Марина Евгеньевна Павлова
Атмосфера
Когда ей открыла дверь горничная и она вошла в холл, то первого, кого она там увидела – порядком взбудораженного мэра. Не успела она поздороваться, как совершенно расстроенный родитель с нервным придыханием спросил – о, Поленька, ты очень кстати, случайно не знаешь, куда унеслась моя суматошная дочь?
И здесь опоздала – устало привалилась к изящной дубовой двери Полина. Я грозилась рассказать родителям подруги про ее очередные художества, но правильно ли это будет, если я так и поступлю? Как бы их всех не перессорить. Эта семья по милости Нелли и так все время как на вулкане живет. Нет, надо бы сперва с ней еще раз поговорить, отговорить, ну я не знаю.
Капли дождя стекали с легкой не по сезону куртке – ветровки и падали на край дорогого бежевого ковра. Поленька через силу улыбнулась. Нелли давно ушла?
Ушла – не то слово. Скорее унеслась как вихрь. Крикнула на бегу, что вернется через пару дней. Какую – то очередную аферу затеяла – по глазам вижу.
Поленька схватилась за ручку двери. Курьерский уходит через… Который час – спросила она уже почти за дверью?
Да черт его знает. Дома не одних часов не осталось, мобильник разряжен. Мне теперь за двадцать минут звонят, когда надо на работу выходить. Хотя погоди, если надо, можно телевизор включить, там у нас вроде таймер есть…
Не надо, спасибо, я там, на улице… Если что узнаю – позвоню – до свидания.
Следуя в очередной раз все тем же маршрутом и уже подбегая к станции Полина подумала – что же я не спросила-то – она вполне могла и на машине укатить…
Курьерский стоял на путях, но в вагон ее не пускали – отходим – говорили проводники. Поленька побегала по перрону, покричала, стараясь подпрыгнуть повыше и заглянуть в окошки. Ей хватило времени только на два вагона. Через минуту поезд ушел… Что теперь?
Полина шла домой и не замечала капель, текущих по лицу. Она промокла еще на том первом перроне и уже не обращала внимания на дождь. Теперь дождевые капли казались даже теплыми, они падали на замершее лицо.
От громкого – Поленька! – девушка вздрогнула. А, Сергей Оттович – здравствуйте.
Знаете мне странно видеть вас посреди улицы – так близко – улыбаясь, быстро как всегда, говорил одетый в теплое пальто и надежно укрытый под огромным черным зонтом вполне себе довольный немец – обычно мы беседуем на расстоянии метров десяти, когда я проглядываю сквозь штакетник. Ах, фройлян, вы совсем промокли, но вам очень идут капельки воды в волосах. Знаете, вы все-таки невероятно красивая девушка. Обычно люди, даже молодые леди выглядят мокрыми курицами, когда до такой степени промокают.
Немец явно намеривался развить эту мысль, но Поленька сказала – простите, я действительно насквозь вымокла, мне нужно домой.
Ах я – старая невежа – позвольте я подержу над вами зонт, а лучше держите его сами, как вам удобно – я с удовольствием его вам подарю.
Полина от зонта, как подарка, конечно, отказалась, но нести его над собой позволила. Для этого им с немцем пришлось идти вплотную друг к другу. Мы действительно никогда не находились так близко друг от друга – даже странно как-то – думала Поленька.
Для пущей эффективности размещения двух движущихся объектов под одним укрытием, следовало бы взять немца под руку. с другим знакомым Поленька так бы и поступила, а что здесь такого? Но с немцем, нет, не стала.
А Сергей Оттович не предложил. Он почему-то впал в совершенно непривычное для него состояние – в молчание и до самой Поленькиной калитки не проронил больше ни слова. Но когда Полина поблагодарила и попрощалась, вдруг предложил – Поленька, а может, загляните ко мне на минутку? Я имею уже в приготовленном виде замечательно согревающий напиток. Гарантирую – через несколько секунд вам станет жарко. Конечно, это мелочь, но моей родине говорят – маленькая помощь – тоже помощь. Позвольте мне, Поленька, сделать эту мелочь для вас, поверьте, вам немедленно станет хорошо. Оглянитесь, на улице нет ни одной живой души. Никто о вашем визите ко мне не узнает и ваша репутация не пострадает.
Полина, стараясь погасить удивление, разумеется, отказалась – большое спасибо, но сейчас мне нужно быстрее переодеться и вежливо добавила – как-нибудь в другой раз.
Ну, что ж жаль конечно, но вы правы – переодеться – это было бы очень кстати. И через паузу добавил – до свидания, фройляйн, надеюсь вы примите меры и не заболеете. После этого повернулся и почему-то держа зонт не над собой, а впереди, пошел через дорогу на свой дом, как на таран.
* * *
Неллька нашлась примерно через полтора дня. Сама нашлась. Зашла, как обычно к Полине на кухню, только если обычно появлению ее предшествовали грохот, топот ног и хлопанье дверьми и нередко перевернутые ведра, то сегодня она вошла очень тихо предстала перед подругой в осенних сумерках как бестелесное приведение. Полина аж вздрогнула и тут же, отбросив с колен шитье, кинулась к ней – Нелль, где ты была?
А, так по магазинам прошлась…
Неправда… Ну, ладно, с тобой все в порядке? А? А с твоими деньгами?
Поленька, ты у меня такая естественная. Если бы этот вопрос задал кто-нибудь другой – я бы знала, как ответить… Но тебе так скажу – со всеми нами все в порядке.
Не верю. А тихая-то ты такая почему? Я тебя такой только раз и видала, когда директриса тебя из школы выгоняла, это в третьем-то классе… Что б тебя так расстроить нужен конфликт на самом высоком уровне, ты случайно не к президенту драться каталась?
Нелли без всякого напряжения рассмеялась. Взяла Полины руки в свои и положила тихонько положила голову ей на плечо – подруженька ты моя дорогая, что бы я без тебя делала?
Нелль, а если я пообещаю не сердиться и не ругаться, ни даже ни одного словечка твоим не говорить, расскажешь, что это было? Но, заглянув подруге в глаза, решила на вопросах о прошлом не настаивать, а поменять их на вопросы о будущем.
Ну, хорошо, что случилось, то уже случилось. Раз жива здорова – значит все более менее в порядке. Скажи, только, чего ждать дальше? С какой стороны тебе может угрожать опасность сейчас и в ближайшем будущем? И давай не вредничай, я же волнуюсь, ты что, не понимаешь?
Опасность? Мне? – Неллька даже голову подняла – скажешь тоже. Да кому я нужна, что ты?
Родителей видела?
Мать. Она тут же отцу позвонила – мол, наша блудная дочь возвернулась живая и невредимая – засмеялась Неллька. Ну, ладно насчет родителей ты права, конечно, с ними нужно понежнее обращаться. Они меня такую сумасбродку столько годов терпят и никто даже ни разу по шее не накостылял. Удивляюсь на них, честное слово. Да, они у меня очень хорошие. Пойду-ка я сейчас, пожалуй, домой. И этот вечер с ними побуду. Посидим, поговорим спокойно и никаких споров, никакого телика. Правильно? Ну давай, похвали меня. Меня редко хвалят, а мне это, между прочим, как и любому человеку очень даже нравится.
Ладно, похвалю, только захвати с собой хоть одни часы. А то твой отец – деловой, между прочим, человек постоянно испытывает неудобства узнавая время только из телефона. Часов у него вроде и много, больше покупать не надо, а выходит – ни одних и нет. Хочешь, помогу тебе и этот гроб отнести. Только потом – сразу уйду. Родителям с тобой побыть хочется, а вовсе не с твоими подругами.
Ты Поленька права, как всегда. Часы мне здесь больше не понадобятся – это точно… Мое время уже пришло…
Полина снова замерла на месте, но взглянула в лицо подруге и ничего не спросила.
Да, ну, ладно, давай на себя все, что можно прицепим, пришпилим, а гроб этот вдвоем потащим. Все равно, машину я так и не заправила, да неизвестно теперь когда заправлю… На коленке поправь, вишь спадают… Ну, как, тронулись?
* * *
Дело шло к обеду, Поленька стояла около плиты и мешала поварешкой щи, когда в кухню влетел Феденька – Полька, представляешь, по нашей улице бегает лысая курица!
Может еще и потрошенная? – откликнулась после паузы Полина.
Феденька задумался – не… насчет потрошенной не знаю, но ощипанная – это точно – ни одиного перышка. Чудная такая, худая какая-то синяя, в общем – цирк.
Не выдумывай, ну откуда ей на улице ощипанной взяться?
Тут на кухню вплыла запыхавшаяся бабушка и ответила на последний вопрос – я ее тоже видала. Что же это делается, люди добрые? Кто ж ее горемычную с живого мяса ощипал? Что за народ у нас, честное слово!
Полина отложила поварешку и удивленно уставилась на родных, но тут на кухню влетел очередной посетитель – Неллька и, не здороваясь с порога закричала – что я сейчас видала, ни в жисть не поверите – по улице бегает лысая курица!
Верим – ответило сразу трое голосов. Неллька даже затормозила.
И где она сейчас – убегла?
Не, она хотела на забор взлететь, а у ней, конечно, ничего не выходит. Она прыгает и прыгает и удивляется. Конечно, попробуй человек на забор взлететь – голыми руками махая. Ничего ж не выйдет – в захлеб рассказывала Неллька.
А на чей забор она взлетает?
Так, на него, на немцев. Упорн-а-я. Да ты сходи сама погляди. Пока она еще с забором упражняется.
Полина вышла на улицу, за ней высыпали остальные. Все остались глазеть на несчастную птицу, а Полина, рассмотрев ее, как следует, вернулась домой. Вокруг курицы быстро собиралась толпа зевак.
Полина слышала за спиной, как молодка Поливанова, живущая совсем на другом конце города, но ухитряющаяся присутствовать на их улице почти при любом мало-мальски заслуживающем внимания событии, громко голосила – люди добрые, да что же это делается? Да кто ж этот изгалятель? Да так и с нас скальпы посымают – не успеешь оглянуться…
Полина инстинктивно коснулась косы, перебросила ее за спину и вошла в дом. Через пару секунд она уже объяснялась с Ефимовым.
Да, странно. Я ее видела. Как чисто она ощипана в ручную, пожалуй так не ощиплешь, даже на магазинной курице иногда несколько перьев остается и она не такая гладкая. А на этой … Поленька подбирала слова – словно ее бедняжку подпалили, нигде даже пушинки не осталось. А тут еще дождь закапал, так она голым тельцем под каплями блестит, подрагивает, вся в пупырышках от холода -зрелище просто жуткое.
Через двадцать минут Ефимов в сопровождении своих молодцов прибыл на место происшествия. Первым делом велел курицу изловить и внести к Поленьке на крылечко. Полина курицу напоила, насыпала в блюдце пшена, пока Ефимов ее разглядывал. Наконец он, нахмурившись, предположил – может радиация? Но выписанный из отдела ГО счетчик, что к куриной голове, что к нижнему месту подводи, упорно показывал фон.
Дальше судьбу курицы решали коллегиально. Народ пришел к выводу, что шанс заново опериться у ей есть. Вот и пущай обрастает. Тем более, что есть бедняжку после всех ее злоключений все равно нельзя – еще язву схлопочешь.
Поленька, подержи ее немного у себя – попросил Ефимов. А мы за ней понаблюдаем. Интересуюсь я – кто хозяин этой пернатой? Найдется – может, какая-то зацепка и появится… До чего же странные дела в нашем городе нынче творятся – прямо беда.
Несчастная птица была надежно закрыта в сарае, где для нее в избытке выставили еду и питье. Полина собрала и сложила рядом с пшеном одуванчиков позеленей, а Феденька прибил под потолок крючковатую дубину – нашест.
Люди давно разошлись по домам, последней, несмотря на самую длинную дорогу аж до Гудковой улицы, отбыла голосистая молодка. А Поленька сидела в гостиной у окна и пыталась приметать к юбке узенький пояс. Но руки ее все время как-то ненарочно замирали на коленях, а взгляд блуждал по высокому забору напротив.
* * *
Ребята, вы бы потише – просила Полина Федора и его друзей, в связи с непогодой несколько дней назад оккупировавших террасу и оглушительно обсуждающие какие-то свои подростковые животрепещущие вопросы. Полина устала подпрыгивать от их вскриков и споров. С другой стороны хорошо, что они не мерзнут под холодным дождем, и сидят дома под присмотром – думала Поленька. Но когда она несколько раз услышала слово «план» склоняемый по всем падежам, то не на шутку забеспокоилась.
Вечером, за семейным чаепитием, она задала братцу в лоб вопрос – Феденька, признавайся, что вы с ребятами затеваете?
Ничего – быстро ответил брат.
Федор, мы тебя когда-нибудь подводили? Если дело правильное, мы тебе еще и пособим, только расскажи, что ты там… Опять – вставила мама… планируешь.
Ничего, ничего – раздражающе талдычил Феденька, как будто других слов не знал.
Послушай, ты у нас большой и умный, никто в этом даже не сомневается – увещевала братца Поленька. Но посуди сам – в городе пропадают взрослые сильные мужики….
Куда ты лезешь? – снова присоединилась мама.
Да с чего вы все это взяли? – на Поленьку глядели голубые невинные глаза. И Полина подумала – когда-то у меня тоже были голубые глаза, а годам к двадцати посерели. Если бы я их перегружала – читала много, ну или там каждый день плакала, тогда еще понятно. Нет, живу, вроде, как человек, а голубизна отмывается. Жаль.
Феденька, пожалуйста, не делай ничего такого, серьезного, прежде, чем с нами не посоветуешься, очень тебя прошу…
А мама добавила – до дальнейших распоряжений – из дому не ногой.
А в школу как же?
Не ерничай. В школу – обеими ногами и, главное, головой, потом сразу домой, понял?
Отец, обычно позволяющей женской половине семьи проводить с сыном воспитательную работу, солидно и глубокомысленно кивал головой, в этот же раз с связи с серьезностью положения, счел нужным добавить – сынок, ты это… смотри!
Следующие несколько дней снова не принесли никаких новостей, а заявившаяся после трехдневного перерыва Неллька задала Полине очень странный вопрос – слышь, Поленька, ты не знаешь какой глубины наш омут?
Какой омут?
Так один он у нас. Белоомут…
Зачем тебе?
Да просто так спрашиваю, интересно стало. Старики говорят, что в нем толи пятнадцать, то ли все двадцать пять метров.
Не знаю, по-моему даже пятнадцать метров – это очень много. Это примерно пятиэтажка, верно? Что-то высоковато, то есть глубоко для омута.
Ты считаешь?
Точно не знаю. Попробуй с кем-нибудь еще поговорить, с учителями, с географом, к примеру. Поленьке хотелось еще раз переспросить зачем подруге эта странная информация, но передумала – все равно не расскажет. Если бы собиралась – с этого бы и начала Подруга, которая раньше, надо не надо вываливала на Поленьку все свои мелкие и крупные секреты, удивительным образом изменилась.
Такая перемена означает только одно – у подруги появился другой доверитель – вздохнула Полина. Все бы ничего, лишь бы человек хороший.
* * *
Еще через несколько дней в Коптев после долгого отсутствия вернулась пара известных местных бомжей – Манька и Митька. Когда-то они жили в городе, и даже имели свой собственный домик, небольшой огородик и кое-какую живность, пока алкоголь не утопил окончательно в своей горечи реальные связи с этим миром.
Теперь от живности осталась одна собака – Тришка. Домишка их деревянный сгорел, едва не вместе с ними. У Митьки левая сторона лица до сих пор темнела старым ожогом – след о розыске пьяной Маньки по всему горящему дому. Когда на коленях, щупая пол, ищешь человека в огне-дыму, маленький дом превращается в бесконечные хоромы. Такую мысль к ожогу оставила память Митьке, он называл ее почему-то позитивной.
Каждое лето Манька с Митькой отбывали из города, как они называли «на гастроли», а зимой – возвращались на «зимние квартиры». Жили они раньше в старом особнике, кое-как оборудовав под жилье одну комнату поменьше, установив в ней буржуйку и впихнув трубу в забитую фанерой окно.
Маньку и Митькой в городе любили и многое прощали за их актерский дар, особенно Манькин. Кто знает, откуда он берется – не обученный затверженный набор типажей и отработанные профдвижения, а настоящий природный дар. Человек играет, как говорит. Ему ничего не стоит в момент предстать сумасшедшим, ли и даже инвалидом. Или первоклашкой, а казалось – о возрасте и пропитом личике артистки забыть просто невозможно. Или королевой – даже кости сутулой спины послушно распрямляются – попробуй нормальный человек – никогда не получится. Или с ходу залиться обильными слезами. За секунду и в два ручья – да с такой скоростью возможно лишь одну известную естественную нужду справить.
Манька могла пародировать кого угодно, не взирая на актерские дарования и вокальные возможности объекта. Конечно, пропитый и прокуренный голос давал временами неотвратимую оттяжку, но тем не менее пародии не портил, обогащая вокал этакой приятной дичиной.
Манька – Мария Николаевна – была никак не рядовым человеком. Образована? Да. Интеллигентна, так же как ее родители? – пожалуй. С одним несомненным отличием – всегдашней уверенностью в собственной правоте. Марья Николавна на все имела собственное мнение. На нее невозможно было оказывать давление и когда-либо хоть в чем-либо переубедить. В свойственной ей милой манере она тут же легко доказывала призывающему ее к чему-нибудь собеседнику, что он совершенно не прав, оставляя у последнего неприятный осадок собственной, мягко говоря, неумности. А ведь среди ее собеседников имелись и такие, как директриса школы и прочее и прочее, ведь Мария Николаевна была в молодые годы учительницей русского языка и литературы, вела в школе совсем не дурной драматический кружок, лично замечательно в нем играя, и даже брала со своими ребятами в областных конкурсах первые месте, безо всякого на то блата.
Подобные логичные мозги сложно прятать, а присущее интеллигентности откровенность и искренность не только не позволяли Маньке – Марии Николаевне идти на сделку с совестью, а проявлять хоть какую-то гибкость.
Учительские женские коллективы, как бы родителям этого не хотелось, ничем от любых других женских коллективов не отличаются и через несколько лет совсем еще молодую женщину, дружно навалившись всем школьным педагогическим составом, отлучили и от учеников в учебном процессе и от тех же учеников в драмкружке.
Почему одаренного русского человека всегда с такой тягой тянет к алкоголю? Тему вряд ли раскроют и тома исследований. У Марии Николаевны, наверное, и имелся бы какой-то шанс не спиться, если бы не ее уверенность в себе и в собственных силах. Она не покинула школу, пока не высказала все свои мысли по поводу окапавшихся там «убогих получеловеков». И после громкого хлопанья дверью, устроилась на работу в заводскую котельную и начала понемногу прикладывать к бутылочке. Вначале – к плодово-ягодной – собственного производства. В недалеком же будущем желание трудиться над собственными напитками стало затухать, а градусы покупных – возрастать.
Ее мужу – Дмитрию Павловичу с женой крупно не повезло. Его отношение к жизни и собственная сила воля – как показатели вполне подходили разряду среднестатистических. И жил он соответственно, сперва стандартно испугавшись Манькиному алкоголизму, а потом также типично разделив с нею ее алкогольную зависимость, мол, чтоб меньше доставалось.
Митькина актерские возможности горожане находили гораздо более скромными, зато Митька играл на баяне и неплохо вальсировал. Вместе с женой они составляли законченный банд с драматическим уклоном.
Парочка давала назначенные в доме культуры концерты и спонтанные на улице, чаще всего на рыночной площади. И если рыночные концерты на вольном воздухе Манька позволяла себе играть в некотором подпитии, то в помещении всегда являлась трезвой и также не позволяла пить Митьке.
В день концерта творческому коллективу выдавался кусок мыла и два полотенца, а также специально сшитые для них несколько лет назад концертные костюмы. Для согреву – два одеяла так же со склада дома культуры и отправляли в душ небольшого городского бассейна. На место помывки отправлялся также санитар или ветеринар – кого находили, который и производил над супругами санобработку. При обувании и нанесении макияжа, парочка использовала подручные средства – кто чего выкинет или отдарит. Поэтому Манькина современных тонов помада не всегда подходила по цвету русскому национальному костюму, как не бился в прошлом году фиолет с краснотой. Но подобные мелкие нюансы выступления, разумеется, не портили.
В ту осень актерскую чету в городе не ждали. Весной с ними как главными исполнителями произошел небольшой инцидент, в котором Полина сыграла не последнюю роль. Она, как и некоторые другие сердобольные соседки зимой подкармливала бомжей. Так Манька вместо благодарности, однажды солидно приняв на грудь, обвинила Полину ни много ни мало – в утаивании от них мяса! Что это за рацион? – произнося последнее слово с французским прононсом, возмущалась на всю улицу артистка – картошка да хлеб. Тоже мне милостивица. Хоть бы когда чего хорошего положила!
Извини, теть Мань, но мы тоже мясо только по праздникам едим – твердо отвечала Полина, продолжая протягивать недовольной потребительнице солидную миску с дымящийся диетической едой.
Вы по праздникам, а мы – никогда!
Зря ты так. Если я когда кусочек мясо раздобуду – я, его, конечно Феденьки приготовлю. Он же – мальчик – растет еще – ему нужнее.
Ага, мясо братцу скармливаешь, а мы значит взрослые – и так обойдемся – оскаблилась Манька. Знаешь, что соседка, ты меня, я гляжу, совсем не уважаешь и на концерты мои за это больше не приходили. Поняла? И вообще надоели вы нам с Митькой, деревенские вы жлобы – страсть. Осенью не ждите, не вернемся, пойдем в Оренбург – станем настоящими эстрадными артистами. Артисты большие деньжища зарабатывают. Небось не только на мясо хватит. Через несколько дней Манька и Митка из города снялись. И назад их особо не ждали.
Но, тем не менее, по осени, разве что позднее, чем обычно, но супруги все же вернулись. Они стояли у Поленькиного дома под проливным дождем еще более обветренные и исхудавшие, даже иссохшиеся и вид имели такой откровенно горемычный, что ни у кого из подошедших к ним поздороваться не повернулся язык ядовито поинтересоваться относительно оренбурской эстрадной карьеры. Когда Поленька, вытирая руки фартуком появилась на порожке, Миться с Манькой, синхронным движением, картинно поклонились ей в пояс, взметнув капельки воды, брызнувшие с волос и обносок в стороны.
Поленька, ты уж нас прости, не злобствуй. Кто старое помянет – тому глаз вон. Знала бы ты как мы по твоей жаренной картошечке соскучились. Последнюю неделю все поминали тебя добром. Ты бы нам, девонька, приспела чего. Мы уж и забыли, когда горячее хлебали. И парочка, отыграв сценку – «простонародье просит прощения и хлеба», замерли в просительной позе.
Да ладно вам – махнула рукой Полина. Заходите на крылечко, борщом накормлю.
Митька с Манькой оживились и вприпрыжку, распахнув настежь калитку, припустили к дому. Мы уж тут, на улице, под навесиком, а то напачкаем тебе, добрая ты наша хозяюшка.
Митька с Манькой кушали, хвалили, а толпа не расходилась. Народ ждал продолжения. Парочка, надо полагать, через город не шла, а явилась со стороны пустыря, пройдя проулком не вдоль старого особняка, а соседнего дома, то есть оставив особняк за спиной. Пройди они Горловым, или Духовым переулками, им пришлось бы пройти несколько домов по Вербной и новый забор старого дома, навярняка первым бросился бы им в глаза. А это означает, что о продаже их временного пристанища Митька с Манькой ничего не знали. Зимней квартиры им в этом году не обломится.
И как они собираются выходить из положения – тихонькой перешептывались люди – дело-то не к Петрову, а к покрову.
Полина думала о том же. Сарай им отдать – так надо со своими сперва поговорить. Да и занят сарай – то там уже курица живет. Да и отец никогда не согласится: скажет – спалят, как пить дать и дом на пару – и будет прав. Эту компанию надо во что-нибудь каменное или железное селить, что б не горело. А то мало спалят – сами ведь сгорят – вот чего.
Осоловевшие после горячего Митька и Манька собрались уже дать честной компании благодарственный концерт, как продравшаяся на первую линию забора, припоздавшая вездесущая молодка Маркина с лету заголосила – ах, бедные вы несчастные скиталицы и некуда же ж вам в родном городе головушку приклонить. Обогреться, от непогоды укрыться. Куда ж вы теперь пойдете, ох неприкаянные горемыки…
Манька с Митькой какое-то время всматривались и вслушивались, потом переглянулись. Манька громко звякнув ложкой, поставила пустую тарелку на приступочки и немного выйдя из роли, несколько высокомерно процедила – Полина, будьте так любезны, просветите нас – о чем вещает эта юная леди? Что – то я не совсем понимаю…
Полина вздохнула. Старый особняк продали.
Что?! Какой особняк? Наш?
Да.
… И давно?
Полине почему-то захотелось раздраженно ответить – да какое это к черту имеет значение, но она сдержалась – недавно.
Вот это да! – заохали бомжи – и где нам теперь жить прикажете?
Полина молчала.
Манька посидела в задумчивости, а потом подхватилась и побежала через калитку и дорогу к новому забору. Она буквально натолкнулась на железо и озадаченно остановилась. Судя по всему, она была настолько в роли, подходя к дому Поленьки, что действительно не заметила через дорогу выросшую череду трехметровых железных листьев.
Дмитрий, друг мой – заломила она руки – мы, погибли! Кто он, это человек, столь жестоко обрекший нас на муки холода? Кто? А? – переспросила она уже нормальным голосом.
Немец. Зовется Крафт Сергей Оттович – любезно откликнулась молодка и собралась было снова заголосить, но поглядела на Маньку и передумала, уступив ей первую скрипку.
Инородец! До кой поры будет мучиться с ними русский народ? Разве мало нам собственных несчастий! Дмитрий, друг мой, встань со мной рядом! Давай попросим этого пришлого человека освободить наше жилище. Мы первыми нашли себе это пристанище. Оно принадлежит нам по праву старшинства. На этой земле жили наши предки! Дмитрий! Не позволим мешку отпечатанных бумажек решать нашу судьбу. До коли будут деньги лишать крова несчастных обездоленных? Дмитрий, повторяй за мной! Нет – захвату. Нет – несправедливости! Нет – лишениям. Нет – скитанию. Каждому человеку свой дом! Крафт – вон из чужого жилища. Вон! Вон! Вон!
Толпа душевно вторила Маньке и Митьке. Такого замечательно нагнетенного пыла даже в столичных спектаклях не увидишь.
Маньке надо бы не театральную, а политическую карьеру делать, за ней народ и на баррикады полез бы, а если б ее еще помыть, надраить и экипировать, так хоть на захват белого дома отправляй – думала Полина и ждала, чем все это закончится.
Через полчаса прибыл наряд милиции и попросил толпу разойтись. Тяжелее всего русскому человеку остановиться и в холостую спустить пар, досыта не наспорившись, не намахавшись кулаками и никому не разбив носа. Толпу самопроизольно развернуло от забора немца и поперло на наряд. Милиция схватилась за дубинки. Старший – лейтенант Морозов, обратившись к толпе произнес несколько успокоительных слов, а своим велел своим отойти в сторонку и драки с мирным населением не затевать. После чего соединился с участком. Выслушав инструкцию, отдал соответствующие распоряжения.
Маньку и Митькой очень вежливо пригласили пройти с нарядом. Пообещав душ и теплый ночлег. Навстречу им уже бежало посланное Ефимовым гражданское лицо и размахивало над головой литровой бутылкой Смирновки. Это решило все. Манька, не потратив ни слова на свертывание митинга и поудобней ухватив за мокрый драный рукав Митьку, резко двинулась навстречу гонцу. Проинструктированный гонец водки в руки парочки не отдал, а широким жестом пригласил следовать за ним. Манька без слов потащила Митьку за собой. Шествие замыкал наряд милиции. Оставленное без ведомого стихийное сборище погудело еще немного и скоро распалось на отдельно взятые личности, которые, вспомнив про свои брошенные повседневные дела, медленно разбрелись в разные стороны.
Маньку и Митьку милицейские власти, разумеется, обманули, посуленную бутылку белой не открыли, зато поместили на теплую квартиру. А она у милиции одна – КПЗ.
Однако, присущая властям всех мастей привычка временно, а не окончательно решать насущные вопросы, имела место и в этом случае. Через три дня Манькино и Митькино шумное присутствие и бесконечные требования, особенно алкогольного характера, надоели личному составу центральному отделению милиции Коптева до чертиков. И закономерно решив, что остужение в мокром подвале с целью заткнуть их рот на ходящих неделями мокрыми бомжей никакого влияния не окажет, а ценный пыточный подвал после их нахождения в нем, так же, как и камеру придется тщательно убирать, и не говоря уж о них самих – постоянном источнике антисанитарии, Ефимов решил Матьку и Митьку освободить. И парочку, ничтоже сумлявшись, вышибли со своеобразной, зато теплой квартиры вон.
Накануне их освобождения Крафт нанес Поленьке очередной уличный визит. Воспользовавшись, разогнанным ветром дождливых облаков, сухим окошком. Он, как обычно вежливо приветствовал девушку, и продолжал далее – Полина, я наблюдал сейчас за вами из окна второго этажа. Это достаточно близко и я мог сделать вывод о вашем удивительно трудолюбии, это знаете ли очень позитивно, но как-то… несовременно, что ли. И вообще, в вас столько достоинств, я просто не перестаю вам удивляться!
Ну, что вы – отозвалась Полина. Я просто делаю все подряд – вот и все. Ваша похвала – не по мне. Но вы верно заметили. Я – не современный человек. Я не получила образования, работаю надомницей и никаких перспектив для себя не вижу. Вот так на самом деле обстоят дела. Но все равно, спасибо вам на добром слове.
Поленька – вы удивительный человек и ваша скромность…
То же не современна – улыбнулась Полина.
Нет, она чрезмерна. Вы незаурядная личность, вас любят все и даже совсем уважают.
Верное, люди хорошо ко мне относятся, но думаю – это потому, что люди у нас хорошие.
Вы так считаете? Осторожно переспросил немец.
А у вас на этот счет есть сомнения? – искренне улыбнулась Полина.
О, уверяю вас фройляйн, человеческая любовь не однозначна. Она – эгоистична и опасна, но эту ее сторону люди рассматривать как-то не привыкли. При слове «любовь» у человека в голове возникает эдакая идиллическая картинка. А все беды, сопутствующие собственному любовному опыту, все негативное, ранее слышимое или читаемое о чужой любви – все остается за полями, не оставляя на волшебной картинке ни единого сомнительного пятнышка.
О какой любви вы сейчас говорите – недоверчиво посмотрела на немца Полина.
Мда, я, наверное немного отвлекся, но вы правы – о любви между мужчиной и женщиной мы пожалуй сегодня говорить не будем – это другая ипостась. Давайте поговорим о вас – о человеке и людях вокруг. Я смею утверждать мысль, которая вам, насколько я вас уже знаю, совсем не понравится. Милая барышня, вы сильно рискуете, являясь всеобщей любимицей. Уверяю, вас Поленька – людям нравится опаснее, чем наоборот – не нравится вовсе.
