Михаил Калашников
Западная цивилизация. Экзистенциальный кризис
Подчинив интеллект и эмоции, можно спокойно держать орудия зачехленными. Но в случае необходимости, удар наносится мгновенно. Правда, в XXI веке эта политика пришла в негодность. Но до освобождения от империализма – экономического и культурного – ещё очень далеко. Ведь в самих западных странах массы находятся под сильным культурно-смысловым прессингом. Общество потребления в массовом сознании мыслится как вершина, апофеоз культурно-исторического процесса. Люди уже не мыслят себя без комфорта, дешевой, ядовитой, но вкусной пищи и не менее дешевой и низкопробной культуры. «Массы – это те, кто ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами, это те, кто воспримет все, что угодно, лишь бы это казалось зрелищным <…> дело не в том, будто они кем-то дезориентированы, – дело в их внутренней потребности… по поглощению и уничтожению культуры, знания, власти, социального» [84]. Распад культуры связан с её дегуманизацией, с переориентировкой с духовного на материальное, с уходом от человеческой сущности культуры к её технической и потребительской ипостаси. И это несмотря на то, что главная задача современности, считал, например, Альфред Вебер, «сделать духовное начало, то, что превыше всего, столь сильным, чтобы оно вновь направляло ход развития; это значит – чтобы оно преодолело наш [потребительский] экспансионизм» [85]. Но несмотря на такие почти религиозные заклинания, рационализм, наука, техническое развитие через экспансию и стремление к богатству и власти продолжают вести европейскую культуру к распаду и вырождению.
Какими могли бы быть задачи цивилизации, если бы они были сформулированы при её возникновении? Организовать наилучшим образом социальное взаимодействие индивидов. Создать общество по-настоящему свободных людей, не обремененных заботами о своем материальном существовании, развивающих свои физические и творческие способности. Дать людям не ложное, как например, при приеме наркотиков, а реальное ощущение жизни, своей необходимости, называемое счастьем. Что надо было бы сделать для того, чтобы осуществить такую задачу? Создать условия, при которых культура смогла бы помочь людям изжить главные грехи, мешающие им стать достойными звания человека: гордыню, алчность, зависть. Но культура, особенно в Новейшее время, развивалась в противоположном направлении.
Она стала частью жестокой и эгоистичной цивилизации, для которой материальные блага – главное, а человек лишь средство их накопления. В конечном счете, экономика побеждает коммерциализированную культуру, и если она победит окончательно, человек погибнет. И никакие земные блага его не спасут.
Культура, как и любое проявление деятельности Homo sapiens, не развивается линейно. Она знает периоды расцвета, но также кризиса и даже упадка. Кризис культуры означает переломный момент: переходные явления в движении от одной её фазы развития к другой, т. е. некое промежуточное состояние. Это процесс разрыва культуры с её основами, происходящий в результате изменяющихся условий существования. Такие моменты неоднократно случались в различных культурах, начиная от самых древних и заканчивая современной западной. Но «в конце ХХ века перемены превращаются в бунт, явное нарушение исторической хронологии, – считает Жиль Липовецки, – разрыв связи между прошлым и будущим, утверждение совершенно иных порядков» [86]. Человек создал культуру, но и культура создавала человека. Этот процесс взаимного влияния за десятки тысяч лет вывел проточеловека из животного состояния и поднял до уровня человека. Сегодня наблюдается обратный процесс: уничтожается культура, а вместе с ней и человек в том смысле, который мы вкладываем в это слово. Но культура способна преодолеть как единичный, так и неоднократные кризисы: она более живуча, чем цивилизация. «Способность культуры, выросшей на основе Римской империи, – писал Ю. Лотман, – сохранять в изменениях неизменность, а неизменность делать формой изменения, наложило отпечаток на коренные свойства западной европейской культуры» [87]. Но, похоже, это свойство западной культурой может быть утеряно: изменения происходят с невероятной скоростью, при которой «сохранять в изменениях неизменность» уже не получается, и это может привести её к смерти. Если цивилизация, умирая, оставляет после себя культуру, на основе которой возникает новая цивилизация, то смерть культуры возможна лишь с исчезновением своего носителя – народа. Но выживет ли культура, потерявшая связь с предыдущими поколениями?
В истории человечества уход культуры и/или смена цивилизаций – явление нормальное, но нежелательное для людей, так как связано с катаклизмами и многочисленными трудностями периода перемен. Главное в том, что для того, чтобы спасти цивилизацию, прежде всего, необходимо сохранить её культурный код – те стереотипы сознания представителей данной культуры, которые позволяют определить её особенности, отделить её от других и сохранить. Разумеется, сохранение культурного кода не гарантирует цивилизационных основ. Квинтэссенция культуры может сохраниться, но при этом цивилизация трансформироваться до неузнаваемости, т. е. фактически стать другой.
Кризис цивилизации начинается с кризиса культуры. Но этот кризис развивается постепенно, часто оставаясь невидимым, и лишь потом набирает силу. Процесс разложения культуры всегда длительный: так в Древнем Риме кризис культуры начал развиваться за два столетия до начала кризиса империи. Но именно с него началась трансформация политической власти и идеологии. Культура – это чуткий сенсор, реагирующий на все процессы, происходящие в обществе, но одновременно и провокатор многих процессов. Своим упадком вначале она указывает на нарастающее напряжение в обществе, а в дальнейшем активно включается в процесс кризиса самого общества. Индикатор превращается в двигатель, активную составляющую, и способствует его развитию и углублению. Другими словами, кризис культуры всегда предшествует остальным кризисным процессам. А за ним идут другие явления, ведущие к кризису цивилизационному.
В настоящее время кризис культуры является самостоятельной и важной, но всё же частью более общей проблемы современности – кризиса цивилизации. Сможет ли западная цивилизация справиться с очередным системным кризисом и вывести своё развитие на качественно новый уровень? Возможно. Но для этого придется отказаться от примата материальных ценностей и, по крайней мере, вывести культуру из цепких рук коммерции. Культура должна быть свободной, прежде всего, от экономики. Только освободившись от экономических пут, можно создать культуру, достойную своего названия, способную человека сделать Человеком. Иначе все бессмысленно, и Господь (Природа) зря принес в мир Своё творение.
Глава III
Миф и утопия
Что было, то и будет
Книга Екклесиаста, или Проповедника, 1:9
Утопия – это мечта, которая становится системой, идеалом, разросшимся в целую доктрину
Ежи Шацкий
Вероятно, нет на свете человека, который никогда не слышал слова «миф». И нет народа, на языке которого не было бы такого слова. А это означает, что мифы присутствуют в жизни всех народов без исключения. Но современный человек мало знает древних мифов, ещё меньше о мифах. А задуматься стоит. Как, зачем и почему они возникли? Какую роль играли в жизни людей? На чём они основаны – на исторических фактах или это чистая выдумка, игра разума древнего человека? Какую роль играли мифы в то далекое время? И наконец, играют ли их отголоски какую-нибудь роль в жизни современного человека?
«Человеческое сознание способно создавать мысленные образы того, чего на самом деле нет, – писал Джон Толкиен. – Способность представлять эти образы, воображать их, естественно, называется (и прежде называлась) воображением. Но в последнее время, не в обыденном, а в специальном смысле, под воображением часто имеют в виду нечто большее, чем простое представление образов; последнее приписывается фантазии…» [88]. Действительно, чудо воображения сыграло огромную, если не решающую роль в становлении человека и его развитии. Чтобы создать что-либо, как мы уже писали, будущий продукт труда, чем бы он ни был, надо создать в своём воображении, «спроектировать» его. Вероятно, первоначально человек копировал природные предметы (например, острый камень) и, не находя их в достаточном количестве, начал изготавливать сам. Постепенно его мозг совершенствовался, и он начал изобретать то, чего не мог найти. От копирования, подражания он перешел к изобретательству, творчеству. Но изобретением конкретных вещей (орудий) он не ограничился. Его мозг начал продуцировать абстрактные идеи. Так возникло, например, первобытное искусство. И возникли мифы.
Человек живет в мире вещей и явлений. Существуют вещи, предметы, которые окружают и сопровождают его на протяжении жизни. А есть и другое: абстрактные понятия, присущие появившемуся человеческому сознанию, мышлению, живущие в них и составляющие их часть, может быть, даже сущность. Но понятия эти не объективны, они несут субъективную составляющую личности, её собственное отражение действительности, уникальное, но в своей уникальности теряющее объективность. Это является причиной многообразия восприятия реальности, оценок её индивидом, представлений о ней. Именно это творит многообразие вполне конкретного, однозначного и в то же время разнообразного мира, который уже древнему человеку необходимо было объяснить. Так появляется представление об огне, который творит Гефест, или о Деметре, матери-земле, рождающей все растения, в том числе съедобные. А всем, что связано с водой, управляет Посейдон. Ну а ярким светом дня, сменяющего ночь, управляет Зевс. То есть все природные явления становятся антропоморфными, персонифицированными. Так появился миф. Миф, который «ничего заранее не придумывает и вполне реален, как сама жизнь, естественно творящая этот миф» [89].
Мифотворчество – это важное явление в истории человечества, преобладавшее в его истории в течение десятков, а то и сотен тысяч лет. Миф (По-гречески: сказание, рассказ, а также слово, в значении логос. – М.К.) это инструмент осмысления окружающего человека мира с помощью, в основном, эмоциональных и появляющихся логических цепочек. И не случайно. В те далекие времена, когда не было письменности, он создавался и передавался из уст в уста, рассказывался, был сказанием. Но миф – это, прежде всего, восприятие, ставшее частью сознания, перевоплотившееся в личную реальность, ставшее для него реальностью. Но эта субъективная реальность, реальность сознания единичного человека не объективна. Для того чтобы стать объективной, ей следует стать коллективной. Именно коллективное сознание объективирует миф, его субъективное превращает в объективное, т. е. как бы создает ту «реальность», в которую мы верим. И в этом феномен мифа. «Коллективное бессознательное, – поясняет его теоретик Карл Густав Юнг, – есть часть психики, которую можно отделить от личного бессознательного только негативно, как то, что не обязано своим существованием личному опыту и потому не является личным приобретением» [90]. Юнг считал, что мифологизация окружающего мира проходит определенные трансформации, при которых абстрактные идеи приобретают понятную всем форму и адаптируются социумом (Юнг называл это проекцией). Самые важные идеи постепенно приобретают устойчивые формы, становятся универсальными структурами, которые Юнг назвал архетипами. По его теории, индивид не может освободиться от архетипов, присущих социуму, которому он принадлежит. Таким образом, архетипы, через проекцию, становятся мифами. «По существу миф – это порождение архетипа, – писал Юнг, – то есть бессознательный символ…» [91], который переходит в сознание как само собой разумеющееся, как факт. Миф становится равным факту.
Иными словами, коллективное бессознательное формируется из определенных представлений, понятий, которые спонтанно или умышленно распространяются и внедряются в сознание, и которые принимает и одобряет каждый член данного сообщества – рода, племени или какого-либо ещё более крупного образования. Но, с учетом того, что у каждого человека существует механизм подражания, группы людей, даже очень большие, легко воспринимают и неосознанно впитывают эту информацию. Она становится элементом сознания данной группы, затем передается из поколения в поколение и со временем становится архетипом. То есть архетип и есть миф. Кстати, Юнг считал, что мифы, представления об окружающем человека мире, внедряются в сознание силой слова – совсем как в наше время, только иными средствами. Так работает пропаганда. «Своей высшей формы проекция достигает в политической пропаганде» [92].
Так как миф возник в древности и был формой познания реальности, то он был направлен на всё, что окружало человека: растения, животных, солнце, луну. Древние пытались в своих мифах постичь происхождение вселенной, человека, их творение и развитие, пользуясь системой определенных символов, и это для современного человека делает их прочтение и понимание затруднительным. Миф для первобытного человека, в отличие от современного, был высшей реальностью, в которой различие между сверхъестественным и очевидным стиралось. Это был главный опыт, накопленный поколениями и отложившийся в коллективном сознании, а потому считался абсолютно достоверным. Это была мудрость, накопленная в традиции и ставшая предметом веры, а вера не нуждается ни в доказательствах, ни в проверке опытом – вера существует a priori. Надо учитывать, к тому же, что мышление человека в первобытные времена только пробуждалось, и преобладал эмоциональный, чувственный характер. Поэтому изложение мифа было метафорично, что превращало его в особую знаковую систему, весьма специфическое понимание реальностей древней жизни.
Уже в древние времена появляются первые представления о том, что раньше люди жили лучше. Наиболее ярко идея «золотого века» изложена в поэме Гесиода «Труды и дни», и в дальнейшем её можно найти у многих других авторов: представления о лучшей жизни в прошлом были не только в Древней Греции. Адам и Ева счастливо и беззаботно жили в библейском раю, так же жили, по описаниям в мифах майя, первые поколения людей. У китайцев такой период связан с именами императоров Яо и Шуня, а в Египте – с правлением богов Осириса и Изиды. В скандинавской мифологии то же самое было до войны асов с ванами и т. д.
Если легенда связана с реальностью, обстоятельствами исторической жизни, «подкреплением тех или иных идей, фактов или тенденций, требующих своего оправдания, подтверждения или опровержения» [93], сказка – чистый плод фантазии, стремящейся в иносказательной форме выразить какую-либо нравственную идею, то миф – это отражение мироощущения. Он не является жанром словесности, он выражает отношение человека к самому себе, себе подобным и природе. Как писал русский советский антиковед и философ Алексей Лосев, «с точки зрения самого мифического сознания ни в каком случае нельзя сказать, что миф есть фикция и игра фантазии. <…> Это не выдумка, но – наиболее яркая и самая подлинная действительность» [94]. При этом силы природы миф наделял особыми сверхъестественными качествами, которые приводили к понятию духа и божества. Чтобы лучше понять древние мифы, необходимо отделить мифологический период от современного, вжиться в понятия мира где деревья, животные, явления природы, вода, орудия и оружие, умершие предки, предметы обихода – всё одухотворялось, всё имело сакральное значение, всё могло быть и было объектом поклонения. Но миф возник в то время, когда родовые связи, т. е. отношения кровных родственников были очень крепки. Поэтому «родовые отношения одушевленных существ прямо переносятся на весь окружающий мир, так что весь мир является как бы огромной родовой общиной» [95]. Это привело к одухотворению всего окружающего; и то, что вчера ещё было предметами, вскоре стало частью рода (впоследствии племени). А тот поэтический язык, огромное количество метафор, используемых в мифе, – явление естественное (так как недостаток логического обоснования возмещался этим языком), но для современного человека требует расшифровки.
В мифическое время выживаемость была главным вопросом, и многие действия человека, в том числе культовые, были направлены на обеспечение помощи от любых высших сил и их оберега. Все это через традиции утверждает определенную шкалу ценностей, создает и поддерживает возникшие нормы поведения. Миф объясняет человеку его самого и окружающий мир, описывает и утверждает установленный порядок, чтобы его поддерживать. То есть у мифа был и вполне прикладной характер. Он был даже не отражением реальности, но самой реальностью, запечатленной не в логически-рациональной форме, а в образно-эмоциональной. И так как миф не может быть проверен логически, он становится предметом веры.
Миф был не только средством осмысливания первобытным человеком окружающего мира. Если посмотреть на этот мир его глазами, учесть только пробуждающееся сознание, незащищенность и нестабильность существования, то становится понятным, почему в окружающем он старался найти то, что способно принести ему пользу. Миф помогал найти баланс между враждебным окружением природы и необходимостью получить поддержку, пусть даже у вымышленных потусторонних сил, ставших для него бóльшей реальностью, чем малопонятные силы природы. С этой точки зрения, миф возник как психологическая потребность, помогая человеку противостоять хаосу окружающего мира. Одной из основных его задач было преодоление природного хаоса, переход к гармонизации бытия. В древнем мифе природа предстает в одухотворенном виде, и то, что человеку видится темной бездной и может вызвать лишь страх, становится стихией, на которую можно воздействовать различными способами – от ритуала до молитвы – и стать частью стихии, которая несет добро.
Но миф был и отражением прошлого, ставшего настоящим. Ведь все вопросы, на которые он должен был ответить, лежали в глубине тысячелетий. Как появился человек? Почему люди смертны? В чём причина стихийных бедствий? И вообще, как возник этот мир? Смутно ощущая время (смена дня и ночи, времен года, рождение и смерть), первобытный человек начинал понимать, что если что-то было «до», то что-то должно быть и «после». Но так как прошлое для него было конкретным, реальностью не меньшей, чем настоящее, сформированное этим прошлым, то и будущее он искал там же, в прошлом, где обитали его предки. Таким образом, миф уходил из прошлого в будущее, пытаясь отстоять и «спроектировать» его. Соединяя прошлое и будущее, первобытный человек прессовал время в единое прошлое-настоящее-будущее, поток времени, сжавшийся в один миг. Миг, который длился десятки тысяч лет. Но за это время возникали новые мифы. Жизнь потихоньку менялась – и с ней менялись мифы. Мифология не отрекалась от прошлого, но устремлялась в будущее, которое хотела сделать другим, лучшим, чем было прошлое и настоящее. Так появилась утопия.
Слово «утопия» по-древнегречески имеет два значения: «место, которого нет» и «благое место» [96]. Если соединить оба эти значения, то получится «благое место, которого нет». В XVI веке это слово в современном значении пустил в оборот Томас Мор, которого считают одним из первых гуманистов, и даже предтечей социализма. Его сочинение так и называлось: «Утопия». В нём рассказывалось о некоем неведомом острове Утопия, на котором человеком по имени Утоп было основано одноименное государство. На острове, как замыслил автор, существовало идеальное государство благоденствия для всех его жителей. О самом государстве Утопия речь пойдет чуть позже, но отметим, что сама утопия, ставшая понятием нарицательным, появилась задолго до Томаса Мора.
С тех пор как возникло общество, из-за его несовершенства образовалось и стремление улучшить его. И это способствовало появлению утопии. Силу её воздействия на даже ещё примитивных людей переоценить трудно. Социальная утопия переносила людей в другой, более совершенный мир и создавала иллюзию неизбежности его построения. Она выступала в качестве особой формы поиска решения социальных противоречий, через попытку создания идеальной модели общества. И в этом аспекте утопия является результатом осознания, а также ответом на кризисные проявления общественной жизни. Как писал американский интеллектуал Мелвин Ласки, «Утопии создаются одновременно и от отчаяния, и от надежды. Это модели стабильности в атмосфере противоречий» [97].
Основные признаки утопии – это критика существующего порядка и предлагаемая модель идеального общества, построить которое не представляется возможным, а также несбыточность представлений об идеальном, которые выражаются в разнообразных формах мечтаний о будущем идеальном мире. Как правило, утопия направлена в будущее, но может быть обращена в прошлое и выглядит как идеализация утерянного в глубине веков (например, «первобытного коммунизма» или «утерянного рая»), и в этом смыкается с мифом. Некоторые антропологи даже пришли к выводу, что утопия действительно существовала в прошлом, что «золотой век» был реальностью, хотя в нём жили примитивные люди. Вопрос только в том, что такое этот «золотой век». Ведь примитивное равенство вряд ли могло бы понравиться современному человеку. Но идеализация прошлого иногда помогает мечтать о будущем… Такие мечты можно найти в глубине тысячелетий и не в единичном экземпляре. В Новейшее время само понятие, да и слово «утопия», постепенно приобрело отрицательную коннотацию и превратилось в обозначение всех предположений о возможности радикального переустройства общества. И это объяснимо: как считал немецкий социолог и философ Карл Манхейм, «утопическим называют представление, реализация которого в принципе невозможна» [98]. Тем не менее, писал он, «утопии сегодняшнего дня могут стать действительностью завтрашнего дня» [99]. К этому тезису мы ещё вернемся.
Утопические идеи основаны на том, что они дают модель преобразования общества. Они порождаются исторической реальностью, определенной социально-культурной обстановкой и описывают некую идеальную систему общественных отношений, основанную на альтернативной системе ценностей. По замыслу авторов, она предлагает альтернативу существующим порядкам, и является средством выхода из тупика, в котором находится их общество. Утопия обещает справедливое общественное устройство для всех членов социума, и в этом её гуманизм, благородный порыв стремления к улучшению жизни для всех. Основой переустройства должна стать семья, основанная на уже существующей системе родственных отношений, исключающая гендерные антагонизмы и обеспечивающая равенство полов. Экономическая модель утопистов обещает равенство, солидарность на пути к общей цели и справедливость в распределении общественных благ. Это является общим для практически всех утопических проектов. Однако, по мнению Манхейма, «утопичным является то сознание, которое не находится в соответствии с окружающим “бытием”» [100].
Существуют утопии двух типов: одна направлена, прежде всего, на нравственное совершенствование человека; другая – на социальную реорганизацию, которая неизбежно должна привести к тому же нравственному взлету. Но что их объединяет, так это мечта. Можно с уверенностью сказать, что утописты, независимо от своих идей, от того как они возникли, на что направлены и какие цели преследуют – мечтатели. Любая даже не фантазия, а стройная теория, направленная на изменение существующего порядка, но не выполнимая в обозримом будущем, – безусловно, утопия (некоторые авторы даже утверждают, что утопии возникают из «утопической природы» человека, неизбежно стремящегося к улучшению жизни). Идеальное государство Платона – идеальное не объективно, а с точки зрения самого Платона – типичная утопия, причём утопия, если рассматривать её с современных позиций, реакционная. И хотя авторство первой утопии принадлежит, скорее всего, древним евреям (представления о рае), на Западе первым утопистом, чья утопия дошла до нас в письменном виде и представляла собой развернутую картину идеального общества, был, конечно же, Платон (позднее утопические черты можно найти и у других авторов, например, Диодора Сицилийского, Плиния Старшего и многих других). Но настоящая утопия, как и сам термин, вышла из-под пера Томаса Мора. «Утопия – гибрид, порождение представлений иудейской и христианской религии о потустороннем рае и греческого мифа об идеальном городе на земле», – писали Франк и Фритци Мэньюэл [101]. И это совершенно справедливо. Как бы не разнились гуманистические представления иудеохристиан о рае и тоталитарное понимание Платоном «добра», оба они сходятся в одном: в поисках идеального общества. И оба нашли отражение в сочинении Мора.
И всё-таки именно в этом, в мифологемах о «золотом веке» и утопических представлениях об идеальном государстве, сходятся два потока надежды на лучшую жизнь и справедливость, как её понимал тот или иной утопист. Однако утопия Платона, с современной точки зрения, не выдерживает критики. Противоречия Платона совершенно очевидны. Он понимал, что частная собственность несовместима с понятиями о справедливости (за это некоторые ученые причисляют его чуть ли не к первым коммунистам), но в то же время призывал вместо классового государства, основанного на частной собственности, создать кастовое. Земледельцы, ремесленники, стражники (воины) и, наконец, каста просвещенных правителей, философов – вот социальный состав государства Платона. И всё это пронизано строжайшей регламентацией, неукоснительными правилами, диктуемыми правителями. Тоталитарный дух «идеального» государства, отбирающего уже не у граждан, а подданных свободу и право на счастье, как они его понимают.
До Томаса Мора были созданы и другие утопические идеи. Тут можно вспомнить и «О граде Божием» Августина (земному миру, миру Сатаны, он противопоставил град Божий на небесах), и идеализированные рассказы о жителях Вест-Индии, также оказавшие влияние на Мора. Мы, конечно, не будем подробно рассматривать сочинение английского гуманиста, но всё же остановимся на нескольких пунктах, которые можно связать с ХХ веком.
Рабство. В Утопии было разрешено рабство. Рабами становятся те, «кого они [утопийцы] сами взяли в бою с ними… обращают в рабство тех, кто у них допустит позорный поступок… Многих из них иногда они приобретают по дешевой цене, чаще же получают их даром» [102] Использование рабского труда в советских лагерях, как по кальке, снято с заповедей английского гуманиста. Утопия для каторжан стала реальностью.
Частная собственность. У утопийцев её не было. Это, конечно, не изобретение самого Мора, достаточно вспомнить Платона («Государство»), на которого он ссылается и чьё влияние на самого Мора было весьма существенным. «Повсюду, где есть частная собственность, где всё измеряется деньгами, там едва ли когда-нибудь будет возможно, чтобы государство управлялось справедливо и счастливо. <…> … Для общественного благополучия имеется один-единственный путь – объявить во всём равенство» [103]. Мор понимает, что это приведет к всеобщей весьма скромной жизни, но зато не будет людей, «которые измышляют все пути и способы… для того, чтобы откупить для себя труд всех бедных людей и воспользоваться им, заплатив за него как можно меньше» [104]. Но для того, чтобы была справедливость и равенство в распределении благ, на острове существует орган, который и осуществляет это распределение. Мору было невдомек, что при внешнем равенстве могут появиться те, кто, как через столетия писал Оруэлл, будут «более равны, чем другие».
Всеобщая трудовая повинность. Она, как сообщает Мор, на острове Утопия существовала. Цель, конечно, была благой: «Насколько позволяют общественные нужды, избавить всех граждан от телесного рабства и даровать им как можно больше времени для духовной свободы и просвещения. Ибо в этом… заключается счастье жизни» [105]. А теперь вспомним слова Карла Маркса: «Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства… Сокращение рабочего дня – основное условие» [106]. А вот, что из этого вышло: всеобщая трудовая повинность была реально введена в Советской России, что привело к появлению в Уголовном кодексе статьи о тунеядстве. При этом был выдвинут известный всем лозунг: кто не работает, тот не ест – что является искаженной атеистами цитатой из Евангелия: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь (2-е Послание Фессалоникийцам, 3:10). Стали ли люди от этого более счастливы, вопрос спорный. Люди, конечно, трудиться должны, но без прямого (как при псевдосоциализме) или косвенного (как при капитализме) принуждения.
Предложений создания идеального общества было много, а попыток воплощения мало, хотя они были и, вероятно, будут в дальнейшем. Рассматривать все, даже вкратце, не входит в задачи этой книги. А некоторые выдержки из «Утопии» Мора мы привели потому, что хотели показать то, что стало реальностью на государственном уровне. В Советском Союзе. Государственная (а не общественная) собственность на средства производства, отсутствие эксплуатации человека человеком, рабский труд некоторой части населения, централизованное распределение общественного продукта – всё это стало реальностью, разве что деньги, которые Мор считал злом, не отменили. Удивительно после этого, что Маркс, среди утопистов-социалистов, предшественников «научного социализма» – Сен-Симона, Оуэна и Фурье – Мора не назвал…
Если миф изначально был отражением прошлого, то утопия с самого начала была направлена в будущее. Миф создавал определенное видение мира и сохранял его для потомков на долгие годы. Миф был долговечен и поэтому становился традицией. Но надо отметить, что по мере развития общества потребность в мифе не только не угасала, но и обретала новые формы. Миф становился достоянием настоящего, и он уже не только отражал реальность, он начал творить её. А утопия говорила о будущем, и чаще всего была нежизнеспособной, несбыточной, из-за чего получила иронически-саркастическую коннотацию. Утопия, в отличие от мифа, это сознательное порождение человеческого разума. Миф говорил о потерянном рае, утопия – о грядущем. Казалось бы, это две противоположности, разнонаправленные, несущие различные идеи, живущие неодинаковый отрезок времени. Но это не совсем так.