Эд Макбейн
Красавица и чудовище
Женщина, над которой трудилась Салли, не заслуживала оценки больше «шести», – если определять стоимость женщины, исходя исключительно из ее внешних данных. Дейл с презрением отнеслась к этому фильму. А потом, как бы оправдываясь, все спрашивала меня, понравилось бы мне, если бы меня оценивали по десятибалльной системе. Дейл уверяла, что режиссер Блейк Эдвардс, этакая свинья, должно быть, женоненавистник. Я объяснил ей, что мне фильм показался забавным, но не более того, а вот Бо Дерек действительно очень красивая женщина. По какой-то совершенно недоступной мне логике вслед за этим Дейл спросила, как-то робко и даже застенчиво, а какую оценку я поставил бы ей, если бы меня попросили об этом. Без малейших колебаний я ответил, что она, конечно, получила бы двадцать баллов только за свои внешние данные и дополнительные двадцать баллов за свой интеллект. В ответ на мои слова Дейл сказала: «Врунишка», но прижалась ко мне теснее (мы разговаривали, лежа в ее кровати).
Не закончив украшение прически тесьмой, Салли подошла ко мне.
– Не знала, что ей нужна такая прическа, – извинилась она. – Пока все закончу, пройдет не меньше часа. Неудобно заставлять вас ждать, поговорим лучше сейчас.
Мы перебрались в уголок салона, подальше от кресел, сушилок для волос и раковин для мытья головы. На низком столике между нашими креслами пестрели обложки журналов «Вог», «Харперс Базар» и «Эбони». Салли предложила мне сигарету и закурила сама.
– Вот какие дела, – сказала она.
У Салли удивительно красивые глаза, янтарный блеск которых оттеняет светло-коричневая кожа. Левый глаз слегка косит, – это легкое косоглазие придает ее лицу какое-то задумчивое выражение, почему-то делая его чрезвычайно сексуальным. У нее неплохая фигурка, рост около пяти футов шести дюймов. Она сидела рядом со мной, скрестив ноги, и рубиновые серьги гармонировали с босоножками на высоких каблуках.
– Встречаешься с человеком, а потом случается вот такое, – произнесла она, покачав головой, и затянулась сигаретой.
– Вы были хорошо знакомы с Мишель? – спросил я.
– Довольно хорошо. Ладила с ней больше, чем с другими соседками. Вы же знаете, она жила всего через три дома от нас. Единственная белая женщина в нашем квартале.
– И она была для вас только соседкой?
– Ну, подругой. Наверное, мы были друзьями, если учитывать все обстоятельства.
– Какие обстоятельства?
– Мишель – белая, а я – черная. Много найдется в этом городе белых, у которых есть близкие друзья среди черных?
– А вы именно так относились к ней? Как к настоящему другу?
– Скажем так: подставляла ей свое плечо, чтобы выплакаться.
– Это как же?
– Когда Кинг-Конг принимался за свое, она звонила мне.
– Кинг-Конг?
– Джордж. Ее муж.
– Как понять: «принимался»?
– Ну как… всякие там разборки, ясно?
– Что вы под этим подразумеваете?
– Чудовище ревнивое, вот кто он.
– Вы хотите сказать, что он ее ревновал?
– Это еще мягко сказано. Вы только представьте себе сами. Вот такая женщина, как Мишель, – такая красавица, и выходит замуж за обезьяну, – разве не станет он подозревать ее, даже если и захочет верить? Разве не так?
– Кажется, я не совсем понимаю вас. Что именно он подозревал?
– Просто ненормальный, вот и все.
– Ненормальный, – в каком смысле?
– Ну, – сказала Салли, – понимаете: этот человек чересчур чувствительно относился к каждому, на кого смотрела Мишель.
– А она смотрела на других?
– Нет, нет, Мишель была чиста, как лилия. Это он все напридумывал, понимаете?
– Вы сказали, что Харпер обвинял ее…
– «Обвинял», может, слишком сильно сказано.
– А как вы сказали бы?
– Скажем так: он подозревал, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам.
– Это она так говорила?
– Мишель обычно прибегала ко мне вся в слезах, жаловалась, что он все время ее лупит.
– Ясно. Значит, делилась с вами своими горестями, верно?
– Доверяла мне, верно.
– И как часто такое случалось?
– Что случалось?
– Когда она вам жаловалась, что муж обвиняет ее…
– Нет, не обвиняет.
– Салли, – сказал я, – мне никак не удается понять: обвинял или не обвинял Харпер свою жену в том, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам?
– Мишель мне говорила, что он подозревает ее в этом… вот как правильно.
– И за это он ее бил?
– Верно.
– Так он все-таки обвинял ее, так получается?
– Если хотите, можно и так сказать, – согласилась Салли, пожав плечами.
– Как часто это случалось?
– Хотите знать точно?
– Хотелось бы.
– По меньшей мере, раза три-четыре.
– Итак, по меньшей мере, раза три-четыре Мишель приходила к вам домой…
– Верно.
– В слезах…
– Верно.
– Чтобы рассказать по секрету, что муж обвиняет ее в излишнем внимании к другим мужчинам.
– Так она мне говорила.
– Случалось ли вам хоть раз быть свидетельницей этого?
– Свидетельницей чего?
– Что Мишель уделяет внимание другим мужчинам?
– Нет, нет. Я вам уже сказала: Джордж все это напридумывал.
– Случалось вам бывать с ними вместе в компаниях?
– Бывало.
– А как вел себя на этих вечеринках Харпер?
– Как всегда.
– Как именно?
– Никогда ни с кем и словом не обмолвится, просто рта не раскроет. Он иногда приходил к нам вместе с Мишель, так и просидит, не сходя с места, всю ночь напролет, будто его что-то грызет изнутри. Понимаете, мы иногда устраивали вечеринки, собиралось человек шесть-семь. А он сидит себе в углу, никому словечка не скажет. Будто в рот воды набрал, представляете? Говорю вам, я нисколечко не удивилась, что он убил ее. Те, кто все копят внутри, потом такое учинят, что и в страшном сне не приснится.
– А Харпер казался вам жестоким человеком?
– Так ведь он же бил ее, верно?
– Это только со слов Мишель.
– О чем это вы?
– Когда Мишель пришла к вам утром, в прошлый понедельник, вы услышали из ее уст историю о том, как зверски избил ее муж.
– И нисколько этому не удивилась, говорю вам.
– Что она рассказала вам?
– Что он дошел до ручки, избил ее. Она всегда этого боялась. Как-то в припадке ревности он набросился на нее.
– Это Мишель вам сказала?
– Да, он однажды набросился на нее. Между прочим… – Она покачала в задумчивости головой.
– Да?
– Мишель сказала мне, что боится, как бы в один прекрасный день он не убил ее.
– Когда она вам это сказала?
– Это было вечером, на Хэллоуин. Мне это запомнилось, потому что когда она постучала в дверь, я решила, что это ряженые. А оказалось – опять Мишель, вся в слезах, рассказала мне, что Конг опять в ярости, орал на нее, угрожал ей…
– Угрожал ей?
– Верно, говорил, что если она посмеет только поглядеть на другого мужчину, он ей все кости переломает.
– И она поняла это в том смысле, что он убьет ее?
– Так она и сказала.
– Что он убьет ее?
– Или изуродует. Когда она пришла ко мне в то утро, в прошлый понедельник, у нее вся грудь была в синяках, нос сломан, зубы выбиты. Вот как он ее избил, знаете? Чтобы другим мужчинам она не казалась привлекательной.
– Понятно. Но вы слышали это только от Мишель, верно?
– Верно.
– А это показания, основанные на слухах.
– Что это значит?
– Это значит, что вы сами никогда ничего не видели и не слышали, что нет свидетелей, в присутствии которых происходило что-нибудь подобное. Никто не может доказать, что Харпер на самом деле был ревнивцем. Или что он был способен на такие жестокие поступки.
– Мистер Хоуп, если мужу взбредет в голову избить жену, он ведь не станет приглашать гостей, чтобы обзавестись свидетелями.
– Понятно.
Я замолчал. Салли решила, что разговор окончен. Она загасила сигарету и взглянула на настенные часы. В противоположном углу комнаты существо, претендовавшее на оценку в 10 баллов, начало выказывать признаки нетерпения.
– Вы давно знакомы с Мишель?
– С тех пор, как они поженились.
– А это было около полутора лет назад, так?
– Так. Приблизительно столько времени мы и были знакомы.
– А на ее свадьбе были?
– Нет, я познакомилась с ней уже после свадьбы.
– Свадьба была здесь, в Калузе, верно?
– Верно. Потом устроили большой праздник. У них в доме. По всей улице машины выстроились.
– А вас не пригласили.
– Нет. Мы с Конгом никогда не ладили, а я вам уже сказала, что в то время мы еще не были знакомы с Мишель.
Она снова посмотрела на часы.
– Еще несколько вопросов, – попросил я.
– Конечно, просто моя клиентка уже вся извертелась.
– Мне непонятно одно.
– Что?
– Если, как вы говорите, Харпер несколько раз угрожал Мишель и раньше…
– Так оно и было.
– Почему же, по-вашему, именно в этот раз его угрозы перешли в физическое насилие?
– Пойдите спросите у него, – сказала Салли. – Не думаю только, что вам повезет. Я ведь вам сказала: Конг не из тех, кто раскроет душу и сердце.
Перед моими глазами всплыла картина предварительного допроса в кабинете Блума, когда Харпер так искренне, из глубины души, сказал: «Я любил ее больше жизни». Я вспомнил о том, как безудержно он рыдал, закрыв лицо громадными ручищами, рыдал так отчаянно, будто сердце у него вот-вот разорвется.
Я поблагодарил Салли за то, что она уделила мне столько времени, и вышел из салона на яркое, слепящее глаза солнце.
Глава 5
Мой партнер Фрэнк абсолютно уверен в правильности своего прочтения закона Мэрфи: если вы собрались в отпуск, ожидайте неприятных сюрпризов, почти наверняка все полетит кувырком. Если у вас совершенно здоровая кошка, – как в данном случае у Дейл, – то у кошки внезапно начнется лихорадка с температурой 104 градуса, а ветеринар станет уверять, что для кошек это почти норма, у них обычно бывает 100–103 градуса, но тем не менее, потребует сделать серию анализов, чтобы выяснить причину лихорадки. Как правило, – объяснил ветеринар Дейл, а она повторила мне все это по телефону поздно ночью в понедельник, – лихорадки у кошек возникают после драки с другим котом или собакой, а у нас, в Калузе, еще и с енотом. Но Дейл настаивала на том, что ее Сассафрас – самое кроткое и безобидное существо из семейства кошачьих, он никогда не принимает участия в кошачьих разборках и не только не дерется, но даже не шипит на своих врагов. Тем не менее, в настоящий момент Сассафрас находился у ветеринара, а Дейл предстояло позвонить ему завтра, чтобы выяснить, как обстоят дела. А завтра – уже вторник, двое суток оставалось до Дня Благодарения, а через трое суток нам предстояло отправиться в Мексику. Дейл надеялась, что с котом все обойдется, потому что не могла и представить, как можно уехать в отпуск, оставив дома больное животное.
Это было в понедельник ночью, в 11 часов.
Во вторник утром, около восьми часов, громкоговоритель в Калузском аэропорту прохрипел, что мой рейс авиакомпании «Сануинг» в Майами задерживается на полчаса, до 9.00. Тем, кто не живет в Калузе, трудно представить, какая для нас проблема добраться отсюда до Майами, хотя на самолете это расстояние не более ста шестидесяти пяти миль. Наш скромный город обслуживает четыре больших авиалинии, но три из них: «Дельта», «Пан-Америкен» и «Юнайтид» вообще не летают отсюда туда. У «Восточной» авиакомпании пять ежедневных рейсов в Майами, но только один из них, в 9.48 вечера – прямой. На остальных надо делать пересадку в Орландо или Тампе. Удобнее всего лететь рейсом «Сануинга» (мой партнер Фрэнк, который привык к более комфортабельным и регулярным воздушным сообщениям на маршрутах Нью-Йорк – Бостон или Вашингтон, штат Колумбия, называет «Сануинг Шатл» «Сануинг Скатл»[18]), – это крошечная авиалиния, у которой по расписанию ежедневно три рейса в Майами и обратно. Полет занимает 1 час 25 минут, – если верить расписанию. Мой вылет, назначенный на 8.30 утра, был отложен, вылетели мы только в 9.20, – лишнее доказательство, если в этом еще есть необходимость, действия закона Мэрфи – Саммервилла.
Я прибыл в Майами около одиннадцати часов, на час позже того, что значилось в расписании, и немедленно позвонил в нашу фирму. Синтия Хьюлен сообщила, что окружной прокурор уже вручил Харперу вердикт Большого жюри о привлечении к уголовной ответственности (этот «сукин сын» не терял времени даром) и что Карл Дженнингз, который работал у нас, уже посетил того самого окружного судью, который ранее отказался выпустить Харпера под залог; неудивительно, что он отказал в этом еще раз, отложив на две с половиной недели срок судебного заседания. За это время нам предстояло подготовиться к процессу. За рулем такси, которое я поймал в аэропорту, сидел кубинец, не в пример лучше изучивший карту Гаваны, чем Майами. Целый час он отыскивал адрес, который я старательно написал ему на клочке бумаги, еще двадцать минут у него ушло на то, чтобы разменять в ближайшей бакалейной лавке двадцатидолларовую купюру. В четверть первого я наконец вылез из машины у дома Ллойда Дэвиса, где он и жил и работал.
Домишко Дэвиса был построен из тонких досок и выкрашен в зеленый цвет. Лужайка перед домом завалена всякими строительными отходами и, казалось, совершенно ненужным хламом, сваленным в кучу у стены дома, а также на заднем дворе. Чего здесь только не было: детали автомобиля и батареи, холодильники и бутылки, дачная мебель и водопроводная арматура и Бог знает что еще. Очевидно, все это богатство принадлежало Ллойду Дэвису. Собака неизвестной породы сидела на покосившемся переднем крыльце и ожесточенно скребла за ухом. Она едва удостоила меня взглядом, пока я взбирался по ступенькам к забранной сеткой двери.
Из глубины дома доносилась музыка – блюз в исполнении Билли Холидея. Звонка у дверей не было. Я осторожно постучал по деревянной раме, окружавшей порванную сетку. Никакого ответа. Я постучал еще раз, а потом крикнул: «Эй! Есть кто-нибудь?»
– Кто там? – раздался женский голос.
– Я ищу Ллойда Дэвиса, – ответил я.
Билли взял высокую ноту, дразняще поиграл с ней, голос его скользнул вниз и замолк.
– Отзовитесь! – крикнул я.
– Подождите минуточку, – ответила женщина.
Пластинка кончилась, из дома доносилось только шипение крутившейся вхолостую пластинки, потом наступила полная тишина. Я ждал. Внезапно за сеткой двери появилась женщина, лет тридцати на вид, одетая в выцветший шелковый халат, волосы ее небрежно собраны на затылке в неряшливый пучок, глаза с подозрением впились в меня.
– Вы по поводу велосипеда? – спросила она.
– Нет.
– Понятно, – сказала она.
– Я – адвокат, представляю интересы Джорджа Харпера, – объяснил я. – Мне хотелось бы повидать, если можно, мистера Дэвиса. Он дома?
– Здесь его нет. Он в гараже, – ответила женщина. – Я его жена.
– Можно мне пройти туда?
– Почему бы нет? – сказала она.
– Не возражаете, если сначала задам вам несколько вопросов?
– О чем?
– О визите сюда мистера Харпера пятнадцатого числа.
– Угу, – пробурчала она.
Она так и не открыла затянутой сеткой двери. Так и стояла за ней – неясная фигура на темном фоне.
– Он был здесь?
– Был.
– Искал вашего мужа?
– Искал Ллойда, точно.
– В котором часу это было, не припомните?
– С утра.
– Более точно не можете сказать?
– Кажется, около восьми – половины девятого. Где-то в это время.
– Долго он пробыл здесь?
– Минут пять всего. Сказал, что ему нужен Ллойд, я объяснила, что Ллойд на сборах.
– Харпер не говорил, куда направляется?
– Нет. Сказал только «спасибо» и пошел своей дорогой.
– Благодарю вас, миссис Дэвис, – сказал я.
Она не ответила. Еще секунду назад она стояла передо мной, а в следующее мгновение исчезла так же внезапно, как и материализовалась. Направляясь к гаражу, который находился позади дома, я вновь услышал звуки голоса Билли Холидея.
Ллойду Дэвису было, наверное, около тридцати, рост футов шесть, а вес фунтов двести. На нем были синие джинсы и белая спортивная рубашка без рукавов, на груди и руках буграми выступили мышцы, так как он перетаскивал кухонную плиту из одной секции гаража в другую. Несмотря на немалый вес чугунной плиты, он передвигался легко, как защитник на футбольном поле, без труда проходящий сквозь беспомощную линию обороны, и осторожно выбирал дорогу среди хлама, валявшегося на полу. Крякнув, он опустил плиту на пол, а затем повернулся ко мне, обаятельнейшая улыбка внезапно осветила его лицо. Он был очень красив, выступивший на лице пот подчеркивал резкие контуры скул и почти патрицианский нос. Кожа такая же черная, как у Харпера, – цвета горького шоколада, глаза – как греческие оливки, а зубы, открывшиеся в широкой улыбке, были ровными и сияли белизной.
– Вы звонили мне? – спросил он.
– По какому поводу? – спросил я вместо ответа.
– Относительно велосипеда?
– Нет, – ответил я, – меня зовут Мэттью Хоуп, я адвокат Джорджа Харпера.
– А-а-а! – разочарованно протянул он. – Здравствуйте. Я – Ллойд Дэвис, рад с вами познакомиться. – Он крепко пожал мне руку. – Хотите пива? Помираю тут от жажды.
– Спасибо, нет, – отказался я.
Ллойд направился к стоявшим рядышком у дальней стенки гаража трем холодильникам. Безошибочно открыл дверцу того, что включен, и достал банку пива. Гараж был завален тем же строительным мусором, что и подъездная дорожка и лужайка перед домом. Старые газонокосилки, пожелтевшие унитазы, желобы и водосточные трубы, абажуры, карточные столики, радиоприемники, медные трубы, батареи, латунные муфты, велосипеды с колесами и без, роликовые коньки, глиняные горшки, пишущая машинка, набор потрепанных кожаных чемоданов, торшер с металлическим основанием и уйма самого разного мусора, сосчитать который не хватило бы и месяца. Все это валялось на полу и было распихано по полкам, где стояли разной величины картонные коробки, в которых можно было найти все: от старых журналов до бисера, от сувенирных пепельниц до – по крайней мере в одной из них – бесценной коллекции грязных ковриков для пола.
– А я-то решил, что вы тот парень, который хотел купить велосипед, – объяснил Дэвис. – Он звонил мне десять минут назад, ему сказали, что у меня можно купить велосипед в хорошем состоянии. Все так и есть. – Он открыл банку пива, поднес ко рту и осушил залпом. – М-м-м, как же мне хотелось выпить, – с облегчением сказал он. Кое-как Дэвис водрузил пустую банку на предмет, напоминавший по форме гипсовую статую льва, стоявшего на задних лапах, а может, тюленя, а может, и Венеру Милосскую, – определить было трудно, так как отсутствовала не только голова, но и конечности.
– Так Джордж накликал на себя беду, а? – спросил он.
– Похоже на то.
– Как я догадываюсь, Майами он использует в качестве алиби, верно? Говорит, что был здесь, в Майами, когда все это случилось.
– Так ведь он и был здесь, разве не так?
– Он здесь был в воскресенье утром, неделю назад, – вот когда он был. Говорил с Леоной, моей женой, а потом уехал. Не знаю, где он был после этого.
– Но вы с ним не виделись, верно?
– Верно. Я был на сборах резервистов. Пришлось отрабатывать строевую подготовку, никуда не денешься, сами понимаете, если хочу сохранить свой чин и жалованье. Шестнадцать часов в месяц плюс еще полных две недели в течение года, обычно летом. Бросаешь все дела, но ничего не попишешь. По крайней мере, к январю все закончится.
– А не можете объяснить мне, мистер Дэвис, чем вы занимаетесь?
– Работаю без выходных, распродажа всяких деталей, вот что это, – ответил Дэвис. – Старые хрычи, которые уже на пенсии обожают такие распродажи. Думают за бесценок получить что-то стоящее, понимаете? Каждую субботу и воскресенье являются сюда, как будто я раздаю за бесплатно все имущество. Делать-то нечего, вот и бродят, собирают всякий хлам, набивают им трейлеры. Мне приходится работать и в День Благодарения, для меня в этот день самая бойкая торговля.
– Вы знали, что мистер Харпер собирается приехать к вам пятнадцатого?
– Нет.
– Он не позвонил вам заранее?
– Да он никогда и не звонит. Нагружает свой грузовичок, приезжает ко мне и предлагает купить какое-нибудь старье. У него в Майами еще несколько перекупщиков, но его главный покупатель – я.
– А имена других вам известны?
– Нет. Джордж – парень себе на уме, когда речь заходит о деле. Когда заходит речь о чем-то таком. Может, все-таки выпьете пива? – снова спросил он и достал из холодильника еще банку.
– Нет, спасибо, – отозвался я. Немного подумав, спросил его: – А в Германии Харпер тоже был таким?
– Каким?
– Замкнутым.
– Да, конечно. Если только не колошматил тех бедолаг, что напивались по воскресеньям на увольнительных. В Бонн приезжало много солдат, у нас ведь в Германии еще немало войска. Приезжали в Бонн на уик-энд, надирались до чертиков и начинали колобродить. Вот Джорджи и принимался их дубасить, ему это нравилось. Была у него такая подлянка, у Джорджи. Я ни капельки не удивился, что все это так закончилось.
– Вы имеете в виду то, что случилось с Мишель?
– Да, конечно, а что же еще? Он так отделывал своей дубинкой тех парней из пехтуры там, в Германии… так чего же тут удивляться, – вот я о чем.
– Когда вы говорите: «Он отделывая своей дубинкой»…
– Ясное дело, ребята по большей части были пьяны в стельку, но вреда от них никакого, понимаете? Один раз попадется парень, который писал в Рейн, другой раз возникнет заваруха с немецкой девчушкой, – парень принял ее за дешевку, а она оказалась честной бюргерской дочкой, понимаете, о чем я? Конечно, непорядок, но ведь все это безобидные проделки, парни просто выпендриваются, получив на уик-энд увольнительную. А Джорджи обращался с ними так, будто они убили кого-то. До полусмерти избивал этих несчастных тупиц…
Дэвис, не окончив фразы, опрокинул в рот банку пива и высосал ее до дна.
– Вы были знакомы в Бонне с Мишель? – спросил я.
– Конечно, там-то с ней и познакомился.
– Где это было?
– В Бонне. Вы только что спрашивали меня.
– Да, но где? При каких обстоятельствах?
– Ах, это. Как-то вечером мы с Джорджи назначили свидание со своими девчушками. У меня там была беленькая цыпочка, одна певичка из кабаре… послушайте, не упоминайте об этом при Леоне, ладно? – попросил он, заговорщицки подмигнув мне. – В то время я был уже женат, но, знаете, как поется: «Путь далекий домой…» Вам случалось уезжать далеко-далеко от дома?
– Изредка, – ответил я.
– Тогда сами знаете, как оно бывает, – улыбнулся Дэвис.
– Так у вас было назначено свидание с девушками…
– Ага. Мы отправились в забегаловку неподалеку от моста Кеннеди… вы в Бонне бывали?
– Нет.
– Неважно. Вот там-то я и познакомился с Мишель. Видел ее только в ту ночь, и все.
– Как же так?
– Это вы про что – «как же так»?
– Если Харпер был вашим другом…
– Ну да, но… понимаете, парню охота побыть наедине со своей девчушкой, правильно?
– Что делала Мишель в Бонне? Я думал, она француженка?
– У нее отец – француз, а мать – немка. Они раньше жили в Париже, переехали в Бонн, когда ей было… забыл, что она говорила, тринадцать, четырнадцать, что-то около этого. Ей, наверное, было девятнадцать, когда я ее встретил.
– Когда вы виделись с ней в последний раз? В ту ночь?
– Нет, нет. Я виделся с ней здесь, в Штатах, когда она явилась сюда искать его.
– Искать Харпера?
– Верно. Пришла сюда, в мой дом, сначала явилась ко мне. Погодите, не совсем точно. Поначалу она явилась в дом его матери, потому что думала, что он живет там. А уж потом пришла сюда. Я-то и дал ей его адрес в Калузе.
– Когда это было, мистер Дэвис?
– Полтора года назад, может, чуть больше.
– Еще до того, как они поженились?
– Конечно. Видите ли, потому-то она сюда и приехала. Чтобы разыскать его и заставить на себе жениться. Она по нему с ума сходила.
– Но ведь он тоже по ней с ума сходил, разве не так?
– Вот как? Забавно тогда у него это выражалось. Когда мы получили приказ о демобилизации, когда узнали, что возвращаемся в Штаты, он уплыл, не сказав ей даже последнего «прости».
– Что вы имеете в виду?
– Даже не позвонил ей, ничего, – просто упаковал свои пожитки и отчалил.
– Как вам удалось узнать об этом?
– Мне сам Харпер рассказал, вот как.
– Что он даже не позвонил ей?
– Что он и не собирался звонить ей. Сказал, что Мишель, конечно, девчонка славная, такая белая кошечка, но все это в прошлом, он возвращается домой и хочет поразвлечься с негритянками. Это его точные слова.
– Он имел в виду кого-то конкретно?
– Чего?
– С какой негритянкой Харпер собирался развлекаться?
– Нет, нет, он говорил просто о черных бабах, – объяснил Дэвис, ухмыльнувшись.
– Но Мишель все-таки отправилась за ним.
– Конечно, отправилась. Она дамочка цепкая, эта Мишель, – сказал Дэвис, снова ухмыльнувшись. – Не нашла его здесь, в Майами, поехала прямиком туда, в Калузу, загнала в угол, как крысу. Сказала, что влюблена в него по уши, и захотела женить его, пригрозила, что если он на ней не женится, утопится в океане.
– Кто рассказал вам все это?
– Она.
– Так вы виделись с Мишель уже после того, как она уехала из Майами?
– Конечно. Я ведь был у них на свадьбе. Самый почетный гость на свадьбе.
– Так когда Мишель рассказала вам эту историю: что она была готова утопиться, если бы Харпер отказался на ней жениться?
– Не помню точно. Как-то раз, когда заехал к ним в гости. Она представила все это вроде как шутку, – знаете, вот как надо подцепить мужика, который не хочет попасть на крючок. Джорджи тоже смеялся. Это было вроде анекдота.
– Понятно. Так вы продолжали видеться с ней и после свадьбы, верно?
– Время от времени. В кругу друзей, вы хотите сказать? По делам я встречаюсь с Джорджи почти каждый месяц, примерно так, каждый раз, как он привозит сюда всякое барахло.
– Мне хотелось бы расставить все по местам, – сказал я. – Итак: Харпер уехал из Германии, даже не позвонив Мишель, хотя, похоже, у них был страстный роман…
– Верно.
– Поэтому Мишель последовала за ним сюда и потребовала, чтобы он на ней женился, или она утопится.
– Верно поняли.
– У нее были неприятности?
– Это вы о чем?
– Она была беременна?
– Нет. С чего вы взяли, что она была беременна?
– Женщина пускается в дальний путь вслед за американским солдатом, приезжает сюда, требует, чтобы он на ней женился, или же она утопится… По мне, все это выглядит довольно странно, мистер Дэвис.
– Странно или нет, только она не была беременна.
– Вы уверены в этом?
– Уверен, что все так и было. Я был на свадьбе, прошло уже, наверное, полгода, как мы отбыли из Бонна. А на седьмом месяце женщина не напялит на себя такое облегающее платье, какое было на ней, сразу стало бы видно, что она беременна.
– А на ней было облегающее платье?
– Из белого атласа, – уточнил Дэвис, кивнув. – Просто загляденье. Настоящая красавица. Бог знает, что она нашла в Джорджи.
– А по-вашему, что она в нем нашла?
– Кто знает? – Дэвис покачал головой в раздумье. – Такая жалость, – сказал он. – Она была очень хороша. И, скажу вам, мистер Хоуп, хоть Джорджи и был мне другом, от всей души желаю, чтобы его за это поджарили. Пусть его привяжут к этому стулу покрепче и врубят все восемь миллионов вольт, чтобы он поджарился до хрустящей корочки.
* * *
Я отыскал мать Джорджа Харпера в баптистской церкви в том же черном районе города. Сначала я поехал к ней домой, и один из соседей объяснил мне, где ее можно найти. Кроме нее, в церкви никого не было. Она сидела на складном стуле ярдах в трех от алтаря, склонив голову и сжав в молитве руки. Мне не хотелось ей мешать, но я приехал сюда ради ее сына и мое дело не терпело отлагательств.
– Миссис Харпер? – позвал я.
Она подняла глаза, заморгала ресницами, возвращаясь из мира грез к действительности, а затем, похоже, удивилась, увидев белого человека в церкви для черных.
– Я – Мэттью Хоуп, – представился я, – адвокат, который защищает вашего сына.
На вид ей было лет семьдесят, такая же черная, как сын, лицо покрыто морщинами, вид усталый. Она смотрела на меня с подозрением, воспитанным веками рабства и еще более окрепшим за сто лет всевозможных ограничений и лишений, ее глаза молча вопрошали меня, почему ее сын не обратился за помощью к черному адвокату.
– Да, мистер Хоуп, – произнесла она. Голос ее звучал так тихо, что, казалось, вот-вот растворится в окружающем полумраке, как и вся ее хрупкая фигурка в черном поношенном пальто.
– Если вы не против, мне хотелось бы поговорить с вами.
– Пожалуйста, садитесь, – предложила она.
Я сел рядом с ней. В высокое окно за алтарем с трудом пробивались лучи полуденного солнца.
– Миссис Харпер, – начал я, – у вашего сына серьезные неприятности, ему предъявлено обвинение в убийстве жены.
– Да, знаю.
– Я хочу расспросить вас кое о чем. Ваши ответы могли бы помочь нам…
– Меня не было в Майами, когда он приехал сюда, – прервала она меня. – Ведь об этом вы хотите узнать, меня здесь не было. Я уехала в Джорджию навестить больную дочку. Она все еще болеет, но я не могла больше оставаться там. Когда такое говорят о Джордже, когда его обвиняют в таком деле…
– А вы сами как думаете: мог он сделать это, миссис Харпер?
– Нет, сэр, я так не думаю. Нет на свете более нежной души, чем у моего Джорджа. Он без памяти любил эту девушку, никогда и пальцем бы ее не тронул.
– Миссис Харпер, ваш сын утверждает, что приехал в ваш дом в воскресенье, пят…
– Да, это верно.
– И соседка ему сказала, что вы в Джорджии.
– Точно, там я и была.
– Что это за соседка?
– Мисс Бут, та, что живет рядом.
– Пожалуйста, назовите мне ее полное имя.
– Алисия Бут.
– И ее адрес.
– Макьюэн-роуд, восемьсот тридцать семь.
– Она рассказала вам, что приезжал ваш сын?
– Да.
– Когда она рассказала вам об этом?
– Когда я вернулась домой.
– Когда это было?
– В прошлую среду. Как только узнала, что мой сын в тюрьме.
– Она рассказала вам, что Джордж приезжал к вам в воскресенье, пятнадцатого?
– Точно так она мне и сказала.
– Мне хотелось бы повидаться с ней до того, как вернусь в Калузу, – сказал я. – Не знаете, застану ее дома сегодня днем, или она работает?
– Ей девяносто четыре, и она слепая, – ответила миссис Харпер, – конечно, она дома.
– Миссис Харпер, мне известно, что ваша сноха приезжала сюда, в Майами, разыскивать вашего сына, правильно это? Я говорю сейчас о том времени, когда они еще не были женаты. Это было приблизительно года полтора назад, помните?
– Помню.
– Мишель в самом деле приходила к вам?
– Да.
– Когда это было, точно?
– Джордж получил увольнение в январе, а поженились они в июне. Так это, наверное, было где-то весной, в марте или в апреле, – в это время. Помню, она была в пальто. Это выглядело странно: в Майами даже в очень холодные дни никто в пальто не ходит. А она надела. Все закутывалась в пальто, как будто ждала, что сейчас буря начнется.
– Расскажите поподробнее все, что помните об этом визите.
Как рассказала мне миссис Харпер, в тот день она только что вернулась домой от своей подруги, – да, должно быть, это было в апреле, она вспомнила, как они с подругой обсуждали, какими цветами украсить церковный алтарь на Пасху, значит, это было незадолго до Пасхи. Миссис Харпер успела только повесить шляпку на вешалку в прихожей и тут услыхала стук в дверь. Открыла дверь, – а на пороге стоит изумительно красивая женщина, такая красавица, никогда такой не видала, ни у белых, ни у черных. Женщина сказала, что ее зовут Мишель Бенуа и она разыскивает Джорджа Харпера, – он живет здесь?
