Никита Владимирович Чирков
Фелисетт
Что случилось?
Это был очень странно: в Ниле сейчас попеременно работали две стороны. То эмоциональная, вынуждающая чуть ли не плакать от переживания за отца, вот‑вот, кажется, должного умереть прямо здесь, уходя из этого мира с сожалениями от невозможности исправить ошибки, осознание коих всегда приходит слишком поздно. То, к счастью для Холда, вторая, профессиональная, чуть ли не математически точный механизм, давший силы уверенно спуститься вниз и без паники делать свое дело. Хотя стоит признать, грань между пламенем и холодом была слишком уж хаотичной. Но сначала, откуда‑то точно зная о бессознательности Холда, он взглянул на показатели здоровья, отражаемые на небольшом экране правого предплечья. Если бы были переломы или открытые раны, то все это было бы отражено – но, к счастью, ничего критичного. Подхватив тело под мышки, Нил с трудом потащил отца к входу, благо тот был близок. Открыв дверь и занеся тело волоком вовнутрь, сразу же побежал искать помощь в лице Августа. Почему он не использовал обычную радиосвязь в скафандре, чтобы позвать кого‑то на помощь, так и останется для него вопросом без ответа. Не прошло и пары минут, как они подняли тело Холда и положили его на центральное из трех операционных мест в медицинском блоке.
– Как он упал?! – требовательно и с волнением спросил Август.
– По тупому, вот как! Не отвлекай!
И тут, на пике эмоций, случилось странное, причем непосредственно для Нила и никого более. Но, чтобы это объяснить, обязательно стоит усвоить: он профессионал, из тех людей, кто вполне доверяет инстинктам в критических ситуациях, где нет и секунды на лишние раздумья. Как и отец, сын умело выдерживал любое напряжение и прессинг, оставаясь в реальности с умением принимать сложные и ответственные решения в своей области деятельности. Все это уточнение важно для понимания той шокирующей для него растерянности от вопроса, заданного Лилит:
– Что случилось?
Она перед ним, глаза ищут признаки активности. Но испытываемый шок исходил не от смысла вопроса: тут все было ясно и понятно, четче некуда. Суть в том, как этот самый вопрос соединил две временные точки, схлопнув события между ними так быстро, словно прошла секунда, а не полчаса. Нил дернул головой, увидел перед собой озадаченную его состоянием Лилит, позади нее уже сидел на койке Холд, живой и невредимый, с накинутой курткой поверх тела, также не оставивший без внимания нашего запутавшегося доктора. А в руках у доктора был планшет, который он крепко сжимал обеими руками, будто бы пытался пальцами продавить пластичный экран. Вокруг более никого не было, а створки в медблок были закрыты.
Почему же этот вопрос был так важен? А все просто: сначала Нил услышал его в момент, как снял шлем и увидел бессознательное лицо отца. Тогда в нем проснулся защитный механизм, детали которого сотканы из давно спрятанной любви к папе за небеспричинной ненавистью и презрением. Как это часто бывает, в момент все рассеялось, оставив лишь яркие фундаментальные чувства к родителю. За свою карьеру с таким он не сталкивался: всегда были чужие люди, абстрагироваться от которых было проще простого, – а тут папа, и эту слабость перед примитивными инстинктами он еще в будущем припомнит себе, причем не в лучших тонах. Но, к счастью, как в старой поговорке, глаза боятся – руки делают.
Тогда Холд быстро пришел в себя, а значит, серьезных повреждений головы нет, да и никаких травм толком не присутствовало: все же снег и костюм сыграли отличную партию. Но, думаю, вас, как на самом деле и Нила, волнует вопрос: почему метафоричное пробуждение случилось именно сейчас, после вопроса Лилит, ранее который она задала лишь полчаса назад?
Довольно странно получилось: оба раза этот вопрос Нил услышал в невероятно эмоциональный и страшный момент, связанный с отцом. Первый уже известен – бессознательное лицо родителя, вот‑вот, возможно, и погибшего бы на его руках. А вот второе… Нил не понимает, как так получилось, даже не может уловить точный момент принятия на веру того, что придется – именно придется – сказать отцу. Это открытие, пока еще умалчиваемое, для Нила оказалось невероятно важным, отчего и будто бы приоритетнее, нежели причина первой временной точки, так комплексно подчеркнутой вопросом Лилит.
Итак, вопрос был задан. Нил посмотрел на Лилит, потом на Холда.
– Оставь нас наедине, пожалуйста, – тихим и немного растерянным голосом попросил он жену. Чуть поразмыслив, она повиновалась, переглянувшись с неприступным Холдом. Створки вновь закрылись, отец и сын остались вдвоем.
– Я сильно переживал за тебя, – с каким‑то непривычным волнением сказал Нил, находясь все так же у стола, в полутора метрах от койки Холда.
– Не стоило, – вырвалось в ответ будто бы заученно, в ожидании более значимой информации.
– Может, и не стоило, – уже увереннее и явно смирившись, начал Нил, – но придется еще попереживать, хочешь ты этого или нет.
Холд ожидал. Нил еще больше развернул обратно свое изначальное отношение.
– Ты… когда у врача обследовался последний раз? Дай угадаю – давно. А чувствуешь себя как? Хотя, наверное, ты и не скажешь мне правду. Но у меня тут твои анализы крови, слюны, как и…
– Говори давай, не тяни!
Очередной бросок Холда – и снова в цель. Вот же упрямый старик, думал про себя Нил, даже отчасти радуясь этому отношению.
– Ты болен. Смертельно. У тебя болезнь Крейтцфельдта‑Якоба. Поражена кора головного мозга. Ожидается потеря координации, зрения, слуха, речи и…
– Хватит!
Для него это было так, словно он выпил самый едкий и мерзкий яд, но не убивающий мгновенно, нет, а превращающий его в ужасное умирающее создание. Он смотрел в глаза сына и не знал ничего, кроме вышеупомянутой раздирающей изнутри извращенной боли.
– На самом деле нам повезло, – продолжил Нил чуть более заботливо, – возможно, еще есть шанс. Но у меня недостаточно оборудования.
На этих словах Холд показательно и громко слез с койки, приземлившись ногами на пол. Сделал глубокий вздох, забегал глазами по сторонам, а после недолгой паузы в тишине посмотрел на Нила странным взглядом примирения с примесью благодарности. Даже такой несгибаемый человек все же оказался не всесильным. Нил впервые видел отца в таком… человеческом состоянии. Сложно кому‑то говорить о наличии смертельной болезни, а слышать такое – еще сложнее. Хотя тут допускается спор, но сейчас не об этом. Мир вокруг все же не замер на месте, а продолжал жить. Лилит постучалась в дверь, отчего Нил даже вздрогнул. После ее ухода тяжесть момента была почти осязаема, эмоциональный груз так и заполонил все вокруг, но в мгновение она же это и разрушила.
– Связь с «Шарлоттой» есть. Ты просил сразу же сообщить, – сказала Лилит нейтрально с другой стороны двери.
– Сейчас иду, – моментально ответил Холд, ухватившись за открывшуюся возможность отложить страшное известие. Посмотрев на Нила вроде бы и благодарными глазами, какими обычно хотят передать то, к чему не могут подобрать слова, он загасил в себе непреднамеренный порыв слабости, просто уйдя. Нил остался один все на том же месте. Откинув планшет Холда, он сложил руки на груди и зажался, с трудом переваривая случившееся, выстраивая всю цепь причин и следствий, чтобы перестать чувствовать неизвестно откуда взявшуюся, совершенно ему непонятную, но небеспричинную вину.
2
Игра воображения
Одной из самых отличительных и ярких черт детей, в отличие от взрослых, является впечатлительность. Видеть любопытство ребенка перед новым и еще неизвестным предметом быта: едой, местом или же, например, животным, как и многим другим в нашей жизни, – это сродни чуду. Познание элементов жизни всегда было двигателем прогресса, напрямую формирующим личность. Отсюда и возникает важный вопрос: а можем ли мы винить детей за то, какие обязательные функции производит их юный ум для сбора знаний в фундамент их взросления? Что если еще созревающее сознание перестанет слушать инстинктивную тягу к познанию и изучению мира? Но разве жизнь в неведении – это верный путь к полноценной сформировавшейся личности? Природа не просто так позаботилась об этом, уж поверьте: залог успеха формирования собственного «я» всецело лежит на понимании как минимум среды обитания, в чем свое истинное предназначение порой забывается родителями. В нашем случае родители Максима упустили эту обязанность, отдавшись куда более личным тяготам пребывания на «Фелисетте». Все это грустно, хотя многим и может показаться мелочью, поскольку целого дня не прошло, как они закрепились на месте, а дети были в относительной безопасности. Но тут и кроется – с печалью приходится признать – уж слишком распространенная ошибка многих родителей: от детей требуют быть взрослыми, игнорируя фактор окружения.
А теперь представьте, каково такому ребенку, как Максим, сидеть на месте, пока все остальные заняты важными делами: то дедушка Холд уйдет вниз, то потом вместе с папой они вообще пойдут на улицу, пока мама занята работой со старыми компьютерами, а Август работает в инженерной… Максим очень хотел принять участие хоть в чем‑то, помочь, если надо. Но шанса такого не было, причем этому разочарованию откровенно удивлялась Нора. Между ними даже возник простенький спор, где она выступала в роли послушной и ответственной персоны, припоминая их недавнюю попытку «прогуляться», после чего обоих отругали. Ставя это в пример, как и накидывая сверху причин следовать указам родителей, Нора сама очень тщательно скрывала желание поддаться любопытству, правда, разделить процесс познания она хотела именно с папой. Ну а Максим же глупо отмахнулся, чуть ли не назвав ее трусихой в порыве недовольства, но все же сдержал себя и не покидал столовую. И вот уже после неприятных известий о статусе здоровья Холда, о чем никто, кроме отца и сына, не знал, все решились перейти на быстрый ужин, простые разговоры об общем и скором сне. Так‑то прошло времени мало, но хотелось встретить восход не со сбитым режимом, а по привычному, к тому же время позволяло. В первую ночь решили детям пока не выделять свою комнату, а придержать при себе, что на самом деле вполне понятно, к тому же некоторые комнаты были с двухуровневыми спальнями.
Ну и вы можете представить, как легко все еще пестрящая фантазия Максима нашла лазейку: пока родители спят, он исследует это место, а потом вернется – и будто бы и не уходил никуда. Правда, стоит уточнить, как важно для него было сделать все именно правильно, а не слепо утверждать свою позицию желанного. Расстраивать родителей он не хотел, как и причинять неудобство или проблемы всем остальным в том числе.
Аккуратно выйдя из комнаты уже после того, как родители заснули, он оказался в центральном проходе, том самом, сквозь «Фелисетт». Тишина и одиночество играли своими уникальными нотами на его воображении, позволяя даже холоду являться приправой для самого вкусного блюда за всю жизнь Максима. Включенными оставили лишь три потолочные лампы: одну у входа, вторую посередине, а последнюю у лифта. Глубина завораживала, а контрасты увлекали красотой, окончательно создавая странный уют, наслаждение которым прервалось раньше самых утрированных ожиданий. Не успел Максим дойти и до середины длинного пути, как со спины услышал что‑то странное, совсем уж необычное. Причем это оказалось где‑то вроде бы и рядом, а вроде и далеко, словно перескакивает мячиком о пресные на вид стены. Оглядываясь и прислушиваясь, Максим всерьез допустил наличие шутки, будто бы кто‑то решил так преподать ему урок, возможно, даже Нора! Но это быстро выгорело вместе с растерянностью, оставив лишь четкий звуковой ориентир, идущий откуда‑то снизу. Любопытство перекрывало иные мысли и чувства, лишь ведя вниз по темной железной лестнице, где его сопровождал немного трясущийся от волнения включенный фонарик, обнятый пальцами обеих рук. Каждый шаг погружал его в совершенно иное место, где преобладает чернота, а более тяжелый воздух доносил неизвестные и неприятные запахи. И вот, оказавшись на развилке, как совсем недавно его отец, боясь пока что двигаться, но неспособный оторвать интерес, он осматривал новое место, переполненный возбужденным любопытством. Худенький, немного зажатый, он стоял столбиком и управлял лишь лучом фонарика, рассекая интригующее полотно угольной черноты. Если бы сейчас что‑то грохнулось, то, будьте уверены, он бежал бы с оглушающими криками так быстро, как только мог в своей жизни. Звуковой ориентир пропал, никаких движений замечено не было. Постепенно началось подозрение в простой ошибке, игре воображения, на которую он вновь повелся чуть ли не осознанно.
Медленно зашагав вперед, Максим разглядывал разные упирающиеся в потолок блоки с отключенными в данный момент мониторами, какие‑то неизвестные ему механизмы под защитными листами с трубками и разными знаками. Слева в конце прохода она увидел систему канализации, справа же было что‑то связанное с отоплением, как мог он судить опять же благодаря знакам. По сути, тут был длинный узкий проход, по которому он сейчас шел, и еще два параллельных таких же. Все было для него невероятно интересным: механизмы, компьютеры, неизвестные ему агрегаты… Он даже до конца не знал определений, но это и привлекало. Идя мимо них все дальше вглубь, порой отвлекаясь на какие‑то странные и новые звуки, Максим уже начал представлять общение с дедушкой и папой о предназначении всего этого вокруг, наперед гордясь похвалами родителей его любопытством. Не пугала даже темнота вокруг, более того, внезапно здесь ему показалось крайне уютно: словно окутанный одеялом, он чувствовал некую безопасность. И вот это бесконтрольное увлечение, на самом деле вполне здоровое, но, к сожалению, не уместное в данный момент, увело его почти до конца длинного коридора. Там он оказался на последнем перекрестке перед тупиком – и вроде бы следовало идти обратно, предвкушая завтрашний день исследования, но взгляд уцепился за то, что таилось справа.
Пройдя мимо высоких конструкций, Максим замер на месте, за каких‑то пару метров до стены. Впервые ему стало тесно, будто бы все вокруг наседает, превращая его в ничтожество, одинокое и забытое в огромной Вселенной. Причинами такого неожиданного падения в гущу страха и слабости оказались результаты манящего в это место любопытства. Тот странный звук, что привел нашего пацана в это место, не просто вновь явил себя, а преобразился в нечто немыслимое и громкое, в мгновение парализовав Максима, отняв все, кроме самого раскрепощенного страха. Фонарик выпал из рук и громко упал на пол, глаза распахнулись, а открытый рот никак не мог сделать глоток воздуха. Совсем рядом, чуть ли не над ухом, что‑то прерывисто кричало, вызволяя зловещие звуки прямо из гортани, интенсивно меняя тональности и ритм. Максим почти не дышал, его трясло, но двинуться с места было невозможно – тело сковано невозможным злом. Казалось, весь мир для него исчез, оставив лишь мерзкий и величественный кошмар наяву. Фонарик удачно освещал лишь пол перед ним и кусок стены. Именно там Максим увидел доказательство материальности ужасных изрыганий – что‑то или кто‑то выламывал бетонную стену, нанося точные удары в одно место у самого пола. Каждый из них сопровождался злобным возгласом, словно проклиная саму жизнь, хотя Максим, ожидаемо для ребенка, все принимал на себя. Удар, потом еще и еще – каждый был сильнее и результативнее предыдущего. Максим почти подпрыгивал в такт, но никак не мог убежать, лишь неосознанно обмочился под неприятный пот по всему телу. Внезапно дыра увеличилась, и глазам испуганного чуть ли не до обморока ребенка предстала конечность… Чудовища?! Оно сразу же начало выламывать себе проход и дальше, крича куда более пронзительнее и злобнее, видимо, заметив свет и самого Максима. Такое потрясение сыграло нужную роль пинка – Максим побежал назад.
В темноте и одиночестве, спотыкаясь и постоянно врезаясь во что‑то, Максим смог кое‑как ощутить пространство и спрятаться за углом, сразу же сложив голову между колен и обхватив руками, терпя первобытный страх, стараясь не плакать и не кричать. Сердце билось с бешеной скоростью, мышцы дрыгались, глаза заливали слезы, дышать было трудно – но, поддавшись примитивному инстинкту, он сидел на месте, мечтая, что его не заметят. Мерзкое создание выбралось и непроизвольно толкнуло фонарик, тот прокатился до перекрестка. С трудом испуганный ребенок стал искать глазами хоть что‑то для спасения и, лишь чуть‑чуть подняв голову, сразу увидел за углом свет фонарика. Оказалось, ему повезло побежать в сторону выхода, правда, не сильно далеко, но это было уже не важно: только он сквозь влажные глаза увидел источник ужаса целиком, так чуть не закричал, сразу же закрыв себе рот руками, плача и задыхаясь от волнения. Детали различались с трудом, но общую картину он смог охватить: оно странно и неестественно изгибалось, будто бы кукла без позвоночника, дергало четырьмя худыми конечностями произвольно и бездумно, словно на ниточках. Каждое движение этого изуродованного, потерянного в пространстве создания с коричневой и сморщенной кожей выше пояса отдавалось болью, не позволяя устоять и пары секунд на одном месте. Все тело было покрыто странными белыми фрагментами, словно пятна произвольной формы, лысая голова и лицо будто бы вообще без кожи, утопленные глаза казались черными точками, а беззубая челюсть двигалась произвольно. Никогда в жизни Максиму не было так страшно, как сейчас, что отчасти даже хорошо: страх парализовал его достаточно, чтобы не издавать никаких признаков присутствия и тем самым не дать чудовищу увидеть или услышать его. Внезапно Максима оглушили громкие выстрелы откуда‑то из‑за спины, отняв контроль над телом окончательно. Теряя сознание, он лишь успел кратко увидеть дедушку Холда, сделавшего пару шагов в сторону незваного гостя «Фелисетта», стреляя в него прицельно и твердо.
Куда ты нас привел?
Уже когда Холд поднял на руки вспотевшее и пропитанное запахом выделений тело внука, то заметил отсутствие виновника ужаса перед глазами – тот успешно скрылся в темноте. И насколько ребенок эмоционально среагировал на появление неизвестного существа, настолько сам Холд был сгустком несгибаемости. Отточенно и заученно, почти с механикой робота, с внуком на плече он взял свободной рукой фрагмент пролитой крови с пола, используя специальную ампулу для забора. После убрал ее в карман и достал портативный анализатор воздуха, быстро сделал замер и, даже не оборачиваясь, с мощью поезда забрался по лестнице наверх.
На закономерный вопрос, откуда в нужный момент появился спаситель, ответ не только простой, но и грустный. После того как все легли спать, ну или почти все, сам Холд, находясь один в комнате, не мог себе позволить такой награды, да и, собственно, не хотел. Мысли о недавнем известии про его состояние здоровья ожидаемо не давали покоя. И вот пока Максим позволял себе чрезмерную инициативу, Холд оформлял почву для обороны, боясь слишком сильного влияния на его суждения известия о смертельной болезни. То, как страшная новость пошатнула мир Холда, – это тема глубокая и обязательная, но не приоритетная на фоне незваного и неизвестного гостя на «Фелисетте». Причем, позволю вольность уточнить, наличие вышеупомянутого создания заняло мысль Холда не меньше, чем передел ценностей из‑за идущей навстречу смерти. По факту вышла случайность, где неизвестно что случилось бы с Максимом, если бы не неспособный заснуть дедушка. Но случайность крайне важная, причем и само время было будто бы выбрано специально – но это сыграет чуть позже.
Лилит выскочила из‑за отсутствия сына в комнате, поддаваясь кошмарным мыслям, пока Нил осматривал соседние помещения. Оба заметили Холда почти синхронно, без промедления накинувшись на него с вопросами и даже упреками, но тот встречал импульсивные выпады непробиваемой стеной. Только Максим оказался на руках матери, как стал приходить в себя, импульсивно дергаясь в панике, что послужило причиной скорого выпуска его из рук. Он уверенно встал на ноги и подбежал к дедушке, поддаваясь остаточному влиянию спасителя в критичный момент. Нил и Лилит стояли в недоумении, Август подбежал к двери и проверил на всякий случай лестницу, толком не зная, чего ожидать и кого искать. Общее состояние взрослых в этот момент можно было описать лишь как полное недоумение. Холд встал на колено, сровнявшись глазами с возбужденным Максимом, держа его крепко за плечи, делая глубокие вдохи и выдохи, говоря ему следовать такту, после чего заботливо и как‑то уж слишком необычным тоном спросил:
– Что там произошло?
Все стояли вокруг и, замерев, ожидали объяснений.
– Максим, смотри на меня, дыши. Все хорошо, тебя никто больше не тронет. Никто не будет тебя ругать, ты не сделал ничего плохого. Мы хотим, и нам необходимо знать, что там произошло!
Холд выглядел и звучал другим человеком, нежели все привыкли и знали, что лишний раз подчеркнуло важность события.
– Я проснулся от какого‑то шума, – шмыгая носом, но уже спокойнее начал Максим, – не хотел будить никого, решил сам быстро посмотреть, вдруг показалось. Я… я сам не заметил, как пришел вниз. Что‑то продолжало шуметь, очень страшно и громко. Я шел дальше и увидел… увидел, как… как что‑то вылезает из стены. Оно кричало, было страшным, и я просто побежал.
Родители неоднозначно переглянулись, но Холд не дал никому сказать слова, сразу продолжив:
– Ты видел, как именно оно вылезло из стены? Или оно уже было там, когда ты пришел?
– Оно сделало дырку, я видел это! – Максим стал увереннее и спросил совсем уж неожиданным для всех строгим тоном: – Ты убил его?
– Нет. К сожалению, нет. Но я хочу задать еще один вопрос: ты проснулся и пошел на его звуки, этого существа, или решил прогуляться, а потом уже услышал что‑то внизу?
Максим выдержал глубокий взгляд Холда, сказав ответственно:
– Я просто захотел погулять. Извини, что солгал, но мне запрещено было ходить одному, я дал обещание и…
– И больше не нарушишь его, правильно? – Максим твердо кивнул. – Как и не будешь лгать. Это очень важно, ты сам понимаешь почему. – Максим снова твердо кивнул, причем оба родителя выражали самую странную гущу эмоций не только от реакции Максима и Холда, но и от рассказанной истории.
– И не переживай из‑за того, что… испачкался. – Очень поддерживающе высказался Холд, улыбнувшись и подмигнув Максиму, что вполне смогло успокоить ребенка.
– Пойдем тебя переоденем, – взволнованно произнесла Лилит, выдавая фальшивую улыбку, не только пытаясь уместить в голове услышанную историю о монстре, но и удивляясь отношению Холда к Максиму. Но больше всего поразился этому Нил, впервые видя от отца такое добродушное и заботливое отношение. И вот только Лилит с Максимом скрылись за дверьми душевой, как Холд вернул привычное лицо и строгим генеральским тоном, гася еще на старте инициативу Нила и Августа, произнес:
– Запереть дверь вниз, нельзя, чтобы эта тварь пробралась сюда. Я пока займусь оружием и снаряжением для нас. Максима, Лилит и Нору нужно укрыть на звездолете.
Нил стоял твердо, весь его вид кричал о недоверии, желании проникнуть в тайную мысль отца. Август же кратко взглянул на того, после чего в некоторых сомнения спросил:
– Сэр, при всем уважении, но что за бред тут происходит? Какая тварь, о чем вы?
Холд удивился неверию, одним взглядом показав недовольство этим явлением.
– Та, которая может убить твою дочь! Я уверен, никто из нас этого не хочет!
И Холд ушел в ремонтный блок, куда они погрузили небольшой арсенал. Август и Нил молча переглянулись, сразу же взявшись за дело, лишь на недолгое время отталкивая мысль о противостоянии с Холдом. Нил запер все выходы на нижний уровень с помощью механического ключа, прокрутив его шестеренку в механизме у дверей. Август быстро забрал Нору, все это время прятавшуюся под кроватью по его же приказу. Она трепетно интересовалась случившимся, но Август указал на необходимость преобладания терпения. С каждой секундой напряжение нарастало, казалось, все превратилось в некую отработку ненормального сценария, где совершенно не проглядывается ни логика, ни здравомыслие. Даже теория об учениях проскальзывала в головах героев, всерьез предполагая от зачинщика всей работы отработки некоей симуляции событий.
А ведь с момента возвращения Максима до грядущего разговора прошло каких‑то двадцать минут, хотя все они готовы были клясться о совершенно ином, прилично увеличенном промежутке. Единственные, кому картина была ясна и понятна, – это Максим и Холд. Первый – из‑за четкого понимания увиденного и пережитого пикового состояния, после которого наступило усвоение новых впечатлений. Второй – по причине отрешенности от реальности происходящего – все это может звучать слишком поверхностно и всеобъемлюще, но сам Холд пока действует больше на автоматизме, позволяя себе отодвинуть сортировку догадок на чуть более позднее время. Сейчас он открывал контейнер с оружием, защитой и разным снаряжением. Он уже перезарядил свой пистолет и начал повторять процесс с другим, как за его спиной оказались не только взрослые, но и дети, причем Нора очень заботливо была рядом с Максимом.
– Мы никуда не двинемся, пока ты не объяснишь, что произошло! – Лилит стояла в центре, глядя на него испепеляющим взглядом. Холд резко обернулся, быстро поймал настроение семьи, отложил пистолет, оценил состояние плохо скрывающих испуг детей и выдал требуемое:
– Я услышал крики и спустился вниз. Там был Максим, испуганный и забитый. А еще там было какое‑то создание. Я не успел его разглядеть, сразу же открыл огонь. Может быть, оно уже трупом лежит, может, царапина. «Фелисетт» меньше, чем кажется, мы втроем сможет легко убить Чудовище – надо только делать все по уму, тогда сами увидите доказательства.
Даже по личным меркам полная изумления Нора посмотрела на Максима, тот кивком подтвердил слова. А вот взрослые ожидаемо боролись с простой логикой, в некотором смысле пресным мышлением обыденности, где наличие Чудовища – это всегда было фигурально, а не буквально.
– Куда ты нас привел? – в растерянности Нил спросил то, о чем думали все.
– «Фелисетт» – это просто база. Тут не должно было быть никого и ничего уже около ста лет. По документам стройка была лишь началом экспериментального проекта терраформирования Аттона. Это один из самых последних законных проектов давно почившего ЦРТ, реализацию которого начали немного позже ожидаемого. Тогда еще пытались на издыхании пустить корни везде, где могли. По сути, это был секретный проект, но годы шли, а так никто его и не продолжил. Почему – неизвестно. «Фелисетт» строили на перспективу, специально упростив систему для большего срока службы и ремонта. Я не знаю, из‑за чего все забросили, толком ничего не начав. Вы сами видите, тут даже не жил никто. Это рабочее место, стратегически важное, секретное. То, с чем мы столкнулись, – это непредвиденно и непонятно, признаю. Но мы разберемся, сами. Потому что я знаю, что стоит делать и что мы будем делать. Нет никакой проблемы, когда ее можно решить.
Очень тяжелое и практически неловкое молчание затянулось. Если бы не показания Максима, то все бы точно списали слова старика на маразм, тут уж сомнений нет.
– И не беспокойся, – обратился он к Нилу, – то существо не заразно, я взял образец крови и провел нужные тесты, да и сам воздух чист, заразиться нам попросту нечем.
– Нужно вызвать ребят с орбиты, чем больше, тем лучше.
Нил брал руководство, чему Холд на самом деле не совсем был рад при данном контексте. В другое время такое вызвало бы лишь гордость, но упустить все из‑под контроля – это провал всей задумки Холда.
– Нет! Мы справимся сами.
– Я не собираюсь рисковать женой и детьми из‑за твоего упрямства! – Нил спросил у Августа: – Ты согласен?
Август посмотрел на Холда, потом на Нила и остальных, высказав необходимое:
– Ваш сын прав, лучше больше людей, чем меньше.
– Приступай, – быстро указал Нил Лилит. Чему она, разумеется, незамедлительно последовала – прошла напрямую к терминалу связи, слыша позади себя громкие причитания Холда, которые сразу же парировались Нилом и Августом. Ей честно было приятно покинуть их и грядущие распри, прямо сделав все необходимое, игнорируя приказы старика. Она приняла вызванивать «Шарлотту», но почему‑то на том конце не отвечали, даже сигнала не было. Ни Алекс, ни Брок не отвечали. Лилит не успела даже спохватиться, как приняла самый настоящий аварийный сигнал помощи с «Шарлотты». А после все они ощутили легкую, но заметную вибрацию, заставившую в мгновение прекратить споры, введя беззвучие во главу угла. Лилит медленно вернулась к остальным, совершенно не скрывая шока, пробираясь сквозь внезапный небеспричинный ужас, передавшийся остальным после следующих слов:
– «Шарлотта» передала сигнал бедствия. Они упали на планету.
