Николай Лейкин
Неунывающие россияне
IX. Павловск
Когда-то Павловск был аристократическим дачным местом. В нем прозябали в летнее время исключительно родовитые люди или чиновные. Какой-нибудь Триждыотреченский, ясно доказывающий своёе происхождение, не иначе решался переселиться на лето в Павловск, как по достижении им чина действительного статского советника. Надворный советник, ежели он не мог доказать документами, что его предков «били в орде батогами нещадно», сажали на кол или, уже в крайнем случае, отрезали нос и уши, был здесь немыслим как дачник. Даже денежная аристократия не решалась сюда переезжать на дачу. Теперь уже не то. Население явилось смешанное. Павловск сделался притоном всех чинов, всех сословий, всех наречий. Недостаточный человек сюда не поедет: и дачи не по карману, и проезд дорог. Разве сунется он в деревни между Царским Селом и Павловском. Таких, впрочем, очень немного.
В Павловске прозябают ныне все те, которые имеют возможность заплатить в лето за дачу не менее трехсот рублей. Рядом с генералом живёт какой-нибудь купец из Перинной линии и ежедневно дразнит генеральшу, выезжающую на музыку на клячах, своими тысячными рысаками. Тут же приютился модный адвокат, поселилась содержанка, банковский кассир и жид, жид, жид, начиная с биржевика и подрядчика, до концессионера включительно, – жид полированный, всячески старающийся задушить свой чесночный запах одеколоном. Жидов и содержанок здесь особенно много. Некоторыя улицы вплотную населены содержанками, и есть дачевладельцы, которые исключительно отдают свои дачи внаём содержанкам, находя это более выгодным, ибо содержанка не скупится на чужие деньги.
Днем, Павловск сонлив и скучен, также как и Лесной. На улицах и в парке вы исключительно встретите только нянек с ребятами, да разносчиков. Он оживляется только по вечерам, и то около вокзала, где играет музыка.
Попробуем, однако, проследить будничный день, начиная с утра.
Девятый час. По улицам бегут с портфелями под мышкой чиновники, чином до статского советника, спеша поспеть к отходу поезда, купцы, торопившиеся в лавку. Люди чином выше, а также биржевые жиды и адвокаты едут позднее. В парке малолюдно. По одной из аллей прогуливается старик, отставной генерал, в белом кителе, и, маршируя, напевает военные сигналы. Он с палкой в руках; из заднего кармана у него выглядывает кувшин с минеральной водой. Генерал пьёт во́ды и делает движение. Скучно генералу. Он останавливает разносчика с ягодами, приценяется почем фунт, спрашивает разносчика, какой он губернии и уезда, женат он или холост, есть ли у него дети, сколько барыша он имеет в день от своего товара. Разносчик добросовестно отвечает на все его распросы, и пытливо взглядывая на широкие красные лампасы генеральских штанов, спрашивает:
– Так не купите, ваше превосходительство, земляники-то?
– Нет, любезный, иди с Богом! Я так только… Мне ягоды запрещены, я во́ды пью.
Разносчик отходит в полнейшем недоумении, а генерал останавливается перед отдавшим ему честь сторожем, из отставных «ундеров».
– Кавалерист? в кавалерии служил? – спрашивает он его, и, осматривая с головы до ног, внушительно, как труба, сморкается в красный фуляровый платок.
– Никак нет-с, ваше превосходительство, в пехоте. В Балабаевском пехотном полку, – рапортует сторож, вытянувшись в струнку и опустя руки по швам.
– А отчего же у тебя лицо кавалерийское?
– Не могу знать ваше превосходительство. Видно так Богу угодно. С семидесятого года в отставке.
– В Балабаевском пехотном… знаю, знаю. Полковой командир был Красносизов?
– Никак нет-с, ваше превосходительство, – полковник Уваров.
– Ах, да, Уваров, помню. Женатый человек и куча детей у него?
– Никак нет-с, ваше превосходительство, – холост-с.
– Ну, все равно. Полька у него была мать-командирша, с полькой он жил?
– Никак нет-с, ваше превосходительство, – с поручиком Ивановым. Родной племянник им.
– Георгия за Карс имеешь?
– Никак нет-с, ваше превосходительство, – за взятие Силистрии.
– А ну-ко, пропой на губах сигнал к отступлению.
Отставной воин поет.
– Врешь, врешь! – кричит генерал.
– Вру ваше превосходительство, – отчеканил ундер.
– А еще артиллерист! ученое войско!
– Никак нет-с, ваше превосходительство, – пехота.
– Пехота, а лицо артиллерийское. Ну, ступай с Богом своей дорогой!
Ундер трогается с места.
– Не с той ноги! не с той ноги! Разве забыл маршировку? – кричит ему вслед генерал.
– Виноват, ваше превосходительство, отвык. С семидесятого года в отставке.
– С Богом!
Генерал допил воду в кувшине и отправился домой. По дороге он остановил мальчишку спичечника и подробно расспросил его, какой он губернии, есть ли у него отец и мать, от хозяина торгует или сам по себе, дерёт ли его хозяин розгами, и по скольку раз в неделю, и не сообразя, что мальчишке едва двенадцать лет, задал вопрос: «женат, вдов или холост?», но тут же спохватился и крикнул:
– Пошел прочь!
– А спичек, ваше сиятельство, купите? Духовые, безопасные есть, – говорит мальчишка.
– Не надо!
Генерала у калитки его дачи ждал уже хозяин-извозчик, пришедший получать деньги за лошадей. Извозчик снял картуз.
– А, Панкратьев, здорово! – приветствовал его генерал.
– Бандурин, ваше превосходительство, – поправляет извозсик.
– Да, Бандурин. Ты, ведь, кажется, Тверской?
– Рязанский-с. Прикажите, ваше превосходительство, деньги получить за лошадей для генеральши…
– Рязанский, рязанский!.. А какого уезда?
– Прикажите, ваше превосходительство, деньги за генеральшу получить.
– Михайловского уезда, ну, и чудесно. Что-же жену, поди, из деревни выписал, в шляпках щеголяет, на рысаках катается?
– Прикажите на счет денег-то…
Генерал громко сморкается в фуляр и издает нечто вроде трубного гласа.
– Насчет денег за лошадей? – протягивает он. – Я, любезный, на лошадях не езжу, мне запрещено, я во́ды пью. На лошадях ездит генеральша, ты с неё и получай. Ты купец? Дети у тебя есть?
– Дозвольте получить, ваше превосходительство. Генеральша к вам прислали.
– Ко мне! А какой веры: церковной или к старикам ходишь?
Извозчик в отчаянии. Жирное брюхо его колышется, пот с него льёт градом.
– Ах ты, Господи! – восклицает он. – Коли так, прощенья просим, ваше превосходительство, – говорит он и трогается с места.
– Не с той ноги, не с той ноги! – кричит ему вслед генерал, но, не получив ответа, машет рукой и идёт на балкон.
На балконе нестарая ещё генеральша пьёт кофе. На руках у неё собака; две другие собаки находятся на коленях у жёлтой, как лимон, компаньонки, сидящей тут же.
– Зачем вы ягоды ели? – обращается генеральша к мужу. – Знаете, что вам сырые фрукты запрещены! Не отпирайтесь! не отпирайтесь! Иван ходил в булочную и видел, как вы разнощика останавливали с ягодами.
– Ей Богу, не ел, матушка, я так, только понюхал; остановил разнощика и понюхал, – оправдывается генерал.
– Так вам и даст разнощик обнюхивать ягоды! Наконец, зачем вы останавливаетесь? Доктор предписал вам во время питья вод ходить и ходить. Боже в каком вы виде! – всплескивает она руками. Boutonez-vous.
Генерал оправляет костюм и застёгивается.
– Здравствуй, матушка, прежде, – говорит он и хочет поцеловать жену.
– Прежде всего, выздоровейте от вашей толщины и потом целуйтесь, отстраняет она его рукой. Видели вы извощика Бандурина? Il demande de l'argent.
– Видел, матушка, но ты знаешь, что у меня теперь нет денег. Да и зачем тебе здесь лошади? На музыку можно и пешком…
– Что такое? Вы меня, кажется, хотите лишить всех прав состояния! Какая-нибудь дрянь, жидовка, разъезжает в шорах… Вам мало того, что я заказываю платья вместо мадам Изомбард безместной портнихе и нашиваю на них старые ленточки с фирмой и адресом Изомбард? Ведь вы познакомились с этим биржевым жидом? как его? Шельменмейер?
– Познакомился.
– Ну, и что-же вы сделали? Взяли у него в займы?
– Он обыграл меня в вист на двенадцать рублей. А насчет денег… видишь ли я начал издалека… Сначала полюбопытствовал, знает ли он военные сигналы, потом спросил, какой он губернии…
– Вы невыносимы! Скройтесь с глаз моих, уйдите, не торчите тут!
– Но я бы хотел кофейку…
– Нельзя вам кофею… Вам запрещено, пейте вашу воду! Уходите же, вам говорят!
Генерал, опустя голову, сходит с балкона. У калитки палисадника стоит нищий и просит.
– Какой губернии и уезда? – раздается возглас генерала. – Какого уезда?
А извозчик Бандурин отправился к содержанке Каролине Францовне. Та приняла его у себя в спальной, лежа на кровати.
– Прикажите, Каролина Францовна, деньги за лошадей получить, – говорит он. – Третий месяц, сами посудите… Ей-Богу, сведу со двора, потому уж невтерпеж.
– Ах, милый, да откуда я возьму деньги? Ты знаешь, что я теперь без друга, – отвечает она! – С бароном я поссорилась.
– Что барон!.. Барон для нас никакого состава не составляет, а мы больше на Ивана Федосеича Мухоморова уповали, так как те – купцы обстоятельные. Опять-же дома у них, лабазы…
– И с Мухоморовым разошлась. Погоди, сойдусь с адвокатом Коромысловым – всё отдаст. Мало того, скажу, что за четыре месяца должна. На жида Шельменмейера я имею виды… Банкир.
– Адвокат за французинку на Крестовском нам же платит, а господин Шельменмейер англичанку держат и по весне ей пару рысаков подарили. Я, сударыня, сведу коней…
– Садись, милый, давай вместе кофей пить. Видишь, как я тебя принимаю? В спальне, глаз на глаз. Это не всякому достаётся. Вот как я тебя ценю!
– Благодарим покорно, а только для нас это разности никакой не стоит. Я, барыня, сведу коней.
– Погоди недельки две, Шельменмейер заплатит. Ну, прошу тебя, голубчик… хочешь, я тебя поцелую?
Каролина Францовна кокетливо улыбается и простирает к извозчику полные белые руки, выставившияся по плечи из-за белого шитого одеяла.
– Нет, уж это зачем же, это оставьте при себе. Нам это всё равно, что волку трава, мы женским малодушеством не занимаемся. Я, барыня, сведу…
– Эдакий ты бесчувственный! Ну, садись сюда поближе. Ты водочки не хочешь ли?
– Увольте. Без благовремения зачем же? Так как же насчет лошадей-то?
– Оставь мне их недельки на две. Сведёшь со двора, ничего не получишь, а я дело дело могу сделать и потом сполна тебе отдать. Ну, как я без лошадей этого Шельменмейера прельщу? без лошадей цена другая. Понял?
– Как не понять, мы не махонькие. Так вот что, барыня: изволь, на две недели оставлю, а ты орудуй. Ну, прощенья просим! Только вот что: мой совет – приударь за Иваном Федосеичем, хлебнее…
– Прощай, прощай! Через две недели заходи. Или нет, пришли лучше старшего сына, тот сговорчивее.
– Нет, уж сына зачем же?.. Сам приду. Прощенья просим!
Извозчик уходит.
Время близится к обеду. Умолкли голосистые разносчики. Лакеи из «пиньжаков» перерядились во фраки и белые жилеты. От вокзала идут и едут должностные лица, успевшие побывать в городе. Некоторые нагружены закупками. Женская половина вылезла из капотов и принарядилась. Кой где в палисадниках накрывают обеденные столы, лакеи расставляют в симметрию тарелки и хрусталь.
С балкона одной из дач сошла барыня и смотрит на накрытый стол.
– Иван, ты зачем мельхиоровый холодильник на стол не поставил? – обращается она к лакею.
– Да зачем же его, сударыня, ставить? Ведь у нас шампанского нет.
– Всё равно, что нет, холодильник придаёт красоту столу. Можешь пустую бутылку из-под шампанского в него поставить. Да выбери с белой пробкой.
– Зачем это? Что за фокусы! – откликается мужской голос с балкона, и из-за листа «Голоса» показывается плешивая голова.
– Не ваше дело, оставьте! – обрывает его дама, – Ну, что за вид без шампанского? Этот жид Шельменмейер может пройти мимо, и вдруг… Сегодня на музыке я окончательно решилась попросить у него пятьсот рублей взаймы. Помилуйте, мы должны поддерживать доверие к себе в нашем теперешнем положении. За дачу не заплачено. Ставь, Иван, холодильник, и после обеда кофе в серебрянном кофейнике и на серебрянном подносе.
На другом дворе конюх вывел лошадь в чепраке и гоняет её на корде. Барин стоит поодаль и смотрит.
– Иван Иваныч, иди обедать. Нашёл время, когда лошадь гонять, – кричит жена. – Суп простынет, я одна сяду.
– Ну и пускай его стынет. Я дело делаю, а для меня дело важнее супу – откликается муж.
– Мог бы и после обеда, по крайности моцион.
– После обеда никакого смысла не будет в этом деле. Да пойми ты, – тихо говорит он, подойдя к решетке сада и наклонясь по направлению к жене, – пойми ты, что я велел вывезти её из конюшни для портного. Здесь мой портной из города приехал долги сбирать и ходит по дачам; сейчас зайдёт ко мне. Ну, поняла? Будет денег просить.
– Так что ж тут лошадь-то? Ведь она из манежа?
– Скажу, что лошадь купил и сейчас сто рублей задатку дал, почему ему и не могу уплатить по счёту, ибо деньги в городе. Иначе от меня он пойдет к Шельменмейеру и может разсказать, что я не плачу ему и так далее. Подрыв кредита, а я у Шельменмейера хочу тысячу рублей занять… Ах, Карл Богданыч, моё почтение! Пожалуйте, пожалуйте! – восклицает он, завидя портного. – А я вот новой покупкой любуюсь.
В третьей даче уже отобедали. Молодая дама разливает на балконе кофе; бородатый элегантный адвокат в серой паре и соломенной шляпе покачивается на стуле-качалке и читает «Новое Время».
– Женичка, сейчас мимо нас Шельменмейер прошел, и что мне в голову пришло, – говорит он, ковыряя перышком в зубах и обращаясь, к жене: – ты бы с ним ужо на музыке поласковее и по-кокетливее…
– Ах, Серж, он такой противный: маленький, лицо как у обезьяны, зубы оскаленные… наконец, я ненавижу жидов.
– Приневоль себя, от этого зависит моя выгода. Он охотник до женщин, а я хочу попросить у него место юристконсульта в страховом обществе. Он директор и всё может сделать. Шесть тысяч в год, можно из-за этого быть любезной. Наконец, он заседает в трех банках, сам банкир. Рано ли, поздно ли может наделать злоупотреблений… Поняла?
– Ах, Серж, ей-Богу, не хочется, но для тебя я на всё готова. Тебе кофе со сливками или с коньяком?
Но вот из парка стали доносится звуки оркестра, и по улицам потянулись в вокзал вереницы дачников.
Раньше всех к вокзалу явились старые девы и вдовы-генеральши, статские советницы и засели на первые скамейки, с ног до головы озирая друг друга. Их обожаемый скрипач, смуглый брюнет с маленькой бородой и львиной гривой вместо волос, бросает молненосные взоры из оркестра. Явилась сумасшедшая барыня в красной шали и с целым огородом цветов на шляпе, взяла стул и села впереди всех. Её шаль застёгнута большой брошкой с портретом красавца-скрипача. Пришли купцы с жёнами, приказав им надеть на себя бриллиантовые серьги и браслеты.
– Так-то лучше! Пущай генеральши смотрят, да от зависти в кровь чешутся, – говорят они. Да и нам через эти самые браслеты доверия больше. Вон господин Шельменмейер идёт, а мы у них в банке векселя дисконтируем.
Площадка около оркестра наполняется всё более и более. Публика приезжает и с поездами железной дороги. Приезжих от дачников отличают по цилиндрам. Пенсне и лорнеты в ходу. Дамы передают друг дружке о своих соседках самые сокровеннейшие тайны, узнанные через горничных.
– Вот эта дама вся на вате, зубы вставленные, на груди гутаперча, коса фальшивая и в левой ботинке косок; у неё одна нога короче, – рассказывает одна многосемейная дама. – Смотрите, смотрите, туда-же Шельменмейера хочет прельстить. Ах, чёрт крашеный!
– А Шельменмейеру этому, должно быть, всё равно, была-бы юбка, – откликается другая дама. – Ну, растаял, слюной брыжжет. Туда-же улыбается, жид негодный!
– Да ведь он, душечка, Марья Ивановна, ничего не видит, хот и в пенсне с зажигательными стеклами смотрит… Батюшки, и адвокатша к нему подошла!
Оркестр играет «Песню без слов» Мендельсона.
– Это должно быть что-нибудь из «Рогнеды», – шепчет дама своему мужу. – Посмотри на аншлаг.
– Ты знаешь, я близорук. Только нет, это не из «Рогнеды», это скорей из «Карла Смелого».
– Душечка у тебя совсем слуха нет. Ежели не из «Рогнеды», то, наверное, из «Пророка».
К разговору прислушивается сидящий сзади купец.
– Ни из «Рогнеды», ни из «Пророка», а просто Травиату из русских песен жарят, – откликается он.
Сидящие на скамейке оборачиваются и смотрят на него в упор. Некоторые лорнируют. Оркестр играет пьянисимо. Где-то, как труба, сморкается генерал.
