Олег Владимирович Фурашов
Хирурги человеческих душ
В назначенный час раздался стук в дверь и в кабинет вошёл высокий худощавый черноволосый мужчина на пятом десятке лет, назвавшийся Алькевичем Борисом Семёновичем. Лицо его было искажено гримасой глубокого страдания, равно как и согбенная фигура, выражавшая непереносимые душевные муки.
Подлужный удостоверился в личности явившегося, представил ему Николая, дав понять, что здесь собрались люди не случайные и с ними надлежит быть предельно откровенным.
– Я вчера из поездки, а тут такое… обрушилось, – начал Алькевич. – Сегодня в четыре похороны. Вынос тела. Но, вопреки всему, я счёл долгом побывать у вас.
– Борис Семёнович, коль ваш приход выпал на траурный день, давайте о вещах, не терпящих отлагательства, побеседуем сейчас, а допрос, признание вас потерпевшим и прочую процедурную дребедень перенесём назавтра, – предложил Алексей.
– Давайте.
– Вы извините, что мы без сантиментов, о прозе, так сказать…, – с неловкой усмешкой проговорил следователь.
– Спрашивайте о чём угодно, – твердеющим голосом сказал Алькевич. – Отвечу на любой ваш вопрос и выполню любую вашу просьбу, лишь бы помочь следствию.
– Вы уже побывали дома, насколько я понял, – с готовностью засидевшейся борзой, активизировался Подлужный. – Там ничего не пропало? В том числе из личных вещей Марины Германовны?
– В квартире всё цело. На своих местах. На первый взгляд. Зато исчез автомобиль.
– Это как-то связано с Мариной Германовной?
– Полагаю, что да. Она, видимо, в тот день…, в ту ночь была за рулём. Или же, по крайней мере, незадолго до того ездила на машине. Потому что гараж заперт, а автомобиля в нём нет. Ключей, которыми пользовалась Мариночка – тоже. Нет и её сумочки-визитки с водительскими правами, техническим паспортом на транспортное средство и доверенностью на управление машиной. В органы ГАИ об угоне также никто не заявлял.
– А марка вашего автомобиля? – вмешался Бойцов, привстав от нетерпения со стула.
– «Волга». ГАЗ-24.
– Не цвета морской волны?
– Да, да… А что вы хотите сказать?
– Х-ха! – исторг из себя воздух оперативник. – Приблизительно такая же найдена утром в Индустриальном районе. В лесопарке. Брошена. Без номеров. Малость покурочена. Ориентировка из Индустриального отдела поступила. Если это ваша машина, то… Нормально! Я пробью данные и, если что, вам сообщу.
– Марина Германовна сама водила автомобиль? – продолжил опрос Подлужный.
– Да, конечно, – пожал плечами Алькевич.
– Что-то ещё пропало?
– Вроде, нет. Пока не до того было. Попозже я тщательней посмотрю.
– У Марины Германовны имелись враги? Или какие-то крупные неприятности?
– Насколько я осведомлён, нет.
– А косвенным образом? Из-за вас? По служебной линии?
– Исключено. В личной жизни я человек бесконфликтный. По работе – тоже. Зарабатываю прилично. По закону. Доходы легальные. Тружусь на одного хозяина – на предприятие, на Советскую власть. Нет, не нахожу подоплёки. Я же ночь не спал – анализировал. Вы уж меня простите за непрозорливость – никаких предположений.
– Есть ещё деликатный аспект…, – замялся Алексей.
– Спрашивайте. Давайте выяснять досконально, – со скорбной готовностью отозвался Алькевич.
– Вам, Борис Семёнович, пятый десяток. Марине Германовне было двадцать три. Что ни говори, разница в возрасте почтенная. Вы часто бываете в командировках, поездках. Она предоставлена самой себе…
– Иными словами, не могло ли быть у Мариночки мужчины кроме меня? – сам сформулировал затруднительную тонкость Алькевич.
– Можно выразиться и так.
– Как бы правильно сказать, – пощипал Алькевич щетину на подбородке. – Не вправе оскорблять память о Мариночке пошлыми предположениями… Хотя я простил бы ей, что угодно. И ради возмездия убийце, я бы сподобился на полное откровение. И, тем не менее, я не располагаю хоть чем-то, что давало бы мне право заподозрить её в неверности. Опять же… Она была постоянно в гуще внимания. Она – средоточие мужских желаний. Не то, чтобы… Вы же взрослые люди и понимаете, что истина открыта одному Богу…, – и Алькевич вымученно и жалко скривил губы.
– Борис Семёнович, у меня к вам будет одна просьба, – сказал Подлужный, вставая из-за стола и тем самым давая знать, что аудиенция близится к концу.
– Да-да! – сходу отреагировал тот, также поднимаясь на ноги.
– У меня заведено правило: по неочевидным убийствам надлежит понять характеры и жертвы, и преступника. Зачастую данная мера что-то даёт. Поэтому, сколь ни покажется вам это необычным, мне не мешало бы побывать у вас дома, посмотреть комнату Марины Германовны, её вещи. Составить о ней более полное представление, одним словом.
– Принято. Ноу проблем, – заверил его Алькевич. – Как только вымучаю траурные… Эти… И милости прошу. Я на вас выйду.
3
Пока Бойцов устанавливал личность угонщиков и принадлежность «Волги», обнаруженной в лесопарковой зоне Индустриального района, а Алькевич занимался похоронными делами, у Подлужного возник вынужденный простой по факту нераскрытого убийства. Зато он выкроил «энную» часть времени на расшифровку «криптограммы» «Воловой-Платунова». Ключевая фраза девушки: «Забоялась. Может у них так принято», – навела следователя на идею, реализация которой сулила раскрыть новые горизонты.
Алексей скептически относился к версии, что в вытрезвителе сформировалось преступное сообщество «любителей клубнички» – не то учреждение. Это не деньги «нашару тырить». А вот у Волового действительно могло быть «так принято».
Вместе с тем, исполнение изобличающего замысла требовало адских затрат: равносильных труду старателя на истощённом золотоносном прииске. Вступала в действие испытанная следовательская мудрость: «Шире берёшь – глубже копнёшь». И к определению объёмов «изысканий» Алексей и приступил.
Целый день он усердно, подобно суслику в целинной залежи, копался в кипе документов, изъятых в медвытрезвителе. То были журналы дежурств и протоколы о помещении граждан на вытрезвление. Коли специфическое учреждение для сержанта Волового стало местом службы с 11 августа 1981 года, значит, установленная дата и являлась той точкой отсчёта, с которой предстояло подвергнуть ревизии часть его автобиографии. Своеобразие поступков следователя, отчасти, в том и заключается, что он бесцеремонно «шляндает» в казённых ботинках по публичным событиям минувшего, которые некто почитал за сугубо приватные проделки.
Документальная выборка и элементарный арифметический подсчёт принесли Подлужному промежуточный итог: за почти шесть лет, что Воловой отслужил в вытрезвителе, в сутки его дежурств была доставлена 381 женщина. Алексей даже застонал, оценив предстоящий «фронт терзаний».
«Триста восемьдесят одна! – «прорыдал» он. – Шьорт побэри! «Полный вульвец!», – сказал бы Коля. Впрочем, Регину можно вычесть. Уже легче! Н-да… И каждую фемину, склонную расслабиться за рюмочкой, предстоит вызвать повесткой, с каждой побеседовать, к каждой подобрать «ключик» – особенно к тем, что со смазливыми мордашками и стройными ножками. А может, наоборот, страшненьких, но морально неустойчивых? Хотя, какая выдержанная дама загремит в вытрезвитель? Э-эх, настраивайся, Алый, на тяжкий труд, ибо справедливость стоит того, – в предвкушении постижения истины (тождественного оргазму «залетевшей нимфетки» от наконец-то наступившей после месячной задержки менструации) потёр руки Алексей. – Ну, Двигубский, старичок-еловичок, подкинул же ты мне дельце!»
И Подлужный дерзко приступил к ломке привычных установок и психологических стереотипов у прокурора района и у его старшего помощника по общему надзору Вересаевой Эллы Павловны. Хотя изменить устоявшиеся взгляды шефа, разменявшего седьмой десяток лет, и его сподвижницы, основательно удалившейся от бальзаковского возраста, представлялось вещью почти бесперспективной. Или равнозначной тому, чтобы «без пяти минут двенадцать» совратить издыхающую старую деву, гордящуюся непорочностью и безгрешным уделом своим, а потому морально готовую предстать пред неподкупными очами апостола Петра, перед тем как тот допустит её в сады Эдемские.
Но вопреки несбыточным запросам, Алексей долго и непреклонно терзал Двигубского и Вересаеву, выпрашивая себе на подмогу девчонок-практиканток.
– Без тылового обеспечения, если хотите, назовём это так, я завалю не только дело Волового, но и другие. Сроки следствия придётся продлять не только в области, но и в прокуратуре России. Вы же знаете мою загруженность.
– Девочки направлены на практику по общему надзору, – возражала Вересаева. – Они же после третьего курса. Причём здесь уголовщина?
– Да притом, – наседал Подлужный, – что не вы, уважаемая Элла Павловна, поедете продлять сроки следствия в прокуратуру России из-за допущенной злостной волокиты, а я. И не с вас за то снимут стружку… с одного щекотливого места, а с меня и с Якова Иосифовича.
– Хо-хо, – задумчиво потрогал при этих словах мясистый кончик носа, а заодно и кое-что ещё, Двигубский.
– И потом, – не желала слушать аргументы следователя старший помощник, одна девочка, Юля Камушкина – дочка начальника городского управления образования.
– Да начхать! – горячился Алексей. – Подумаешь, начальник управления! Кстати, и Воловому начхать, что папаша Камушкиной – начальник. Но Воловой с ней по одной земле ходит. И фиг его знает, какой он завтра фортель выкинет. И не на нашей ли с вами совести окажется следующая его жертва?! И не напорется ли на него Юля в тёмном углу, раз ему в вытрезвителе хвост прищемили.
– Нет, Подлужный, я ошибался, – сцепив руки и обхватив ими затылок, проронил Двигубский. – Ты не то что у мёртвой бабы выпросишь, а и у восковой фигуры в музее мадам Тюссо взаимности добьёшься. Шут с тобой! Решено: Элла Павловна, с завтрашнего дня с утра и до обеда практикантки шустрят под началом Алексея Николаевича, а после обеда – на общий надзор. И так – до скончания века…
Славная штука – прессинг следователя: отныне студентки-третьекурсницы юрфака Юлия Камушкина и Александра Зимина заполняли повестки «дамам-выпивохам», лично разносили их по ближним адресам, а по дальним отправляли почтой. Наиболее занятной и захватывающей функцией в будущем должно было стать их участие в качестве понятых. Они призваны были присутствовать при опознании бывшими вытрезвляемыми Волового по фотографии.
Для того Подлужный изготовил фототаблицу, на которую наклеил, помимо главной, ещё четыре фотографии, сохранившиеся от старых уголовных дел. Естественно, Алексей подобрал изображения под стать Воловому – подходящих по возрасту, таких же мордастых и темноволосых граждан. К таблице он присовокупил соответствующую справку. Вкупе с Воловым в фототаблице и в справке фигурировали:
– под № 1 – Фалалеев П.В., приговорённый Среднегорским областным судом в 1986 году за взяточничество и хищение социалистической собственности в особо крупных размерах к исключительной мере наказания – расстрелу (уголовное дело № 1286);
– под номерами 2 и 3 – Пятых А.А. и Седов Т.В., осуждённые Среднегорским областным судом в 1986 году за умышленное убийство двух и более человек, из корыстных побуждений, по предварительному сговору группой лиц, к исключительной мере наказания – расстрелу (уголовное дело № 1539);
– под № 5 – Корнев Р.О., осуждённый Среднегорским областным судом в 1987 году за посягательство на жизнь работника милиции к 10 годам лишения свободы (уголовное дело № 109).
Теперь задержка заключалось в малом – в явке бывших вытрезвляемых. Отсчёт пошёл.
4
Алькевич уладил похоронные хлопоты за пару дней, после чего известил Подлужного о готовности принять его дома. И вскоре Алексей уже входил в подъезд дома номер 24, расположенного на улице Швецова. Данное строение в среде обывателей снискало себе славу «блатного», поскольку в нём проживали руководящие работники инстанций регионального уровня, а также известные в областном центре и за его пределами творческие личности и прочие знаменитости.
Очутившись в апартаментах Алькевича, гость был немало озадачен её габаритами: ему и в голову прийти не могло, что в пяти просторных комнатах могли проживать два человека. Даже квартира профессора Серебрякова в сравнении с этими хоромами выглядела скромно. Хозяин в качестве импровизированного гида провёл Алексея по жилищу, давая на ходу необходимые ремарки.
– Прежде я жил в двухкомнатной кооперативной квартире, а папа и мама – они были известными нейрохирургами – на Комсомольском проспекте в трёхкомнатной. Мы съехались, совершив аж тройной обмен. Вскоре папы с мамой не стало. Так я стал владельцем этого жилища. Предысторию я вам излагаю как работнику органов, чтобы вы не сомневались: всё по закону, никаких спекуляций.
– Обижаете, Борис Семёнович, – деланно поджал губы следователь, внимательно рассматривая убранство интерьера. – Тем паче, у вас я совсем с другими намерениями.
– Да я безо всякой «задней» мысли, – спохватился «экскурсовод». – Просто домоуправ как-то побывала тут, так выплеснула не очень здоровые эмоции. Вот комната Мариночки. Мы с ней спали порознь. Разумеется… кха… я имею в виду чисто физиологическую функцию: чисто сон. Так нам было удобнее.
Визитёр, не скрывая любопытства, озирал место обитания погибшей, запечатлевая значимые для него детали: дорогую старинную мебель, шикарную импортную музыкальную аппаратуру, цветные плакаты на стенах с изображениями западных поп-звёзд, множество ювелирных изделий на трельяже и в шкатулке из резного камня, которая при открывании крышки играла менуэт.
– Из украшений Марины Германовны ничего не пропало? – осведомился Подлужный.
– Как будто всё на месте, – прерывисто вздохнул Алькевич. – Кроме Марины… Но не твёрдо. Меня эта блестящая мишура как-то не затрагивала.
– Угу. Щепетильный момент, Борис Семёнович. Скажите, пожалуйста, что вас по-настоящему связывало с Мариной Германовной? Если изволите, платформа для создания семьи.
– В последние дни я изрядно переворошил себя, – знакомо стал пощипывать щетину на подбородке Алькевич. – Что-то переосмыслил. По натуре я человек не очень общительный… Да что там – замкнутый! Родители, учёба, работа – вот исчерпывающий круг моих интересов. По молодости был женат – четыре месяца. Неудачно. Обжёгся. Повторного желания связать себя с какой-либо особой, не возникало. Оставшись один, затосковал: не уродился же я нелюдимом – доля нелёгкая в него превратила. Напротив, каждый возникает на свете Божьем для любви, да не каждому дано обрести родственную душу. Я уж было укрепился во мнении, что бобылём и умру, да вдруг провидение свело с Мариной. Она со всеми легко сходилась, безоблачно жила. И меня запросто влюбила в себя. Выбор был за ней, на что я и не надеялся. Не отрицаю, что свою роль для неё сыграло и то, что я состоятельный, обходительный, но без претензий. Перефразируя слова из песни: просто встретились одиночество с общительностью.24 Но, как Господь мне её даровал, так и востребовал обратно.
– Угу, – протянул Подлужный. – Извините, а это что такое?
– Это фотоальбомы, – пояснил Алькевич, разбирая стопки предметов на письменном столе. – Мариночка ужасно любила путешествовать. Работая в турбюро, она систематически выезжала по путёвкам в страны соцлагеря. Смотрите, вот здесь мы на Кубе. Тут она одна в Болгарии, Золотые Пески. Это мы в Югославии. Любляна, Белград… Марина мечтала хоть краешком ока взглянуть на Запад. Туда сложно с путёвками. Но нынче, в августе, нам открывалась перспектива в Австрию, да…
– У Марины Германовны, случайно, не сохранилась какая-то переписка или что-либо подобное? – с вящей надеждой поинтересовался гость.
– Что вы! Чего нет, того нет. Мариночка не переваривала эпистолярный жанр. А если писала… Прости меня моя милая! – при этих словах вдовец религиозно поднял глаза к потолку. – …То с детскими ошибками. Для неё писанина была хуже горькой редьки.
– На нет – и суда нет, – сожалеюще подытожил Алексей. – Спасибо вам большое за любезно предоставленную возможность. Давайте я вас заодно допрошу и признаю потерпевшим.
Строго говоря, посещение квартиры Алькевича ни на йоту не подвинуло Подлужного по узенькой тропинке, тянувшейся к пересечению с маршрутом убийцы. И всё же, некий прок был: следователь ещё прочнее уверился в том, что жила Марина с размахом. «Плюс» от знакомства с антуражем погибшей состоял и в том, что Алексей забрал несколько прижизненных фотографий жертвы по просьбе Бойцова – для решения оперативных задач.
«Молодая, темпераментная, избалованная, взбалмошная девчонка, – рассуждал он, держа обратный путь в прокуратуру. – Кровь кипит. Ну и напоролась на инкогнито. Привлекательного инкогнито. С маниакальными наклонностями».
5
Бойцов тоже не терял времени даром. Он нащупывал подступы к убийце с другого конца: уцепившись за версию об угнанном автомобиле. Жаль, что «Волга», обнаруженная в лесопарке Индустриального района, не принадлежала Алькевичу, как на то надеялся разыскник.
Искомую же машину нашли лишь через неделю в пригороде Среднегорска, в кустах, близ реки Камы. Осмотр её позволил предположить, что данный угон, как и серия предшествующих и последующих аналогичных деяний по городу, был совершён одной и той же преступной группировкой. За то свидетельствовал «унифицированный» почерк угонщиков: острым предметом, вероятно отвёрткой, вскрывалась форточка на дверце водителя, что позволяло взломщикам проникнуть внутрь. Следующей фазой действий расхитителей было соединение напрямую проводов в замке зажигания. Затем машина отгонялась в укромное местечко, где её частично разукомплектовывали: извлекалась автомагнитола, снимались колёса и некоторые другие дефицитные детали и агрегаты. В довершение на капоте «внагляк» выцарапывалась насмешливая «фига»: дескать, ищите ветра в поле.
Специфика варианта с угоном «Волги» Алькевича состояла в том, что магнитола и колёса традиционно отсутствовали, а вот форточка на дверце и замок зажигания оказались без повреждений. Зато «фигура из трёх пальцев» на капоте наличествовала, но носила незаконченный вид и была лишена налёта стильного лихачества и «уркаганского» вызова.
– Шантрапа орудует, мелюзга пузатая, – нервно почёсывая затылок, сетовал Бойцов в процессе опознания автомобиля Алькевичем. – Стекло и замок зажигания не тронуты. Вывод: сопляки завладели ключами Марины! То бишь, вступали с ней в контакт напрямую. За ними одиннадцать угонов. Салажня перебрала критическую массу. Вульвец! Я буду не я, если мы их на днях не сфотографируем. Лично откатаю их шаловливые пальчики, как сейчас снимает их отпечатки с машины наш криминалист Дима.
– Думаете, и убийца Мариночки среди этих? – спросил его Борис Семёнович.
– Расчитываю, – поиграл мускулами на руках Николай. – Пошёл гон!
Дела об угонах с «ироничной фигой» объединили в одно производство. Николай подключился к сыщикам из других райотделов и из городского управления милиции. Он сосредоточился на решающем направлении, потому что практическое решение поставленной задачи теоретически выводило на убийц.
Бойцовское предсказание сбылось вскоре, когда сбытчика краденого взяли с поличным на вещевом рынке – один из потерпевших, фланировавший в паре с оперативником, опознал свою магнитолу. От сбытчика цепочка потянулась дальше и вытянула из мрака неизвестности остальных. Удача позволила параллельно раскрыть, помимо угонов, и вереницу квартирных краж. Для Николая же то был «довесок» – он жаждал возмездия убийцам.
Едва «зацепили» угонщиков «Волги» Алькевича, сыщик привёз одного из них в прокуратуру. И, подражая революционному горлопану-главарю Владимиру Маяковскому, пробасил Подлужному: «Ваше слово, товарищ маузер25, то есть, товарищ следователь. Злодей для допроса доставлен».
6
Таким извилистым путём под перекрёстный допрос Алексея и Николая попал организатор дерзких угонов. Им оказался (сыщик и тут угадал) семнадцатилетний «пэтэушник» Борис Молоканов.
– …Тачку мы заарканили около магазина «Речник», – перепугано шмыгая носом, гундосил паренёк, реагируя на многозначительные намёки Бойцова о том, что шкет со своими подельниками вляпался в «мокрое дело».
– «Речник», что возле речного вокзала? – уточнил Алексей.
– Ага. Она стояла, вроде как, на отшибе, в темноте. Обычно же машины гуртом ставят, да и под фонари, чтоб на свету. А тут хозяин её наоборот – подальше, на отшиб загнал, в темноту. Нам-то и с руки: незаметно, что хошь выделывай. Втихаря.
– Ну и что же вы выделывали?
– Как обычно: Женька с Пашкой на стрёме торчали, а я отвёрткой хотел форточку это… выломать. Подхожу с шофёрской стороны – глядь, а дверка-то и не прикрыта. И прям в дверке, из замка, ключи вставленные торчат. Ни ху… Эта… Ни шиша себе, думаю! Ажник как-то не по себе стало. Оглянулся: может словить нас хотят. Ну, вроде как, на наживку чтоб клюнули. Да нет. Кругом тихочко, спокойничко. Влез в тачку, ключ в гнездо жажигания вставляю – подходит. Ну, думаю, распи… Это… Лопух или пьяный так оставил. Пацанам свистнул. Они подошли, садиться стали. Женька – впереди, на пассажирское сиденье. Тока он в какую-то лужу на асфальте вляпался, а кругом же сухо. Шары разули – кровь! Я и говорю: «Дёргаем отсель!». Тачку завели и рванули к Каме.
– Значит, вы никого возле угнанной машины не трогали и не видели? – недоверчиво перебил его Подлужный.
– Чтоб я сдох! Распилите меня напополам, если пиз… Эта… Если вру! Никого: ни в тачке, ни около. Вот кровь была, так я и не отпираюсь – была. Не-е-е. Мокруха – не наш профиль.
– Дальше, – скептически выпятив нижнюю губу, подстегнул его Алексей.
– Рванули в Закамск. Мы с Женькой – на «Волге», Пашка следом за нами на своих «Жигулях» – ему отец даёт покататься. Около Камы выбрали спуск посуше, загнали тачку в кусты и распатронили. Сняли колеса, автомагнитолу и кинули их к Пашке – его тачка стояла около шоссе. На обочине. Чтоб на берегу не наследить.
– Документы, ценные вещи в «Волге» были?
– Ага. В бардачке – техпаспорт и доверенность, а в сумочке… Ну, такая маленькая, бабская, на водительском сиденье лежала… В ней – паспорт, права и сотни две «рыжиков»… ну, рублей. Да ещё бабская ерунда: помада, духи там…
– На кого были документы?
– На бабу. Фамилию не запомнил. Торопно всё делали. Запалиться боялись. Я почуял, что тута не всё чисто.
– Куда краденое дели?
– Деньги меж собой поделили. Магнитолу и колёса, как обычно, Рябикову загнали. Ну, сбытчику. За сотню. Он жлоб страшный. За копейку папу родного на запчасти разукомплектует. Документы порвали – и в Каму. Ключи от тачки – туда же.
– Во сколько вы у «Речника» были?
– Где-то около часа ночи. Мы же годим, чтобы питухи в ресторане набрались до отвала. Чтоб остались самые косые.
– Кукиш на капоте «Волги» рисовали?
– Это я Пашку настропалил. Ну, вроде как, фирменный знак. Как в киношке про банду «Чёрная кошка». А когда он начал на «Волге» рисовать, я его оборвал. «Кончай, – говорю, – придурок! Видал же, кровь у тачки была. Мало ли что». Пашке хоть и восемнадцать уже, и ростом – коломенская верста, а ума – кот наплакал.
– Случаем, в милицию вы не звонили?
– В милицию? Мы чё, дураки ли чё ли?!
– Да я не машину имею в виду. Может позже, под утро, про мёртвую женщину сообщили?
– Не видали мы никакой женщины. Чтоб я сдох!
От подельников Молоканова, Пашки с Женькой, Подлужный и Бойцов выудили идентичную информацию. Пашка, помимо прочего, на следственном эксперименте нарисовал «фирменный знак» шайки – «дулю», как он выражался.
– Ну что, Ляксей, – размышлял Николай, почти по-хозяйски расхаживая по кабинету Подлужного по завершении допросов. – Гладко чешут языками стервецы. Видать, не врут.
– У них совпадение показаний, как на волчьей тропинке – идут след в след, – согласился Подлужный. – Так не сговоришься. Придётся, пока, их данные брать за основу.
– Именно, пока, – обронил Бойцов. – Ничего, Борька с корешами от нас никуда не денется: за угоны на параше им всё одно чалиться немерено придётся. План по удобрениям выполнять.
– Значит, Николя, начнём сужать район поисков? – вопросительно взглянул следователь на сыщика.
– Именно, – по-деловому откликнулся тот. – Щас дую до Зотова. Занарядим на завтра на повторный подворовой обход оперов, участковых и прочих. Одначе сектор поисков сфокусируем: строго от оперного театра – к Речному вокзалу. А магазином «Речник» и прилегающими злачными учреждениями я займусь лично. Неужто, проморгали в первый раз? Путаная канитель получается.
– Я тоже конструкцию пытаюсь выстроить, а она рассыпается, точно пересохший детский кулич из песка, – посетовал Алексей. – Лужа крови на набережной, но труп – двумя кварталами выше. Да и у Марины – никаких открытых ран. Следы волочения трупа у театра отсутствуют. И, наконец, на кой ляд убийце тащить мёртвое тело от набережной к центру? Да при всём при том бросить машину, что под рукой была… Мистика!
– Найдём разгадку этой шарады – раскроем преступление, – устало потягиваясь, простонал Бойцов.
– Завтра с утра и попробуем, – тоже разминая тело, затёкшее от долгого сидения, резюмировал Подлужный. – Я займусь проверкой показаний шпаны на месте угона, а ты – по своей линии.
7
Следователь, расследуя уголовное дело, обязан действовать, неукоснительно соблюдая положения уголовно-процессуального кодекса. Правовые условности, в которых спрессован тысячелетний опыт, наделяют добытые сведения неопровержимостью и доказательственным значением. И они же замедляют темпы расследования. Компенсируют же законные, но черепашьи методы следствия – приданные ему оперативные службы. Поэтому, когда Подлужный закончил проверку показаний корпорации «Молоканов и К» на месте угона «Волги», солнце висело в зените.
– Есть достижения? – поинтересовался Бойцов, подходя к нему от речного вокзала.
– Какое там, – отмахнулся Алексей. – Проверил. Парни не лгут. От лужи крови сохранились лишь воспоминания. Ещё бы, почти две недели минуло. А у тебя что?
– Мал золотник, да дорог! – горделиво приосанился громоздкий Николай. – Нарыл кой-чего. Жуй, буржуй, рябчика под ананасом: Марина в ночь, когда её убили, была в ресторане Речного вокзала! И не одна – с мужиком.
– …?! – немом удивлении едва не задохнулся Подлужный.
– Что, проняло?! – сиял лицом сыщик, точно начищенная бляха на солдатском ремне. – Сунул в рыло администратору ресторана портретик Марины, так его сразу проняло. Администратор и официанта вспомнил, который эту парочку обслуживал. Только сейчас этот буржуинский подавальщик блюд дома – спал после очередной смены. Ну да я его встряхнул: созвонился, обрисовал картину. Короче, этот клерк ждёт нас. Едем?
– Он ещё смеет спрашивать! – картинно вознегодовал Алексей. – Летим на всех парах!
На «Москвиче» уголовного розыска они за пять минут добрались до нужного адреса. Дверь им открыл высокий плечистый бугай, оказавшийся тем самым официантом.
– Андрей? Фирстов? – завязал разговор сыщик.
– Он самый, – подтвердил парень.
– Это я звонил от директора ресторана. Зам начальника уголовки Бойцов. Со мной приехал старший следователь прокуратуры Подлужный Алексей Николаевич.
Хозяин квартиры молча посмотрел на служебное удостоверение Николая, посторонился, впуская визитёров внутрь, а затем жестами пригласил пройти из прихожей в комнату и расположиться на диване. «Ему бы Магнитку строить или БАМ, – неприязненно подумал Подлужный, присаживаясь, – а он в ресторанчике чашечки с кофе подносит».
– Расскажи-ка, Андрей, Алексею Николаевичу про ту ночь, – откидываясь на спинку дивана, распорядился Николай.
– Мне почему та ночь запала…, – начал Фирстов, доставая сигарету из пачки. – Курить можно?
– Курите, – разрешил ему Алексей. – Вы же дома.
– Да, я же дома, – ухмыльнулся парень. – Та ночь записалась у меня по двум причинам. Смена с воскресенья на понедельник, раз. А понедельник у нас выходной. И из-за самой Марины, два. Знойная женщина, как говаривал Остап Бендер. Она не то чтобы завсегдатай, но бывала у нас. С клиентами из обкома комсомола. Таких мы знаем в лицо. Они и место себе облюбовали у нас – в уголке, за пальмами. Там удобно: тебя не заметно, кому не положено.
– Так-так, – словесно простимулировал его Подлужный.
– Марина была не одна, – глубоко затянулся табачным дымом официант. – С мужиком. Я их туда, за пальмами, и пристроил. Они приехали довольно поздно. Около одиннадцати. Заказали сухое красное вино, водку, мясо, салаты. Да! попозже мужик заказал коньяку. Сидели, разговаривали, смеялись. Пару раз станцевали. Стали такие… Расторможенные. Потом, ни с того ни с сего, заспешили, резко засобирались и ушли. Пожалуй, всё.
– Всё-оо, – нараспев, повторил за ним Алексей. – Мужчина вам знаком?
– Нет, увидел впервые.
– Опишите его, пожалуйста.
– Ну, такой… кудлатый, что ли. У него богатая седая шевелюра. Не совсем седая, а с проседью, вьющаяся. Затем, борода, усы… Борода – та же самая шевелюра, но только на подбородке. Да! Вы знаете, на кого он похож? На Будулая! Здорово на него смахивает. Ну, на того, что из многосерийного фильма про цыгана-кузнеца. В нём ещё Клара Лучко и этот… как его… Михай Волонтир играют. Только этот бородач интереснее, представительнее будет. И гораздо крупнее – полтора Будулая. С меня, где-то.
– А возраст?
– Далеко не молод. За пятьдесят.
– Во что был одет?
– Вы знаете, у меня сложилось впечатление, что он такой… богемный, что ли. Из прежних, что сходят с арены. Одет был вольно. Сейчас так не одеваются. Та-ак… Светлые широкие брюки. Светлая рубашка – в стиле шестидесятых. И на шее повязан лёгкий платок.
– Вы не могли бы определить характер взаимоотношений между ним и Мариной?
– Простите, не врубился, – растерялся Фирстов. – Чего вы спросили?
– Характер общения, – растолковал ему Подлужный, – Как держались друг с другом: как отец с дочерью, или как руководитель с подчинённой?
– Скажете тоже! – широко улыбнулся Фирстов. – Как отец с дочерью… Ха-ха! Шутите? Ближе к тому, как любовники. Да что там – ближе. Натуральные любовники. Хотя меня… Может, то и лишнее… Меня аж покоробило, что Марина якшается с таким… прадедом. Нас, молодых, нету, что ли? Хотя я всякое повидал, но она же – особый случай.
– С чего вы взяли, что между ними интимные отношения?
– С чего? Да с того, что исходно они уселись не по противоположные стороны столика, а рядышком. Прижимались, целовались, он её лапал. Даа-а, он её ещё называл «Мери» или «Мари». Как-то так.
– А она его?
– Затрудняюсь. Мне на него внимание жаль было тратить.
– Отчего же?
– Ну, замшелый пень с красоткой. Чё-то меня заело.
– Сколько этот самый Полтора Будулая выпил?
– Бутылку водки и бутылку коньяка. Коньяка на донышке оставалось. Когда они уходили, то Марина этого… кудлатого поддерживала.
– Марина тоже захмелела?
– Нет. Если чуть-чуть. Пьяной я её никогда не видел. Что – нет, то – нет. Два бокала вина она выпила. Женщины быстрее нашего брата пьянеют, но Марина же была крупная.
