и фамилии не помню. На опознании я узнал, что это Арменак Сукиасян.
– Вы имели с ним личные контакты? – приступил Подлужный к уточняющим вопросам.
– Не имел. Даже не здоровался. Вслух. Проходя мимо, просто кивали друг другу.
– Марина Германовна с ним была знакома?
– Однозначно не скажу, но, скорее всего, нет.
– А не встречалась ли она с ним случайно где-то?
– Кто ж его знает…, – начал было Алькевич, и внезапно осёкся. – Погодите, погодите! – вдруг вскрикнул он и даже схватил Алексея за руку, хотя тот сбегать не намеревался. – Однажды они точно встречались!
– Где же и когда? – оживился и следователь, освобождаясь от захвата, так как свидетель ему мешал писать.
– Да на новогоднем балу, который проводился во дворце культуры «телефонки». Он состоялся… Он состоялся вечером 30 декабря прошлого года. Там были накрыты столики, танцы. Всего было человек сто пятьдесят. Наших, заводских. И этот молодой человек пригласил Мариночку на танец. Да! И ещё. Он заказал в её честь оркестру песню. Там была организована небольшая эстрада.
– А что Марина Германовна?
– Мариночка… А что она? – вспоминая, потёр лоб Алькевич. – Да она не принимала его всерьёз. Смеялась. Да мы все смеялись. Предновогоднее же настроение. И я не придал тому никакого значения. Но Марина не была с ним знакома.
– Почему вы так считаете?
– Почему? – вновь принялся тереть лоб свидетель. – Да потому, что она смеялась и спрашивала: «Кто это такой шкодный? Откуда он свалился?». У неё было такое любимое словечко – «шкодный».
– Что-то ещё?
– Да нет.
– И это всё?
– И э-то всё, – раздумчиво проговорил Борис Семёнович. – Что, Алексей Николаевич… Он?!
– Давайте не будем спешить с выводами. И ещё просьба: если случайно столкнётесь с ним прежде нас, никаких действий не предпринимать, никакого интереса к нему не выказывать.
8
У Подлужного был день рождения. День рождения был у него, но он ехал в электричке на дачу, заваленный подарками для своих самых любимых существ, по которым жутко истосковался. Мишутке он вёз яблоки, груши и заводную машинку, Сергуньке – книжку про Хосе Рауля Капабланку 59 и обожаемые им фисташки, Татьяне (в надежде на примирение) – набор конфет «Грильяж в шоколаде» и растворимый кофе, для тестя – бутылку коньяка «Белый аист», тёще – шоколадку «Сказки Пушкина».
Алексею в поисках гостинцев пришлось обойти массу обычных и кооперативных магазинов, а также побывать на колхозном рынке. Недальновидная экономическая политика Горбачёва влекла за собой диспропорции между спросом на товары и их предложением. Так, зарплаты советских людей росли, а порядок в части сбыта ширпотреба всё больше начинал «хромать». Перекосы в сфере распределения ярче всего проявлялись в том, товары, пользующиеся наибольшим спросом и подлежащие реализации в магазинах по устанавливаемым государством ценам, подпольно перетекали в кооперативы. А там продавались втридорога, принося барыши «теневым дельцам».
Источники бюджетных поступлений сокращались. Ведь генсек умудрился даже спиртные напитки превратить в дефицит. Непродуманные меры в борьбе с пьянством и алкоголизмом повлекли массовую вырубку виноградников, яблоневых и иных садов, что поставляли плодово-ягодное сырьё для выработки вин. Вдобавок запретительные действия (свойственные Советской власти) в виде сохранения монополии на водку и отпуска её исключительно в специализированных пунктах, наряду с ограничением часов и дней их продажи, вызвали гигантские очереди. Из-за чего подчас случались и драки…
Таким вот образом внешне благие намерения превратить советский народ в сообщество трезвенников, постепенно мостили дорогу в… постылое бытие.
В процессе «охоты» на угощение для тестя «уважаемый зятёк» поневоле вспомнил популярную карикатуру тех лет: на совещании работников торговли бутылка водки «Столичная», выступая с трибуны, безапелляционно заявляет о том, что даст прибыль в триста процентов. И сидящие в первом ряду торгаши, переглядываясь, соглашаются: «Эта не подведёт!». И вот такой пассаж…
В конце концов, Алексей с переплатой приобрёл коньяк в кооперативном магазине. Отоваривание было успешно завершено. И Подлужный поспешил на железнодорожный вокзал.
9
У Алексея дрогнуло сердце, когда Сергунька, завидев его, ликующе закричал: «Мама! Мишук! Папа приехал!». Старший сынишка, подбежав к отцу, обнял его и преданным кутёнком уткнулся ему в живот. А за ним, неумело косолапя, уже спешил Мишутка. Он тоже помнил про батьку, и, не совсем твёрдо ступая по травянистому косогору, уверенно выговаривал: «Па-па! Па-па!»
Остальные встретили его сдержанно. Впрочем, ужин был организован по высшему разряду. Да и подарок был подобающий: хорошая импортная электробритва. Чтобы «достать»60 такую, надо было постараться. Вот только сближения с Татьяной не произошло: когда муж попытался завести разговор на тему грядущего назначения, она отчуждённо отстранилась.
Ан нет худа без добра. За выходные Алексей сполна отвёл душу в развлечениях с сыновьями. Его младшенький физически развивался на удивление быстро. Его больше привлекали динамичные забавы. С ним уже можно было делать зарядку, играть в догонялки, строить и ломать башню из кубиков. А от купания в старой ванне на улице он пришёл в восторг.
В противовес Мишутке старший был интеллектуалом. У него была непреходящая стратсть: шахматы. За два дня Алексей сыграл с ним три партии (один выигрыш, одно поражение и одна ничья). Два единомышленника также успели разобрать сицилианскую защиту и защиту Каро-Кан.
И всё же, стоило Подлужному услышать голос Татьяны, увы, чаще всего обращённый не к нему, как сердце его начинало бешено колотиться, а в низу живота вскипала сладкая истома. И тогда Алексей, балуясь с малышнёй, от неудовлетворённости и нерастраченных мужских сил с размаху бросался на траву и катился вниз по склону. Сергунька и Мишутка, глядя на него, впадали в веселый азарт. Им нравилось удивительное развлечение. Старший сынишка вслед за ним тоже кубарем валился на лужайку. И даже младший, копируя их, с заливистым смехом пытался переваливаться с боку на бок. Подлужного от сыновьего подражания чуть отпускало, и он принимался вместе с ними задорно хохотать.
Сергунька с Мишуткой подползали к нему, обхватывали его ручонками, тормошили и, небось, думали: ну до чего же у них славный и смешной папка; ах, если бы он был с ними всегда – как мама, бабушка и дедушка. Как бы было замечательно!
В такие моменты даже на лицах Людмилы Михайловны и Владимира Арсентьевича, когда зять на них не смотрел, расцветали растроганные улыбки.
Но пора забав миновала. Пришла пора расставания. И тогда Подлужный признался себе, что его задор неполноценный; отчасти напускной и деланный. Так – смех сквозь невидимую миру мужскую тоску. В город он возвращался крайне разочарованный.
Глава седьмая
1
В прокуратуре Ленинского района появился обещанный Двигубским следователь, принятый на третью вакантную должность. В понедельник на оперативке прокурор представил нового сотрудника – невзрачного вида мужчину преклонных лет с болезненным выражением лица.
– Энгмар Иванович Козлов, – сказал Двигубский. – Будет работать у нас следователем.
– Энгмар Иванович, – фыркнул про себя Подлужный. – Ещё оригинальнее: Вильгельм Карлович Простоквашин.
Помимо двух вводных фраз, шеф ни слога не прибавил к характеристике новичка. Хотя, по заведённому обычаю, раньше довольно подробно представлял вновь прибывших коллег, рассказывая об их профессиональном пути и семейном положении.
По окончании совещания Алексей по традиции заглянул к Авергун и Торховой на чаепитие.
– Заметили, какую исчерпывающую информацию Яков Иосифович выдал про новобранца? – поделился он собственным наблюдением.
– Чего зря распространяться, если всё известно? – вопросом на вопрос отреагировала Торхова.
– Не понял? – изобразил Подлужный удивление на своём лице.
– Единственно вы, Алексей Николаевич, – в тон подруге продолжила Ульяна Васильевна. – В своём детективном рвении уединились, как на необитаемом острове.
– Козлов был ответственным партработником в Свердловске, – принялась растолковывать следователю Авергун. – Но недавно его сместили за идейные просчёты. И вам стыдно не знать при тёще, работающей в горкоме.
– Да тёща – на даче, – растолковал Алексей. – Ни одна сорока весточку на хвосте не принесёт.
– Та весточка «со щетиной», – скаламбурила Торхова. – Если не «с бородой». После смещения Козлов уже в больнице успел полежать – сердце у него больное. А в Среднегорск он вернулся, как говорится, доживать свой век. Он же родом отсюда. Здесь по молодости и начинал в органах прокуратуры.
– А за что его турнули? – полюбопытствовал Подлужный.
– Подрыв партийной дисциплины, – как-то уклончиво проговорила Авергун.
Тем же утром Подлужный познакомился с новеньким поближе. Сначала Алексей передал ему два уголовных дела. Чуть позже они «на пару» засобирались в СИЗО № 1 61, поскольку Двигубский на «Волге» отбывал в попутном направлении, и следователи «прицепились к паровозу».
Устроившись в автомобиле вместе с рыжебородым водителем Анатолием Изотовым, с лёгкой руки Алексея обозначенного «позывным» Барбаросса, Козлов с Подлужным стали поджидать шефа. Тот что-то запаздывал.
– Энгмар Иванович, – от нечего делать, поинтересовался Алексей. – Прошу прощения, если не секрет, откуда у вас столь непривычно звучащее для уха советского человека имя? Не французских ли вы кровей, часом?
– Тогда уж, скорее, немецко-иудейских. Если судить только по имени, – скупо обозначил уголками губ улыбку Козлов. – Хотя по происхождению я русский. А имя Энгмар происходит от начальных букв двух фамилий классиков марксизма-ленинизма – Энгельса и Маркса. Первый, как известно, был немцем, второй – этническим евреем. В двадцатые-тридцатые годы у нас же господствовало поветрие: новорождённых обозначали по-революционному. Марлен – от Маркса и Ленина. Рождались и Баррикады с Революциями… Так что, перед вами – жертва тех перегибов. Я-то ещё что. Бывали истории и позабористее…
