Эд Макбейн
Красавица и чудовище
Глава 1
В Калузе, штат Флорида, пляжи меняют облик в зависимости от времени года. Широкая полоса чистого, белого песка к ноябрю превращается в узкую ленту непривлекательной смеси, состоящей из морских водорослей, ракушечника и перекрученного плавника. Сезон циклонов наводит здесь ужас не только на домовладельцев, чья собственность может быть разрушена бешеным порывом урагана, в это время года может быть нанесен непоправимый ущерб всему побережью Мексиканского залива.
Неподалеку от Калузы расположено пять островков, но только три из них – Стоун-Крэб, Сабал и Уиспер – протянулись с севера на юг, параллельно береговой линии. Фламинго и остров Люси выступают из воды громадными ступенями, соединяя материк сначала с Сабалом, а затем с островом Стоун-Крэб. Этот остров больше других страдает от губительных осенних ураганов, поскольку он самый низкий. Стоун-Крэб – наиболее узкий из этих островков, его когда-то великолепные пляжи десятилетиями разрушались ветром и водой. В сентябре двуполосное шоссе на острове Стоун-Крэб совершенно скрывается под водой, бухта с одной стороны и Мексиканский залив с другой смыкают свои волны над ним. Тогда по острову можно передвигаться только одним видом транспорта – на лодке.
Пляжи Сабала страдают меньше других от капризов циклонов, – возможно, потому, что такова воля Всевышнего. На Сабале стражи порядка старательно отводят глаза в сторону, когда подъезжают к так называемым «нудистским» пляжам. Правда, не совсем «в сторону». На Сабале женщинам разрешается купаться в море или резвиться на пляже без лифчиков. Но стоит только хоть на мгновение выставить на всеобщее обозрение детородный орган, мужской или женский, – как из-под земли, на дороге, ведущей к пляжу, появляется белая полицейская машина с синим клеймом «Город Калуза» на боковой дверце и облаченный в форму служитель закона с серьезным видом устало тащится по песку (голова опущена, глаза внимательно изучают неровности почвы – но, упаси Боже! – не преступную лобковую дорожку) и незамедлительно производит арест, ссылаясь на закон, который был принят в 1913 году, когда Калуза официально получила статус города.
Мой партнер Фрэнк, переехавший сюда из Нью-Йорка, упрямо доказывает, что толкование полицией этого специфического закона лишний раз свидетельствует об узости кругозора здешних жителей. Нагота есть нагота, утверждает Фрэнк, не бывает она частичной. Пора бы жителям Калузы проявить больше свободомыслия и позволить посетителям пляжей радоваться солнцу au naturel,[1] говорит Фрэнк, столь строгое соблюдение закона вызвано тем, что отцам города приходится считаться с взглядами пуритански настроенных граждан, которые прибыли на Юг из непроходимой глубинки: Огайо, Индианы или Иллинойса. Вот в чем причина такого половинчатого решения, если верить теории моего партнера – Фрэнка Саммервилла. По-моему, Фрэнк представления не имеет, где находятся Огайо, Индиана или Иллинойс. Где-то там, на Севере. Слева от Нью-Йорка. Ему, конечно, известно, что сам я уроженец Иллинойса, – точнее, я родом из того невероятно наивного и непроходимо скучного городишки, который называется Чикаго. Конечно, я – неотесанный деревенщина и поэтому, очевидно, способен по достоинству оценить красоту обнаженной женской груди при ярком свете солнца и возблагодарить Господа за эту маленькую радость. Фрэнк и я – адвокаты. Так же, как и Дейл О'Брайен.
Дейл – женщина. Но этим далеко не все сказано. Это женщина с острым, как скальпель хирурга, умом, и для нее не составляет труда обратить в бессвязный вздор показания самых дерзких и враждебно настроенных свидетелей в зале городского суда. Кроме того, она – исключительно красивая женщина. Рост – 5 футов 9 дюймов, рыжие волосы (ей приятнее, когда о них говорят «цвета опавших листьев»), зеленые, как болотная трава, глаза и великолепная кожа, которая, в полном противоречии со сказками наших старых тетушек, не желает приобретать цвет вареных раков под яркими лучами солнца, а покрывается ровным и очень красивым загаром. Я познакомился с Дейл в январе, мы встретились с ней на профессиональной почве. Наша связь пережила ежегодную стремительную атаку северных «дроздов»,[2] их отлет в начале мая, угнетающую жару и влажность летних месяцев и проливные осенние дожди, которые смыли все, что еще уцелело от пляжей Стоун-Крэба, но чудесным образом пощадили пляжи Сабала. Мы провели прошедшую ночь вместе в арендуемом мною доме, проснулись около полудня и отправились позавтракать в новый ресторан под названием (пророческим, как мы единодушно решили) «Касперс Ласт Стенд»:[3] он неминуемо прогорит еще до конца месяца, если недожаренная яичница – единица измерения его успеха. И вот под ярким ноябрьским солнцем мы катили по северной оконечности Сабала, исполненные благодарности тропическому циклону «Глория» за причудливые перемены его настроения и за чудесный субботний день, который так необычен для этого времени года.
На Дейл было зеленого цвета бикини, более темного оттенка, чем ее удивительные глаза, сейчас скрытые большими солнечными очками, на мне – подрезанные выше колен и обтрепанные белые джинсы. У меня не было ни малейшего желания лезть в воду, хотя температура воздуха в это утро была необыкновенно высокой для ноября – 62 градуса по Фаренгейту (или 17 градусов по Цельсию, как назидательно объяснил нам телеоракул), а температура воды в Мексиканском заливе – на два градуса выше. Я не первый год живу в Калузе и рассуждаю уже как местный житель: осень наступает 21 сентября, а после этого в воду лезут только одуревшие от наркотиков «дрозды».
– Я просто маменькина дочка, вот с чем дело, – заявила Дейл.
– Нет, ты очень смелая, – возразил я.
– Брось, Мэттью, будь у меня хоть крупица мужества, я бы сняла лифчик.
– К мужеству это никакого отношения не имеет, – резонно заметил я.
– А тогда к чему? Неважно, не объясняй. Сейчас это сделаю.
– Так вперед.
– Сделаю. Только погоди минутку.
– Подожду, сколько скажешь.
– Мне достаточно минуты.
– Прекрасно.
– Я на самом деле сниму его, Мэттью.
– Знаю, знаю.
– Ты мне не веришь, но я сниму.
– Верю, верю.
– Нет, не веришь.
– Честное слово. Поверь мне, я тебе верю.
– Вот увидишь.
– Увидят все.
– Ну вот, опять ты меня запугиваешь.
– Извини, – сказал я.
Мы подошли к самой кромке прибоя, чтобы не вляпаться в собачье дерьмо; в Калузе законы, запрещающие брать собак на общественные пляжи, проводятся в жизнь далеко не так строго, как «антинудистский» закон. По всему пляжу носились, высунув язык, бегали и прыгали собаки самых разных пород: лабрадоры и немецкие овчарки, таксы и пудели, боксеры и эскимосские собаки, шотландские овчарки и шпицы, бассеты и коротконогие гончие, доберманы и чихуахуа, самые разные беспородные дворняги – просто ветеринарный реестр многообразного собачьего племени. И куда ни посмотришь, взгляд натыкается на обнаженные груди: напоминающие по форме яблоко и грушу, размером с грейпфрут и сливу, цвета баклажан и молодых побегов кукурузы, крепкие, как гранаты, и сморщенные, как чернослив, с сосками как бобы какао и с сосками как вишни – просто рай для вегетарианцев.
– Если она может, то я подавно смогу, – прошептала Дейл.
Слова ее относились к женщине, которая, сняв лифчик, плескалась в море, а теперь выходила из воды. На ней были только ярко-красные трусики, которые героически пытались прикрыть ее поистине необъятных размеров живот, напоминающий арбуз, и широкие, похожие на дыни, ягодицы. Груди ее (чтобы не повторять метафор из лексикона зеленщика) по цвету напоминали серо-коричневое коровье вымя и свисали почти до талии, бесстыдно колыхаясь на ярком солнце. Плюхнувшись на одеяло шагах в трех от волн, лениво накатывавших на берег, она с таким видом стиснула руками свои бесценные сокровища, будто была до смерти рада, что не потеряла их в волнах океана.
– Рискну, – сказала Дейл.
– Давай.
– Сейчас.
Она в самом деле завела руки за спину, чтобы развязать тесемки своего лифчика, но в этот момент что-то привлекло ее внимание. За темными стеклами очков мне не было видно выражение ее глаз, но совершенно точно она смотрела на берег, что-то там заинтересовало ее: руки, согнутые в локтях, так и замерли за спиной, как крылья изящной чайки, парящей в воздухе. Я проследил за направлением ее взгляда и увидел потрясающе красивую женщину, такой красавицы мне не приходилось встречать.
В первый момент я подумал, что она голая. Потом понял, что черный треугольник внизу ее живота – не лонное эхо длинных черных волос, покрывающих ее плечи, а крошечная полоска бикини. Ей было не больше двадцати двух – двадцати трех лет, такого же роста, как Дейл, и с такими соблазнительными формами, что в сравнении с ней Дейл, которая прекрасно сложена, казалась чуть ли не угловатой. Женщина, которая шла по пляжу, где у каждого тела свой оттенок бронзового совершенства, казалась вырезанной из алебастра, молочную белизну ее изящного лица обрамляли волны иссиня-черных волос, ее грудь, казалось, ослепительно сияла под горячими лучами солнца, широкие бедра округло выступали из тесной полоски бикини, – мерцающий черно-белый мираж с каждой секундой приближался к нам, я увидел светло-серые глаза на этом неправдоподобно прекрасном лице, ощутил запах мимозы, когда она проходила мимо, – и видение исчезло.
– Вот это да! – воскликнула Дейл.
* * *
Женщина, которую мы видели на пляже, пришла в мой кабинет в понедельник утром, в четверть десятого. На ней были синие джинсы в обтяжку, белая майка и солнечные очки. На ее руках, где их не прикрывали короткие рукава майки, были страшные синяки. Переносицу ее изящного носа украшал лейкопластырь. Когда она сняла очки, я увидел, что под глазами синяки, а один глаз заплыл и почти не открывался. Разбитые губы распухли. Когда она заговорила, стали видны дырки в тех местах, где положено иметь зубы.
– Меня звать Мишель Харпер, – представилась она. – Вы должны простить меня с моим английским.
В ее английском безошибочно угадывался французский акцент Голос низкий, хриплый, что как-то не вяжется с обликом столь молодой женщины.
– Вас посоветовала, – продолжала она, – Салли Оуэн.
Я молча кивнул.
– Вы делали ей развод, – добавила она.
– Да, помню.
– Она говорит мне, вы узнаете, что делать.
– Чем я могу быть вам полезен?
– Я хочу, чтобы арестовали моего мужа.
Я пододвинул поближе к себе стопку желтой разлинованной бумаги, взял карандаш.
– Как его имя?
– Джордж Харпер.
– Х-а-р-п-е-р?
– Oui. Mais le'George, il est sans… pardon.[4] «Джордж», без «и» на конце, он americain.[5]
– Джордж Харпер.
– Oui, exactement.[6]
– Почему вы хотите, чтобы его арестовали?
– Вот что он сделал мне. Il а… он сломал мне нос, выбил три зуба… dents? Зубы?
– Да, зубы. Когда это случилось, миссис Харпер?
– Прошлой ночью. Regardez,[7] – сказала она и вдруг задрала свою майку, обнажив грудь. Она не носила лифчика. Груди, безупречным совершенством которых я любовался в субботу на пляже, были сейчас сплошь покрыты страшными синяками. – Это он сделать мне, – сказала она, опустив майку.
– Вы звонили в полицию?
– Когда он уходить, вы хотите сказать?
– В какое время это произошло?
– В два часа.
– В два часа утра?
– Oui. Я не звонила в полицию. Боялась, вдруг он вернется. Не знача, что делать. Поэтому после завтрака я иду повидать Салли.
– В котором часу?
– Девять часов. Не знаю, что делать, vous comprenez?[8] Она говорит мне, я должна иметь адвоката. Она говорит, Джордж уехавший, понимаете, поэтому у меня нет доказательства… доказательство?
– Да, доказательство.
– Oui, это он, это он делает со мной такое. Она говорит, сначала надо видеть адвоката.
– Может, Салли и умелый косметолог, но не очень опытный адвокат. Вам надо было сразу же обратиться в полицию. Но и сейчас не поздно, не волнуйтесь. Я не занимаюсь уголовными делами, понимаете.
– Oui, но Салли говорит мне…
– Да в любом случае помощь адвоката нужна не вам. Если то, что вы рассказываете, правда, адвокат скоро потребуется вашему мужу…
– О, это правда, bien sur.[9]
– У меня нет причин сомневаться в ваших словах.
Я потянулся к книжному шкафу, стоявшему за моей спиной, и достал указатель к четырехтомному своду «Законодательных актов штата Флорида», которые у нас называют коротко «Ф.З.». Мишель наблюдала, как я перелистываю страницы, разыскивая сначала раздел «Словесное оскорбление и угроза действием», потом – «Оскорбление действием» и, наконец, – «Жестокое обращение супруга» и записываю на желтых листочках номера томов и разделов. Сначала я зачитал ей выдержку из раздела 901.15.
– «Блюститель порядка имеет право арестовать физическое лицо, не имея ордера на арест, – провозгласил я, – когда у блюстителя порядка имеются достаточно веские основания считать, что это лицо нанесло оскорбление действием личности супруга, и блюститель порядка находит доказательства телесных повреждений». – Я поднял на нее глаза. – У вас, конечно, такие доказательства имеются. По меньшей мере, сотня свидетелей сможет подтвердить, что в субботу вы выглядели иначе.
– Pardon?[10] – вопросительно подняла она брови.
– На пляже в Сабале.
– Хорошо, – согласилась она.
– Итак, у нас есть основания требовать, чтобы вашего мужа взяли под стражу без ордера на арест. Сейчас отправимся в полицию, вот только посмотрю, что… – Я перелистал страницы, вернувшись к разделу 794.03, в котором разъясняется, что такое «Оскорбление действием». Молча прочитал несколько строк, а потом, глядя на нее, процитировал: – «Физическое лицо наносит оскорбление действием, если оно: а) фактически и преднамеренно касается другого лица против его воли или наносит ему побои…»
– Да, так он это и делает.
– …или: «б) преднамеренно причиняет телесные повреждения другому лицу…» – Я снова посмотрел на нее. – Оскорбление действием – мелкое преступление, давайте посмотрим, что ему за это полагается.
– Полагается?
– Какое наказание.
– Ах, да.
Я вернулся к разделу 775.082, в котором определяется наказание за судебно наказуемый проступок первой степени.
– Вот, – сказал я, отыскав нужный раздел. – Ему грозит тюремное заключение сроком не более года.
– Только год? За то, что он делает мне?
– Давайте посмотрим, что там предусматривается по статье «Угроза действием», – предложил я и вернулся к разделу 784.011. Я молча пробежал его глазами, а потом прочитал отрывок: – «Угроза действием есть преднамеренная противозаконная угроза словом или действием с целью произвести насилие над другим лицом…»
– Да, он делал это насилие.
– «…соединенное с очевидной способностью произвести такие…»
– Он очень сильный, Джордж.
– «И совершение действия, которое вызывает вполне обоснованный страх другого лица по причине неизбежности и неотвратимости насилия».
– Он – monstre, – с жаром воскликнула она. – Un monstre veritable.[11]
– И в таком случае это всего лишь судебно наказуемый проступок второй степени, – объяснил ей я. – Если ваш муж будет признан виновным по обеим статьям, «Угроза действием» добавит только шестьдесят суток к его приговору.
– А когда он выйдет из тюрьмы? Когда пройдет год? И шестьдесят суток? Он тогда убьет меня, нет?
– Видите ли… для начала пусть его арестуют, ладно? И хорошо бы устроить так, чтобы он снова не избил вас, когда его отпустят под залог.
– Что такое этот залог?
– После того как вашему мужу предъявят обвинение, судья может отпустить его под залог до судебного разбирательства…
– Отпустить?
– Да, если он внесет определенную сумму денег, которую установит суд по собственному усмотрению. Это гарантия того, что он явится на судебное разбирательство. У нас это называется «быть отпущенным под залог». Уверен, что у вас во Франции такой же порядок.
– У нас во Франции нет мужчин, которые так делают, – возразила она.
Я вспомнил, что Франция – родина маркиза де Сада, но из чувства милосердия не стал ей возражать.
– Ну, вперед! – сказал я. – У нас много дел.
Полицейский участок в Калузе имеет название «Служба общественной безопасности». Как утверждает мой партнер Фрэнк, это очередная попытка властей представить город респектабельным. Эвфемизм ясный и простой. Фрэнк настаивает на том, что следует называть вещи своими именами и что именовать полицейский участок Службой общественной безопасности все равно что называть мусорщика инженером по санитарной профилактике.
Во всяком случае, так это здание называется – «Служба общественной безопасности». Чтобы ни у кого не возникало сомнений, этими словами украсили низкую стену перед входом в здание. Далеко не столь заметны слова «Полицейское управление» на табличке справа от коричневых металлических дверей, их отчасти скрывают разросшиеся кусты (все это, как нарочно, подтверждает справедливость теории моего партнера). Само здание построено из разнооттеночного желтовато-коричневого кирпича, его суровый фасад украшают только узкие окна, напоминающие смотровые щели в стене оружейного склада. Такие окна – не редкость в Калузе. Летом здесь такая жарища, что при больших окнах не будешь знать, куда спрятаться от зноя и нестерпимого блеска солнечных лучей.
В отделе, который занимается телесными повреждениями, Мишель написала жалобу, обвинив своего мужа Джорджа Н. Харпера, проживающего вместе с ней по Уингдейл-Уэй, 1124, в том, что он в воскресенье, 15 ноября, в 23.45, нанес ей словесное оскорбление и своими действиями причинил следующие телесные повреждения: сломал нос, поставил синяки под оба глаза, разбил губы, выбил три зуба и нанес многочисленные удары по рукам, ногам и груди. Офицер, который принимал жалобу, заверил нас, что полиция немедленно примется за розыски ее мужа и нам дадут знать, как только они его задержат.
Через десять минут мы покинули полицейский участок и отправились назад, к нашей конторе, около которой Мишель оставила на стоянке свою машину – «фольксваген-битл» неизвестно какого года выпуска. На прощанье она произнесла: «Merci, monsieur, vous etes tres gentil».[12] Я заверил ее, что все будет в порядке и что арест ее мужа для полиции всего лишь вопрос времени, его задержат и предъявят ему обвинение по всем пунктам. Мишель спросила меня, что случится, если его отпустят под залог, и я пообещал подать прошение в суд о необходимости содержания его в тюрьме из-за жестокого обращения с женой. Скорее всего суд удовлетворит эту просьбу, если она подаст на развод или если уголовные обвинения будут приняты к исполнению. Я пообещал ей позвонить, как только получу известие из полиции, и в любом случае – завтра утром, просто, чтобы узнать, как у нее дела.
Мне так и не пришлось ей позвонить.
В семь часов утра во вторник первым позвонил мне домой детектив Морис Блум и сообщил, что на пляже Уиспер-Кей, приблизительно в тридцати ярдах от павильона, найдена мертвая женщина, в которой опознали Мишель Харпер. Ее руки и ноги были связаны проволокой, и она, очевидно, сгорела заживо.
Глава 2
До этого случая мне не приходилось бывать в морге.
В кино служитель, одетый с ног до головы в белое, выкатывает контейнер, родственник покойного смотрит на тело, а служитель осторожно сдергивает простыню с лица покойного; затем родственник, заливаясь слезами, опознает труп, после чего служитель задвигает контейнер на место – вот и все. В кино морг выглядит так. В реальной жизни морг – помещение, в котором трудится множество патологоанатомов в перепачканных кровью зеленых хирургических халатах. Они зашивают вскрытые черепа или изучают содержимое извлеченного из трупа желудка. Морг – это груды мертвого мяса на холодном металле хирургических столов, кровь с которых стекает по узким желобам в резервуары на конце стола. Морг – место, где человека лишают последних покровов и он наконец занимает отведенное ему место среди представителей животного мира: три фунта мозга и шесть фунтов сердца. Морг – непереносимое зловоние расчлененной плоти, запах разложения, который проникает, кажется, не только в ноздри, но в каждую клетку тела. Мишель Харпер отчаянно боролась, пока ей скручивали проволокой руки и ноги, а затем пламя пожирало ее тело. Противоестественно использовать слова «застывшее от холода» при описании положения ее обугленного тела, но оно было так деформировано и застыло в такой неестественной позе, какую человек не может принять в нормальных условиях. Она умерла в страшных муках, тело ее выражало эти муки более наглядно, чем самый подробный отчет патологоанатома.
– В десяти футах от нее найдена пустая канистра для бензина на пять галлонов, – сказал Блум. – Сейчас эта канистра в лаборатории, проверим, нет ли на ней каких-нибудь отпечатков. Тот, кто это сделал, не пожалел бензинчика.
У Мори Блума рост 6 футов 3 дюйма, а теперь, после того как он забросил диету, весит он, должно быть, не меньше двухсот тридцати фунтов, этакий громила с несоразмерно большими суставами пальцев, как у уличного забияки, вытянутое лицо, не раз перебитый нос, косматые черные брови и темно-карие глаза с поволокой, из которых, казалось, вот-вот польются слезы – серьезный недостаток для полицейского.
– Это точно она? – спросил я.
– На песке рядом с телом найдены ее одежда и сумочка, в ней кошелек и водительские права. Это означает, что она отправилась на пляж по доброй воле. Женщина не возьмет с собой сумочку, если ее волокут куда-то силком. Мы все еще не нашли ее мужа, этого Джорджа Н. Харпера. Как я понимаю, вы с ней заглядывали вчера к нам, подавали жалобу. О муже пока ни слуху ни духу. Ты не знаешь, что означает буква «Н» после его имени? Она случайно не говорила тебе?
– Нет. А зачем тебе? Это важно?
– Просто любопытно, – ответил Блум, пожав плечами, – не так уж много мужских имен начинается с «Н». Норман? Натан? А ты что предложишь? Чтобы начиналось с «Н»?
– Нельсон, – добавил я.
– Ага, Нельсон, верно, – согласился Блум.
Трудно себе представить, что можно обсуждать такие вопросы здесь, стоя у металлического стола, на котором лежало обуглившееся и страшно изуродованное тело Мишель Харпер, в окружении обнаженных и расчлененных трупов, в трупном смраде, от которого у меня уже начинала кружиться голова.
– И Нейл тоже подходит, – сказал Блум.
– Да, Нейл тоже.
– Во всяком случае, – заключил Блум, – мне чертовски хотелось бы найти его. Если исходить из того, что я прочитал в ее заявлении…
– Нам обязательно разговаривать здесь? – спросил я.
– Что? Ах, ты имеешь в виду эту вонь. Я, наверное, привык к ней, столько времени провел в моргах, – это называется профессиональным риском, кажется, так? Когда только начинал работать детективом, не здесь, а на Лонг-Айленде, так я все время мыл руки. Возвращался из морга и по десять – двенадцать раз мыл руки, чтобы избавиться от вони. Вот посмотришь, Мэттью, ты сегодня не раз станешь мыть руки. Давай выйдем отсюда.
Мы присели на низкую белую ограду, окружавшую больницу. Солнце ярко светило, воздух благоухал ароматом цветов и трав, но я все еще ощущал трупный запах.
– Должно быть, простудился, – сказал Блум, доставая носовой платок из заднего кармана. Он старательно высморкался, а затем продолжил свой рассказ: – Я переехал во Флориду, потому что здесь, как мне казалось, трудно простудиться. Но болею здесь гораздо чаще, чем когда жил на Севере. Доказательство налицо. – Он сунул платок в карман. – Я позвонил тебе, потому что ты приходил вчера вместе с ней в участок…
– Верно.
– Чтобы подать жалобу.
– Да, – подтвердил я, кивнув.
– Так она твоя клиентка, правильно?
– Со вчерашнего утра – да.
– Но не раньше?
– Нет.
– Ты впервые встретился с ней вчера утром?
– Да. Не совсем так. В субботу я видел ее на пляже.
– Вот как? Обсуждал с ней там ее проблемы?
– Нет, нет. Понятия не имел, кто это. Она просто прошла мимо меня.
– Но ты вспомнил ее, когда она пришла вчера в твою контору, верно?
– Да. Она была очень красивой женщиной, Мори.
– Ага, – согласился он и покачал в раздумье головой. – Отвратительно все это, правда? Я прочитал в участке ее заявление, ее избили до полусмерти. А теперь ее тело находят на пляже: она сгорела заживо. Тебе это не кажется случайным совпадением?
– Нет.
– Мне тоже. Поэтому мне очень хочется найти ее прекрасного муженька. Парень просто исчез с лица земли, и это неспроста, верно?
– Да.
– Убийство – вещь серьезная, вот он и скрывается, – сказал Блум. Подумав несколько секунд, он продолжал: – Пожалуй, вот что сделаю, Мэттью: в сообщении для прессы, радио и телевидения не стану упоминать о том, что в ночь на воскресенье ее жестоко избили. Я тебя очень прошу тоже никому не говорить об этом. Муж ее убил или кто-то другой – ему не следует знать о том, что в ночь накануне убийства ее избили. Об этом будет знать только тот, кто ее изувечил. Не хотелось бы, чтобы он заранее позаботился об алиби, а он его себе обеспечит, если узнает, что нам известно об этом. На время убийства у него будет алиби, можешь не сомневаться. А на ту ночь, когда ее избили, может, и нет, – если только мы не проболтаемся. Так что давай держать язык за зубами, ладно? Никому ни слова о том, что в ночь на воскресенье Мишель избили до полусмерти.
– Буду нем как рыба, – пообещал я.
– Вот и хорошо, – сказал Блум.
* * *
Он позвонил мне в четыре часа дня, когда мы с моим партнером Фрэнком принимали посетителей. Некоторые находят, что мы с Фрэнком похожи. Несомненно, это те самые люди, которые уверяют, что муж с женой приобретают необыкновенное сходство, прожив бок о бок достаточно солидный отрезок времени. Не верю, что похож на свою бывшую супругу, с которой состоял в браке четырнадцать лет, как не верю и тому, что мы с Фрэнком хоть чуточку похожи.
Рост у меня 6 футов, а вес – 190 фунтов. Фрэнк на два с половиной дюйма ниже меня и на тридцать фунтов легче. Правда, оба мы темноволосые, с карими глазами, но лицо у Фрэнка более округлое. Фрэнк утверждает, что на всем белом свете имеется только два типа лиц: свиные рыла и лисьи морды. Себя он относит к свиным рылам, а меня – к лисьим мордам. Определения эти не имеют ничего общего ни с характером, ни с личностью; они служат исключительно только для описания внешности. Но мне казалось, что в этот день Фрэнк ведет себя решительно по-свински. Вышагивая по кабинету, он рассуждал о том, что одно дело – пойти с молодой женщиной в полицейский участок и помочь ей составить жалобу, и совсем другое дело – оказаться замешанным в дело об убийстве; и Фрэнка тревожило, что сегодня я уделял этому слишком много времени.
– Зачем это Блуму понадобилось звонить утром именно тебе? – допрашивал он меня, вышагивая по комнате. – Почему он захотел, чтобы ты увидел это тело? Наш долг – вести обычные житейские дела любого клиента, которому понадобится наша помощь. И вдруг я узнаю, что ты – в Центральной больнице, любуешься трупом.
– Ты что думаешь, мне очень хотелось разглядывать этот труп?
– Тогда с какой стати ты отправился глазеть на него?
– Потому что Мишель Харпер была моей клиенткой…
– Одной из клиенток, – прервал меня Фрэнк, закатив глаза. – Еще парочка таких клиенток, как Мишель Харпер, – и придется закрывать контору. У нормальных людей все наоборот, Мэттью. Главное, Мэттью, – это дело, которым мы с тобой занимаемся, и твое время – деньги. Если ты предпочитаешь попусту тратить время, носиться сломя голову по городу и разглядывать мертвецов…
В этот момент из приемной раздался звонок Синтии.
Синтия Хьюлен – уроженка Флориды, у нее длинные белокурые волосы и великолепный загар, над поддержанием которого она трудится с упорством фанатика. Каждый уик-энд Синтия или на пляже, или в море на лодке. Несомненно, она – самый красивый сотрудник адвокатской конторы «Саммервилл и Хоуп».
Ей двадцать пять лет, и она работает у нас секретарем. У нее уже есть степень бакалавра гуманитарных наук и если бы она сдала экзамен на адвоката, мы в ту же минуту взяли бы ее к себе в контору. Но каждый раз, как мы заговариваем на эту тему, Синтия со смехом уверяет нас, что не может думать без содрогания об учебе. Она одна из самых милых девушек, которых я знаю, и наделена к тому же острым умом, ровным характером и прекрасным чувством юмора. Сейчас она мне сообщила, что по шестому каналу звонит детектив Морис Блум. Я нажал кнопку на пульте и сказал:
– Привет, Мори.
– Привет, Мэттью, – отозвался он. – Парень у нас.
– Прекрасно, – ответил я, глядя в противоположный угол комнаты. Фрэнк испепелял меня взглядом, услыхав, что я разговариваю с Блумом. Сейчас он стоял, скрестив на груди руки, и выразительно смотрел на меня. – Где вы его нашли?
– Он сам пришел к нам. Сказал, что провел несколько дней в Майами, узнал о том, что случилось с его женой, из выпуска новостей по радио, когда возвращался домой. Я хотел бы задать ему несколько вопросов, но тут возникла проблема.
– Какая проблема?
– У него нет адвоката, а он хочет, чтобы при допросе присутствовал адвокат. Я предложил ему подобрать адвоката, но он подозревает в этом какой-то подвох. Так вот я и подумал… если у тебя найдется минутка… Может, ты подъехал бы к нам и поговорил с ним, может, он согласится принять тебя. Только для предварительного допроса, Мэттью. Что ты решишь потом – если мы предъявим ему обвинение, – целиком и полностью твое дело. Что скажешь?
– Когда я тебе нужен?
– Как только сможешь приехать сюда.
Я посмотрел на Фрэнка.
– Дай мне десять минут, – попросил я.
– Договорились, до встречи, – ответил Блум и повесил трубку.
Я медленно опустил трубку на рычаг. Фрэнк все еще пристально и сердито смотрел на меня.
– Что ему понадобилось? – спросил он.
– Джордж Харпер у них. Мори просил меня защищать его интересы на предварительном допросе.
– Черт бы его побрал, – выругался Фрэнк.
Мне не приходило в голову, что Джордж Н. Харпер мог оказаться негром. Салли Оуэн, та женщина, по просьбе которой год назад наша фирма готовила бракоразводный процесс, та женщина, по совету которой Мишель обратилась ко мне, была черной, – но даже в Калузе встречаются белые, имеющие черных друзей. И адрес Мишель, Уингдейл, 1124, не заставил меня насторожиться, интуиция изменила мне на этот раз. Уингдейл-Уэй находилась в «черном» районе города, который многие из белых жителей старшего поколения все еще называют «цветным» районом, а политические круги Калузы – «Новым городом». Я просто не уловил связи между этими фактами.
Я всегда испытывал неловкость, употребляя слово «черный», как называют себя сами негры. Полагаю, это такой же ни о чем не говорящий ярлык, как «белый», «желтый» или «красный», но до этого вторника мне никогда не приходилось встречать такого «черного» человека, в цвете кожи которого не было ни малейшего оттенка коричневого. Джордж Н. Харпер был чернее угля, темнее безлунной ночи, он был черный, как траур. Он был самым черным из всех черных на свете. И самый громадный. И самый уродливый.
