Мария Хроно
Сказки Даймона
Но Цакль словно не видел всего этого, лишь сильнее кутаясь в плащ, он шел и шел через город, временами наворачивая круги, плутая, через луг, к серой стене, за которой был его дом. Лишь дойдя до нее, он вспомнил, что так и не вернул термос баристе, забыв его в доме Сказочника. С минуту он простоял, размышляя, стоит ли рисковать еще больше, задерживаясь, дабы вернуть его, как вдруг услышал какое-то шуршанье и поскребывание по ту сторону стены. Источник этого звука громко чихнул.
– Будь здоров, – на автомате пожелал Цакль. Порыв ледяного ветра забрался под плащ и покрыл тело мурашками.
Где-то вдалеке, по ту сторону луга, где прежде стоял сияющий Теририй, в небе полыхнула молния, ударяя в Великое Древо.
Я готов был разделить с тобой свой рай, но этими же самыми руками, которыми мы могли бы построить его, мы сплетем веревку, что затянется на моей шее. Я должен был бы бежать от тебя как можно дальше, дабы спасти свой мир, но разве сбежишь от самого себя?
Скажи мне, сколько кругов Ада нам предстоит пройти, сколько раз нам придется умирать и вновь возрождаться пока мы не найдем тот сказочный город?
Тень
Никита сидел на подоконнике, уставившись на проходящих мимо людей. Так проходили почти все его дни – после школьных занятий, мальчику только и оставалось что пялиться в окно. Хотя ему уже исполнилось десять, его никуда – никуда не пускали одного. А гулять с Никитой было некому…
Утром в школу его отводила мама, а днем забирала строгая нянька, которая была весьма нелюдима и особо не разговаривала с мальчиком. И пусть дома его ждал телевизор, дедушкино радио, компьютер и даже новенькая приставка – даже вымышленные миры фэнтези игр и фантастических фильмов не могли заглушить в его сердце странную тоску, когда в окно лились теплые лучи летнего солнца, а через раскрытую форточку слышалось пение птиц.
Никита жил с дедушкой и вечно занятой мамой, иногда бравшей сына на прогулки по выходным. О, эти выходные определенно были праздниками для засидевшегося дома мальчика. А вот отца у Никиты не было. Ему говорили, что тот оставил маму незадолго до рождения сына. Не пожелал создавать семью и скрылся бесследно, дабы не платить алименты.
Мама не любила затрагивать эту тему, и стоило ему начать расспрашивать начинала злиться. Она вообще любила злиться – по поводу и без, а когда злилась, говорила Никите, что он похож на своего негодяя отца.
И мальчик однажды убедился в этом. Тайно роясь в маминой сумке в поиске мятных леденцов, которые она вечно таскала на работу, дабы беречь горло (она с утра до вечера вела языковые курсы и очень любила кричать, так что под конец дня у нее нередко садился голос), Никита наткнулся на маленькую помятую фотокарточку. На ней мама стояла в обнимку со статным мужчиной чуть старше нее и чертами лица, так походившим на Никиту. Глядя на фотографию, мальчик невольно подумал, – а ведь если бы не я, они бы возможно еще были бы вместе… Его мама была такая счастливая, красивая и молодая на этом фото… А в реальной жизни она все время ворчала и кричала, вечно уставшая, вечно торопящаяся и вечно недовольная. На этот раз мятные леденцы он красть не стал…
Как назло, окна их маленькой квартирки выходили на сквер, и вечерами после учебы, мальчик смотрел как там – за стеклом, гуляют и смеются другие люди. Он так до конца и не смог понять почему ему нельзя туда – погулять хотя бы на сквере перед домом с друзьями. Но мама вечно пугала его всякими страшилками и убеждала, что ему слишком рано гулять одному – ведь улица полна опасностей. Пока что самую большую опасность представляли ее рассказы – Никита плохо спал после них, мучаясь кошмарами по ночам каждый раз после такого «предостережения».
Сегодня на улице было оживленно – люди, воспользовавшись жарким июньским днем не теряли времени даром и высыпали на улицу, а мальчику оставалось лишь завидовать им, наблюдая за чужим счастья с подоконника и гадать, когда же мама наконец- то уйдет в отпуск и пойдет гулять с ним. А она все обещала, и все откладывала, ссылаясь на очередные курсы, которые помимо нее никто не потянет. Дедушка еле ходил и почти не покидал дома, да и мама строго настрого запретила им выходить без нее – вряд ли старик смог бы защитить ее драгоценное чадо от всех ужасов опасного внешнего мира.
Увидев целующуюся парочку на скамейке, Никита брезгливо сморщился и резко отвел взгляд на тропинку прямо перед домом. И там, посреди снующих людей его внимание привлекла странная фигура в черном балахоне. Она была среднего роста, а ее плащ был весьма небрежен и порван. Он волочился по земле, тщательно скрывая фигуру незнакомца (или незнакомки?).
Стоило мальчику посмотреть на него, как незнакомец словно почувствовав его взгляд обернулся и посмотрел в ответ. На лице у него была странная белая фактурная маска, монструозная, но гиперреалистичная. Она повторяла черты человеческого лица, но невероятно искаженно, гротескно и вся была изборождена темными вмятинами. Нечто задрало голову (они жили довольно невысоко, на третьем этаже) и уставилось прямо на мальчика белесыми глазами с маленькими, суженными черными зрачками. И никто на улице не обращал внимание на это создание, люди просто проходили мимо, а иногда и сквозь него.
Оно растянуло рот в широкой улыбке и тогда мальчик, увидев, как широко раскрывается пасть этого нечто, понял, что никакая это была не маска… Существо подняло скрытые плащом руки вверх, которые под лохмотьями походили на крылья и держа их полукругом, как в древнем ритуале солнцепоклонников, застыло. В его взгляде, обращенным на ребенка было столько обожания и… голода.
Мальчик не мог пошевелиться от страха. И тут из толпы, слепой к этому созданию, выделилась фигура юноши, решительно направлявшегося прямо к ней. На вид ему было лет под тридцать, он был хорош собой и одет пусть и немного старомодно, но весьма стильно. В руке он держал черную трость и на каждом шагу выбивал ей какой – то ритм.
Существо услышало этот стук и резко обернулось.
– Ниииииик! – крик матери вырвал мальчика из оцепения. Она звала его на иностранный манер, что его жутко бесило всегда. Он резко дернулся, оторвав взгляд от окна.
– Ты опять сидишь на подоконнике! Обвалишь! И кто чинить будет? А главное на что? Я же просила!
– Но мама… Мама, посмотри… Там, на улице, там было чудовище…
Ну и где твое чудовище? – спросила мама.
А я его и впрямь уже не было. Лишь также на сквере сновали шумные, веселые, лопающие мороженое счастливые люди. И в последний момент, когда мама, подхватив его под руки, стала стаскивать злополучного подоконника, Никита увидел того самого юношу с тростью. Их взгляды на мгновение встретились, и мальчику показалось, что незнакомец улыбнулся и хитро подмигнул ему.
Порой ночью, когда Никите было тяжело уснуть, он на цыпочках проскальзывая мимо храпящего деда и комнаты матери, тихонько, еле дыша, открывал дверь и уходил гулять.
На какой-то период после «встречи» с Черным Нечто (так Никита прозвал странную фигуру в черном), мальчик прекратил свои ночные похождения, но мама, дедушка и доктор Андрей Сергеевич убедили его, что это не более чем фантазия, и сегодня, после длительного перерыва, он наконец – то решился выскользнуть из дома.
На сквере было свежо, чуть прохладно, и первое время лишь цикады нарушали ночную тишину. Никита, размяв ноги, плюхнулся в ароматную, мокрую от росы, пропавшую клевером траву и смотрел, как облака, лениво переносимые слабым ветерком, обнажают сияющий лунный лик.
И тут, когда последнее облачко перестало загораживать луну, мальчик услышал шорох позади себя. Ему стало очень страшно, но он заставил себя подняться на резко ставшие ватными ноги. А шорох нарастал. Логичнее всего было бы броситься прямиком домой, но самое громкое шуршание раздавалось сзади, в стороне дома, да и слыша приближение нечта, Никита потерял голову от страха.
Он в панике бросился прочь, вспомнив все те ужасы, о которых ему так часто рассказывала мать. Звуки усилились, и это был уже далеко не шорох, а смесь полязгиваний, клацаний и похлюпываний. Никита почти не оглядывался, но ему казалось, что пространство за спиной словно поглощает тьма, и не помня себя, сломя голову он бежал вперед.
Выбегая из арки на одну из улочек, мальчик заметил прямо перед собой фигуру и, не успев затормозить, врезался в нее. Его схватили чьи- то сильные теплые руки и прижали к себе. А он все барахтался и кричал, пока не потерял сознание…
Когда Никита очнулся, он увидел перед собой звездное небо в прорехах меж уже начавшей желтеть листвой. Вспомнив случившееся ранее, он резко вскочил и увидел перед собой того самого старомодно одетого юношу с тростью. Вблизи он смог наконец лучше разглядеть его. Рыжеватые, чуть длиннее обычного волосы, местами чуть завивались, а местами торчали ершиком. Глаза у него были непонятного цвета – порой они казались карими, почти черными, порой ореховыми, иногда отливали синевой, а под определенным освещением в них угадывались зеленые нотки – но возможно все дело было в тусклом свете уличных фонарей.
Мальчик был в растерянности, не зная, что ему делать, его всего трясло. Незнакомец опустился перед ним на колено и прижал дрожащего от страха и холода ребенка к себе.
– Ну, ну, – приговаривал он, с заботой поглаживая мальчика по спине, пока тот, рыдая, заливал слезами и соплями его аккуратно выглаженную строгую черную рубашку.
Когда Никита более – менее пришел в себя, незнакомец протянул ему руку.
– Прогуляемся? – предложил он – Не переживай, со мной на тебя никто не нападет, а я заодно расскажу тебе кое – что интересное. Будешь? – незнакомец протянул ему мятный леденец.
Мальчик, все еще в шоковом состоянии, на автомате взял конфету.
Спасибо, – прошептал он, и пошел следом за незнакомцем. Конфету он положил в карман, попомнив слова мамы о том, что опасно есть то что тебе дают незнакомцы, а отказаться как ему показалось, было бы невежливо.
Незнакомец шел неспешно. Он нисколько не хромал, и не опирался на трость, зато постоянно выстукивал ей какую – то странную мелодию. Выдержав паузу, он начал.
– Итак, мой дорогой маленький друг. Меня зовут Седьмой, но мои вроде как братья и сестры – у нас в семье весьма нестандартные взгляды на половую принадлежность, зовут меня Везунчик. А тебя зовут Никита, я знаю.
– Ты следил за мной?
– Немного, но знаю вовсе не поэтому. И не торопись пугаться – ведь если бы не следил, кто знает, что бы с тобой приключилось этой ночью… Но не будем о грустном. Тебе ведь интересно узнать, что за создание ты видел тогда у себя во дворе? И кто преследовал тебя сегодня?
– Мама и доктор говорят, что это фантазии… Или, – тяжело сглотнув, мальчик произнес страшное слово, – болезнь…
Седьмой рассмеялся, обнажив белоснежные зубы с на удивление острыми (но не слишком) клычками.
– Мой маленький друг, ты можешь конечно называть их и фантазиями, и болезнью, но я зову их Тенями.
–Значит они… Настоящие?
– Смотря что ты подразумеваешь под настоящим. Думаешь, раз оно в твоей голове – сразу значит фантом, выдумка? – Седьмой хитро улыбнулся.
Никита задумался, понял, что ничего не понял и спросил, – а они плохие, эти Тени?
– Не плохие, и не хорошие, просто у них на тебя могут быть свои скажем… виды… И не всегда, мой друг, далеко не всегда они будут совпадать с твоими собственными.
– И как мне быть с ними? Как мне быть, если они снова придут ко мне?
– Я вот для этого я как раз-таки тут. Смотри. Я научу тебя. Во первый, мой маленький друг, тебе важно знать и понимать, чего Ты хочешь, ведь Тени видят тебя не как обычные люди, они заглядывают прямиком в твою душу. И от того, что они в ней увидят, подчастую зависит твоя судьба.
– А почему я? Почему я их вижу, а другие люди тогда просто проходили мимо?
– Потому что ты чем – то похож на них, мой мальчик, тоже видишь сокрытое от чужих глаз. Тени всегда снуют среди людей, но те, то способен их увидеть их, для них словно свет фонаря в темноте для мотыльков. Но скоро светает, давай я провожу тебя домой, пока твои родные не проснулись и не спохватились.
И с тех пор Никита все чаще сбегал из дома по ночам и гулял со своим новым другом. Тот рассказал ему удивительные вещи – о мире, о себе, о Тенях. Сам Седьмой, по его словам, был существом весьма древним, возникшим еще на заре времен, когда людей и в помине не было. И с тех пор он, вместе со своими братьями и сестрами снует между мирами, меняя обличья.
Однажды во время прогулки Седьмой достал из кармана пачку карт и начал бойко их тасовать самыми замысловатыми способами. Карты Седьмого были не обычные, игральные, а какие- то странные, с фантастическими животными, людьми, магическими символами, все в кубках, жезлах, монетах и мечах.
– Знаешь, я ведь еще и Трюкач, сегодня я есть, а завтра и нет меня, – сказал он, пристально смотря на мальчика и вытаскивая одну из карт.
– Прямо как мой папа, был и пропал по словам мамы – невесело рассмеялся Никита.
На этой карте посреди тьмы, задрав голову кверху лежал юноша с мечтательным взором, а вокруг него стояли семь кубков, и наполнение каждого из них было страннее предыдущего…
– Хм… – промычал Седьмой и быстро спрятал карту.
После этой встречи он пропал.
Прошло три года с тех пор как Никита последний раз видел Седьмого. Он довольно долго ждал его появления, тайком выбираясь ночью из дома, но тот словно канул в бездну. А вот Тени иногда давали о себе знать – даже чаще чем прежде, то тут пошуршать во время его ночных прогулок, то там поскрежещут. Иногда он даже видел, как тени резко удлинялись и словно тянулись к нему. Но после прогулок с Седьмым он уже не боялся их как прежде, и они не трогали его – лишь наблюдали поодаль. Никита больше никому не рассказывал о них – три года назад, его родные отнеслись к этому как фантазии. И юноша понимал, что никто не захочет слушать о них, предложат полечиться, скажут забыть и все…
Первое время, когда Седьмой только – только перестал приходить к нему, Тени особенно сильно мучали его, приходя в кошмарных снах, Никита лишь съёживался в кровати, вспоминая своего друга и плакал.
– Они опасны тебе, лишь когда ты боишься их, Тени отлично чувствуют страх, – вспоминал он его слова и пытался собрать всю свою смелость дабы успокоиться после жутких образов, снившихся ему. И страх становился все слабее и слабее, пока почти не исчез.
Пару месяцев назад дедушки не стало… Мама с его смертью стала еще более раздражительной. Она могла резко сорваться, разрыдаться. Никита больше не ощущал в ней опору, как прежде. Порой она сама вела себя как ребенок, а подрастающий юноша понимал, что собственную маму в качестве ребенка он не вынесет, и дистанцировался от нее.
Он хотел бы помочь ей, поддержать ее в их общем горе, но у него каждый раз вставала картина перед глазами – когда они нашли дедушку утром, уже окоченевшего, белого как полотно, мама забилась в истерике, разнося и круша все вокруг, ломая вещи, а он – мальчик, впервые столкнувшийся с смертью, обливаясь слезами, посреди этого погрома, набирал номер скорой…
И сейчас ему особенно не хватало Седьмого. Никита уже с опозданием понял, что видел в нем отца. Он до сих пор так до конца и не понял, был ли тот действительно магическим духом, принявшим человеческое обличье или же просто сумасшедшим, который каким-то образом уловил (или сделал вид что уловил) его галлюцинации. Первый вариант был уж больно фантастичным, а второй казался слишком сложным, уж больно много совпадений.
Однажды, в солнечный весенний выходной, Никита, гуляя по улице (теперь мама уже разрешила ходить одному, но пугать страшными историями принялась еще пуще прежнего) понял, что хочет проведать дедушку. Он сел в душный, битком забитый автобус и уже через полчаса был на кладбище. Могила деда, окруженная зарослями с двух сторон, находилась с края кладбища. Само кладбище было весьма заросшее и походило на лес с торчащими меж деревьев крестами.
Вглядываясь в столь дорогие черты, выгравированные на гранитном памятнике, Никита услышал, как из зарослей напротив его кто-то позвал. Голос раздавался совсем близко, но говорящего видно не было.
– Ты теперь совсем один?
– Кто ты? И откуда знаешь меня? Мне твой голос незнаком.
Раздался тихий смех.
– Голос незнаком, а вот меня ты отлично знаешь, а я тебя – тем более.
– Ты – Тень?
– Угадал.
– Тогда покажись.
– Не стану, я не хочу пугать тебя.
Никита замялся в нерешительности. Седьмой сказал, что Теней боятся не стоит – себе дороже. И в принципе у многих из них нет особых целей навредить тебе. Да и мальчик до сих пор так и не решил, считать их настоящими или нет.
А Тень тем временем продолжала.
Она говорила мягким, вкрадчивым, почти убаюкивающим голосом, – ты теперь ведь совсем один? Отец ушел, дедушки больше нет, а твой якобы покровитель – Седьмой, тот еще хитрец, тоже оставил тебя.
– У меня есть мама…
Тень грустно рассмеялась, – нет, это ты есть у мамы, а мамы так таковой у тебя больше нет.
И Никита вдруг понял, что так оно и есть. Ему стало ужасно тоскливо.
– Ты один, мой мальчик, ты остался совсем один.
– Да, я остался один, – грустно повторил Никита, и слезы закапали на могильную плиту.
– Такой юный, и такой взрослый, – нежно прошептала Тень, и из зарослей показалась темная тонкая рука.
Никита прикоснулся к ней, на ощупь она не чувствовалась, но при этом каким-то шестым чувством он ощущал тепло, исходящее от нее…
Санитарка в психиатрии поспешила на раздавшийся звонок. Когда она открыла дверь, перед ее взором предстал самый красивый из виданных ей юношей – он был немного (но лишь слегка) старомодно одет, в его глазах «хамелеонах» угадывались самые разные цвета и оттенки, а рыжие чуть отросшие волосы явно не хотела аккуратно укладываться. Правой рукой он опирался на трость. Санитарка была уже в летах, но даже годы не мешали ей заглядываться на молоденьких, особенно столь симпатичных. Она мгновенно покраснела, а посетитель, заметив это, хитро улыбнулся.
– Я пришел навестить Никиту… Никиту Аплетина.
– Но у него же нет родственников.
– Как так нет? А как же я? – с выражением чистого изумления спросил юноша.
По документам его давно сдала мать, и та умерла уже. Про других родственников она ничего не говорила.
– Ааа, так я вам все объясню, извольте. Моя мама – сестра Никиты, я его племянник, но она рано вышла замуж, сменила фамилию, отреклась от семьи. Знаете, там такая тяжелая история, – посетитель скорбно посмотрел в пол, а затем лукаво подмигнул санитарке.
– Но может вы, прелестный ангел, опустите эти формальности, и пустите меня, недавно осиротевшего племянника повидать своего дядюшку? Он последний кто остался у меня, – и посмотрел на нее ТАК, что она покраснела еще сильнее и смущенно замолчала.
– Молчание – знак согласия – бойко выпалил юноша, и с чувством чмокнул ее в щеку.
– Простите, не смог удержаться, вы чудо, право!
Да, санитарка в летах не смогла выдержать такого натиска… Без шансов…
Она повела посетителя в маленькую палату, где в ряд на трех кроватях лежали пациенты – «овощи».
Остановившись перед кроватью «дядюшки» она с грустью призналась, – Видите, он в тяжелом состояние, витает «где-то», до него не достучаться.
– Ничего, вдруг мне удастся.
– Боюсь, что нет, мы и так, и сяк бились.
– Вы в меня не верите, – юноша обезоруживающе улыбнулся, но санитарку от неловкого момента спас звонок в дверь.
– О! Еще посетители, – и вся красная от смущения, бросилась из палаты.
Ухмыльнувшись ей вслед, Седьмой (да, это был определенно он, нисколечко не постаревший за это время – во всяком случае внешне) сел на краюшек кровати. Никита, превратившийся из милого мальчика в поседевшего, наполовину лысого и обмякшего от лежачего образа жизни мужчины, смотрел прямо перед собой. Его лицо то и дело дергалось, глаза бегали, но выражение в целом и общем было преисполнено блаженством.
В его мире грез (или это были не просто грезы?) он был вечно молодым – бродил посреди сказочного леса, в котором было возможно все, что он только мог пожелать и гулял – гулял сколько душе угодно!
И тут, Седьмой тихонько запел. Он пел о маленьком мальчике, о юном волшебнике, запертом в теле дряхлого пациента психушки. И маленький мальчик в своем сказочном лесу услышал его песню, и по его щекам ручьем хлынули слезы. Где-то там – в другом мире он закричал от ужасного осознания и открыл глаза уже в этом.
Никита ошарашенно посмотрел на Седьмого.
– Ты! Ты! Я ждал тебя три года!
– Ждал, да не три года, а много больше, Никита.
– В смысле?
Седьмой тяжело вздохнул и достал из кармана зеркало.
Никита дрожащей рукой взял его и посмотрел в него.
– Это, это я? – с ужасом спросил он.
– Да…
– Но как? И где я?
– Ты в психушке, Никита. Ты ушел в невидимое и загремел сюда.
По щекам мужчины текли слезы, его всего трясло, он судорожно мял одеяло и приговаривал, – как же так, как же так.
А потом жалобно посмотрел на Седьмого.
– И почему? Почему ты пришел только сейчас? Я думал…
– Потому что ты сам сделал твой выбор. И никто, ни я, ни Тени не смогут сделать ничего с твоей душой против твоей воли.
Мужчина с болью уставился вниз.
– И что теперь? Я буду вот таким?
Седьмой молчал.
– Я могу попросить тебя о последней услуге? Помнишь, ты говорил, что вы видите мир по -другому? Видимое, невидимое, вы ощущаете мир не в конкретном месте и времени, а целостно. Ты можешь показать мне? Я упустил свое время, заблудившись в мире грез, и хочу наверстать упущенное…
– Ха. Мой дорогой мал… друг, это не просто наверстать.
– Прошу тебя…, – из глаз Никиты закапали слезы.
– Я сделаю это, но – материальное тело долго подобного не выдержит. Пара мгновений и ты попросту сгоришь изнутри.
– Я готов, что мне терять? Драное одеяло и серые стены.
– Если таков выбор твоей души, да будет так. Ляг поудобнее.
Седьмой взял мужчину за руку, и в тот же момент в сознании Никиты словно вспыхнули миллиарды искр. Это было мгновение, но в этом мгновении заключалась целая вечность. Тот, кто почти и не пожил земной жизнью, теперь, за пару секунд пропускал через свое сознание бессчётное количество жизней, и самых разных версий существования.
– Благодарю тебя, благодарю тебя, что пришел ко мне, – слабея прошептал Никита и умолк навсегда.
Вскоре в палату, разобравшись с прочими посетителями, пришла санитарка. Она застала там юношу, сидящего на кровати возле пациента.
– Как все прошло? – робко спросила она.
– Прошло, – грустно сказал Седьмой.
– Понимаю. Я же говорила, он уже не реагирует на внешний мир давно, – санитарка попыталась поправить одеяло и заметила, что пациент не дышит.
– Он… Он… – она бросилась мерить пульс.
– Он мертв! Что вы с ним сделали?! – женщина было бросилась к выходу из палаты, зовя на помощь, но, когда она вернулась с помощью, таинственного посетителя в палате уже не было.
