Мария Хроно
Сказки Даймона
Нина медленно, словно во сне повернулась к нему. По ее постаревшему за эти годы лицу катились слезы.
– Знаешь, кажется, теперь я понимаю, что чувствовали твои создания, оставшись без тебя, – с горечью в голосе сказала она.
– Ты не заговоришь со мной… даже сейчас? – умоляюще попросила она.
Ян молчал, как и все эти десять лет.
Нина зажмурилась, словно от боли.
– Ладно, – с трудом сдерживая рыдания, сказала она. Ладно… – и опустила голову, всхлипывая.
Когда Нина вновь подняла голову и посмотрела на Яна, выражение ее лица резко изменилось – ее глаза, полные слез сияли, а на губах играла легкая улыбка.
Нина стояла возле открытой двери – капли не достигали ее, а она словно любовалась тем разрушением, что творилось снаружи.
Нина обернулась к сыну на мгновение, поджав губы, посмотрела ему в глаза. Она с материнской нежностью провела рукой по его щеке и сказала, – Вот и все. Ты не идешь? Это же последняя сцена.
Прежде чем Ян успел сообразить хоть что-нибудь она с быстротой, не свойственной для своих лет выбежала на улицу, подняла голову к небу, раскинула руки, и морщась от боли закричала, – прими меня, Господи! Прими и защити от всякого зла! – и в следующее мгновение зашлась в вопле боли.
Сбросив с себя оцепенение, Ян было ринулся к ней, и жгучие капли дождя обожгли его руки, но только почувствовав их, он сразу же бросился обратно в дом. Нет, вовсе не потому что не захотел жертвовать собой – просто то, что осталось от Нины было лучше уже не спасать. Ее голос вскоре затих.
Ян, пятясь назад, ушел от дверного проема. Ему было страшно – страшно как никогда прежде, но внутри он понимал, что бороться не имеет смысла. Нет смысла звонить, включать радио или телевизор в надежде на спасателей – все антенны и проводы уже давно разъел голодный жадный дождь. Может кто-то где-то спасется – вряд ли дождь идет везде, да и может кто доберется до бункеров – хотя долго ли продлится спасение последних? – дождь, из чего бы он не состоял, пожирал буквально все – начиная от человеческой плоти и заканчивая земной твердью. Может, кто и спасется – но точно не он.
Ян осел на пол. – Ты не заговоришь со мной… даже сейчас? – прозвучало у него в голове. Он почему – то начал вспоминать свою маленькую Вселенную, вспоминал, как мечтал о том, что может, и у его мира есть свой маленький мальчик, который их создал. Ян в отличии от своей матери никогда не верил в Бога – он перенял идеи своего отца, хотя и знал его так мало лет. Ему просто нравилось мечтать о том, что по ту сторону Вселенной есть такой же мальчик, как и он сам.
И сейчас, когда было поздно что-либо делать, пока он ждал пока капли дождя разрушат верхний этаж и доберутся до него, когда он мог лишь оттягивать мгновения до агонии, Ян вдруг понял, что не так уж важно, есть ли где-то Создатель или все случилось само собой – важен лишь некий импульс, позволяющий Вселенной раскрываться, зарождаться и умирать. И этот же импульс, лежащий в основе всего сущего, побуждает нас к жизни, он побудил Нину и его папу дать ему жизнь, и побудил его самого создать свою Вселенную. И этот импульс, Всеобщий Закон – который так тщетно пытались придумать религиозные фанатики, и открыть и описать ученые он ощущал сейчас, в этом дожде. И он был готов оказаться стертым в своей нынешней форме, и был готов ожидать пока из той каши, в которую превращал их дождь, измельчая и смешивая воедино, возникнет что-то новое. И тогда все они, некогда ошибочно выделяя себя из мира внешнего, объединившись в ходе этого слияния, повинуясь этому импульсу, обретут новые формы.
Ян подошел к окну, стекло которого уже давно растворилось и еще какое – то время смотрел, как его мир стирается – крупица за крупицей, точка за точкой…
Призрак
Я слишком многого боялся и слишком много страдал. Я кричал от боли, раздиравшей меня изнутри, и давящей снаружи, моля мир о пощаде, но он был глух к моим мольбам, посылая мне испытание за испытанием. Меня затягивало в вереницу событий, а я не поспевал за чередой сменявших друг друга картин. Как бы быстро я не бежал, я всегда оставался позади, падал, но мне не позволяли остановиться, подгоняя раз за разом.
В мире не было места, где я бы был в безопасности, в мире не было никого, кто бы мог защитить меня – одним было не до меня, другие же были слишком слабы.
Лишь сон давал мне успокоение, но он был слишком краток, и тогда я наконец решился спасти себя сам. Собрав последние силы, я создал вокруг себя стену, чтобы никто более не мог обидеть меня, и там, внутри своей капсулы я уснул на много лет – обрел покой до тех пор, когда наконец смогу обрести счастье.
Когда я проснулся, все мои прежние страхи истлели, обратились в пыль столетия назад. Все, кто что-либо значил для меня, давно покинули этот мир, но я никогда прежде не чувствовал себя столь счастливым и столь спокойным. Но вскоре мне открылась страшная правда. Освободившись от гнета своих восставших детей, мир умирал. А я наконец-то ожил, чтобы прожить последний и единственный день своей истинной жизни. Он угасал, а я, вбирая его спокойствие, холодное, но столь прекрасное умиротворение – спустя столько лет боли и страха – миллиарды его и тысячелетия моего, наполнялся новыми, прежде неведомыми мне силами и желаниями.
И вот, когда настал конец всему, и мой мир умер – тихо, спокойно, столь уставший и наконец то обретший покой, а, я, возродившийся после боли и сна, был обречен угаснуть внутри него, заключенный в его умирающее тело словно ловушку. Его последний вздох, полный умиротворения наполнился моим отчаянием, и он, опустевший вобрал меня в себя, я всегда был лишь частью его, но теперь он стал частью отзвука моего сознания. Время и пространство сломались, смешались, и хаос поглотил систему, а я – последний, растворился в путанице из событий и грез. Потерявшись, я познал все то, от чего так силился бежать и чего так желал, лишь тогда, когда оно уже безвозвратно исчезло.
Я призрак из старого мира, пленник, запертый внутри своего мертвого дома, разносящийся эхом предсмертного крика по новой Вселенной.
Дитя нового Мира, меня давно уже нет, но ты ведь слышишь меня?
Лекарство от стресса
Я люблю приходить сюда после работы. Впервые меня вдохновил на поход в бассейн старый знакомый с работы – я уже много лет не общаюсь с ним, но все следую его совету. Помню, как он тогда хлопнул меня по плечу, с показной тревогой посмотрел на мои синяки под глазами, и с видом эксперта заявил, что физическая нагрузка, особенно что-то столь легкое и расслабляющее как плавание помогла бы мне справиться с стрессом, от которого я, по его словам, «ужасно страдаю» и еще более ужасно выгляжу.
Так что теперь, если мне захочется впечатлить собеседника, я могу покорить его сразу двумя столь модными сейчас вещами – да, да, у меня стресс, и да, я веду здоровый образ жизни. Главное не уточнять, что веду я его ровно три часа в неделю, не больше, а в остальное время с лихвой ликвидирую его столь полезные последствия недосыпом, попытками «запить» недосып шотландским виски, ссорами на работе, ссорами дома и «легкими» перекусами в фастфудных кафешках.
Да, определенно если в ходе беседы вы ляпнули нечто глупое или же нечем разбавить, повисшее в воздухе неловкое молчание, скажите, что у вас стресс, а еще лучше использовать более «модное» (потому что более длинное и страшное) слово – депрессия. А если вам пришлось на днях проронить пару слезинок – сразу же не поленитесь оповестить об этом всех знакомых, сопровождая для пущей эффектности рассказ трагическим закатыванием глаз, наглядным сморканием в платочек и фразами, – О боже, это было так ужасно! Такой стресс, такое давление!
Бинго! Вы герой! А в беседе с особо близкими друзьями в конце стоит словно невзначай бросить фразу – Ах! Надо что ли покончить с собой во вторник! Ой нет, во вторник у меня совещание. Ну может в среду… – и меланхолично вздохнуть.
Сегодня мне повезло – в бассейне никого, лишь спасатель на скамейке лениво листает что – то в телефоне. Увидя меня, он корчит недовольную мину – как никак я нарушил его блаженное бездействие.
Поднимаюсь по хлипкому трамплину, вытягиваю руки, закрываю глаза – не хочу видеть переход от этого мира в другой, хочу «очнуться» уже там, по ту сторону, хотя бы на пару секунд затеряться в этом расплывчатом голубовато-белом мирке, ласкающим мое слабое тело легкими волнами теплой воды, пропахшей хлоркой.
Легкий толчок, «элегантный» прыжок (с элементами неловкого бултых) и вода принимает меня с распростертыми, чуть прохладными с непривычки объятиями. Открываю глаза – их нещадно щиплет хлоркой, но я терплю, наслаждаясь этим мутным голубовато-белым миром. Пытаюсь как можно дольше не всплывать, не возвращаться к реальности, обитой желтоватыми прямоугольными плитками стен, ленивому спасателю, моим розовым резиновым шлепкам возле бордюра, работе, надоевшему браку… Но вскоре начинает не хватать воздуха, да и устаю бороться с попытками воды вытолкнуть меня наружу. Пытаюсь всплыть, но вдруг чувствую словно что-то обволакивает мою ногу. На мгновение меня охватывает паника, так как легкие уже готовы взорваться, не получив очередную порцию воздуха. Но собрав волю в кулак я поворачиваю голову, дабы растеряться окончательно. Что -то черное, внешне похожее на ткань, а на ощупь на слизь, обволакивает мою лодыжку и не хочет отпускать ее, не смотря на все мои старания. Начинаю замечать, как подобная «слизь» начинает окружать меня со всех сторон. Я бы конечно позлился на нерадивого смотрителя бассейна, который настолько не следит за чистотой, но в тот момент я испытывал лишь страх и отчаянное желание получить глоток воздуха.
Черной слизи становится все больше и больше, еще пара мгновений и я теряю из вида пол и стены бассейна, а свет «внешнего мира» почему-то сначала отдаляется, а затем и полностью перекрывается склизкой тьмой.
Я не выдерживаю и делаю вдох, слизь проникает в рот, протекает в горло, заполняет легкие, и я с удивлением осознаю, что могу дышать ею.
Сердце бешено колотится, я начинаю задыхаться от паники (а может этой жижей все-таки нельзя дышать) и цепенею от ужаса. Чуть отдышавшись и отойдя от оцепенения пытаюсь плыть, но вскоре, охваченный страхом не могу контролировать движения, начинаю бултыхаться, в панике беспорядочно размахивая конечностями, потом вновь задыхаюсь и цепенею – и так много раз.
Через какое – то время мой взбесившийся мозг уже более не способен генерировать страх, и я смиряюсь. Отупев от пережитого шока, я словно в бреду пытаюсь нащупать хоть что-то помимо собственного тела в этой непроглядной темноте, найти хоть какой-то ориентир, поскольку, бултыхаясь в панике уже позабыл где находится верх, а где низ, и не нахожу ничего. Пытаюсь проплыть вперед, вбок, вниз, вверх, дыша слизью, но границы бассейна словно растворились, ни стен, пи пола, ни самое главное – возможности всплыть на поверхность – везде лишь одна черная субстанция.
У меня в голову пришла нелепая ассоциация – я подумал, что я подобно ягодке в черничном варенье, обволакиваемый черной жижей. Сама мысль была очень глупой, но я-почему- то не выдержал и из моего рта вырвалось хриплое – Ха, похожее на кашель заядлого курильщика. Пребывая в полной изоляции, я болезненно вздрогнул от звука собственного голоса и почему-то ощутил стыд.
Я не знаю сколько времени я так «плыл», но лишь однажды где-то над головой забрезжил слабый источник света. Я пытался подплыть к нему, и какова же была моя радость, когда он стал увеличиваться. Я протянул руку к нему и тут посреди этого черного пятна возник черный силуэт ладони, тянущейся к моей руке. Я закричал от радости, сделал рывок – и опять провалился в абсолютную непроглядную тьму. Растерянный, я захныкал от обиды словно маленький ребенок, не понимая, что случилось – может мой мозг, пребывая в состоянии изоляции, спасая меня от перегрузки выдал мне столь обнадеживающую галлюцинацию? Но от нее стало лишь хуже…
Устав плыть, я пытался считать собственный пульс, чтобы хоть как-то занять себя и примерно ориентироваться во времени, пытался говорить сам с собой чтобы как -то заполнить пустоту. Вскоре пришли яркие галлюцинации, они давали хоть какое -то облегчение, но каким же болезненным каждый раз было возвращение из их пестрого, яркого мира обратно – я снова и снова вспоминал что произошло.
Я начал думать, что выхода из создавшегося положения возможно нет (чем бы оно не было). В таком случае у меня есть лишь две надежды – мой мозг станет восполнять нехватку информации еще большим количеством галлюцинаций, которые уже почти не пугали, а наоборот манили меня, либо – смерть. Черная жижа видимо с лихвой утоляла мои потребности в воде и дыхании. Голода я тоже не чувствовал, но с учетом потерянности во времени не мог сказать связано это с питательной ценностью жижи или же я просто не успел проголодаться, так что суицид начал казаться мне более чем разумным решением.
Но как? Убить себя явно надо было как можно быстрее и желательно безболезненное, так как для меня как человека без суицидальных наклонностей (до сего момента) осознанно причинять себе боль и разрушать свое тело и жизнь было весьма непростой задачей.
Перебрав множество вариантов в голове, я стащил с себя плавки, по привычке ощутив стыд наготы (хотя стыдиться было явно некого). Плавки на мою удачу были сделаны из весьма плотной ткани. Безусловно, смерть от удушения трусами не представлялась мне почетной, но от одной мысли о голодной, долгой и мучительной смерти посреди этой черноты меня передергивало. Так что я выбрал весьма жалкий способ уйти из этого (а вернее «того» мира).
Я не раз думал о произошедшем, пытаясь найти ему объяснение, но стоило мне начать затягивать ткань на своем горле, как мой мозг подобно вспышке молнии пронзила яркая и пугающая мысль. Я и прежде предполагал, что происходящее мне может лишь мерещится (может не рассчитал прыжок и ударился головой о дно бассейна или не смог вовремя всплыть, а может я вообще лежу сейчас дома в кровати и вижу очередной кошмар).
Перед моим мысленным взором предстала такая картина – вдруг я, отключился в ходе несчастного случая, вдруг в мире прошло не так уж много времени и сейчас меня активно пытаются спасти, привести в чувство – тот же спасатель, отбросив в сторону свой телефон, а моя попытка суицида – проекция угрожающей мне в том мире смерти, и стоит мне убить себя, как мой организм перестанет бороться, и я умру не только здесь, но и там.
Я ослабил хватку и растерянный завис в черной жиже – обнаженный и напуганный, один на один с непроглядной тьмой.
Лесной Принц
Марк и Матиус из всех героев больше всех походят на осколки моей собственной души, до боли знакомые мне и столь невидимые для окружающих.
Марк хорошо знал тропинки этого леса. Ему нравилось сбегать сюда после уроков – немного свободы между учебой в школе и скуки дома. Стояла ранняя осень и солнце еще ярко светило, а листья еще хранили свою изумрудную зелень. Он был здесь сотни и сотни раз. Ему нравились обжигающие поцелуи солнца, нежные поглаживания трав под ногами и музыка пения птиц. Он все надеялся встретить здесь ежа или белку, а может даже зайца – они здесь обитали и временами ему удавалось заполучить столь желанную встречу.
Бабушка же рассказывала ему о кое – ком покрупнее – о гигантском олене, Принце Леса, что скрывается в чаще. Тело его испещрено глазами, и он видит и ведает все, что происходит в его Королевстве, оставаясь невидимым для гостей. Бабушка знала много сказок, много легенд и интересных историй, но сама стала историей в прошлом году. Без нее дома стало еще более пусто и скучно, словно из него ушло последнее тепло.
Утомившись – из-за школы он мало спал, Марк привалился к мощному дубу и прикорнул. Не было времени спать – и именно поэтому хотелось уснуть, ведь во сне ему не придется за сон стыдиться.
Когда он проснулся уже было темно, а значит родители снова будут ругаться. Марк достал из рюкзака заготовленный фонарик и очень смело для десятилетнего мальчика зашагал через лес домой. Он редко бывал здесь в такое время – вечерами казалось, что ветки и травы, мокрые от влаги сами хватают его за ноги, за плечи, за руки, словно уговаривают остаться.
Приближаясь к городу, Марк услышал громкие всхлипывания с ближайшей поляны. Ему стало чуть жутко, он притушил фонарик и тихо подкрался. Посреди поляны стояла девочка с столь знакомым силуэтом.
– Амели, – прошептал Марк. Амели, удивительная Амели, с золотистыми волосами, рыжеватыми веснушками и кристально голубыми глазами. Амели – пахнущая карамелью, его прекрасная Амели, его – пусть она пока и не знает об этом.
Нет, пока она не видит его, не замечает его, и не ведает его мечтаний о ней. Не замечает низкого замкнутого мальчишку с растрепанными черными волосами на фоне статных и громких бугаев из их класса. Но когда – нибудь она будет его.
– Амели, – попробовал он окликнуть ее, но в горло пересохло от волнения, ноги стали деревянными, а сердце колотилось как безумное. Дрожащей рукой он включил фонарик, а девочка испуганно вскрикнула.
– Это я, это я, – закричал он, поспешно выскакивая из кустов, пока она не убежала от страха.
– Марк?! – с удивлением и облегчением вскрикнула она, а еще – к радости Марка с радостью и бросилась к нему.
– Я заблудилась в этом ужасном, ужасном лесу. Мы гуляли здесь днем с Тиной и Томом, а потом они убежали. Девочка обиженно надула губы и топнула ножкой, что показалось Марку очаровательным.
– Убежали, а я не знаю дороги, я никогда – никогда не хожу сюда! В этот ужасный лес! Он испачкал мне платье! И тут холодно, и темно!
– Ттттак ддавай, я вы… выведу тебя отсюда, – запинаясь произнес Марк.
Он специально пошел длинной дорогой и не спешил по пути, ведь наконец – то рядом с ним шла Амели, его Амели.
Он накрыл ее своей курткой и заботливо подавал руку, помогая перебираясь через острые коряги. Постепенно они разговорились. Марк рассказал ей что лес не столь ужасен, что он часто бывает здесь и ничего страшного не случилось.
– Знаешь, лес для меня особенное место, мне нравится уходить сюда. – признался он, когда они подходили к ее дому.
– Это словно мое царство, где я свободен – ни родителей, ни домашки, ни хулиганов… Только ты никому, никому не говори об этом… Хорошо?
Амели улыбнулась, и Марк несмотря на вечерний сумрак увидел ее улыбку в свете городских фонарей, разглядел ее ямочки на щеках.
– Не расскажу, – пообещала она и смущенно, на лету чмокнула его в щечку, а затем – так же на лету, стремительно и легко бросилась – полетела к двери.
На следующее утро Марк пришел пораньше – ему хотелось испытать удачу и попробовать заговорить с Амели до уроков. Мысль об этом то обжигала его жаром, то обращала в лед от волнения. Когда он зашел в класс – его постигло разочарование, Амели сидела в стайке других ребят, а все почему – то смотрели на него.
Да, хулиганы любили его задирать, обижать, забирать деньги на обед, но обычно расценивали как пустое место. А сейчас все глаза были обращены на него, кроме глаз Амели, которая смущенно прятала взгляд.
–Чууудииилаааа, – затянул один из мальчишек.
– Лесной чудик, леший, леший, – вскоре подхватили все остальные (да, у детишек странные представления об обидных прозвищах, как и у автора данного текста).
Сердце Марка ушло в пятки, он растерянно смотрел на Амели и понимал, что она его предала. Она всем рассказала его тайну.
Его жгло изнутри от обиды – обиды за то, что его так осмеяли, обиды, что это продолжалось неустанно год за годом, но хуже всего была что она – его Амели, Амели, что должна была быть его, предала, обманула его.
Он смотрел через призму слез, застилавших глаза на злые, насмешливые лица вокруг – и обида сменялась отчаянием. Ему хотелось кричать, кричать о том, как ему больно, как ему одиноко, умолять, умываясь слезами, соплями, чтобы его пощадили, чтобы хоть кто – то, хоть кто-нибудь утешил его. Но всем было все равно, а стены давили, смыкались и ему было невыносимо в них оставаться.
Марк пулей, под смех одноклассников выскочил из кабинета, чуть не сбив на входе удивленного учителя. И бросился прочь – он бежал, останавливаясь лишь чтобы перевести дух – прочь от этих злых лиц, от жесткого смеха, от смущенного взгляда Амели, от сжимающих стен и непонятных холодных людей, прочь от города в лес.
В лесу он наконец то смог разрыдаться, уткнувшись в холодный и влажный мох. Недавно прошел дождь и было зябко, но этот холод даже успокаивал его. Знакомыми тропами Марк неспешно дошел до озера. Не взирая на холод ему захотелось окунуться в эту темную воду, чтобы ощутить водную гладь, что держит его. Он прыгнул с разбега, но мокрые камни подставили ему «подножку» и мальчик заместо красивого прыжка в воду, рухнул с холмика на серый булыжник.
О А мели, моя Амели, в мире нет места нашей любви.
Красная кровь ручейком стекала в черную воду, а голову Марка заполнила тьма. Лишь еле слышные слова нежным шепотом долетали до него через эту тьму.
Дитя… ты всегда принадлежал нам.... Но теперь… отказавшись от людей… пути назад нет… Тот, кто вошел в Лес… из него не вернется….
Марк открыл глаза и поднялся – тело было столь легким, и не чувствовало боли, несмотря на падение. Озеро было окутано белым туманом, как и сознание мальчика – знакомое место казалось таким нереальным, но почему – то от этого еще более знакомым.
Стоило ему поднять глаза и посмотреть в сторону тропки, что привела его сюда, и он оцепенел – сначала от изумления, а затем от ужаса. Средь белого тумана вырисовывалась темная фигура. Олень – такой огромный, Марк никогда и не думал, что они бывают столь большими, стоял перед ним, преграждая путь. Он смотрел на мальчика – но не только двумя блестящими черными глазами, как все олени, он смотрел на него десятками глаз, рассыпанными по всему его серебристо черному телу. И глаза это были человеческие.
Марк бежал – и стоило добежать до границы с городом, он вновь возвращался к озеру, словно мальчик оказался в заколдованном круге. Он бежал в разные стороны, но не видел ни дорог, ни людей, ни домов.
За деревьями раздался смех – игривый, легкий, зачаровывающий. Мальчик в надежде бросился туда – и влетел прямо в объятия удивительных девушек – нагих и прекрасных, с сияющими глазами. Их ноги были как корни, а руки как ветви, звонкие голоса напевали ему песни. То девушки, то деревья, усыпанные цветами.
Их песни баюкали его, а смех не казался злобным, но Марк в еще большем ужасе вырвался из их цепких ветвей. Он бежал, а лес оживал, наполняясь странными существами, которых он и представить не мог. От ужаса некуда бежать, остается лишь выгореть и признать – признать невозможное, признать сверхреальное.
Не бойся дитя – я короную тебя и узришь ты тайны мои – сотнями глаз.
И невидимое стало видимым, и беззвучное обрело голос.
