Мария Высоцкая
Законы безумия
Глава 22
Герда.
– Из этого не будет ничего хорошего, вы слишком разные, – Баженова хмурится, сжимая губы в тонкую линию, – Герда, я не отношусь к тебе плохо, просто пойми, ваши отношения напоминают гонки на огромнейших скоростях. Вы сходите с ума, сами того не замечая. Это ненормально. Точнее…
Стою, смотрю на нее и трясусь, словно листочек на ветру. Я знаю, что она права. Знаю, что я заигралась, решила, что могу все преодолеть. Решила, что самая обычная, что за моей спиной нет всей этой гнетущей ситуации дома. Нет отца тирана, нет состояния, которое давит и обязывает придерживаться определенных правил.
Глупая. Какая же я глупая…
– Я понимаю, извините, мне нужно идти.
Она что-то еще говорит. Хочет сгладить ситуацию, но мне все равно, поднимаюсь наверх. Втискиваюсь в свое платье. Без слов натягиваю пальто и сапоги, быстро уходя из этого дома. На улице иду куда глядят глаза. Денег у меня с собой нет. Только телефон. И, как назло, карта к нему не привязана. Шатаюсь так где-то час. Потом звоню водителю. Он забирает меня, сама не знаю откуда.
Захожу в свою комнату, и сердце предательски екает. На дисплее высвечивается «Богдан», скидываю вызов, всхлипывая. Он звонит еще и еще, в итоге я просто выключаю телефон. Мне нечего ему сказать, и я понимаю, что все вокруг правы. И если Шелест может идти напролом, не считаясь с чужим мнением, то я – нет. Я жалкая трусишка, неспособная принять решение.
Закрываюсь в ванной. Набираю воды. Сижу так часа два, постоянно подливая погорячее. Тело становится ватным. Мне абсолютно все равно. Но когда ночью включаю телефон, видя смс от Богдана, эта агония начинается снова.
Утром в воскресенье возвращаются родители. На лицах, как всегда, недовольство. И почему они вечно настолько недовольны всем происходящим в их жизни, недоумеваю?
Все воскресенье занимаюсь какой-то ерундой и очень боюсь идти в школу. Шелест звонил мне еще несколько раз, но я не брала трубку. Уверена, он выскажется. Но только я выскажусь тоже!
Перевернувшись на другой бок, переключаю канал. Сто лет не смотрела телевизор, а сегодня от отчаяния и безделья докатилась и до него. Смотрю какой-то фильм. В подробности не вникаю. Он идет фоном. Я же думаю о словах Баженовой. Она не говорила их со злобой, нет, но она явно недовольна нашими с Богданом отношениями. Может, я надумываю, и она имела в виду что-то другое. Что-то вроде: будь аккуратнее со своими родителями? Может… но вряд ли. Поднимаюсь с кровати и, накинув куртку, выхожу во двор. Мама стоит на верхней террасе и громко разговаривает по телефону. По ее тону, явно с мужчиной, по проходящему и слышащему ее трындеж отцу ясно, отчего громко.
– Ты на работу? – интересуюсь больше на автомате.
– Да, – поднимает глаза наверх, – дурдом.
Прячу улыбку. Я уже настолько привыкла к этому цирку, что реагирую на их отношение скорее как на каламбур, нежели на трагедию. Хотя каламбур в какой-то степени и есть трагедия.
– Как дела с учебой?
Ну да, больше спросить не о чем.
– Все хорошо. На следующей неделе еще один тест.
– Надеюсь, в этот раз лучший результат будет у тебя.
– Надеюсь, – чуть плотнее укутываюсь в куртку, отец смотрит с интересом.
– Надеешься?
– Ага. В тот раз Богдан написал его лучше меня.
– Так твой дружок и есть тот отличник?
– Ага.
– Становится все интересней, – убирает руку в карман, – не забудь пригласить его на ужин. И по поводу теста, ты же помнишь, что было в прошлый раз? Надеюсь, больше подобной оплошности не повторится.
Отец уходит, не дождавшись ответа, а я понимаю, что мы целых пять минут поговорили нормально. Он не орал, не давил, и пару раз на его лице проскользнула полуулыбка. Это сон, или у меня окончательно поехала крыша. Сую руки в карманы, нащупывая телефон. Снимаю блокировку, но везде по нулям. Богдан больше не звонил и не писал. Хотя… я сама в этом виновата.
Поднимаю взгляд на мать, она вытягивает шею, наблюдая за отъезжающей машиной отца. Хмурится и убирает телефон от уха.
– Чего встала? Домой иди, уроки делай! – орет, как больная.
Я закатываю глаза и иду в сад.
В понедельник нам ко второму уроку. Всем, кроме меня, Шелеста и Сомова, мы идем на отработки. Захожу в кабинет завуча, потому что курирует все это она, и понимаю, что пришла первая.
Марина Юрьевна снимает очки, внимательно меня осматривая.
– Присаживайся.
– Спасибо, – сажусь на стул подальше от ее стола, она замечает мою робость, улыбается.
– Ты, наверное, записала меня во враги?
– Нет. С чего вы взяли?
– Быстро убежала, я не успела договорить.
– А было что-то еще? – приподымаю бровь.
– Было, но если беседа пойдет в таком тоне, то я точно скажу что-нибудь не то, – немного откидывается в кресле.
– Извините.
– Ничего. Герда, мои слова не были поводом тебя задеть. Ни в коем случае. Просто я хочу, чтобы вы были осторожными. Вы подростки, ваши отношения, это, конечно, нормально, но не стоит столь быстро переводить их на какой-то сверхсерьезный уровень, после будет больно падать. Когда поймете, что все не так идеально. А вы поймете, закончите школу, пуститесь в более-менее свободное плавание и столкнетесь со многими проблемами. Не торопите события.
– Мы не спим, если вы об этом.
– Ты меня, конечно, успокоила, но я не об этом. В конце концов, когда вам этого захочется, мои слова вас не остановят, поэтому здесь я как-то больше полагаюсь на вашу голову и умение брать на себя ответственность за свои поступки.
– То есть вы не против наших отношений?
– Нет, но если все будет медленно и без постоянных концертов, какие я наблюдаю последние две недели.
– Я вас поняла. Можно вопрос?
– Конечно.
– Вы сказали, что мы разные. Что вы имели ввиду?
– Ты привыкла жить иначе, чем Богдан. И это нормально. Я бы сказала, даже хорошо. Просто сейчас вы не видите в этом проблемы, но потом она вас обязательно настигнет.
Хочу ответить, но в кабинете появляется Сомов. Кидает на меня недовольный взгляд и садится в другом углу.
– Так, где Шелест? – Марина Юрьевна недовольно берет телефон, видимо звонит Богдану. – Живо ко мне в кабинет.
Минут через пять Шелест распахивает дверь, вальяжно заходя внутрь.
– Здесь я, здесь.
– Клоун, – бурчит Сомов.
– Че ты сказал?
– Богдан!
– Я молчу, – прижимается спиной к стене, складывая руки на груди. На меня не смотрит. Гад.
– Итак, сегодня у вас последний день отработки. Маргарита Владимировна пошутила о длительности ваших работ. Доделаете все, что на вас висит, актовый зал, например.
Богдан кивает.
– А после уроков пойдете разбирать школьный архив. За сколько дней справитесь, столько и останется вам работать после уроков.
Сомов ухмыляется и хватается за ручку двери.
– Я, кажется, еще никого не отпускала. Сядь на место. Богдан, физрук просил тебя помочь ему с подготовкой к соревнованиям для младших классов, подойдешь к нему, он тебе все расскажет. Ты у нас в этой ситуации самый виноватый, тебе и отдуваться. Вот теперь можете идти.
Сомов пулей вылетает из кабинета, а я иду в актовый зал. Богдан проваливается по дороге в черную дыру и приходит, уже когда я домываю последнее окно.
– Вот это картина, – хлопает в ладоши.
Молча кидаю тряпку в ведро и несу его на выход.
– Хорош дуться, я тут вообще ни при чем, – забирает у меня ведро.
– Я не дуюсь, – тру руки о брюки.
– Ну-ну. Че ты это ведро вообще схватила? Занавески снять надо, чтобы стразу все отдать.
– Тебе еще полы вымыть надо. Я не собираюсь тут все за двоих делать, даже не думай.
– Да? Зато вот решать за двоих у тебя получается неплохо.
Краснею.
– Да потому что все ко мне лезут. Что-то хотят доказать. Бесит, ясно тебе? – ору как ненормальная. – Меня все это бесит! Что они вообще знают? Ничего!
Накрываю лицо руками и начинаю рыдать. Причем громко так, взахлеб. Не знаю, почему реагирую так именно сейчас, но мне жутко обидно, что никто в меня не верит, в нас никто не верит.
– Умка, да чего ты всех слушаешь? – смеется.
Смешно ему. Вечно смешно. Всхлипываю.
– Ну говорят и говорят, пох*й.
– Я так не могу, у меня не получается.
– Не реви, – притягивает к себе, – побурчат и успокоятся. Моя Ма высказалась, теперь батю твоего послушаем. Когда там ужин?
– Только не это. Мне даже подумать страшно, что это будет.
– Нормально все будет, не ссы. Щас я полы быренько помою, и пойдем.
– До урока десять минут.
– Успею, – отмахивается, засовывая швабру в ведро с грязной водой. Та еще помывочка.
***
После уроков мы разбираем школьный архив. Расставляем все папки по алфавиту, вклеиваем стикеры в справочники. Вообще работа непыльная. Но скучная.
Сомов злобно смотрит на Богдана, расставляя папки на буквы «И». Ему, идиоту, подходит.
– Ты во мне так дыру просмотришь.
Шелест смеется, разглядывая какие-то файлы. Глаз не поднимает.
А у меня кровь застывает. Не хочу повторений. И драк здесь тоже не хочу.
– Да нужен ты мне, выродок.
– Нарываешься? – спокойным тоном.
– Богдан, – вмешиваюсь, подскакивая со стула, – пойдем поедим. Я устала. Хватит на сегодня этих работ.
– Ага, – откладывает папку, хищно смотря на Павлика.
Атмосфера, я вам скажу, отвратительная и до жути пугающая.
– Богдан, – тихонько тяну его за рукав.
– Идем, – теперь уже смотрит на меня. Губ касается улыбка.
– Не реагируй на него, он же специально.
– А то я не знаю.
– Подожди, – чувствую вибрацию телефона в прижатой к боку сумке. – Да, пап.
– Герда, у меня сегодня более свободный вечер, потом я улетаю. Думаю, тебе стоит пригласить своего друга к нам сегодня. Скажем, в семь.
– Уже пять.
– И отлично.
– Пап… – он скидывает, вздыхаю.
– Че хотел?
– Сказал тебя сегодня к нам позвать.
– А, ну я согласен. Че у вас там на ужин? Знай, на меньшее, чем лобстеры, я не настроен.
– Богдан, как ты можешь быть таким спокойным? Меня лично тошнит, как только подумаю.
***
Богдан.
В семь захожу в особняк Гольштейнов. Да я пунктуален. Вид этого огромного элитного домины мне не доставляет и единицы эстетического удовольствия. Сплошной антиквариат. Чего-чего, а коллекционирование рухляди, причем за такой ценник, я не понимаю вообще.
Все такое мрачненькое, переполненное снобизмом и эмоциональной нестабильностью. Как они тут вообще живут? Повеситься хочется от одного вида.
И это только гостиная. Если что.
Полноватая женщина в униформе и с очень добрым лицом предлагает присесть. Киваю, садясь на диван. А, ну обувь, само собой, они не снимают.
Гера бегом спускается по лестнице. На ней оливковое платье с четвертным рукавом и серые капроновые колготки.
– Привет, – останавливается позади меня, упираясь руками в спинку дивана, – как тебе?
– Тебе честно?
– Хотелось бы.
– Как в склепе.
Домработница издает смешок и направляется прочь.
– Ты только маме это не ляпни, она устроит показательную истерику. Это ее интерьерчик. Идем в столовую, – протягивает руку.
– Ну пошли.
Что я чувствую? Да ни хрена. Мне пофиг. Гера переживает, по ней видно. Ну и я чего, чувствую, с какой силой она сжимает мою ладонь. Я же больше склонен думать, что я в цирке. Уверен, сегодня будут все – и клоуны, и тигры.
Сажусь на стул, Гера усаживается рядом.
– Успокойся ты уже, – смотрю на приборы, понимая, что я в ни х*ра не понимаю, – расскажи лучше в двух словах, что чем жрут.
– Все просто, рыба, там мясо, десерт, не заморачивайся, если что, смотри на меня. Я буду есть то же, что и ты, – улыбается.
Ну, пусть отвлекается на вилки.
Минут через пятнадцать в столовую втекает невысокий, жилистый мужик с легкой сединой и серыми глазами. Взгляд у него тяжелый, холодный. Он об этом знает и пользуется своим преимуществом. Сто пудов ждет, что я оплошаю и отвернусь. Прости, папаша, не угадал. Выдерживаю взгляд, еле сдерживаясь от улыбки.
– Бронислав Аристархович, – протягивает руку.
– Богдан Николаевич, – поднимаюсь со стула, отвечая на рукопожатие.
Он улыбается, а Гера толкает меня локтем в спину.
– Ольга, – уже не молодая, но молодящаяся, потасканная бабенка, как черт из табакерки, вылезает из-за спины Гериного бати, – Константиновна.
Хочет подать руку, но Гольштейн начинает садиться за стол, мешая ей. Ольга хмурится, но с улыбочкой присаживается напротив меня.
– Выпьешь?
Гольштейн кивает прислуге на свой стакан, и ему наливают коньяк.
– Не пью.
– Мы никому не скажем, – усмехается Герина мамашка.
– Да дело и не в этом.
– Люба, налей мне вина, – Ольга повышает голос и смотрит с прищуром. Она веселится, вся эта ситуация ее забавляет.
Интересная позиция для матери.
На стол ставят несколько вариантов жрачки. Не скажу, что я голоден, но как-то так получается, что похавать я готов всегда.
Ольга смотрит на мужа, на меня, Геру, тарелки и, скомандовав положить ей на блюдо какой-то салат с трюфелями, ехидно поднимает на меня взгляд.
– Может быть, салат? У нас, как в мишленовских ресторанах, самые свежие трюфели.
– Трюфели, – подцепляю на вилку, – никогда не пробовал, – боковым зрением замечаю, как Гера копается в тарелке, все ниже и ниже над ней склоняясь, – где-то читал, что на одном аукционе в Гонконге три миллионера скинулись и на троих взяли лот с этим семисотграммовым грибом за двести тысяч долларов.
– И как ты думаешь, стоит это того? Ты бы потратился? – вмешивается Бронислав.
– Сложно сказать, пока у меня нет таких денег. Когда заработаю, тогда и посмотрим.
– То есть ты уверен в том, что у тебя будут такие деньги?
– Конечно.
– Интересно, и как хочешь зарабатывать?
– Спортом.
– Спортом?
– Я занимаюсь вольной борьбой, в этом году сдам на мастера. Недавно вот пригласили в команду под эгидой неплохой питерской компании. Они проводят бои с иностранными бойцами.
– И?
– В следующем месяце еду на Россию, возьму золото, будет шанс, что заметит кто-то более весомый. Или же нынешний клуб организует хороший бой. Выиграю, заявлю о себе, заметят в UFC, а дальше – сами понимаете.
– Понимаю-понимаю. Интересный ты парень, а ты все «Сомов-Сомов», – с насмешкой глядя на жену, – он с Гердой столько лет общался, а я с ним за все время три раза поговорил, и то, он мне за это время сказал в триста раз меньше, чем этот парень за пятнадцать минут. Да, Герда?
– Да.
– Нравишься ты мне, ой нравишься, – Гольштейн смеется, – такого я точно не ждал.
– Я вас тоже иначе представлял.
– Моя дочь настращала? Она умеет. Винит меня во всех своих неудачах.
– Моя мама говорит, что вы просто слишком многое решаете за Герду, не даете права выбора….
– Шелест, Шелест… Герда говорила, что она завуч, что-то я Шелест не припомню.
– Она Баженова.
– Отец бросил?
– Нет, она меня усыновила.
Повисла тишина.
– Давно?
– Год как.
– И долго ты был в детдоме?
– С шести лет.
– Отважная женщина. Усыновить взрослого ребенка… Можешь ей, кстати, передать, что я подумаю над ее словами, но Герда не знает, чего хочет, вот ты – по тебе я вижу, чего ты хочешь, и добьешься, у тебя цель есть, а у нее…
– Вы не правы, – Гольштейн щурит глаза, ему не по кайфу, что сопляк вроде меня ставит его мнение под сомнение.
И ладно, я все равно уже рот открыл, заднюю не включу.
– Герда умная, у нее просто нет выбора. Как ей что-то хотеть, если вы это делаете за нее? – приподымаю бровь.
Повисает тишина. Ольга смотрит на меня насмешливо. Что-то типа: «Куда это ты, дурачок, лезешь? Но от шоу я не откажусь».
– Знаешь, а заходи к нам почаще, я буду рад с тобой побеседовать, – в итоге выдает Герин батя и добавляет: – Кстати, ты оружием не интересуешься?
– Нет, но, если предложите посмотреть, не откажусь.
– Пошли.
Мы идем по коридору, а потом спускаемся на цокольный этаж.
– Проходи.
Останавливаюсь чуть дальше двери, пробегая взглядом по висящему на стенах, стоящему в стеллажах оружию. Нехило.
Складывается ощущение, что это намек: тронешь мою дочь – отстрелю яйца.
Подхожу ближе к кольту, Гольштейн, как по щелчку, оказывается рядом, сжимая рукоять в ладони.
– Кольт 1849, этот экземпляр был предметом невероятной гордости и «визитной карточкой» Сэмюэля Кольта, он дарил и продавал их только самым значимым людям своего времени. В частности, три таких револьвера в качестве презента оказались во дворце Николая I – сейчас, кстати, выставляются в Эрмитаже. Это очень редкое оружие, в мире их осталось штук двадцать. Вокруг них всегда ажиотаж.
– Никогда не думал, что оружие – это интересно.
– Интересно… Богдан, ты хороший парень, но, если ты обидишь мою дочь, я очень расстроюсь.
– Это кто кого обидит еще, – шагаю дальше. Кажись, вальтер.
– Да?
– У Герды ваши гены.
– Рад это слышать, но ты же понимаешь, что вы вместе, пока учитесь… Школа, институт… а дальше ваши пути разойдутся.
– Слишком самоуверенное заявление, Бронислав Аристархович.
– Отнюдь. Герда сама тебя бросит, мне даже не придется ничего делать. Моя девочка выросла в другом мире, ей интересно быть с тобой, чувствовать свободу, пока на ее карте полно денег. Не будет у нее денег, не будет и тебя.
– Вы не знаете свою дочь, она другая.
– Все мы другие, пока не сталкиваемся с проблемами. Ладно, не будем о грустном. Я не против того, чтобы вы встречались, как я и сказал, ты умный парень и очень мне импонируешь.
– Спасибо за доверие, – усмехаюсь. – А если я окажусь прав?
– Тогда прости, мне придется вмешаться.
– Как я и говорил, вы не даете ей права выбора.
– Что есть выбор в наше время? Самообман.
– Я могу идти? – больше насмешка, чем вопрос.
– Иди.
Возвращаюсь к столу, подумывая о том, что мама Марина все же реально права в своих предположениях. Причем сильнее, чем я ожидал.
Гера вскакивает со стула, на лице паника, ощущение, что я с войны пришел.
Ольга склоняет голову чуть вбок, делая глоток вина, облизывает губы, слегка вытягивая шею.
Не ясно, какого черта в моей башке селится эта мерзкая мысль, но, сука, чувство, что она меня клеит.
– Все хорошо? – Умка, задрав голову, смотрит мне в глаза.
– Да, – отвечаю из какого-то транса, – не переживай, – сжимаю ее руку.
– К завтраку не ждите, – кидает Гольштейн, проходя через столовую.
– Куда ты?
Оглохнуть можно, как она орет.
– Не устраивай сцен, – смотрит на жену презрительно, – у нас гости.
– Ахах, он тр*хает нашу дочь, так что можно сказать, мы родственники!
Гера сжимается в клубок, стискивая мою руку, ее *бнутая мамаша смотрит на Умку с презрением.
– Мы не спим, – голосок звучит неуверенно, она вот-вот заплачет.
– Значит, он, как и твой отец, тр*хает кого-то за твоей спиной, доченька, – елейным голоском.
– По себе людей не судите, – что эта тетка о себе думает?
– Ты слышишь, как он разговаривает со мной в нашем доме?
Орет, а Гольштейн лишь усмехается.
– Я действительно буду рад видеть этого парня в нашем доме чаще.
– Идем, – подталкиваю Геру к лестнице, а сам киплю от злости.
Умка тонет в слезах, ее батя уходит как ни в чем не бывало, а мамаша орет матом ему вслед. Что-то из разряда «ты неблагодарная скотина».
Серпентарий.
– Не обращай на нее внимания. Ей же по кайфу, ты не видишь? – останавливаюсь на лестничном пролете, прижимаю Геру спиной к стене.
Герда хлюпает носом и вытирает пальцами слезы.
– Пойдем, – хватает меня за руку и тащит еще через пролет.
Размашисто открывает дверь своей комнаты и закрывает ее на замок с защелкой, как только мы оказывается внутри.
– Я умоюсь.
Киваю, осматривая комнату. Прохожу вдоль окна, скидываю ботинки и заваливаюсь на кровать, закидывая руки за голову.
Гольштейн возвращается из ванной, останавливаясь напротив.
– Успокоилась?
– Знаешь, если все только и делают акцент на сексе, может, переспим? Хотя бы будет, за что выслушивать, – говорит отрывисто, на эмоциях.
На них же стаскивает с себя платье в одно движение и кидает на пол.
Смотрит на меня, оставаясь в лифчике, трусах и колготках, закрывает грудь руками.
– Все, запал пропал? – сажусь на кровати, притягивая ее к себе. – Напяливай обратно.
– Извини, я дура.
– Да со всеми бывает.
– За что она так со мной? – смотрит сквозь меня, вновь начиная плакать.
Убираю прядь ее волос за ухо, усаживая к себе на колени.
– Не плачь.
– Ты, наверное, думаешь, что я такая же?
– Мне вот больше думать совсем не о чем.
Гера кивает, а я спиной заваливаюсь на эту трехметровую кровать, утаскивая ее за собой.
Пытаюсь на чем-нибудь сконцентрироваться. Бедлам этого дома бедламом. Но это не помеха возбуждению от предстающей картинки. Я ее хочу. И ни черта не соображаю. Прикрываю глаза, надо на чем-нибудь сосредоточиться, а еще лучше встать в спарринг.
– Спасибо, что вытерпел все это, – Умка переворачивается набок, закидывая на меня ногу.
– Да пока не за что, убери оттуда ногу.
– Ой, прости, – закусывает пальчик.
– Ты меня провоцируешь?
– Нет, – улыбается, мотая головой.
– Ну-ну, – приподымаюсь, подтаскивая ее к себе, а потом укладываю на спину, наваливаясь сверху. Нех*р дразнить.
– Богдан.
– Что?
Рука сама ложится на ее бедро, слегка приподымая платье.
– Ты же шутишь?
– Нет.
– Да.
Целую, окончательно теряя контроль. Стискиваю ее в объятиях, главное, не раздавить. Гера отвечает на поцелуи, даже пытается взять инициативу. Я схожу по ней с ума. У меня крыша едет, как только я ее вижу, говорить о том, что со мной, когда я ее касаюсь, даже не стоит. Это наваждение.
Переворачиваюсь на спину. Гера оказывается сверху.
– Сними платье, – давлю на спину, заставляя наклониться, – сними.
Умка послушно стаскивает платье, снова прижимаясь ко мне.
Провожу ладонями по ее спине, животу, медленно поглаживая тонкую кожу, чувствуя жар в ладонях. Пальцы проскальзывают под край лифчика, Умка накрывает мои ладони своими.
– Я не трогаю, – шепчу ей на ухо.
– Почему мне кажется, что я тебя знала всегда? Почему мне не страшно?
– Потому что я красавчик, – убираю от нее руки, прикрывая глаза.
Гера хихикает, ерзая на мне, расплываясь в хитрой улыбке.
– Умка, бл*, – с силой сжимаю ее талию.
– Богдан, ты иногда бываешь очень грубым, – наигранно обиженно.
– Потому что я тебя хочу. Еще одна такая выходка, и я за себя не отвечаю.
– Прям ваще?
– Прям ваще.
