Михаил Калашников
Западная цивилизация. Экзистенциальный кризис
Глава IV
Духовный тупик
Милосердие к жестоким есть жестокость к милосердным
Талмуд
Желание быть освобожденным от любого справедливого бремени ведет к самой опасной свободе из всех возможных
Генрих Сузо, XIV век
Вопрос о духовности был – и остается – одним из самых важных и самых сложных в истории развития человека. На протяжении тысячелетий люди продолжали рассуждать о духовности, вести жаркие дискуссии, которые нередко приводили к кровопролитию, но редко кто брался за то, чтобы дать четкое определение духовности. В словарях и энциклопедиях, даже таких уважаемых, как Британская, этот вопрос освещается довольно туманно. Получается, что термином пользуются многие, и при этом считают, что под ним подразумевается одно и то же, – но так ли это?
Любопытно заметить, что ни в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, ни в Энциклопедии Кольера или Российском гуманитарном энциклопедическом словаре, ни в других энциклопедических изданиях обнаружить определение духовности не удалось. Но вот в российском Энциклопедическом словаре (2009 г.) нашлось косвенное толкование духовности: «Духовность. Духовная, интеллектуальная природа, внутренняя, нравственная сущность человека (противополагаемая его физической, телесной сущности)». Духовность – это духовная интеллектуальная природа человека… довольно тавтологично. Но сущность этого феномена так и остается за пределами данного определения. Недалеко ушли и британцы. «Духовность, – указывается в последней версии толкования этого термина Энциклопедией Британника, – качество или состояние […] привязанности к религиозным вопросам и ценностям в широком понимании. Термин также часто используется в не- (или даже анти-) религиозном смысле, чтобы обозначить или приблизить понимание фундаментальных моральных, экзистенциальных или метафизических вопросов, особенно касающихся природы индивида (или его души), смысла жизни, природы разума или сознания и возможности бессмертия». Такое определение звучит расплывчато и очень обще, оставляя, впрочем, простор для фантазии добросовестного читателя. В одном сходятся все представления о духовном: оно нематериально. Карл Густав Юнг, потративший десятилетия в поисках основ психической деятельности человека и его духовности, и относивший их к паттернам бессознательного (архетипам), писал: «За недостатком эмпирических данных я не обладаю ни знанием, ни пониманием этих форм (Архетипов. – М.К.), называемым обычно “духовными”» [122].
Тем не менее можно сказать, что духовная жизнь каждого человека представляет собой комплекс специфических реакций на разнообразие реальностей окружающего мира, переживания и осмысление реальности в её конкретных проявлениях, как материальных, так и нематериальных. Духовные переживания и их осмысление становятся внутренним миром отдельного человека и в то же время являются коллективной реакцией на общественные процессы. Духовность, таким образом, может проявляться в религиозных верованиях, философии, искусстве, различных духовных практиках (молитве, медитации, попытках постижения высших истин, нирване и т. п.), науке как средстве познания мира. То есть духовность лишена всякого утилитарного смысла и направлена на удовлетворение нематериальных потребностей человека. Духовность в этом смысле противопоставляется материальному, как возвышенное – земному, идеальное – несовершенному миру человеческих страстей. В то же время духовность включает в себя и систему ценностей, которые присущи определенной цивилизации и отделяют её от других, передавая их от поколения к поколению.
Духовная жизнь постоянно меняет свои формы и содержание, но остается непреходящей потребностью человека в стремлении к надмирному, как противопоставлению далеко несовершенному миру материальных ценностей. Духовность есть, в какой-то степени, уход от реального мира, и в то же время стремление к его совершенствованию. Но развитие общества диктует свои законы и в сфере духовной жизни. Направления в искусстве, философские системы, научные представления постоянно меняются. Они подвержены влиянию материальных потребностей общества, складывающихся в рамках цивилизации и оказывающих довольно сильное давление на развитие культуры и, как следствие, её составной части – духовности. Но духовность, как и многие другие проявления частной и общественной жизни, не всегда развивается линейно. Необыкновенные взлеты чередуются с глубокими падениями, периодами, когда духовность уходит на второй и даже на третий план, когда человек переходит из мира духа в мир плоти. Христос, признанный в христианстве Богочеловеком, по христианским воззрениям был посланцем Бога-Отца именно для духовного спасения людей. Он предупреждал: «И не бойтесь убивающих тело, душѝ же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф. 10:28). Душу, действительно, легко и эффективно губит цивилизация, в которой материальные блага давно уже затоптали духовное начало у большинства людей.
Духовность является частью культуры, её нематериальной частью. Мысль проточеловека, создающая интеллектуальную модель результатов труда (создающего материальные ценности), постепенно переходила к осмысливанию окружающего мира и начинала воспроизводить его в первобытных орудиях, а затем в первобытном искусстве. Орудия труда и предметы первобытного искусства породили главное творение человека – культуру. Путь от животного, пользующегося плодами природы, к человеку был проложен, – но это был тернистый путь. Осознавать и даже воспроизводить природу требовало интеллектуальных усилий и это стало основой его духовной жизни. Духовная жизнь начиналась с толкования природных явлений и их обожествления (проторелигия), использования в трудовой деятельности выявленных закономерностей (протонаука), системы запретов, табу (протомораль). В дальнейшем мораль стала одной из важнейших сторон духовной жизни человека.
В Средние века человек жил с Богом. Он ощущал Божье присутствие, боялся Его карающей длани, старался жить по Его законам (что получалось, впрочем, весьма приблизительно), и ждал того страшного момента, когда смерть соединит его с Богом. Он грешил, преступал Закон Божий, и всё время надеялся, что Бог милостив, Он простит свое чадо и возьмет к себе, туда, где райские кущи, где нет страданий, но только безграничная любовь Бога и человека. И не важно, есть Бог или существуют только иллюзорные надежды заблудших, грешных людей на Его милости. Главное, есть надежда, проявление одного из важнейших психологических свойств человека, помогающее ему жить.
Человек Средневековья жил своими представлениями о природе, обществе, Боге и отношении с Ним, своими переживаниями, радостями и страхами. Это был субъективный мир иллюзорных представлений, окрашенный яркими красками подчас воспаленного воображения. Но они давали людям опору в сонной и подчас непредсказуемой жизни.
Порядки казались незыблемыми, изменения происходили редко. Ценности этого мира, словно крепостная стена средневекового замка, охраняли сложившийся веками менталитет и представление о своём месте в загадочном, но грубом и жестоком мире. Время для средневекового человека было абстракцией, отвлеченной от его жизни. Его бренная жизнь казалась незначительным мигом на фоне вечности, которая занимала центральное место в его религиозном сознании. И хотя человеку Средневековья казалось, что этот мир будет существовать вечно – до Второго пришествия, он медленно и незаметно для себя менялся.
В Позднее Средневековье Ренессанс разбудил западноевропейскую цивилизацию, но не уничтожил её, а повернул к трансформации. Обычно говорят о развитии наук, искусства, философии, технических устройствах, быте этого времени. Но, пожалуй, самым важным моментом было изменение менталитета. Меняться начало всё – традиции, религиозные представления (Реформация), воспитание, цели, вся духовная жизнь общества. На смену покорности и представлению о человеке исключительно как о «твари Божьей» пришло понятие о нём, как о вершине Божьего творения, о неповторимости и значимости его жизни. Идеи Джованни Пико делла Мирандола о достоинстве человека были столь же революционными, как и приведшие к перевороту в религиозном сознании идеи Лютера. Наряду со служением Богу появились и другие цели, более приземленные, конкретные, дерзкие, и они охватили значительные слои европейцев.
Уникальность Ренессанса была не просто в возрождении античных идей и искусства. Как в Древней Греции удалось совместить миф, искусство и зарождающийся рационализм, так в Возрождении, этом исключительном периоде развития общества, была сделана попытка увязать воедино христианство, искусство и позитивные знания. Это была эпоха переоценки средневековых христианских догм и развития искусств и философии, что делало её совершенно особенным, самостоятельным явлением, и в то же время переходным периодом между Средневековьем и Новым временем. Ренессанс смог синтезировать новизну и древность, мирское и надмирное, науку и религию, искусство и политику. Внутренне человек почувствовал себя более свободным, а внешне менее зависимым от светской и религиозной власти. Но вместе с этим пришли новые черты его внутренней и внешней жизни: ощущение относительной независимости делало жизнь более мирской и это предвещало снижение уровня духовности.
Переходный период из Средневековья в Новое время занял не одно столетие, но на выходе стоял уже другой человек – самоуверенный, авантюристичный, энергичный, готовый на многие жертвы, и в то же время алчный, горделивый, честолюбивый и беспринципный индивидуалист, завистливый и готовый на всё для удовлетворения своих корыстных целей. Но это изменение вело к потере устойчивости, духовной опоры, которые ранее давали ему смирение и жизнь с Богом. Эрозия религиозного сознания постепенно вела к потере духовности, которую незаметно вытесняло осознание материальности мира и самого человека, и направляла его к стяжательству и поиску, в основном, материальных благ. Образно говоря, сонный средневековый человек проснулся и обнаружил себя совершенно другим в ином, новом мире, лишенном прежних ориентиров и ценностей.
Но что такое – духовность? На протяжении всей истории человечества множество философов старались дать определение духа, духовности, но единой формулы этого феномена так и не получилось. Условно можно сказать, что духовное – это всё то, что порождено человеческим разумом. Но в таком случае мы отсекаем трансцендентное, надмирное. А если принять концепцию, что мировой дух, Бог, т. е. недоступное человеческому разуму имеет место быть, то получится, что духовное относится к божественному. Но, вполне возможно, что дух и порождаемая им духовность имеют отношение и к Богу, и к человеческому разуму, сознанию, которое Бог вдохнул в человека. Конечно, такое определение не может удовлетворить не только атеистов, но даже агностиков. Поэтому в дальнейшем под духовным здесь будет подразумеваться всё нематериальное, не физическое, относящееся к внутренней жизни человека и тому, что возможно существует и является проявлением Высшей сущности.
Если рассмотреть учения многочисленных религий, то можно заметить, что у них есть общее ядро и это ядро – мораль. Основы морали во многих религиях одинаковы: не убивай, не прелюбодействуй, не кради и т. д. Сегодня, когда секуляризация освободила людей от религии, которая, по известному выражению Маркса, «есть опиум народа», и в то же время «сердце бессердечного мира» [123], человек, утративший одну из основ религии – мораль, с горечью констатирует: он остался один, наедине с бездушным миром себе подобных. Но неужели, чтобы стать Человеком, ему обязательно нужна карающая длань Божья, страх «твари дрожащей» и слабая надежда на избавление от «любви к себе», заменяющей любовь к ближнему? На избавление от общества себе подобных в мире потустороннем, где греховность и эгоизм невозможны априори, и где любовь Бога возвышает человека и наконец-то делает его милосердным?
Развитие человека, с тех пор как у него пробудилось сознание, проистекало в лоне религии, неважно была ли это первобытная религия духов, более поздние верования в пантеон богов, или единобожие авраамических религий. И всегда, и везде религия была связана с моралью, которую диктовало божество. Духи, боги или единый Создатель диктовали человеку правила общежития авторитетом высшей сущности. Но если начавшаяся в Новое время секуляризация уводила его от того, что можно рассматривать как надмирное, можно ли утверждать, что, как и все проявления жизни, мораль может существовать вне религиозных предписаний? Может ли относительная мораль, созданная человеком, заменить императивную мораль надмирного?
Ответ на эти вопросы должно было дать Новое время, отсчет которого условно ведется от начала XVI века до Первой мировой войны. Великие философы Нового времени, почувствовавшие возможность освобождения от христианской схоластики, дали новое понимание человека и его роли в мире, в котором он жил. Фрэнсис Бэкон верил в науку, которая должна была, по его мнению, создать новую форму цивилизации и вывести жизнь человека на новый уровень. Но для этого, считал он, надо отделить науку от религии, что могло привести (и привело) к ещё большему отдалению человека от Бога. Появился скептический релятивизм, разрушавший существовавшие культурные установки и моральные традиции. Cogito ergo sum («мыслю, значит, существую») Рене Декарта стало знаменем новой эпохи, низвергавшей авторитеты и постепенно отрекавшейся от Бога. Да, Он ещё был в сознании людей, без Него не было модели мироздания и бытия человека, но шаг за шагом всё более четко проводилась граница между Всевышним и человеком. Рационализм европейской культуры шаг за шагом вытеснял старое сознание и внедрял новое – эгоистическое, холодное, рассудочное, как математическая теорема. Без Бога мир ещё не мыслился, разум ещё нуждается в Нём – ведь только в том случае, если Он существует, то существует и разум, способный Его осознать. А разум, cogito, движимый Провидением, должен и может создавать духовное.
Но, в таком случае, вновь встает вопрос о том, что есть духовное. Заключается ли оно только в религиозном сознании или может оторваться от него?
Сфера духовного охватывает все явления культуры, не связанные с материальной стороной жизни людей: религию, традиции, нравственные нормы и принципы, философию, историю, социологию, юриспруденцию, искусство и т. д., – то, что не является материальным. То есть духовное абстрактно и, хотя оно отражает материальный мир, основано, прежде всего, на способности человека к абстрактному мышлению. Духовное живет только в человеке, в его сознании, и диалектически материализуется, оказывая воздействие на его бытие, – но и бытие оказывает свое влияние на духовное. Русский философ Владимир Соловьев, например, рассматривая задачи искусства, писал, что оно «есть превращение физической жизни в духовную, т. е. в такую, которая, во-первых, имеет сама в себе своё слово, или Откровение, способна непосредственно выражаться вовне, которая, во-вторых, способна внутренне преображать, одухотворять материю или истинно в ней воплощаться и которая, в-третьих, свободна от власти материального процесса и потому пребывает вечно» [124].
Просвещение тоже внесло свою лепту в расшатывание духовного мира Западной Европы, сложившегося за целое тысячелетие. Просвещение выделило целую плеяду мыслителей, среди которых были Локк, Гоббс, Спиноза, Вольтер, Бейль, Дидро, Монтескье, Гольбах и др. Они сумели разработать новое мировоззрение, ставшее неотъемлемой частью западной культуры. Значительный вклад в этот процесс внесла теория о происхождении видов и человека Чарльза Дарвина. Опираясь на данные науки, создавались стройные теории, заставлявшие пересматривать взгляды на человека как субъект материального и духовного мира, и отбрасывали примат духовного над материальным. Теперь всё стало наоборот: материальное, физическое, по их мнению, преобладает над духовным, – а это вызывало множество вопросов социального порядка. Наука и новая философия активно вытесняли религию, что не могло не сказаться на всех других проявлениях духовной жизни. Всего три столетия преобразований, совершенных наукой, создали новый тип мышления, и наука стала новой, светской религией Запада.
В XIX веке на базе этой веры возникла идея прогресса – поступательного движения вперед, приносящего успех в достижении поставленной цели, развитие, плодами которого становятся позитивные изменения. Она стала одной из основных европейских культурных ценностей, непререкаемой парадигмой Нового времени. Всё, что считается прогрессивным, автоматически вносится в категорию наилучшего, приносящего людям наибольшую пользу. Это позволило считать прогресс смыслом развития человека и одновременно иконой, на которую можно молиться, религией, в которую веруют без веры в Творца. Такое отношение к прогрессу сделало его специфической частью современной идеологии, магическим ключом, открывающим замки врат, скрывающих райские кущи, – не в потустороннем мире, а на земле. И все же идея прогресса как одной из главных культурных ценностей вызывала критические замечания. Так, например, русский философ Николай Бердяев считал, что идея прогресса – это «обоготворение будущего за счет настоящего и прошлого» [125].
По мере «прогрессивного» движения вперед западная цивилизация всё более уходила к мирскому и всё более отдалялась от гуманизма эпохи Возрождения. Это был набиравший силу процесс секуляризации. Первоначально под секуляризацией подразумевалась конфискация церковных земель с последующей передачей их в руки государства, знати, буржуазии и т. д. После Великой французской революции, в ходе которой активно разрушались церкви, процесс конфискации церковных земель в Европе пошел полным ходом. И хотя уже при Наполеоне I церкви начали восстанавливать, брошенные зерна начали давать всходы: скептическое мышление, особенно среди образованных людей, получало всё большее распространение. Ницше провозгласил смерть Бога, и идею эту радостно подхватили все прогрессисты, атеисты и многие деятели науки и искусства, включая весьма экзальтированную богему. А в начале ХХ века во Франции был принят закон об отделении церкви от государства. Всего за последующие полстолетия весь западный мир, а также Восточная Европа определили место церкви вне государственных институтов, оставив вопросы вероисповедования самим гражданам. Отделение церкви от государства, само по себе, было делом замечательным, потому что свобода совести вошла в ранг государственной политики, но так как это сопровождалось быстрым распространением атеизма, была выбита основная опора духовности. Мир с ещё большей скоростью уходил от духовного к материальному.
По существу, эти процессы привели к появлению нового человека, скептического, не признающего никакие авторитеты, самоуверенного, убежденного в своей способности познавать и преобразовывать природу. Постепенно снимались различного рода ограничения, и он чувствовал себя всё более и более свободным. Бог стал рассматриваться как угнетатель, сковывающий научное и духовное развитие. Последовательность трех очень важных вех в истории западного мира – Возрождения, Просвещения и научной революции – дали свои всходы. Скепсис, индивидуализм и светский дух стали доминирующими факторами развития обновленной Европы. Монолитная христианская вера стремительно покидала западную цивилизацию, что вызвало разрозненность мелких разнообразных групп, которые уже более не скреплял цемент религиозных воззрений, моральных канонов и категорических императивов духовности. Отбросив все ценности мира, который был до Возрождения, культуру Античности и Средневековья, по существу, порвав с ними связи (научные изыскания в счет не идут), культура Нового времени как бы перерезала пуповину, соединявшую её с прошлым. «Современный человек в охоте за беглыми, минутными благами и летучими фантазиями, – писал ещё в конце XIX века Владимир Соловьев, – потерял правый путь жизни. Перед ним темный и неудержимый поток жизни» [126]. Цивилизация стала другой, внешне более разнообразной и красочной, раскрепощенной и свободной. Такой она стояла на пороге ХХ века. А каким стал в результате человек?
Гюстав Лебон, тоже в конце XIX века, дал свою оценку нового человека: «Исчезновение сознательной личности, преобладание личности бессознательной, одинаковое направление чувств и идей, определяемое внушением, и стремление превратить немедленно в действия внушенные идеи – вот главные черты, характеризующие индивида в толпе. Он уже перестает быть самим собой и становится автоматом, у которого своей воли не существует.
Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным человеком; в толпе – это варвар, т. е. существо инстинктивное. У него обнаруживается склонность к произволу, буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свойственным первобытному человеку, сходство с которым ещё более усиливается тем, что человек в толпе чрезвычайно легко подчиняется словам и представлениям, не оказавшим бы на него в изолированном положении никакого влияния, и совершает поступки, явно противоречащие и его интересам, и его привычкам» [127].
В христианском Средневековье бытовало резкое разделение, даже противопоставление духовного и материального, и в этой дихотомии духовное преобладало над материальным. Такова была точка зрения католической церкви (хотя и лицемерная) и протестантской, и она доминировала. Христианство проповедовало презрение ко всему материальному, к мирским радостям, считая земное существование человека только прелюдией и испытанием в ожидании жизни вечной. Но противопоставление жизни вечной и земной, божественного и мирского, духа и материи, человека и Бога, набирая скорость, уходило в прошлое. Новое время принесло другую оценку: вечной жизни нет, человек так же материален, как и любая частица Вселенной, и то, что отделяет его от животного мира, из которого он вышел, разум, есть просто функция организма. Человек не нуждается в Боге, он свободен распоряжаться своей жизнью без оглядки на какие-либо догматы, на ту мораль, которую сформировали века и тысячелетия стойких заблуждений и суеверий. Рационализм и эмпиризм окончательно развели и даже противопоставили веру и разум: мир стал объективным и субъектом для исследований, не знающих границ. Материальный мир стал единственной реальностью, а всё остальное – продуктом разума, его фантазий, воображения, догадок, более или менее интересных конструкций, имеющих весьма относительный смысл. Власть духа, власть религии перехватила власть светская, дополнив старую, известную тысячелетиями власть прямого насилия новым, непрямым. Но, как писал Хосе Ортегаи-Гассет, не надо забывать, что «и мирская, и религиозная власть – в равной степени явления духовного порядка». Действительно, светская власть – совершенно на других основах – занялась и духовной жизнью человека. «Большинство людей, – продолжает Ортега-и-Гассет, – не имеет вообще никаких мнений, им нужно насильно, под давлением внушить эти мнения» [128]. И в этих условиях изменился сам человек. Он не потерял свою индивидуальность, но утратил личностные качества, растворившись в новом, абсолютно материальном мире. Он стал человеком-массой.
«Масса, – пишет Ортега-и-Гассет, – это толпа людей, не имеющих особых отличающих их качеств… Масса – это “средний человек”» [129]. Человек-масса – это современный человек, потерявший свою духовную опору. Он подобен рыбе, выброшенной из воды, судорожно двигающей жабрами; он задыхается в бездушном, бездуховном мире, где всё стандартизировано настолько, что индивидуальные отличия теряют всякий смысл. Внешне он свободен, предоставлен самому себе, но фактически больше похож на белку, бегущую в колесе. Его забег, как и у белки, бессмысленен и бесконечен (в рамках отпущенной ему жизни), и он не способен выключиться из него. У современного человека отняли Бога, но взамен дали пустоту материальных благ, которая не может заменить духовность. И он уже не способен выйти за рамки тех установок, которые обедняют его духовно, которые призваны заменить ему духовность и которые навязывает ему общество.
Мышление современного человека, отдалившееся и от античности, и от христианства, теперь существует в парадигме непрекращающейся критики, развенчания всего и вся. Скептицизм достиг своего апогея и не оставил человеку ничего святого, ничего такого, что он бы не подвергал сомнению, в чём мог бы быть полностью уверен, убежден, что могло бы стать незыблемой опорой его бренного существования. Оснащенный огромным арсеналом технических достижений, он стал одиноким и усталым, согбенным под бременем завоеваний цивилизации. Цивилизация уже почти раздавила культуру, вызвав её глубокий кризис. Теряющий культуру одинокий человек перестает ощущать связь с природой, из которой он вышел, с окружающими его людьми, он бессмысленно бредет по отведенной ему (кем? судьбой?) окраине Вселенной и постепенно перестает чувствовать себя человеком.
До Нового, и тем более Новейшего времени человек таким не был. Он знал, он чувствовал, что где-то рядом с ним Высшая Сущность, и она не оставит его, и даже если смерть близка, он предстанет перед Богом там, в бесконечных просторах Вселенной. Современный человек уверен (за все уменьшающимся исключением), что Бога нет, что за неизбежностью смерти тоже ничего нет, и единственная возможность в этом мире – взять всё, что можно, и немедленно, сейчас же, и как можно больше, пока его жизнь не сменится мраком небытия. И прожить свою жизнь надо так, чтобы переполняющее ощущение счастья зашкаливало, чтобы оно… Но что есть счастье? В чём оно? Как его добыть? Ведь счастье не Золотое руно и не Жар-птица. Его невозможно ни пощупать, ни обонять. Оно лишь мимолетное ощущение, линия горизонта, за которой бежишь сломя голову и не можешь остановиться, хотя понимаешь, что добраться до неё невозможно. И эта безысходность порождает необходимость в эрзацах, которые могут создавать видимость достижения цели, но которые, в конечном счете, постоянно требуют подпитку, как, скажем, увеличение дозы наркотиков у наркоманов. Такими эрзацами являются Слава, Богатство, Власть, т. е. то, что отрицает духовность и поощряет эгоизм и безразличие к судьбам других людей. Этот отказ от духовности ведет в джунгли «войны всех против всех» за место под солнцем, к низвержению уже не трансцендентного Бога, а также и своей человеческой сущности.
Большинство людей не задумываются над вопросами духовности. Для них важны только ориентиры, которые указывают их путь в жизни. Таким важнейшим ориентиром всегда были нравственность и мораль.
Иммануил Кант выдвинул свою версию морально-нравственных принципов, которые, по его мнению, носят характер императива (безусловного веления). На основании этой гипотезы, Кант вывел понятие категорического императива, который является всеобщим обязательным нравственным законом, которому подчиняются все люди. «Практические законы, носящие название моральных… суть императивы (веления или запреты), и притом категорические (безусловные) императивы, чем они и отличаются от технических (предписаний умения), повелевающих лишь условно» [130]. То есть получается, что моральные предписания, носящие безусловный (неизменный) характер, установлены человеку высшим разумом (Богом) или сформированы Природой, как бы мы сказали сегодня, через механизм генетики. Однако видя вокруг всё разнообразие характеров и поступков людей, Кант понимал, что категорический императив – красивая теория, к реальности имеющая мало отношения. «Человек (от природы) или нравственно добр, или нравственно зол, – писал он. – Но каждому может легко прийти на ум вопрос, верно ли такое противопоставление и не может ли каждый утверждать, что человек от природы ни то ни другое или что он и то и другое одновременно, а именно в одних отношениях добр, а в других зол» [131]. Это разнообразие, порожденное свободой воли, стало отрицанием его категорического императива – если он категорический (безусловный), то не следовать ему невозможно, а если ему можно не следовать, то не такой уж он категорический.
Возвращаясь к тому, что было сказано выше, необходимо добавить, что если нравственность и мораль были выработаны в ходе развития человеческого общества, а через институты религии делались попытки придать им неоспоримые безусловные свойства, то в Новое время, в связи с секуляризацией, им на смену пришло понятие относительности морали. То есть если вчера была одна мораль, то сегодня может быть другая – или её вообще может не быть. А в качестве критериев, обусловливающих определенную мораль, выступают потребности общества, которые тем или иным образом навязывают элиты правящих классов. Всё это подготовило резкое падение морали в Новое и особенно Новейшее время.
До секуляризации принято было считать, что Бог создал людей двух полов, что мужчина и женщина дополняют друг в друге единое существо – человека. Подтверждение этому можно найти в Библии: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их (Курсив мой. – М.К.)» (Быт. 1:27). Единство мужчины и женщины, составляющих одно существо, осуществляется в институте семьи испокон веков. Рассказы об этом присутствует во многих мифах. У греков, индийцев, египтян и многих других древних народов, исповедавших многобожие, боги также разделены на два пола и, сочетаясь, дополняют друг друга. А прочный, добровольный союз мужчины и женщины возможен только в моногамной семье.
Совершенно с других позиций смотрят на семью атеисты, и приходят к весьма любопытному выводу об огромном значении этого общественного института. Так у Энгельса, который рассматривал семью как результат эволюционного процесса, можно найти такие строки: «окончательная победа [моногамной семьи] – один из признаков наступления эпохи цивилизации» [132]. Тем не менее он приводит и цитату из Г. Л. Моргана, который считал, что «в связи с непреложно продолжающимся прогрессом цивилизации моногамная семья не сможет в отдаленном будущем отвечать потребностям общества, и предсказать форму её преемницы невозможно» [133]. Но ведь не обязательно в будущем форма существования семьи, которую, по мнению Моргана, предугадать невозможно, должна меняться. Семья может просто исчезнуть. И чем это чревато?