Николай Животов
Убийца

43
Превращение Густерина

Начальник сыскной полищи Густерин и судебный следователь, руководивший делами Макарки-душегуба, не хотели примириться с мыслью об исчезновении злодея и решили повторить облаву на Горячем поле.

Преступления Макарки составили теперь пять больших томов. Это настоящая «литература» из жизни бродяжного Петербурга и современной уголовной хроники. Тут было все, начиная с кровавых таинственных убийств и кончая головоломнейшими побегами. Благодаря искусному, тонкому анализу всех злодеяний Макарки, личность этого разбойника была обрисована во всю натуральную величину. Насколько Густерин был осторожен, осмотрителен, настолько же дальновиден, последователен и обстоятелен. Оставаясь во всем на почве законности и в пределах предоставленных ему прав, он действовал твердо и решительно, не останавливаясь ни перед какими трудностями.

– Живой или мертвый Макарка должен быть в моих руках, – сказал Густерин, – и он будет у меня, но я достигну этого, ничем не нарушив существующих у нас законоположений и не прибегнув ни к какому насилию над личностью или к превышению моих полномочий.

Ягодкин был недоволен действиями своего начальника.

– Благодаря церемониям законности, мы чуть-чуть не дали убить Петухова и вот упустили злодея. Нужно было действовать решительнее, отбросив в сторону все церемонии.

– Я никогда не встану на скользкий путь произвола и насилия, какие успехи этот путь не сулил бы мне! – произнес с достоинством Густерин. – Точно так же и случайности не могут приниматься нами в расчет. В данном случае, действительно, мы имели дело с разбойником, скрывавшимся под чужим именем, а сколько у нас имеется ежегодно частных жалоб и анонимных доносов? Если по всем этим заявлениям прямо хватать людей, сколько нахватали бы мы невинных?! Пожалуй, тюрем не хватило бы куда сажать!

И Густерин был совершенно прав. Благодаря своему твердому пути законности и правосудия, он стяжал себе почти европейскую известность и огромную популярность, никогда не прибегая к трескучим рекламным фейерверкам. Его боялись, но в то же время и уважали; его распоряжения исполнялись неукоснительно и считались непреложным актом, какими они и были в действительности. В данном случае ему пришлось столкнуться не только с личностью страшного душегуба, против которого бессильны все законы, но и с пресловутым Горячим полем, составляющим такую же аномалию благоустроенного города, как и Вяземская лавра.

Его неуспех только этими исключительными условиями и объясняется, но и теперь, несмотря на неудачу облавы, он не решился изменить своему пути законности.

– Будем бороться, насколько хватит наших сил и средств, – объявил он. – Завтра повторим облаву, усилим везде конвой и стражу, разошлем повторные телеграммы по всем городам, командируем на Волгу еще двух агентов и так далее. Пока я буду оставаться начальником сыскной полиции, розыски и преследования Макарки будут продолжаться с возрастающей энергией! Я докажу злодею, что закон и правда превыше самого закоренелого душегуба!

– Пока продолжаются розыски, нам необходимо разобраться в том материале, который находится у нас в наличии, – обратился Густерин к следователю. – Прежде всего у нас более ста тысяч наличных денег и тысяч на сорок бриллиантов; нужно все это ликвидировать.

– Каким образом?

– Бриллианты возвратить графу Самбери по принадлежности. Затем пятьдесят тысяч кредитными облигациями нужно возвратить Петухову; это приданое, которое он дал душегубу за дочерью. Остальное придется сдать на хранение в кладовые суда.

– Это мы можем сегодня же исполнить.

– Потом необходимо привести в систему злодеяния преступника. Прежде всего убийство на Волге девушки, портрет которой мы нашли в шкатулке вместе с отрубленным пальцем.

– Я послал уже повестку отцу убитой и местному исправнику. На днях они явятся и обвинение будет вполне установлено.

– Розысков вам не потребуется.

– Да какие же розыски? Вероятно, Макарка не будет отрицать своей виновности. Его знакомство с покойной девушкой, ее преследования известны десяткам свидетелей.

– Да, но неизвестны обстоятельства исчезновения девушки.

– Право, для присяжных заседателей это излишняя подробность, когда нашли отрубленный палец, портрет и прочее.

– Хорошо, значит, это дело мы можем сдать суду, как законченное дознанием?

– Безусловно.

– Теперь убийство Смулева. Коркина оправдана саратовским судом.

– Эта Коркина будет свидетельницей по обвинению Макарки; кроме того, мы нашли при обыске в вещах Макарки портсигар убитого и некоторые вещи с инициалами Смулева.

– Довольно ли этого?

– Довольно, потому что главный свидетель и соучастник, чиновник Сериков, умер. Большего мы и не можем установить!

– Значит, это дело тоже сдается законченным?

– Да…

– Дальше. Убийство Алёнки и семьи Смирновых. Это самое слабое обвинение.

– Извините! При обыске мы нашли в числе акций газового общества именную акцию купца Смирнова, похищенную вместе с другими деньгами в ночь убийства. Как эта акция попала к Макарке? А относительно Алёнки вся Вяземская лавра будет свидетелем; соседи, спавшие в одной квартире с Алёнкой, видели Макарку, после того как полиция его искала и ушла. Какой же нужно еще улики? Это дело тоже можно считать законченным.

– Теперь убийство камердинера графа Самбери. Мы имеем, кроме бриллиантов и трупа Игнатия, очень важные показания буфетчика, видевшего хозяина, приехавшего с Игнатием в крови, и ювелира-немца с приказчиком, узнавшим сбытчика бриллиантов по карточке Макарки; кажется, при наличности таких улик нечего и говорить о его признании!

– А невинно обвиненный Антон?

– Он возвращается из ссылки; его наказание несущественно.

– Относительно убийства Гуся и Игнатия речи быть не может.

– Интересно было бы только установить, при каких условиях злодей заманил их в подземелье. Мы знаем из протокола медицинского осмотра, что несчастные умерли голодной смертью, что они грызли балки с голоду, и в желудке Гуся нашли несколько щепок; Игнатий перед смертью впился зубами в разложившийся труп Гуся, так велики были его страдания от голода! Но как Макарка заманил их туда?

– Это, разумеется, может рассказать только один Макарка, если пожелает, но для дела это безразлично.

– Остается, значит, самое интересное для нас дело – отравление Петухова и покушение на убийство жены его, дочери Петухова.

– По этому делу допрошен рабочий – соучастник, подававший бутылку квасу с красной ниткой. Рабочий сознался. Остатки квасу в бутылке подвергнуты химическому анализу, и в них найдены следы сулемы; банка с сулемой взята при обыске в квартире Макарки; наконец, за несколько минут до нашего появления перед умирающим стариком Макарка сам объявил, что он отравил его; показание не снято еще с Петухова, потому что он лежит в параличе.

– Имею честь доложить, – вмешался Ягодкин, – что Петухов вместе с Павловым, по совету врачей, уехали вчера в Москву.

– Бог с ними, – произнес следователь, – мы еще успеем допросить их. Истязание бедной Гани не требует даже и доказательств, потому что следы истязаний еще свежи на ней.

– Но вы упустили из виду, господин следователь, что у нас недостаточно еще установлена тождественность личности Макарки-душегуба с временным петербургским второй гильдии купцом Иваном Степановичем Куликовым.

– Ха-ха-ха… Вы смеяться изволите?

– Нисколько. Убить камердинера, Гуся, Игнатия, Петухова, Ганю мог и сам Куликов, не будучи Макаркой!

– А вещи при обыске?

– Случайное совпадение. Вообще, для суда нельзя оставлять сомнения и догадки! Нужно ясно и точно установить это тождество.

– Это невозможно, пока мы не арестуем! Тогда это тождество установит орловский Куликов, Машка-певунья и несколько десятков бродяжек Вяземской лавры и Горячего поля. Вообще этот вопрос нисколько не интересует меня! Если бы мнимый господин Куликов и не оказался Макаркой, чего я не допускаю, то он сам по себе уже будет Ванька-душегуб; ведь им под фирмою «Куликов» совершено уже пять кровавых злодеяний, из которых три кончились смертью жертв, а две случайно спасены! Так не все ли это равно?

– Правда, но мне хотелось бы передать правосудию не Ваньку, а Макарку-душегуба, по возможности, со всеми его подвигами прошлого. Мой чиновник Петров, командированный по делу Коркиной, доносит, что Макарка давно известен на Волге как разбойник. Мы знаем только двенадцать убийств этого злодея, а быть может, он загубил вдвое больше людей?!

– Не вдвое, а вдесятеро больше! Я почти в этом не сомневаюсь, но повторяю то же, что сказал вам раньше! Довольно и этого! Далее Сахалина не ушлете его!

– Для нас важно сократить число необнаруженных убийств путем уличения душегуба.

– Да ведь убийства им совершались не только в Петербурге; вы за всей Россией уследить не можете!

– Я работаю насколько возможно, не стесняясь районами!

– Нет, пожалуйста, закончите дело Макарки, а то мы в несколько лет не распутаем всех этих дел разбойника!

– Хорошо-с! Итак, значит, дознания по всем двенадцати убийствам Макарки-Куликова закончены и нам остается только сдать из рук в руки самого Макарку!

– Пожалуй, эта миссия будет наиважнейшей! Без наличности злодея все наши труды останутся безрезультатными!

– Не бойтесь! Найдем! Господин Ягодкин, потрудитесь сдать господину следователю все делопроизводства, документы и бумаги по обвинению Макарки-Куликова, а я на минуту вас оставлю.

Густерин вышел. Ягодкин взял из шкафа две большие связки и по реестру стал передавать дела в синих обложках следователю. Дел оказалось счетом 46, и каждое заключало в себе от 100 до 200 документов и бумаг.

– Однако! Тут особого секретаря нужно, чтобы ориентироваться в этих бумажных ворохах.

– Десятый год этот проклятый душегуб не сходит с нашего горизонта. Неужели нам придется еще исписать столько же бумаги?!

– А вы не надеетесь на поимку?

– Трудно. Может быть.

Они не успели еще переметить по реестру всех дел, как дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился… какой-то оборванец, с картузом на затылке и папироской в зубах; левая щека была подвязана, под правым глазом синяк; на ногах онучи.

– Это что за личность, – удивился следователь, – пошел вон!

Оборванец не двигался. Ягодкин пристально всматривался в него; следователь начинал сердиться.

– Гоните его вон!

– Ха-ха-ха… – расхохотался оборванец, – и вы не узнали меня, да, кажется, и мой Ягодкин что-то хмурится!

– Ваше превосходительство!

– Т-с! Я теперь не ваше превосходительство, а Федька-косой, приятель Тумбы!

– Ваше превосходительство, – воскликнул Ягодкин, – я ни за что не позволю вам идти одному. Я тоже иду вместе; позвольте мне переодеться.

– Нет, вы останетесь за меня управлять отделением; я беру отпуск на трое суток.

– В таком случае, возьмите Петрова или Иванова, а то обоих.

– Никого! Занимайтесь все своими делами, а меня считайте в отпуску! Я никому не даю отчета в своих сыскных действиях! Убьют меня – похороните, а вернусь, значит, Макарка будет в наших руках.

– Неужели вы сбрили свои роскошные бакенбарды, – приблизился к нему следователь.

– Не думал. Я подклеил их, а для лучшей иллюзии подвязал щеку. Я надеюсь, что в таком виде меня не узнают. Итак, господа, позвольте пожелать вам всякого успеха и благополучия! Я теперь боюсь больше всего наших суровых стражников и полицейских! Как бы они не забрали меня!

– Это было бы, действительно, комично!

– Но еще прискорбнее будет, если они пропустят меня незамеченным! Посмотрим, насколько они бдительны!

Густерин протянул руку, простился и скрылся по черному ходу.

44
Поймали

Уже неделю, как Машка-певунья блуждает по Горячему полю. С распущенными волосами, заложенными за спину руками, она ходит крупными шагами и все бормочет что-то себе под нос. Если бы ее встретил кто-нибудь посторонний, то принял бы за умалишенную, особенно судя по ее блуждающим глазам; но встретить тут некому, никто не попадет на эти поляны!

Машка-певунья начинала приходить в отчаяние. Обысканы все уголки, осмотрены все болота – Макарки нигде нет. Что же это?! Неужели он успел покинуть Горячее поле?!

Оставалось осмотреть еще одно только место – Пьяный край, примыкающий к Громовскому кладбищу. Это место изобилует густым кустарником и служит главным пристанищем бродяжкам. Особенное удобство его заключается в хорошо прикрытых путях отступления; при малейшей тревоге можно, не торопясь и прячась за кустами, уйти в самую глубину поля и скрыться в болотах. Пьяный край Машка несколько раз исходила вдоль и поперек, но результата никакого не было, потому что пути отступления не были отрезаны и, следовательно, Макарка, избегая встреч, подавался все глубже. Теперь Машка расставила везде «часовых» и поджидала Ваську с Петькой, чтобы возобновить поиски.

«Откуда начинать, – думала она, – не угодить бы нам на полицейскую облаву, нас же самих и заберут, как прошлый раз Ягодкин!»

Машка начала еще с большим азартом шагать, как вдруг увидела приближавшихся Ваську с Петькой, которые вели третьего.

– Кто это?

– Федька-косой, товарищ Тумбы. На кулак малость наткнулся, ну, да это не беда. Тоже Макарку ищет!

– Макарку? Ишь ведь как насолил всем этот Макарка!

– Нет, он сорвать с него на чаишко хочет! Старые счеты у них есть какие-то! Что же, Машка, принять его?

– Пусть ищет, только смотрите, не помог бы он ему бежать?

– Да как он поможет?

– Ладно, пусть идет с нами на Пьяный край! Пойдемте, братцы! Пора.

Они тронулись. Федька-косой шел сумрачно, но из-под нависших бровей сверкал проницательный взгляд. Как хорошие гончие или борзые, Васька и Петька бросились по кустам. Федька, в котором читатели, разумеется, узнали Густерина, взял направление левее, в самую чащу кустарника. Машка не упустила его из виду, очевидно, плохо доверяя новому товарищу. Федька-косой был старый бродяга, но давно скрывшийся с горизонта, высланный куда-то далеко этапом. Откуда и как он вновь появился? Машка плохо знала его в лицо, но слышала раньше, что есть такой бродяга; заниматься теперь его биографией было некогда, и она махнула рукой.

– Пусть ищет!

И Федька искал, очень старательно, не разгибая спины.

Часа три уже продолжались поиски. Цепь приближалась совсем к кладбищу, становилось рискованно бродить здесь, можно было наткнуться на полицейский обход. Машка хотела было скомандовать назад, но Федька замахал руками.

– Дальше, дальше!

– Смотри!

– Ничего, ничего… Идите!

Еще прошло с час. Вдруг Федька вскрикнул и рванулся вперед. Машка с товарищами быстро его окружили. Под кустом, на бугорке, мирно спал… Макарка-душегуб! Но в каком он был виде?! Черный сюртук, в котором он бежал, весь покрылся слоем болотной грязи; брюки до колен представляли собой грязную кору; сапоги распухли и покоробились; очевидно, этот туалет вовсе не пригоден для Горячего поля! Лицо Макарки похудело, осунулось; сам он, видимо, ослаб, потому что не слышал возгласа Федьки и продолжал спать как убитый; бродяжки не умеют так спать! Макарка отвык от этой жизни, и прошедшая неделя извела его до последней степени.

– Что же мы с ним будем теперь делать? – шепотом произнесла Машка.

Густерин, в образе Федьки, впился глазами в спящего Макарку и пожирал его взглядом, упивался, наслаждался. Никакой любовник не наслаждался так видом своей возлюбленной, как Густерин, наклонившись над Макаркой. Он даже дрожал от волнения, трепетал перед своей добычей! Машка тоже готова была плясать и петь от радости.

– Ведь это пятьсот рубликов! – прошептал, потирая руки, Васька. – Машка, тебе двести и нам по сотне! Смотри, не обижай! С Федьки угощение! Он меньше нас всех искал!

А Федька ничего не слышал и не мог оторваться от спящего. Машка дернула его за рукав.

– Чего ты обрадовался, аль приятель Макарки?

– Приятель, – машинально повторил Густерин.

– Как же брать его, ребята?

– Брать!.. – точно очнувшись, произнес Густерин. – А вот как! За мной!..

В одну минуту Густерин сидел уже на Макарке; одной рукой он душил его за горло, а другой обыскивал карманы.

– Веревку, давайте веревку! – кричал он.

Макарка очнулся, и завязалась отчаянная борьба.

Густерин успел выкинуть из его кармана кинжал и обеими руками душил его. Макарка захрипел. Васька ударил его сзади по ногам палкой и свалил на землю. Связали два пояса и скрутили ими руки Макарки. Только теперь Федька выпустил горло своего «приятеля».

– Ну и лют же ты, – произнесла Машка, глядя с улыбкой на рассвирепевшего Федьку.

– Не даром свои сто целковых получит, – заметил Васька.

Макарка с трудом пришел в себя и озирался.

– Что вы за люди? Где я? Что со мной?..

– Скоро узнаешь!

– Братцы! Чего вы? – слабо простонал Макарка.

– Хорош братец, – грозно произнесла Машка, – по-братски ты уморил Гуся?

– Гуся?! Ах, да, Гуся! Вы же знаете, товарищи, что Гусь сам меня чуть не задушил в подземелье! Я спасался. Клянусь вам.

– Полно клясться; пойдем-ка лучше к Густерину, там разберут!

– К Густерину?! Братцы, умоляю вас, какой хотите выкуп дам!

– Ты дал выкуп Гусю! Спасибо!.. Не отыграешься! Да что у тебя теперь есть?! Посмотри на себя!

– Полтораста тысяч есть! Моих шкатулок никто не найдет в подземелье!

– Будет тебе пищать! Нас не разжалобишь, сами ведь не младенцы! Ну, пошевеливайся! Федька, давай мне веревку!

– А кто поведет его?

– Я, – проговорила Машка.

– И я, – отозвался Федька.

– Не надо, тебя заберут там, – отозвалась Машка. – Сидите здесь на втором повороте, я принесу вам деньги; не бойтесь, не обману.

– Так вы продавать меня ведете? – вскричал Макарка. – Ну, помните! Я сведу с вами счеты.

– Не пугай! Не из трусливых мы!

– Нет, я пойду с тобой, – произнес Федька, боясь, как бы Макарка не вырвался у Машки!

– Не вырвется! Постой, я перевяжу ему руки.

– Легче! Дай я за горло возьму.

Густерин впился опять пальцами в горло Макарки, пока Машка перевязывала руки.

– Продажные твари, – прошипел Макарка, – не знаете вы, кого продаете! Не выдавать меня, а беречь и холить вы должны были бы!

– Еще бы! Благодетель!..

– Вы и во сне не видали того, что бы я сделал для вас!

– Молчи, душегуб проклятый! – не вытерпела Машка и дала ему такую пощечину, что тот пошатнулся.

– Эге! Ручка не бархатная!

– Бейте, бейте, все это попомнится вам после!

– Ну, шалишь, не скоро ты опять вырвешься на свободу! По новым правилам тебе ручные и ножные кандалы на всю жизнь оденут!

– Видывал я их! Не удивишь меня!

Они тронулись. Густерин шел с Машкою рядом, не спуская глаз с Макарки, а Машка вела его на веревке и помахивала сзади прутом. Васька с товарищами шли издали.

– Ай-да, Машка! Точно бычка ведет на веревочке, – острили они. – Ну, дай ему прутом, пусть пошевеливается.

Идти приходилось густым кустарником, и подвигались медленно. Макарка шел не твердо, несколько раз он покушался вырваться от Машки, но Густерин каждый раз хватал его за горло в тот самый момент, когда он делал прыжок. Макарка вперил в него пристальный взгляд.

– Федька, что мне твоя рожа знакома? Ты не из волжских?

– Нет, вяземский.

– Где-то я тебя видел? Ты Алёнку знал?

– Как не знать?! Хоронил даже после твоего ножа.

– Вот как я мщу своим предателям. Она ведь тоже полицию привела, на меня облаву делать. Помни, и тебе то же будет, если выдашь меня.

– Выдам, брат, выдам!

– Федька, отпусти меня, озолочу тебя! Век буду тебе помогать!

– Молчи, иуда! Кто тебе поверит? Что ты с Игнатием сделал?!

– С Игнатием? А ты почем знаешь?!

– А чей палец с кольцом у тебя в шкатулке?

Макарка остановился. Он побледнел.

– Ты и это знаешь? Значит, мои шкатулки нашли?..

– Иди, иди, – ударила его прутом Машка, – чего вы там разболтались? Федька, пошел вон, а то ты еще отпустишь его.

– Полно, не отпущу.

– Нет, нет, уйди! Я вижу, что у вас дело на сговор идет. Отойди, а то я кликну Ваську.

– Изволь, да ты не беспокойся! – Он отошел на сажень.

– Знаем мы вас! Все вы продажные. Одна Машка-певунья бескорыстна. Ну, запоем, что ли?

И она запела «Среди долины ровные». Чистый, звонкий голос далеко раскатился по Пьяному краю. Она пела с таким чувством, что даже Густерин стал вслушиваться и на минуту забылся. Кустарник стал реже – они приближались к кладбищу. Оставалось не более версты. Как дикий зверь, Макарка рванулся. Машка кубарем полетела, но не выпустила веревки. Густерин бросился на помощь и успел схватить веревку.

– Ах ты, бродяга! – произнесла Машка, вставая и отряхивая платье. – Спасибо Федьке, а то удрал бы, разбойник!

– Не уйдешь! – прошипел Густерин, осматривая перевязку рук.

Машка опять взяла веревку и перестала петь. Густерин пошел рядом.

– А Смулева кто зарезал, – тихо начал он, – кто отравил Петухова?

Макарка опять пристально посмотрел на шедшего рядом оборванца.

– Кто ты?.. Теперь я начинаю припоминать…

– Федька-косой…

– Врешь…

Вдали показалось кладбище. Вот и цепь полицейских. Навстречу к приближавшимся поднялись из травы несколько человек. Послышались свистки.

Бледный, как полотно, Макарка сделал последнее усилие, рванул руки и прыгнул. Но было поздно. Один из полицейских наставил против него дуло револьвера, а трое других окружили.

– Надо перевязать веревки, – закричала Машка, – он освободит руки!

Федька опять взял пальцами за горло Макарку, а двое полицейских два раза перекрутили ему руки.

– Теперь не уйдет! А вы, бродяги, убирайтесь вон, – обратился полицейский к Машке и Федьке, – доставим его теперь сами.

– Нет, я сама обещала привести его к Густерину, – протестовала Машка.

– Молчать, – крикнул полицейский, – не сметь разговаривать!.. Пошла!..

– Не уйду, пойдемте вместе к Густерину!

– Я тебе дам к Густерину! – произнес тот, поднося кулак к лицу Машки.

– Это что? – воскликнул Федька. – Зачем вы ее гоните? Мы все отправимся вместе.

– А ты, рвань, чего захотел? Ты чего лезешь? Убирайся подобру-поздорову, пока цел.

– Да чего вы смотрите на него! – произнес другой полицейский. – Взять его под арест! Пусть посидит, коли на свободе гулять надоело.

– Я буду жаловаться Густерину, – плаксивым тоном проговорила Машка.

– Так тебе Густерин и поверил?! Увидала ты его! Тебя завтра же в Петербурге не будет!

– Вот свидетель, – указала Машка на Федьку-косого.

– И свидетеля твоего с тобой отправим!

– Густерин сам все знает, – произнес Федька-косой, срывая с себя платок и повязку.

Произошла немая сцена из гоголевского «Ревизора».