Михаил Калашников
Западная цивилизация. Экзистенциальный кризис
Еще в конце XIX века появились новые типажи художественных произведений. На смену «благородным» представителям правящего класса пришли лицемеры, мошенники, проститутки, преступники и даже сумасшедшие. Появились также и люди труда – рабочие, крестьяне, учителя и т. д. Романтизм сменил реализм и даже натурализм, изменились манеры, способ общения, общественные идеалы и стремления миллионов людей. Происходил второй этап – после взрыва революций в Европе XIX века – демократизации общества.
Наложили свой отпечаток и индустриализация, механизация процессов производства. Замена ручного труда механизированным, начавшаяся в XIX веке, освобождала человека от выполнения тяжелых, трудоемких операций, но вместе с тем подчиняла его машинному ритму. Индустриализация приводила к дальнейшему отдалению человека от природы и также вела к перевороту во всех сферах жизни. Наемный труд стал основным, а свобода, необходимая для развития экономики, – нормой новых отношений в обществе. Но все эти явления, все вместе, а не только колониальное и экономическое соперничество, создавали некую турбулентность, выходом из которой стала Великая война.
После войны европейская цивилизация – и культура – стали иными. Миллионы выживших, покалеченных не только физически, но и духовно людей не могли найти своё место в новой жизни. Про них писательница Гертруда Стайн однажды сказала: «Все вы потерянное поколение, вся молодёжь, побывавшая на войне. У вас ни к чему нет уважения. Все вы сопьетесь». Услышавший это, Эрнест Хемингуэй сделал эту фразу эпиграфом к своему роману «И восходит солнце», и она прочно вошла в литературный обиход. Но спились не все, – даже тот же крепко пьющий Хемингуэй и большой любитель выпивки Ремарк. Они и многие другие создали новую литературу, новое искусство. В целом это был модернизм – особое направление в искусстве, отражение другой эпохи, часть новой культуры. Но тогда почти никто не знал, что не пройдет и двух десятков лет как придет новое испытание – еще одна мировая война, и начнется она не в Европе, как впоследствии назначат политики, а в Китае.
Это время ускорило процесс секуляризации, что не могло не оказать влияния на культуру. Бог в Европе не умер, Его просто изгоняли из всех сфер жизни, от Него отказывались, отрекались или Его просто упраздняли очередным указом, как это происходило в Советской России. В Америке под звуки джаза, в парах контрабандного виски царило просперити, в Италии чернорубашечники устанавливали свою власть, которая от большевистской отличалась тем, что пыталась примирить почти нищих рабочих с промышленниками и банкирами, а в Германии, как когда-то Черная смерть, с огромной скоростью распространялась идеология нацизма. Всё это требовало новых подходов в культуре – другой музыки, литературы, архитектуры, пластики и театра. Искусство, как оценивал Питирим Сорокин, стало «свободно от религии, морали и других ценностей, а его стиль “искусство ради искусства”. Так как оно должно развлекать и веселить, оно широко использует карикатуру, сатиру, комедию, фарс, разоблачение, насмешку и тому подобные средства» [63]. Торжествовало всё, что может быть другим, не таким, как было раньше. Создавалось впечатление, что человек решил отказаться от всего, что исповедовал ранее, перевернуть все с ног на голову, обрести новые ценности и на их основе создать другую культуру. В рамках этой парадигмы новое «искусство уклоняется от позитивных явлений в пользу негативных, от обычных типов и событий к патологическим, от свежего воздуха нормальной социально-культурной действительности к социальным отстойникам, и, наконец, оно становится музеем патологий и негативных феноменов чувственной реальности» [64]. Джин был выпущен из бутылки, и загнать его обратно – даже при желании – было уже невозможно. Духовная культура вышла на новый качественный уровень, хорош он или плох – и прошла точку невозврата. Произошла мутация культуры, которая теперь вместо того, чтобы возвышать человека, бросилась вслед за толпой и опустилась до её уровня. Но, как и любому созданному человеком феномену, новой, мутированной культуре предстояла, в той или иной форме, довольно долгая жизнь.
Поиски новизны были прерваны Великой депрессией. Зашедшая в тупик мировая экономика стала диктовать свои законы и искать свои пути выхода из материального кризиса. И этот путь был найден – в новой, самой истребительной в истории человечества войне.
Вторая мировая война как бы остановила развитие европейской культуры. Это не была ещё одна фаза кризиса, но всплеск духовной концентрации, при котором все мысли, весь духовный и материальный потенциал были задействованы в схватке относительной человечности и Абсолютного зла. Поэты писали стихи, писатели – романы, художники – картины. Архитекторы в Европе отдыхали: там не создавали, не строили, а методично разрушали построенное не только в последние десятилетия, но и то, что было создано за тысячи лет. Всё было подчинено войне. Шостакович написал Ленинградскую симфонию, Пикассо – Гéрнику. Писатели строчили газетные отчеты со всех фронтов, и пытались осмыслить происходящее. Многие воевали, многие из них не вернулись с полей сражений. Мыслители хотели понять: как могла возникнуть война на тотальное истребление, как полусумасшедший фюрер смог перенаправить, зомбировать, превратить в орудие сил ада один из самых просвещенных народов Европы. Казалось, что культура не переживает свой очередной кризис, – она зашла в полный тупик. Но это был не тупик. Впереди ещё было развитие, за которым её ждал очередной, может быть последний кризис. Последний – если цивилизация не опомнится и не продолжит своё развитие в совершенно другой парадигме.
С окончанием Второй мировой войны казалось, что европейская цивилизация и культура вышли из глобального кризиса и впереди их ждет период нового расцвета. Но получилось иначе. Кризис культуры только обострился. И одними из причин этого процесса стали коммерциализация и идеологизация культуры. Значимость культуры, её уровень стали медленно сползать, плестись вслед за вырвавшейся толпой специалистов и буржуа. Настало время, когда «сама культура рассматривается либо как ничтожный побочный продукт, который можно оставить без внимания, – писал сразу после Второй мировой войны Элиот, – либо как раздел жизни, устраиваемый в соответствии с системой, которой отдается наше предпочтение. Я имею в виду не только более догматические и тоталитарные философии настоящего времени, но и те предпосылки, что окрашивают мышление в каждой стране и разделяются самими враждебными сторонами» [65]. В послевоенном западном обществе культура стала формироваться в рамках буржуазного потребительства. Она постепенно стала встраиваться в сферу услуг и превращаться в способ удовлетворения потребительских нужд человека. Вслед за кино коммерциализации подверглась литература, театр, телевидение, музыка, отпочковавшийся от живописи дизайн – да и сама живопись, скульптура, наука. Всё на продажу – мысли, идеи, чувства. Но если культура во всех своих проявлениях стала товаром, то стало необходимо максимально задействовать все способы продвижения этого товара. Основным средством в этом выступает реклама – инструмент, благодаря которому искусство, как всякий товар, становится максимально доступным.
«Общество потребления» – определение, которое Эрих Фромм дал ещё в 20-х годах прошлого столетия. Но по-настоящему оно расцвело в результате развития капитализма, сопровождаемого бурным ростом доходов населения, потребления, снижением продолжительности рабочего дня и увеличением свободного времени. Прошло 100 лет, и это общество приняло планетарные масштабы. В джунглях Амазонки или Африки, в Патагонии и на Аляске мечты людей, к сожалению, всё более сводились к потреблению материальных, а не духовных ценностей. На вопрос Фромма: «Иметь или быть?» западное общество дружно ответило: «иметь!» И даже в беднейших странах, под влиянием телевизионной пропаганды (реклама, безусловно, является частью пропаганды), интернета и соцсетей люди стали стремиться как можно больше иметь, хотя реально имеют неизмеримо меньше, чем на Западе.
После Первой, а особенно после Второй мировой войны на Западе произошли значительные социальные изменения. Возросли доходы населения, увеличилось свободное время наемных работников. Однако это не привело к раскрытию личностных качеств большинства из них. Ни значительное свободное время, ни огромный выбор «духовных товаров» – книг, фильмов, музыкальных произведений и т. п. не привели к росту духовности. Причина кроется в том, что современная культура направлена не на развитие творческого потенциала человека, а на формирование человека-потребителя, главным для которого стало удовлетворение материальных потребностей. Как следствие, уровень культуры, особенно после Второй мировой войны, непрерывно падал. «С достаточной уверенностью мы можем утверждать, что наше время – время упадка; что культурный критерий ниже, чем он был пятьдесят лет назад; и что доказательства этого упадка – налицо в каждой области человеческой деятельности. Я не вижу причины, почему разложение культуры не может пойти гораздо дальше и почему мы не могли бы даже предвидеть такой период, и достаточно продолжительный, о котором мы будем вправе сказать, что у него не будет культуры» [66], – писал в 1948 году Томас Элиот. Он не ошибся: за последующие семьдесят с лишним лет процесс этот зашел значительно дальше, и, похоже, остановить его уже невозможно.
Общество потребления характеризуется не только массовым потреблением товаров, но и формированием соответствующей системы ценностей и установок. А установки эти нацелены на удовлетворение потребностей рынка. И культура, также превращенная в товар, не может быть духовной – она, став частью рынка, превращается в рыночную. Она контролируется корпорациями, отдельными дельцами, господствующей на данный момент модой и потому не свободна, как любой товар, как предмет, созданный на заводе, выпускающем, например, автомобили. Но при массовом производстве товары должны быть недолговечными, и их недолгий век компенсируется количеством. Стирая грань между материальной и духовной культурой, современное общество ставит последнюю на грань выживания. С таким положением никак не мог согласиться Шпенглер. Он считал, что культура не товар, она не может и не должна быть товаром, потому что у каждой культуры не только своё искусство, но и своя уникальная природа её возникновения. «Каждой культуре присущ уже вполне индивидуальный способ видения и познания мира-как-природы… у каждой есть своя собственная, своеобразная природа, каковой в точно таком же виде не может обладать ни один человек иного склада. Но в ещё более высокой степени у каждой культуры… есть исключительно собственный тип истории, в картине и стиле которой он… переживает общее и личное, внутреннее и внешнее, всемирно-историческое и биографическое становление» [67]. Но именно поэтому, считал Шпенглер, цивилизация, достигшая расцвета в Европе, свидетельствует о закате самой европейской культуры, как закономерном этапе исторического развития. Культура жива постольку, поскольку она сохраняет связь с душой человека. А душа культуры живет в его душе, в его ценностях и смыслах, присущих данной культуре. Но если культура перестает вдохновлять человека, она обречена. Именно в этом Шпенглер видел опасность, которую несет цивилизация. Нет ничего плохого в комфортной жизни, но когда она становится единственной ценностью, «огонь души», по его мнению, угасает.
Конец развития любой культуры, считал Шпенглер, наступает на той стадии цивилизации, которую переживает современный западный мир. Она характерна избыточным интеллектуализмом, рациональностью, техницизмом, безудержным развитием науки и техники, огромным ростом городов, упадком искусства, отказом от непосредственного и творческого восприятия мира. Для этой стадии характерно отрицание самой «жизни». В этот период, утверждает О. Шпенглер, народ теряет «душу культуры», превращается в бесформенную массу, что приводит к массовости во всех сферах жизни, а значит и к омертвлению культуры.
То же самое можно сказать об искусстве. В круговороте современных псевдокультурных произведений побеждает навязываемая пошлость: так сюжеты 80 % современных фильмов основаны на сексе, преступлениях и разрушении, уничтожении предметов материальной культуры. Но иначе и быть не может: искусство, ставшее товаром, ставит своей целью работу на потребителя. Оно должно развлекать, доставлять удовольствие, расслаблять или возбуждать (часто сексуально), но ни в коем случае не заставлять задумываться; оно не позволяет человеку остановиться в круговерти напряженной жизни, чтобы попытаться понять: зачем ему всё это? Но уничтожение, разрушение на экране, ставшее нормой, разрушает саму культуру, её духовную составляющую.
Теодор Адорно считал, что массовое искусство – просто товар для продажи обществу, оно манипулирует общественным сознанием с помощью определенных разработанных способов и лишено художественной формы истинного искусства. Остается добавить, что если «истинность искусства» продолжает оставаться вопросом спорным, то потеря гуманистических начал с приходом масс-культуры уже произошла. И если даже считать, что массовая культура происходит из высокой (академической), то становится ясно, что при этом содержание последней вырождается под напором дегенеративных изменений всего общества. И всё потому, что массовая культура, как и любой товар, создается фактически фабричным способом. Её плоды становятся не способом самовыражения автора, а ориентированным на спрос товаром массового потребления.
Искусство, превращенное в товар, постоянно требует обновления, новизны, потому что «без новизны искусство теряет свою развлекательную ценность» [68]. Однако выдача на-горá всё новых и новых «тонн культуры» приводит к её девальвации, обесцениванию (не в ассигнациях и звонкой монете, в ценовом выражении всё наоборот: ценность культуры определяется именно её ценой). Искусство входит в стадию вырождения: поверхностность и пустота становятся отличительными её чертами. Преступный мир, маньяки, сумасшедшие, садисты, алкоголики, наркоманы, проститутки, лживые политики, сексуальные извращенцы, трансгендеры и педофилы – вот «герои» нашего времени. Патология приветствуется, преступления героизируются, сексуальные отношения возносятся на пьедестал основополагающих. «Развитие современного искусства с его по видимости нигилистическими тенденциями распада, – писал Юнг, – нужно понимать как симптом и символ характерных для нашей эпохи представлений о мировом закате и мирообновлении» [69]. Действительно, культура мутировала, и андерграунд постепенно вытесняет культуру высокую (пока, к счастью, не до конца). Культура гуманизма, созданная Возрождением, постепенно переходит в антикультуру. Буржуа, удобно устроившийся в кресле аристократа, так им и не стал, зато успешно смог всё опошлить. Всё дальше и дальше культура уходит от реальности, всё ближе подходит к бессмысленности и полному отсутствию нравственных идей. А ведь без гуманизма и возвышенного она постепенно становится своей противоположностью – культурой пещерного человека, вооруженного самыми совершенными техническими приспособлениями. Впрочем, как писал Альфред Вебер, «рассуждения о гуманности сегодня звучат издевательски» [70].
Декаданс и саморазрушение культуры идут рука об руку с ложным представлением человека о должном, о том, что можно и что нельзя, что есть добро и что есть зло. Гипертрофированная либерализация отношений между людьми снижает нравственные нормы и запреты, в результате чего происходит деградация таких понятий как совесть, честь, достоинство, благородство и даже элементарная порядочность. Если вернуться к идее Ницше о том, что Бог умер, то можно уточнить: не Бог умер, а как считал Андре Мальро, умирает человек, потому что он теряет нравственные и социальные ориентиры, те человеческие ценности, которые и сделали его человеком. Излишний рационализм убивает человечность, в которой человек более не нуждается. «Чем более хищнической и испорченной представляется современная цивилизация, тем более критический оттенок приобретает идея культуры» [71], – считает Терри Иглтон. Всё больше снижается ценность человеческой жизни, растет агрессивность и жестокость, насилие над личностью. Доминирует массовая культура низкого качества, ориентированная на маргинальные слои населения. Пропадает любовь к людям как существам своего вида, человек становится не нужным самому себе, а вопрос об искусственном интеллекте создает другую проблему: человек на всё ещё нашей планете становится лишним (об искусственном интеллекте ещё будет сказано в главе десятой). И лишнему человеку уже не нужно ничего, тем более культуры. Может быть, действительно виной этому излишняя рациональность современной цивилизации?
Карл Юнг пытался дать ответ на этот вопрос. «Наша рациональная исходная посылка, – считал он, – состоит в том, что всё имеет свои естественные, видимые причины. В этом мы убеждены a priori [72]. В этом смысле каузальность является для нас самой священной догмой. В нашем мире нет законного места для невидимых, произвольных, так сказать, сверхъестественных сил… К невидимым произвольным силам мы относимся с чувством ярко выраженной неприязни… Нас окружает вселенная, которая подчиняется законам разума. Хотя мы и не знаем всех причин, но они будут открыты и будут соответствовать ожиданиям разума. Мы вполне естественно надеемся на это» [73]. Цивилизация, безусловно, есть постепенный переход от иррационального к ratio [74], и процесс этот в начале третьего тысячелетия в европейском ареале заканчивается. А Юнг, который всегда стремился сблизить позиции рационального и иррационального, вывести проблему из русла противостояния в направление гуманизма, особо остро чувствовал увеличивающуюся в этом процессе рационализации бездушность нашего мира. Особенно его раздражала массовая культура.
Термин «массовая культура» ввел в оборот немецкий философ Макс Хоркхаймер в монографии «Искусство и массовая культура» в 1941 году. Но саму массовую культуру, по мнению Збигнева Бжезинского, ведущего американского геополитика, бывшего советника по национальной безопасности при президенте США Джимми Картере подарили человечеству американцы. «Рим экспортировал право, Англия – парламентскую партийную демократию, Франция – культуру и республиканский национализм, а современные Соединенные Штаты экспортируют научно-технические нововведения и массовую культуру, основанную на высоком уровне потребления» [75].
Культура создавала духовные основы бытия, они были фундаментом представлений о человеке, его сущности и предназначении. Утрата духовных ценностей в современном мире, связанная с упадком культуры, – трагедия современного мира. «Общим сегодня является не человеческое бытие как всепроникающий дух, – писал ещё в 1931 году Карл Ясперс, – а расхожие мысли и лозунги, средства сообщения и развлечения» [76]. Вместе с тем, развитие культа материального обогащения и стяжательства ведет к увеличению коррупции, карьеризму, безразличию к проблемам других людей, поиску исключительно чувственных наслаждений, уходу от духовности. Но там, где пропадают нравственные ориентиры, гибнет культура. А там, где гибнет культура, гибнет человек.
Одна из главных проблем кризиса современной культуры заключается в эгоцентрическом мировоззрении человека, которое определяет его отношение как к себе самому, так и другим людям. Произошла деформация системы базовых ценностей, которые были сформированы за тысячелетия развития человеческого общества. В настоящее время эта система в значительной мере разрушена и продолжает разрушаться. «Главное в культуре, – считал Альберт Швейцер, – не материальные достижения, а то, что индивиды постигают идеалы совершенствования человека и улучшения социально-политических условий жизни народов и всего человечества и в своих взглядах постоянно руководствуются этими идеалами… Будут ли материальные достижения несколько большими или несколько меньшими, не является для культуры решающим» [77]. И он был прав. Потому что преодоление кризиса современной культуры кроется в изменении мировоззрения, основанного сегодня на материально ориентированной системе ценностей. Возврат к духовности может не только сохранить культуру, но и привести к её расцвету.
Кризис культуры, который мы наблюдаем, выплеснулся за пределы Запада, и стал вненациональным, так как люди во всех странах, стремясь достичь уровня жизни западных стран, пытаются идти по их пути. Другого способа бытия сегодня нет нигде. Западная парадигма примата материальных благ захватила планету и все более успешно вытесняет духовную сторону человеческой жизни. Как заметил Жан Бодрийяр, «массы ориентированы не на высшие цели» [78]. Всё меньше молодые люди хотят изучать гуманитарные науки (а те, кто сделал это, с трудом находят работу по специальности), и отдают предпочтение бизнесу, техническим профессиям и фундаментальным наукам, которые всё больше становятся прикладными и всё больше служат всё тому же бизнесу. Большинство людей не знают и не хотят знать ничего, что не может обеспечить высокий доход. Люди живут сегодняшним днем, полагая, что это и есть самый лучший способ существования. Их приучили к мысли, что чем больше вещей, тем они более счастливы. Как следствие, всё больше наблюдаются утрата смысла, ценностей и перспективы, отчуждение от природы и тенденция к саморазрушению. Потребительство, индивидуализм (эвфемизм эгоизма) ведут в бездну безразличия духовного тупика. Отсюда рост числа психических заболеваний, злоупотребление наркотиками и алкоголем, преступность. Американский психолог Станислав Гроф, философ Питер Рассел и специалист по системному анализу Эрвин Ласло в монографии «Революция сознания. Трансатлантический диалог» дали определенную характеристику процессам, происходящим в современном западном обществе: по их мнению, мировое зло происходит из «свойственного нашей культуре материалистического сознания. Это коренная причина глобального кризиса. Наша деловая этика, наша политика, даже наш индивидуальный стиль жизни – всё это лишь симптомы более глубокой проблемы. Вся наша цивилизация нежизнеспособна, и причина этого в нежизнеспособности нашей ценностной системы, самогó нашего сознания, которое определяет наше отношение к миру.
Нас приучили верить, что чем больше у нас вещей, чем больше мы производим, чем больше у нас контроля над природой – тем мы счастливее. Именно это и приводит к тому, что мы так склонны всё эксплуатировать, так много потреблять, не заботясь о других частях планеты и даже о других представителях своего собственного вида. Нежизнеспособна сама эта разновидность сознания» [79].
Такое мировоззрение сегодня доминирует почти во всех государствах мира. Оно активно внедряется всеми средствами массовой информации (СМИ) Запада и принудительно навязывается другим странам. Культурный империализм, который во времена завоеваний просвещенного Древнего Рима выражался в латинизации покоренных народов и продолжился не очень культурными конкистадорами, продолжает свое шествие по планете. Сегодня культурная экспансия активно проводится почти во всех странах мира при помощи самых различных средств и методов, включая Интернет, телевидение, радио, социальные сети, газеты, журналы, и другие средства массовой информации, а также потребительские товары. На это выделяются огромные финансовые ресурсы, развернута целая сеть так называемых неправительственных организаций, которые пропагандируют либеральные ценности, западную культуру, потребительский образ жизни и соответствующее ему мировоззрение. Как следствие ускоренными темпами происходит разрушение накопленных тысячелетиями базовых человеческих ценностей. Разрушается институт семьи, ослабляются родственные связи. Снижается уровень образованности общества, моральных и нравственных норм социального поведения, идет целенаправленное оправдание насилия и жестокости, уменьшается ценность человеческой жизни (которая и ранее не слишком ценилась). Но, как писал Эрих Фромм, «в каждой культуре существуют свои особые моральные проблемы, обусловленные конкретным общественным устройством, хотя все они лишь разные грани общих моральных проблем человека. Каждая такая грань может быть понята только в связи с основополагающей и общей проблемой человека» [80]. В чём же эта общая проблема человека?
В XIX веке в Европе опасались пришествия Антихриста, т. е. времен, когда мир станет противоположным тому, который существовал тогда. Прошло всего, примерно, 150 лет, и, если посмотреть на наш мир из XIX столетия, Антихрист уже пришел, а мы живем в замечательном и ужасном его царстве, колесница которого с огромной скоростью приближается к крутому обрыву. Связь времен почти потеряна – ведь что нас связывает хотя бы с тем же XIX веком? Какие этические принципы того времени мы исповедуем сегодня? Что нас волнует так, как волновало интеллигенцию того времени? Что было сделано для того, чтобы продвинуть их идеалы?
И главный вопрос: стал ли человек начала XXI века счастливее своего предшественника, жившего в XIX столетии? Нет, он превратился, по меткому определению Сэмюеля Беккета, в «страуса-индивида в пустыне массового производства» [81]. Да, конечно, западный мир стал удобным, лакированным, даже глянцевым, подавляющая часть населения живет в достатке, но люди теперь не знают, зачем они живут. Может быть, для того только, чтобы переедать, как можно чаще менять модную одежду, регулярно отправляться на морское побережье, т. е. если и не чувствовать себя олимпийскими богами, то, по крайней мере, благодарить Господа за то, что дал им возможность обладать всеми этими благами. Но всё меньше людей благодарит Его: в самодовольном достатке Он более не нужен. Мир воспринимается как должное, как награда за старания и труд, который видится как источник всего сущего. А так как, согласно нынешним представлениям, всё сущее материально, духовные ценности не в цене. Само понятие духовности растворяется и превращается в какой-то анахронизм, устарелый атрибут, архаичность, которая закончилась с приходом Нового общества, общества потребления. Духовной культуре места в нём остается всё меньше и меньше, а создавшийся вакуум всё более занимают вещи, материальные предметы, ценность которых постепенно тоже девальвирует.
Кризис культуры привел человека в одноразовый мир, в котором всё, включая его самого – предмет одноразового использования. В 1931 году венгерский журналист Ласло Биро изобрел одноразовую авторучку. Казалось бы, разве может это оказать влияние на культуру ХХ века? Оказывается, может. Вслед за шариковой ручкой пришли одноразовые салфетки, подгузники, тапочки для купания, шприцы, посуда, карманные книги и многое другое. И что в этом плохого? Удобно, дешево, красиво. Всё это так. Но одновременно психологически это привело к подсознательному усвоению стереотипа временности, снижения привязанности – сначала к вещам, затем к окружающим. Крепкие дружеские и семейные связи, чувство взаимозависимости, принадлежности к чему-либо, осознание непреложных ценностей постепенно стали уходить. Употребил – и забыл, вот лозунг и смысл современной жизни, квинтэссенция и апофеоз индивидуализма. Люди стали потреблять товары, услуги, наркотики, саму жизнь и… друг друга. Отсюда разрушение семьи, рост количества разводов. Всё можно использовать – и выбросить, даже свою жизнь можно использовать и начать другую, более удобную, экзотичную, «интересную» в своей бессмысленности: жизнь человека, живущего для себя и не имеющего привязанности даже к самому себе.
Тем не менее мысль о превосходстве европейской культуры над всеми остальными остается центральной и неоспоримой с тех пор, как греки, создатели этой культуры, всех негреков стали называть варварами. И отношение к ним было соответствующее. Римляне продолжили эту линию, и как эстафету вместе с остатками греко-римской культуры передали её варварам – германцам, которые на обломках романской культуры и новой христианской религии создали свою панъевропейскую культуру. После того, как испанские конкистадоры ринулись в Новый свет, а португальцы, англичане, французы, голландцы и другие народы Европы решили, что завоевание планеты – их долг перед Господом, распространение европейской культуры пошло полным ходом. Вот даже русский социолог и культуролог XIX века Николай Данилевский писал: «Разве Европой не выработано окончательной формы человеческой культуры, которую остается только распространять по лицу земли, чтоб осчастливить все племена и народы?» [82] С тех пор (и даже ранее) культуртрегерская мысль о том, что европейцы, к которым относятся, прежде всего, распространившиеся по планете англосаксы, должны всех осчастливить, не давала покоя очень многим. Только на поверку культуртрегерство оказалось империализмом, а обещанное счастье для неевропейских народов так и не наступило. В конце ХХ века стало понятно, что «истинная» культура, которая мыслилась только европейской (точнее, евроатлантической) – одна из многих, но отличается от других тем, что она зашла в полный тупик.
Культурный империализм, который начался с обращения язычников в христианство, впоследствии быстро трансформировался и превратился в банальную торгово-экономическую экспансию. Но для того, чтобы власть завоевателей признавали, нужно показать не только силу, но и привлекательность и преимущества образа жизни, приносимых идей, стиля во всех проявлениях культуры – от моды до кухни, от философии до политических идей, музыки, литературы, архитектуры, кинематографа и т. д. Культурный империализм оказался весьма эффективным помощником империализма военно-экономического и сросся с ним воедино. Сегодня культура идет на экспорт – как электроника, кока-кола, гамбургеры, чипсы и рэп. Культура Запада стала проводником экспансии и окутала земной шар своими стандартами, превращая национальные культуры в побочное явление архаичности. И это при том, что на самóм Западе культура находится в упадке. В западных странах «содержание духовной деятельности [сводится] к техническому умению и выражению минимума голого существования, – утверждал ещё в 1931 году Карл Ясперс. – Эта позиция – коррелят к процессу технизации планеты и жизни индивида… существовать может лишь то, что входит в новый, созданный Западом, но по своему смыслу и воздействию общезначимый мир технической рациональности… Это наиболее глубокий надлом, когда-либо известный Западу… Ко всем другим культурам этот надлом приходит извне как катастрофа» [83].