Михаил Калашников
Западная цивилизация. Экзистенциальный кризис
Энгельс приводит ещё одну любопытную цитату из книги французского ученого и философа Альфреда Виктора Эспинаса «Социальная жизнь животных» (A. Espinas, Des societes animales, 1877): «стадо – это высшая социальная группа, которую мы можем наблюдать у животных. Она составляется, по-видимому, из семей, но уже с самого начала семья и стадо находятся в антагонизме, между их развитием существует обратная зависимость <…> Там, где семья тесно сплочена, стадо образуется только как редкое исключение. Напротив, там, где господствует либо свободное половое общение, либо полигамия, стадо образуется почти само собой… Чтобы могло образоваться стадо, семейные узы должны ослабнуть и особь должна снова стать свободной… Для чувства стадной общности не может быть поэтому при его возникновении бóльшего врага, чем чувство семейной общности» [134]. Так какое будущее ждет человечество, если институт семьи будет разрушен? И зачем его разрушать? И если речь идет о разрушении, то возникает вопрос: происходит этот процесс спонтанно или кто-то, заинтересованный в этом, его стимулирует?
Моногамная семья существует в рамках определенной морали, но, как сказано выше, теперь считают, что она может измениться в связи с новыми потребностями общества, которые тем или иным образом определяют элиты правящих классов. Из этого можно сделать вывод: если сегодня мы наблюдаем падение нравов, распад семьи, то, как считал А. Эспинас, семейные отношения должно заменить стадо. И всё будет, как в древности.
Становится совершенно очевидно, что утрата духовности ведет к вполне практическим результатам, – которые, к сожалению, позитивными никак не назовешь: семья активно разрушается, и скорость этого процесса непрерывно нарастает. Это наглядно показывает статистика. Так, благодаря использованию эвфемизма, обыкновенное сожительство превратилось в так называемый гражданский брак (число их непрерывно растет). Зато количество реальных браков, например, в Европе, по данным ООН за последние полвека сократилось вдвое, а число разводов увеличилось в 2,5 раза. Вряд ли это свидетельствует о здоровом духовном климате современного общества, ведь семья – одна из основных ценностей, созданных человеком: она есть первичная форма человеческого общежития, основа, на которой впоследствии возникло общество.
Потеря нравственных ориентиров всегда приводила и приводит к упадку. Неважно на каком уровне технического развития и научных знаний находится то или иное общество, оно всегда деградирует, когда основа его сплоченности – духовность – уходит в прошлое. Так было в период распада греко-римской цивилизации, средневековой Европы и т. д. Тем не менее, на сегодняшний момент духовная деградация затронула в основном западное общество, хотя можно констатировать, что современные средства коммуникации позволяют перенести его разлагающее воздействие на весь остальной мир. Но степень этой деградации разная, и словами Тойнби можно сказать, что «в духовном поединке [Запада и остального мира] последнее слово еще не сказано» [135].
Одной из основных этических норм в обществе является понятие о справедливости. Так как оно разрабатывалось на протяжении тысячелетий самими людьми, то явно носит относительный характер. Хотя в Ветхом Завете слово «справедливость» употребляется 13 раз, лишь единожды дан намек на то, что подразумевается под этим термином: «Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость» (Псалом 82. Псалом Асафа, Псалтирь), из чего можно сделать вывод, что справедливость есть милосердие к низшим слоям общества. В Евангелии говорится: «Что посеет человек, то и пожнет: Сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление; а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную» (Гал. 6:7–8). И это тоже то, что можно назвать справедливостью: воздаяние по заслугам и есть справедливость, о которой Господь говорит: «и аз воздам» (Рим. 12:19), т. е. воздается Богом каждому по справедливости. Такое же понимание справедливости было и у римлян, которые в своей юриспруденции пользовались формулой suum cuique, то есть каждому по заслугам его. Конечно, здесь оставалась лазейка, ведь возникает вопрос: что есть эти заслуги? У римлян, как известно, за определенные виды убийства не карали, потому что они считались оправданными. И всё это считалось справедливостью.
У древнегреческих философов понятие справедливости неотделимо от богов, без существования которых абстрактное понятие справедливости становится просто невозможным. «Если справедливость проникла к людям вследствие взаимной связи людей друг с другом и с богами, то, если нет богов, не будет существовать и справедливость, что нелепо» [136].
В Средние века в Европе идея справедливости связывалась с другой идеей – блага. Бог – источник добра, а справедливость – добро, полученное от Бога. Цепочка «Бог – Добро – Справедливость» могла существовать только в своём цельном виде, и выпадение одной составляющей приводит к распаду всего «триединства». То есть Бог становится и источником справедливости, и Он – сама Справедливость. Таким образом, можно констатировать, что в Античности и Средневековье идея справедливости непреложно ассоциировалась с представлением о Боге как её источнике.
Но пришло Новое время. Эпоха колониальных захватов, усиленного накопления капитала, другой этики и другого представления о справедливости. С эпохи Просвещения началась и постоянно набирала темп секуляризация, а с ней и расшатывание морально-этических устоев. Во время Великой французской революции, как уже было сказано, громили храмы и убивали священников. Однако Наполеон, не самый ревностный католик сделал всё, чтобы восстановить институт церкви и поднять его авторитет в государстве: реставрировались и вновь открывались храмы, был подписан с Папой Римским Конкордат – соглашение, регулирующее отношения Святого престола с французским правительством, возглавляемым Первым консулом, через некоторое время ставшим императором Наполеоном I. Но ещё до этого, во время итальянского похода Наполеон заявил: «Без религии человек может лишь брести в темноте; и католическая религия – единственная, которая дает человеку истинное и непогрешимое объяснение его сущности и предназначения. Общество без религии подобно кораблю без компаса…» [137] Казалось бы, произошел откат, возвращение к прежнему устойчивому положению церкви в государстве и сознании людей. Но так только казалось… На самом деле наука и новая философия оказались сильнее и Наполеона, и всех других европейских императоров, королей, герцогов и прочих правителей. Секуляризация продолжилась в умах людей, что позволило уже в середине XIX века Фридриху Ницше произнести знаменитую фразу: «Бог умер!»
Тогда Бог ещё не умер в сознании многих, но Он продолжал медленно умирать. Его умирание, Его смерть уничтожали стрелку того нравственно-этического компаса, о котором говорил Наполеон. «Внутреннее освобождение от религиозного чувства вины и страха, предлагавшееся светским мировоззрением, ныне таило в себе такую же притягательную силу, как некогда – внешнее освобождение от гнетущих политических и общественных структур… – пишет Ричард Тарнас. – Всё чаще стали признавать, что дух человеческий проявляется в мирской жизни или не проявляется вовсе, что любое разделение на сугубо духовное и сугубо мирское искусственно, и к тому же обедняет оба начала… <…> Современный человек целиком кинулся в стихию здешнего мира – со всеми вытекающими отсюда последствиями» [138]. В ХХ веке, в океане инстинктивных страстей, которые сдерживались всё меньше и меньше, человек становится всё более одиноким. Новая мораль, вернее, её отсутствие (в современном западном обществе это тоже мораль, но со знаком минус, если угодно, антимораль), всё более становилась реальностью. Вопрос о справедливости фактически был закрыт, – потому что, перейдя в разряд относительной категории, она потеряла свою главную опору – Бога, а взамен не получила ничего. Разве что дьявола.
Без Бога, даже просто без идеи Бога (если исходить из того, что его нет) жизнь человека теряет смысл. Что есть человек во Вселенной, если Бога нет? Былинка, своеобразный «вирус», эгоистичный и жестокий, не видящий другого смысла своей жизни, кроме как потреблять, испытывать удовольствие и избегать страданий. Он одинок и вступает в связь с себе подобными только для извлечения выгоды в любой форме. Экономика для такого человека стала приоритетом, потому что она увеличивает возможность потребления и достижения удовольствия, а наука и техника – средством развития экономики. Храмы заменили здания банков, Бога – идолы (вещи), душу – алгоритмы на основе биохимических процессов, а эмоции – эти самые биохимические процессы. В таком мире жить становится холодно и мерзко. Дальнейшая история только подтверждает эту оценку: без Бога (даже без идеи Бога) человек может утратить свою сущность. Но нового в этом ничего нет, это понимали ещё в древности: «До тех пор, пока они [люди] полагают… – писал раннехристианский богослов Лактанций, – что после смерти ничего не будет, они предают себя страстям, и пока считают, что им всё дозволено, страстно устремляются в погоню за наслаждениями» [139].
И это правда: человек, которому дозволено всё, уже ничем не отличается от животного, он перестает быть человеком.
Две мировые войны основательно размыли понятие духовности. Человек претерпел ужасы дотоле невиданные, жестокость, превосходящую всё, на что были способны его предки, цинизм и безразличие к страданиям себе подобных, эгоизм на всех уровнях – от личного до государственного и цивилизационного. Человеческая жизнь продолжала обесцениваться, и эта гуманитарная девальвация породила множество различных форм протеста. Уже ничто не сдерживало ответа безразличием или яростью на ужасы и лицемерие цивилизации, в которой голос разума и высоких чувств заменили стяжательство, распущенность, отсутствие идеалов, анархическое бессилие и отупляющая вседозволенность. Потерявший духовную опору, человек, оснащенный самыми современными гаджетами, уныло плывет по течению, уже даже не задаваясь вопросом, куда оно приведет. Потеря духовности вела – и продолжает вести – к обезличенному расчеловечиванию. Впереди обозначилась зияющая дыра неизвестности, падение в которую может означать конец не только западной, но и всей мировой цивилизации. И одна из причин этого лежит в уходе от духовного в призрачный мир материальных благ.
Консюмеризм стал основным ориентиром в жизни сотен миллионов стандартизированных, как бы созданных на конвейере по единой матрице, безликих людей. Они стремятся к удовольствиям и максимальному комфорту, которые и становятся их целью в жизни. Но, как писал Эммануэль Мунье, «человек, привыкший к комфорту, превращается в дополнение к вещам, этот комфорт создающим; он сводится к той или иной из производственных или социальных функций, становится колесиком механизма» [140]. Вещи и деньги занимают в жизни современного человека непропорционально большую нишу: чем больше нулей после единички на счете в банке, чем больше предметов и гаджетов в их квартирах и домах, тем увереннее они себя чувствуют, тем лучше кажется им жизнь. Интересно в этом смысле наблюдения американских ученых. Они выявили новое психическое заболевание под названием силлогомания. Оно выражается в патологическом стремлении к собиранию и хранению любых вещей. Надо сказать, отдельные подобные случаи отмечались и ранее, но теперь, ввиду нарастания распространения этого явления, специалисты заговорили о необходимости диагностировать его как заболевание. Отношение к хранимым вещам у таких людей очень бережное. Иногда они абсолютно новые и лежат ещё в упаковке. Их держат на тот случай, когда гипотетически они смогут пригодиться. Некоторые люди настолько захламляют свой дом, что им становится негде жить. В итоге они спят на улице или в машине, используя своё жилище в качестве склада. Такова изнанка общества потребления, когда приобретательство становится единственным смыслом жизни и переходит на «новую ступень развития» – захламление. Человек может стремиться к материальному, земному, а может и к возвышенному, даже надмирному. В жизни это иногда сочетается, но всё чаще земная целеустремленность перевешивает. Так сказать, плоть берет своё, а дух, ведя не очень интенсивные арьергардные бои, в убыстряющемся темпе сдает с таким трудом завоеванные на протяжении тысячелетий позиции. Философия постмодернизма, которая главным методом и способом познания мира объявила деконструктивизм, т. е. разъединение всего на составные части, оказалась идейным методом деконструкции духовности цивилизации, которая исчерпала свой ресурс и перестала генерировать новые конструктивные идеи. Как утверждал Тойнби, цивилизация, неспособная разрабатывать новые идеи для решения стоящих перед ней задач, не имеющая духовных сил для Ответа на возникающие Вызовы, переживает процесс надлома и распада и обречена на вырождение и исчезновение. Тойнби считал, что «чувство всеобщего смешения представляет собой пассивную замену чувства стиля и проявляется в ходе социального [и духовного] распада во всех областях социальной жизни: в религии, литературе, языке и искусстве…» [141]
Мораль, о которой уже говорилось выше, является не только сводом неписанных законов, кодексом, ориентиром поведения, но и частью духовности. Но в новом XXI веке процесс разрушения морали уже заканчивается. Аморальности уже больше не существует. Всё, что человек не сделает (кроме нарушения закона), считается проявлением его индивидуальности, и с трепетом охраняется ложными представлениями о его псевдосвободе, толерантности, охране его личных прав и т. п. В то же время невозможность современного общества сделать всех его членов действительно равными, дать им хотя бы ощущение справедливости, ведет к нигилизму, уходу в частную жизнь или бунтарству, изредка прорывающемуся на улицах пылающих городов. В Соединенных Штатах Америки это уже стало очевидным и даже не вуалируется.
Бездуховная, стандартизированная во всех областях жизнь перестает быть привлекательной и стремительно теряет свою уникальность и ценность. Вероятно, это является основной причиной растущего количества самоубийств. Если представить себе современного человека подвешенным в петле, то после того, как из-под его ног выбивают опору духовности, его жизнь останавливается. Обжорство, приобретательство, все виды наркомании, – начиная с марихуаны и героина и кончая алкоголем, тяжелым роком и шопингом, – уводят людей из «счастливой» действительности в ещё более тягостный и призрачный мир разобщенности и поиска удовольствий.
В чем же кроется причина такого неожиданного поворота в развитии западного мира? Почему отвага, страсть к приключениям, авантюризм, стремление к познанию и преобразованию мира привели к столь плачевным результатам? Арнольд Тойнби дает на эти вопросы свой ответ: «Чудовищное рождение современной западной секулярной цивилизации из утробы средневекового западного христианского мира стало возможным благодаря ошибкам и грехам средневековой западной церкви, практически воплотившись через ренессанс эллинского института “абсолютного” государства, в котором религия стала одним из ведомств политики» [142]. Тойнби говорит об ошибках «западной церкви», не уточняя, о какой именно идет речь (очевидно, о католической). Но ведь в позднем Средневековье появилась и протестантская церковь – разве она не несет ответственности за «чудовищное рождение современной западной секулярной цивилизации»? Ведь несмотря на то, что она образовалась как протест против авторитарной централизации католицизма, именно ее «паства часто, не выдержав натиска научных открытий, недвусмысленно свидетельствовавших против буквального истолкования Библии, поддавалась мирскому влиянию новой эпохи» [143].
Возникает вопрос: кто больше повлиял на становление капитализма и секуляризацию, ставшие основой постепенного, но неуклонного снижения уровня духовности и торжества духа стяжательства, цинизма и вседозволенности? Догматичный иудаизм, авторитарный и развращенный папский престол или пуританские догматы трудолюбия и накопительства? Скорее, все вместе. Каждый из них внес свою лепту в преобразование мира – но только в сторону экономического, научно-технического и политического развития. Ростовщичество евреев, финансовые империи итальянских купцов и банкиров (католиков), протестантская этика скопидомства и умножения богатства ради самого богатства – довольно быстро перешедшая к откровенному гедонизму – вот истинные родители нашего «дивного мира». Дух капитализма – это бездушие, помноженное на стяжательство. Духовность не выдержала конкуренции с соблазнами мира развлечений, удобства и потребления. Homo spiritualis (Человек духовный) за 500 лет капитализма постепенно стал Homo dolor (Человек-потребитель).
Алексис де Токвиль в 1831 году писал: «Царства свободы нельзя достичь без господства нравственности, так же как нельзя сделать нравственным общество, лишенное веры» [144]. Но уже в те времена не все могли согласиться с мнением знаменитого французского консерватора. Обычно акцент делается на словах, указывающих, что нет свободы без нравственности. Но можно подчеркнуть и другую его мысль, для него аксиоматичную: нравственным общество не может быть без веры. Новое время решило этот вопрос по-своему: вместо религии Бога появилась другая вера, вера в науку, прогресс и человека. Не оценивая истинность веры во Всевышнего, необходимо констатировать, что новая религия разочаровала очень многих. Традиционные религии проповедовали ответственность человека за свои поступки, милосердие, смирение, грядущую победу Добра над Злом, истинную справедливость и свободу в Царствии небесном. Что же несла религия новая, точнее говоря, что она уже принесла? Бездуховность, упадок культуры, разложение нравственности, морали, раскрепощенность до уровня животного, которая выдается за свободу. А ведь тот же Токвиль предупреждал: «Существует своего рода порочная свобода, которой пользуются как животные, так и люди, и которая состоит в том, чтобы поступать сообразно собственным желаниям» [145]. В XXI веке осуществление желаний, часто неосознанных, принимается за истинную свободу, хотя «ничем не ограниченная свобода не только недостижима, но и просто бессмысленна: если волевые акты не подчинены ничему, они носят случайный, спонтанный, хаотический характер. Здесь не остается места разуму, а там, где нет разума, как уже говорилось, нет и свободы» [146].
Фрэнсис Бэкон думал, что развивающаяся научная цивилизация принесет с собой «золотой век». Но научный прогресс, заменивший религию духовной эволюцией, показал, что до прекрасных времен ещё далеко, может быть даже не ближе, чем это было пару сотен лет назад. И мешает человеку не только и не столько (пока) истощение ресурсов, сколько безрассудство и бездушный эгоизм людей. «Человек получил неслыханную ранее свободу, власть, силу воздействия на природу, достиг небывалой широты знаний и их глубины… но все эти несомненные успехи сопровождались сперва смутным ощущением, а затем и явственным осознанием своего экзистенциального краха практически во всех планах – в метафизическом и космологическом, эпистемологическом, психологическом и, наконец, даже в биологическом» [147].
Чем дальше продвигается западная цивилизация на пути научно-технического прогресса, тем менее она отвечает духовным запросам человека. Никогда ещё вопрос о духовности не стоял так остро. До Нового времени человечество развивалось в парадигме гармоничного сочетания с природой и Богом (богами). Миф и религия (а по утверждению Юнга, «миф является неотъемлемым элементом всех религий» [148]) создавали гармонию между человеком и Вселенной.
В современном секулярном мире цивилизационные и культурные алгоритмы направлены более всего на борьбу за биологическое выживание. Получилась странная картина: венец природы, высшее её достижение, человек, потеряв с ней связь, утратил и цель своего существования. Нарушилась гармония, тысячелетиями формировавшая человеческую духовность. Научное мышление освободило человека от иллюзий, но не смогло ничего дать взамен, кроме ощущения бессмысленности своего существования, сущностью которого оказались низменные инстинкты, лишавшие его чувства собственного достоинства и величия. Как прочувствованно написал Ричард Тарнас, «сегодня мы переживаем нечто, что очень похоже на смерть современного, то есть западного человека» [149], – и с этим трудно не согласиться.
«Человек существо религиозное», – произнес как-то в интервью Умберто Эко. До последнего времени это действительно так и было. Но секуляризация вырвала из его сознания этот стержень и началась, по выражению Жиля Липовецки, «эра пустоты». Промышленная и научно-техническая революции разорвали «серебряные струны» исторической преемственности. Произошло полное отрицание всего предыдущего, отречение от своих пенат и даже собственного эго. Человек уже не знает кто он, для чего создан, куда и зачем идет. Можно создать множество автоматов, облегчающих или заменяющих труд человека, осознать бесконечность Вселенной, придумать несметное количество гаджетов, но всё это никогда не заменит главного, что делает человека человеком – духовности.
«Пропасть между верой и знанием – это симптом раскола сознания, характерный для нарушений в духовном состоянии Нового времени» [150], – писал Юнг более шестидесяти лет назад. XXI век всё более подтверждает его слова. «Искра Божия», суть которой понимать можно по-разному, должна быть у любого человека – верующего, атеиста или агностика, иначе он не может быть человеком. Но, подчеркивает Юнг, «разделительная линия всё опаснее раскалывает сознание и бессознательное человека. Мысль и чувство утрачивают свой внутренний противоположный полюс, а там, где бездействует религия, недалеко до всемогущего божества разнузданных страстей» [151]. Не телевизор или интернет, мобильник или атомная бомба делают нас людьми. Любовь в её христианском понимании в этой ситуации может оказаться спасительной соломинкой. И человечеству предстоит найти выход из современного духовного тупика – иначе оно погибнет под обломками бесплодной духом цивилизации.