Михаил Калашников
Западная цивилизация. Экзистенциальный кризис
Возникновение цивилизации, как уже было сказано, связано с созданием городов. Город уникален тем, что в нём социальные связи начинают доминировать над природными, и в нём общество начинает развиваться и функционировать по вполне определенным, сначала сложившимся стихийно, а затем разрабатываемым правилам. Город – это не просто скопище людей и их жилищ, это и достаточно сложная социальная организация, требующая административного управления, четкого разделения труда, которое началось еще в до-городской период, а также система отношений, связанных с господством и подчинением и социальным расслоением. Развитие полиса (города-государства) было необходимым условием расширения производства, основанного сначала на свободном, а затем и на рабском труде, а это, в свою очередь, требовало вести многочисленные войны для захвата рабов. На смену доверительным отношениям, основанным на обычаях и взаимопонимании, возникла четкая система господства – подчинения централизованной власти и подчинения большинства меньшинству. Город не только дал толчок развитию цивилизации, он сам стал цивилизацией. Но развивающий цивилизацию город определенно передал ей некоторые черты варварства, главная из которых – агрессивность.
«Культура должна мобилизовать все силы, – писал З. Фрейд, – чтобы поставить предел агрессивным первичным позывам человека и затормозить их проявления путем создания нужных психических реакций» [15]. И как бы оправдывая невозможность имплементации этого, указывает на неравенство как на препятствующий благотворному влиянию культуры фактор: «природа установила неравенство, снабдив каждого человека как органическими возможностями, так и духовными талантами в чрезвычайно неравномерной степени; а этому ничем нельзя помочь» [16]. Этот тезис оспаривал ученик Зигмунда Фрейда Эрих Фромм: «Человек создан по образу и подобию Божию, – следовательно, все люди равны, – писал он, – это – равенство по общим для всех духовным качествам, разуму и способности любить ближнего» [17]. Тем не менее следует признать, что пока существует природное неравенство, несмотря на влияние культуры агрессия всегда будет сопровождать цивилизацию. И все же Фрейд считал, что культуре удалось смягчить природу человека, направив агрессивные порывы на самого себя. «Какими средствами пользуется культура для того, чтобы задержать противостоящую ей агрессию, обезвредить её или, может быть даже, устранить?» – вопрошает он. И приходит к выводу, что культура всё же «побеждает опасные агрессивные страсти путем их ослабления, она обезоруживает их… [но!] оставляет под наблюдением инстанции, находящейся внутри самого этого индивида, наподобие оккупационной власти в побежденном городе» [18]. Таким образом, делает вывод Фрейд, освобождая социум от агрессивных побуждений индивида, культура переносит его агрессию вглубь самого себя, причиняя его психике непоправимый урон. Общество становится менее агрессивным за счет того, что оно начинает состоять из законченных невротиков. Возможно, Фрейд прав, возможно, действительно люди, благодаря культурным установкам, стали невротиками, но, с другой стороны, они стали людьми, потому что без культуры человек немыслим.
Культура, конечно, так и не справилась с этой, стоявшей перед ней задачей. Количество невротиков, может быть, и возросло, но агрессивности, на всех уровнях, меньше не стало. Культура (или цивилизация) не только не подавили агрессию человека, но и гипертрофированно перевели её в деструктивную форму. Эрих Фромм утверждает, что «менее цивилизованные общества (охотники, собиратели и ранние земледельцы) проявляют меньшую агрессивность, чем более развитые цивилизации» [19]. Он также приводит слова австрийского биолога Людвига фон Берталанфи, который утверждал, что «самые угрожающие формы агрессивности далеко выходят за рамки проблемы самосохранения и саморазрушения. Они коренятся в собственно человеческой форме жизни (то есть культурной, цивилизованной. – М.К.), которая выше биологической и специфика которой обусловлена способностью к абстрактному мышлению, к созданию собственного символического мира мысли, речи и общения» [20].
Не согласиться с этим трудно. Поведение животных крайне целесообразно и инстинктивно. Оно направлено на самосохранение и сохранение рода. Даже, казалось бы, странное поведение муравья, отважно бросающегося на огонь, становится объяснимым с точки зрения сохранения вида: тысячи муравьев, ценой своей жизни, гасят огонь, освобождая дорогу выжившим соплеменникам. У человека всё иначе. Он может выбрать любой путь, как целесообразный для него, так и иррациональный. Именно разум дает возможность убивать там, где тебе ничего не угрожает, получать удовольствие от вида чьих-то мук, пытать, или «просто» издеваться. Жестокость – проявление иррациональности в жизни людей, и она не только глубоко укоренилась в цивилизованном мире, но и стала неотъемлемой частью цивилизации. В 1942 году Джордж Оруэлл писал: «Недавно я набросал перечень жестокостей, совершенных с 1918 года до сегодняшнего дня; оказалось, каждый год без исключения где-то совершаются жестокости…» [21]
Начиная с XVIII века, цивилизацию в целом рассматривают как идеал прогрессивного развития человечества. Идеи прогресса настолько захватили Европу, что стали чуть ли не объектом поклонения, светской религией, и европейская цивилизация в этом ракурсе выглядела как высшее достижение развития человеческого общества. Но соответствует ли это действительности? Может быть, нет никаких причин считать, что наиболее успешные цивилизации принесли больше пользы для вида Homo sapiens, чем менее успешные? И надо не забывать, что история, как и биологическая эволюция, нисколько не заботится об отдельном индивиде. Историческое развитие общества отнюдь не направлено на процветание людей.
С точки зрения прогресса, может быть, лучше говорить о цивилизации Нового времени, которая, опираясь на его идеи, стала технической. Цивилизация существовала и до того, как идеи прогресса прочно вошли в умы и социальные установки. Но прогресс научно-технический, индустриальный, технологический, информационный, к сожалению, наблюдается на фоне регресса духовного, культурного. Вероятно, именно это стало причиной высказывания Э.-М. Чорана: «Прогресс – это современный синоним грехопадения, мирская версия проклятия» [22]. Культура призвана сохранять хотя бы некоторые из своих традиций доиндустриальной эпохи и, противодействуя бездуховности технократической цивилизации, формировать нравственный климат общества, его ориентиры и ценности. Но это происходит все меньше и меньше. Учитывая этот процесс, английский критик Фрэнк Реймонд в 1930 году даже выпустил книгу, которую озаглавил «Массовая цивилизация и культура меньшинства». Но, скорее всего, не цивилизация как таковая, пусть даже массовая, стала противостоять культуре, а современная техническая цивилизация. Парадоксально, но Европа, породившая высочайшую культуру, фактически уничтожает её достижениями (тоже высочайшими) своей технической мысли. Терри Иглтон подчеркивал: «Цивилизация отныне воспринимается как абстрактная, отчужденная, фрагментированная, механистическая, утилитаристская, находящаяся в плену у грубой веры в материальный прогресс; культура – целостная, органичная, чувственная, самоценная, собирательная. Конфликт между культурой и цивилизацией, таким образом, относился к достигшей кульминации размолвке между традицией и современностью» [23]. Этот нарастающий конфликт ещё в начале ХХ столетия почувствовал и Николай Бердяев, который писал: «Всё наше славянофильское сознание было проникнуто враждой не к европейской культуре, а к европейской цивилизации. Тезис, что “Запад гниет”, и означал, что умирает великая европейская культура и торжествует европейская цивилизация, бездушная и безбожная. Хомяков, Достоевский и К. Леонтьев относились с настоящим энтузиазмом к великому прошлому Европы, к этой “стране святых чудес”, к священным её памятникам, к её старым камням. Но старая Европа изменила своему прошлому, отреклась от него. Безрелигиозная мещанская цивилизация победила в ней старую священную культуру» [24].
Однозначного определения культуры и цивилизации, как уже было сказано, не существует в силу того, что различные исследователи вкладывают в эти термины разный смысл. Для одних культура и цивилизация суть одно и то же, нерасторжимое и неотделимое. Для других они не тождественны.
Третьи (О. Шпенглер, Г. Маркузе) их противопоставляют, утверждая, что цивилизация – отрицание культуры. А Бердяев даже говорил о современной цивилизации как «смерти духовной культуры – священной и символической – в бездушной технической цивилизации» [25]. Существуют и ученые, которые утверждают, что отдельных цивилизаций вообще не существует, потому что все локальные образования проходят один и тот же путь. А это дает основание утверждать, что мы имеем дело только с единым общечеловеческим феноменом планетарной цивилизации. Правда, доказательств этому почти нет. Например, Андские цивилизации не знали колеса, лошадей и железа, то есть их цивилизационный путь отличался от того, каким шли другие. Тем не менее отрицать высокий культурный уровень этих цивилизаций невозможно. А вот говорить о том, что локальные цивилизации по некоторым признакам можно объединить в единую суперцивилизацию человечества, вероятно, было бы разумно.
Цивилизации не вечны. Они появляются, переживают периоды подъема и расцвета, а затем деградации и падения. И таких цивилизаций в истории человечества было немало. Почему цивилизации, достигнув пика своего развития, неизбежно разрушаются? Причин много, перечислим только основные. Во-первых, стареющие цивилизации перестают отвечать историческим требованиям, их духовный стержень сжимается и перестает служить опорой, на которой они зиждутся. Во-вторых, с течением времени вырабатывается ресурс – сокращается подпитка новыми, свежими идеями, отвечающими вызовам времени. В-третьих, агрессивная политика цивилизаций, выраженная в бесконечных войнах, экспансии, стремлении к расширению, что имеет следствием снижение способности к сопротивлению, того, что Лев Гумилев называл пассионарностью. И наконец, в-четвертых, это агрессивность других народов и цивилизаций, стремящихся к уничтожению конкурента. Безусловно, это не все причины, но выделить здесь, вероятно, следует агрессивные начала любой цивилизации: стремление к захватам, покорению, получению превосходства, установлению господства над другими народами и цивилизациями с целью получения определенной выгоды. Вероятно, из всего перечисленного главным фактором падения цивилизаций является их агрессивность. Подтверждает это то, что все без исключения цивилизации были и остались агрессивными. Одни из них более удачливы и существовали дольше, другие, начиная экспансию, относительно быстро были низвержены более сильным противником. Но соблазн победить и извлечь из этого вполне осязаемую выгоду постоянно вел вперед отряды воинов, облаченных в разные доспехи, вооруженных различными видами оружия, но влекомых одной идеей: получить добычу. В конце концов, бесконечные войны приводили к истощению моральных и экономических сил определенной цивилизации, и этот надрыв приводил к её падению. Арнольд Тойнби считал, что «территориальная экспансия приводит не к росту, а к распаду [цивилизаций]… территориальные захваты – симптом не социального роста, а социального распада» [26]. Учитывая историю цивилизаций, с ним трудно не согласиться.
Захват, подчинение, установление господства, контроля над торговыми путями и сырьевыми ресурсами, расширение территории по замыслу завоевателей – казалось бы, неиссякаемый источник процветания и безграничной власти. А на деле это путь к исчезновению, уходу в небытие. Правда, одни поколения этот довольно долгий путь начинают, а другие пожинают горькие плоды безрассудной политики предков. Так было в древности, и то же самое продолжается сегодня. Всё получается по Фрейду: агрессия убивает своего носителя. Разрушительное, деструктивное начало цивилизации (Танатос) истребляет цивилизацию, ставшую на путь покорения другой цивилизации.
В чём тогда смысл такого течения истории? Зачем одни цивилизации разрушаются, другие возникают, уже в зародыше неся в себе смертоносный ген саморазрушения?
Смысл, если его можно найти в хаотичном стремлении к доминированию через разрушение, покорение и истребление, может быть в одном: в обновлении, в рождении нового на обломках старого и, в конечном счете, поступательном продвижении вперед. Так Древний Рим просуществовал целое тысячелетие, создал мощную империю с самой высокоразвитой на время своего падения культурой, – но сошел с арены под влиянием внутренних противоречий и напором варваров, которых презирал и с которыми воевал не одно столетие. «Цивилизация, разрушив свои ценности, рушится вместе с ними и приходит в полный упадок, – пишет Э.-М. Чоран, – и варварство тогда является единственным спасением» [27]. Варварство вновь воцарилось после падения Рима, и понадобилось почти тысячелетие, чтобы на территории бывшей процветающей империи возникла другая высокоразвитая европейская цивилизация.
Разрушение Рима было, несомненно, шагом назад в мировой истории цивилизаций. Возник хаос, сократилось население, культура пришла в упадок, империя утонула в крови… И хотя захватившие Рим варвары не сумели сразу создать новую цивилизацию на обломках сгинувшей империи, от неё отпочковалась другая – Византия, Второй Рим. А через тысячу лет история повторилась, и уже Византия была похоронена молодыми пассионарными турками. И тут ярко просвечивается цивилизационная антропоморфность. Король умер – да здравствует король!
Но почему великие цивилизации, создавшие определенную сильную социальную организацию, нашедшие многие технические решения возникших хозяйственных и военных проблем, постоянно развивавшие свои культуры, экономики, богатевшие материально и духовно, в конце концов, выдыхались и уступали дорогу иногда даже тем, кто стоял на более низкой ступени развития (Рим – варварам)? Почему заканчиваются идеи, стимулирующие дальнейшее их существование? Что мешает продвигаться вперед, совершенствоваться и этим обеспечивать своё дальнейшее существование? Что развращает настолько, что пассионарные в начале пути становятся скудными духом, что, в свою очередь, приводит к коллапсу?
Цивилизация возникает как ответ на определенные потребности разрозненных групп, столкнувшихся с необходимостью решения вставших перед ними задач. Демографический взрыв влечет за собой необходимость более сложной социальной организации. Возникшие новые экономические и социальные отношения, задачи совершенствования управления приводят к созданию всё более сложной иерархической системы, отношениям господства и подчинения, что приводит к всё возрастающему социальному расслоению. Цивилизация и есть определенное социальное устройство, требующее новых идей, воли для их осуществления и силы для преодоления возможного сопротивления. Таким образом, цивилизация – это форма насилия, в основе которого лежат потребности усложняющегося общества, и творческая способность к организации нового. Начало цивилизации – это способность и готовность одних подчинить себе, а других подчиниться. Это свежесть идей, порыв и воодушевление, надежда и… конечно, её несбыточность.
Любое общество, любые его законы несовершенны и в лучшем случае годны только на некотором временном отрезке, только для решения сиюминутных задач (правда, этот «отрезок» может растянуться на века и даже тысячелетие). Если при возникновении новых вызовов общество не может отреагировать немедленно, его развитие замедляет свой темп и постепенно переходит в состояние застоя. А застой неизбежно переходит в регресс, загнивание, и весь накопленный опыт, все имеющиеся достижения не уберегут данную цивилизацию от разрушения, – если не появятся новые идеи, способные перевести данную цивилизацию на новый уровень. «Цивилизации постоянно сбиваются с пути, идут не туда, – утверждает Э.-М. Чоран, – и, наконец, рушатся с упрямым постоянством…» [28] Чтобы этого не случилось, нужен новый logos, новый импульс развития. Но при его отсутствии толчком к развитию может стать агрессивная экспансия. И цивилизация идет к своему расширению, к решению возникших проблем за счет завоевания ресурсов покоренных народов. Однако такое решение дает только временный эффект (иногда даже длительный), потому что развитие цивилизаций происходит неравномерно, и, в конце концов, более сильная цивилизация поглощает или разрушает ослабевшую.
Но не только другие цивилизации представляют собой опасность для попавшей в тупик. Дикие орды бесстрашных кочевников не раз сокрушали цивилизации, превосходящие их в культурном, интеллектуальном, организационном и даже военном плане. Всё это происходит потому, что внутренние проблемы, переросшие в непреодолимые противоречия, снижают пассионарность, и это влечет за собой не только упадок во всех областях развития данной цивилизации, но и потерю способности к сопротивлению. Так Рим стал жертвой собственных проблем (финансовых, демографических, нравственных и т. д.) и нашествия варваров, которых сами же римляне призывали на службу (а некоторые из них, например, фракиец Максимин, наполовину вандал Стилихон и другие – даже стали римскими императорами). С приходом в Рим варваров, начался процесс его варваризации, римляне сами в какой-то степени на некоторое время стали варварами. В результате тысячелетняя цивилизация ушла в небытие.
Надо также отметить, что переход из состояния варварства к цивилизации не происходит строго по восходящей. Дорога прогресса витиевата и отнюдь не устлана розами. Путь развития цивилизации, подобно описанному В. Гейзенбергом физическому свойству квантовых частиц, имеет принцип неопределенности. В примитивных обществах развитие происходит очень медленно, так как оно опирается больше на традиции, чем на их изменение и совершенствование. Но с накоплением знаний, с изменением социального устройства темпы роста нарастают. От появления первых орудий труда (2,5–1,5 млн лет до н. э.) до освоения огня (1,2 млн лет до н. э.) прошло более миллиона лет. А от появления письменности (середина VI тыс. до н. э.) до изобретения колеса (конец V тыс. до н. э.) только полторы тысячи лет. Все эти проявления творчества человека произвели революцию и оказали огромное влияние на развитие человека. С развитием цивилизации темпы появления новых изобретений и духовных находок постоянно увеличивались. Но когда и какое решение возникающих задач будет найдено сказать невозможно никогда. И чем дальше развивается цивилизация, тем быстрее она находит ответы на постоянно возникающие проблемы. Однако в этом не только преимущество цивилизации, но и её слабость, прежде всего потому, что вследствие своего усложнения она сначала создает проблему, а затем её решает – не всегда успешно.
В основе возникновения цивилизаций лежит объединение нескольких небольших или даже крупных государств на основе схожих культур и необходимости найти способы решения общих проблем, разрешить которые легче и проще сообща. Так, по приблизительным оценкам к III тысячелетию до н. э., в Междуречье возникла цивилизация шумеров, объединившая несколько городов-государств: Урук, Ур, Лагаш и Аккад. Объединенному царству Шумер было легче контролировать торговые пути Древнего мира, связывавшие Персидский залив со Средиземным морем. Но внутренние распри ослабляли эту древнюю цивилизацию. «По мере укрепления власти над окружением, начинается процесс надлома и распада, а не роста, – считал А. Тойнби. – Проявляется это в эскалации внутренних войн. Череда этих войн ведет к надлому, который, усиливаясь, переходит в распад… Прозрение наступает, когда общество, неизлечимо больное, начинает войну против самого себя. Эта война поглощает ресурсы, истощает жизненные силы. Общество начинает пожирать само себя» [29]. Так было и у шумеров. Воспользовавшиеся их слабостью варварские племена с юга и северных гор пытались уничтожить шумеров для полного или частичного захвата долины и самостоятельного контроля над торговыми путями. В результате, в 2003 году до н. э., Шумерское царство было захвачено эламитами и разрушено. Шумеры были ассимилированы, а через какое-то время был даже забыт их язык. Шумер пал, став жертвой внутреннего надлома и деструктивной внешней агрессии.
Цивилизации возникают в результате агрессивных захватов и распадаются под влиянием центробежных сил внутреннего перенапряжения и/или внешнего натиска. Объединялись египетские земли, Шумер с Аккадом, Ближний Восток под эгидой Ахеменидов; Китай становился Всей Поднебесной; разрозненная Эллада на основе общей культуры и внешней угрозы тех же Ахеменидов, – а Рим, покоривший Элладу, на основе её культуры создал особую греко-римскую цивилизацию. И все эти цивилизации распадались под влиянием других цивилизаций или варваров и, главное, цивилизационной усталости. Но стремление одних цивилизаций поглотить другие и установить «сверхцивилизацию» всегда заканчивались провалом и распадом. Испанцы покорили полмира, но ушли со сцены, вытесненные британцами. Англичане были горды тем, что в их империи никогда не заходит солнце, но Британию подкосил распад колониальной системы. А англо-саксонский мир возник, но так и не перерос в специфическую цивилизацию, отличную от западноевропейской, и, может быть, именно это до сих пор спасает его от полного распада.
Разумеется, распадающаяся цивилизация, подчиняясь закону самосохранения, пытается найти выход и такие нестандартные решения, которые могут помочь миновать кризис и сохранить то, что в любой цивилизации является самым главным – свою уникальность, идентичность, своё «Я». В подавляющем числе случаев это приводит к войнам, в результате которых, в лучшем случае, распад можно оттянуть, но не предотвратить. «Все, взявшие меч, мечом погибнут», – говорится в Евангелии (Мф., 26:52). Здесь уместно подчеркнуть слово «все». Все цивилизации, возникающие в результате агрессивных побуждений (меч), от меча приходят к концу своего существования.
В ходе развития молодая цивилизация стремится к расширению, пытаясь подчинить себе всё больше и больше государств и культур, но всегда настает момент, когда наступает перенасыщение. Восточная мудрость говорит: не бери в рот кусок бὸльший, чем сможешь проглотить. Ни одна цивилизация, на Востоке или на Западе, не следует этим мудрым словам. И сегодня мы наблюдаем тот же процесс, ту же ситуацию, когда «кусок» оказывается бóльшего размера, чем способности современной западной цивилизации его проглотить и переварить. Последние дни цивилизации, которая сама привела себя к распаду, характерны тем, что, по словам Чорана, появляется «Ностальгия по варварству», и это «последнее слово цивилизации» [30]. Действительно, ностальгия по далекому варварству на Западе уже появилась в ХХ веке и самым ярким её проявлением был германский нацизм.
Тойнби выделял 21 цивилизацию, Шпенглер, певец пессимистического взгляда на развитие культуры и цивилизаций, – только 9 «великих» культур. При этом он утверждал, что любая цивилизация на своем завершающем этапе неизбежно несет гибель свою и культуры, на основе которой она возникла. И западная цивилизация, которая, по его мнению, уже стоит на пороге своего распада, ведет к декадансу современной культуры. Это мнение Шпенглер высказал ровно сто лет назад. Интересно, что бы он сказал сегодня, глядя на ускоренный процесс демонтажа высокой европейской культуры.
По теории Шпенглера, каждая культура, в конечном счете, становится цивилизацией. Потому что «цивилизация – неизбежная судьба культуры» [31], которая есть начало конца и культуры, и самой цивилизации («цивилизация», по Шпенглеру, – кризисный период, завершающая фаза любой культуры). Так на примере античности, сравнивая Древнюю Грецию и Рим, он отмечал, что на смену гуманистической греческой культуре пришла цивилизация Рима. Ведь какими были римляне, по мнению Шпенглера? «Бездушные, далекие от философии, лишенные искусства, с расовыми инстинктами, доходящими до зверства, бесцеремонно считающиеся лишь с реальными успехами, они стоят между эллинской культурой и пустотой» [32]. Конечно, мягко говоря, преувеличенно. Сенека, Плиний, Овидий, Тацит, Цицерон, Лукреций, Марк Аврелий и многие, многие другие, казалось бы, опровергают это мнение. Но правильно схвачен дух Рима. Захваты и разрушения, миллионы рабов, взгляд на окружающий мир, как на источник ресурсов, необходимых империи, а на саму империю, как на высшее достижение цивилизации. Рим принес практичность вместо духовности, вместо морали – погоню за материальными благами. Деньги стали абсолютной ценностью, лишенной связи с талантом и трудолюбием, – и становится ясно, что именно это привело к закату античной культуры и цивилизации. «Греческая душа и римский интеллект, – поясняет О. Шпенглер, – вот что это такое. Так различаются культура и цивилизация» [33].
Исходя из аналогии, Шпенглер приходит к выводу, что западная культура и цивилизация также не составляют исключения и находятся в фазе упадка, предшествующей распаду. Гибель культур прошлого, согласно Шпенглеру, как бы предрекает Западу его собственную судьбу, его уже недалекое будущее. Именно поэтому его главный труд, наделавший много шума в 1918 году, и отголоски которого слышны и сегодня, называется «Падение Запада» (в русском переводе, изданном в 1993 году, «Закат Европы», или, что звучит намного точнее, с точки зрения замысла Шпенглера, «Закат Западного мира», – в переводе, изданном в 2010-м).
Если Тойнби говорит о надломе цивилизаций, наступающем вследствие экспансии, войн, то у Шпенглера мы находим другой подход. Он ищет причину угасания в интеллектуальном, которое противопоставляет «душевному», внутренний мир человека – внешнему. «Человек культуры живет внутренней жизнью, цивилизованный человек – внешней, в пространстве, среди тел и “фактов”, – утверждает он. – Что один ощущает как судьбу, другой понимает как взаимосвязь причины и следствия» [34]. Такой психологизм и оплакивание культуры ведет, через ложное противопоставление чувственного и рационального, к ложному пониманию хода истории, особенно в плане развития цивилизаций. Внутренний мир человека по мере развития цивилизации тоже развивается и обогащается, но в период упадка цивилизации под напором проблем, которые она не способна решить, угасает и культура. Таким образом, его предположение, что «переоценка всех ценностей – таков сокровеннейший характер всякой цивилизации» довольно точно объясняет происходящее в начале XXI века: мы переживаем период турбулентности, который говорит об умирании старой и нарождении новой культуры и, на этой основе, новой цивилизации. Цивилизация, продолжает Шпенглер, «начинается с того, что перечеканивает все формы предшествующей культуры, иначе толкует их, иначе ими пользуется. Она ничего уже не порождает, она только дает новые интерпретации» [35]. Ценности цивилизации создаются культурой, и в её рамках получают развитие новые формы, находят другие ответы на возникающие вызовы. Но не бесконечно, – и в этом Шпенглер прав. Цивилизации (а вместе с ними и культуры) по тем или иным причинам истощаются, теряют способность к сопротивлению, креативность, и именно эти причины ведут к их распаду.
Цивилизация – это умирание созидательного духовного творчества, замена его практицизмом. В искусстве это выражается в быстрой смене входящих в моду стилей, это китч и эпатаж. В политике это господство выскочек, в социальных отношениях – Машина, космополитизм, победа мегаполисов над деревенским ландшафтом. Таким образом, глубокий кризис цивилизации представляет собой, согласно Шпенглеру, предвестник неизбежной смерти любой изжившей себя культуры.
Но, может быть, не стоит вслед за Шпенглером обвинять во всех человеческих грехах только цивилизацию. Если рассматривать цивилизацию как особый вид социального устройства, способ существования общества с присущим ему политическим устройством, нашедшем своё воплощение в государственных, правовых, социальных и иных институтах, то надо признать, что не только она не отвечает интересам большинства людей. Цивилизация, так же как дикость и варварство, всегда знала угнетение, эксплуатацию, несправедливость и отсутствие равенства. В этом смысле Шпенглер опять прав: цивилизация есть не развитие культуры (которая, возможно, могла бы продолжать развиваться и вне цивилизации), а её – не самая лучшая часть – надстройка. Тем не менее для современного человека, считает Эмиль-Мишель Чоран, «цивилизация, дело его рук, его навязчивая идея, предстает перед ним как наказание, которое он сам для себя изобрел и через которое хотел бы заставить пройти тех, кто до сих пор оставался в стороне» [36].
В то же время нельзя сказать, что цивилизации истощаются только потому, что сталкиваются с множеством проблем, ответы на которые необходимо найти мгновенно. Пока они обладают необходимой пассионарностью, они продолжают развиваться. Их развитие продолжается тогда, когда, найдя достойный ответ на один вызов, они переходят к другому и опять находят адекватный ответ. Так может происходить очень долго (Тойнби утверждал, что до 1000 лет и примеры тому есть – Рим, Византия), но это не означает, что цивилизации могут существовать бесконечно долго. Наступает момент, когда потерявшее способность к сопротивлению и обновлению общество переходит в состояние исчерпанности, безвольности и застоя, перерождающееся в упадок и хаос. Такую цивилизацию спасти уже нельзя, она гибнет, хороня под своими обломками породившую её культуру, которую иногда можно попытаться реанимировать (хотя бы частично, как это было с античной культурой), но цивилизацию – никогда. А что касается западной цивилизации, то Шпенглер даже указывает примерные сроки её падения: «В нашем случае срок её [цивилизации] отведен после 2000 года» [37]. Слово «после», однако, наводит достаточно много тумана, ведь и 3 тысячи идут после 2-х тысяч…
Согласно Тойнби, как уже было сказано, причиной гибели цивилизаций является, прежде всего, агрессивность, стремление к расширению, утверждению своего «совершенства» по всему пространству ойкумены, и сопутствующая этому процессу милитаризация общества. Это ведет к истощению ресурсов, как экономических, так и интеллектуальных. Элита теряет своё главное качество: находить ответы на увеличивающиеся и учащающиеся вызовы, и перестает быть ведущей силой общества. Она становится правящей верхушкой, облеченной властью, но лишенной способности вести за собой массы. В этой ситуации любая сила, способная вывести цивилизацию из состояния равновесия, приводит к потере элитой, ставшей уже только формальной, власти, и вскоре эта цивилизация рассыпается как карточный домик.