Эд Макбейн
Красавица и чудовище
Глава 9
До острова Фламинго я добрался только к полуночи, потому что трейлер, направлявшийся на север, перегородил шоссе и движение в обе стороны прекратилось. То, что творилось вокруг, больше всего напоминало картину ада в фильме Феллини «8 1/2». Четырехполосную автомагистраль 1-75 – новое объездное шоссе – обещали открыть в мае (но обещания так и остались обещаниями), это шоссе должно было напрямую соединить Траверс на севере с Венайс на юге и избавить нас от большинства туристских автобусов (на что мы очень надеялись!), из-за которых то и дело возникали пробки на магистрали, соединявшей Сарасоту с Калузой. А пока я просидел сорок минут в бесконечном ряду разгневанных водителей и слушал радио: Фрэнк называл эту программу «Передачей старых хрычей». Передавали аранжировки мелодий из «золотого» запаса сороковых, перед каждой мелодией диктор воркующим, как у голубка, голосом зачитывал такие шедевры поэзии, как:
Рука в руке гуляли мы
По берегу реки.
Сияли звезды в вышине,
Как юны были мы!
Прошли года, увлек нас вдаль
Безжалостный поток.
Но в сердце все живет печаль:
Забыть тебя не смог!
Мне все это казалось забавным. Фрэнк утверждает, что ведущий передачи не имеет ничего общего с Уильямом Б. Уильямсом, нью-йоркским диск-жокеем.
Остров Фламинго Фрэнк называет островом Фанданго, так как большинство домов построено в испанском стиле, который пришелся по душе здешним обитателям. Если бы в Калузе существовал «Золотой берег», так, несомненно, он находился бы на острове Фламинго. Дома здесь стоят от пятисот тысяч и выше, а на причале у берега выстроились парусные шлюпки и быстроходные катера, некоторые из них стоят еще дороже. Все дома на Фламинго расположены на так называемых «земельных участках, примыкающих к морю», неважно, стоит ли дом на побережье или на одном из многочисленных каналов, разделяющих идеально обработанные участки. По словам Фрэнка, на Фламинго газоны всегда в таком порядке, будто их каждый день стрижет парикмахер военно-морских сил США. У каждого из нас свои излюбленные сравнения.
У главных ворот из будки вышел охранник, и я нажал на тормоза своей «карлэннгайа». Время близилось к полуночи, немного поздновато для гостей. Я объяснил, что меня ожидает мисс Рейнольдс, и он, сказав: «Подождите, пожалуйста, минуточку, сэр», вернулся в будку, где, отыскав на листке, пришпиленном к доске, нужный ему номер, поднял трубку висевшего на стене телефона и, пока ждал ответа, спросил:
– Простите, как ваше имя?
– Мэттью Хоуп, – ответил я.
– Мисс Рейнольдс, – произнес он в трубку, – к вам мистер Хоуп. – Выслушал ответ и со словами: «Благодарю вас», – повесил трубку. – Первая улица направо, – объяснил он мне, – Крейн-Уэй, второй дом от угла – двести четвертый.
Я включил зажигание, доехав до угла, повернул направо и разыскал почтовый ящик с номером 204 на дверях испанской гасиенды, рядом красовалась такая же испанская гасиенда с почтовым ящиком под номером 206. Подъехав к дому, заглушил мотор и направился к дверям. Весь дом сиял огнями. Китти Рейнольдс распахнула дверь до того, как я позвонил.
– Боялась, что не приедете, – сказала она. – Входите, пожалуйста.
Она решила продемонстрировать еще одну модель, которая, несомненно, продавалась в «Кошачьем уголке»: голубой пеньюар с длинным разрезом вдоль левого бедра и с низким вырезом на груди. Белокурые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. На лице не было косметики. Глаза, того же цвета, что пеньюар, оторвавшись от моего лица, тревожно обшарили лужайку за моей спиной. Мне захотелось обернуться и посмотреть, что же там такое.
– Входите, – повторила она и, отойдя в сторону, пропустила меня, затем тщательно заперла дверь.
– Простите за опоздание, – извинился я. – На Сорок первой авария.
– Я обычно ложусь поздно, – ответила мисс Рейнольдс. – Хотите выпить? Я пью коньяк.
– От коньяка не откажусь, – согласился я.
Мисс Рейнольдс провела меня в гостиную, обстановка которой была выдержана исключительно в сине-голубой гамме: голубой ковер, более темные по оттенку портьеры, прозрачные голубые занавески, на белой оштукатуренной стене над камином – полотна Соломона Сида, также в сине-голубой гамме. Голубой, несомненно, любимый цвет хозяйки. Когда я заезжал в магазин, на ней было синее платье, и сейчас она сидела в голубом пеньюаре в комнате, где царствовал сине-голубой цвет. Даже ее атласные домашние туфли на высоких каблуках без задников были синими. Я наблюдал, как она, налив в два суженных кверху бокала коньяк, направляется ко мне. Сам я расположился со всеми удобствами на одном из диванов перед камином.
– Может, зажечь камин? – спросила хозяйка, протягивая мне один из бокалов. – Как-то промозгло, правда? Не поможете мне? Боюсь, самой мне не справиться.
Я разорвал на узкие полоски две страницы газеты и положил обрывки бумаги под решетку. На решетку бросил несколько сухих щепок, а сверху положил два полена. Чиркнув спичкой, поджег бумагу. Загорелись сначала щепки, а потом и поленья: одно толстое, сосновое, другое – дубовое.
– Спасибо, – поблагодарила Китти.
– Итак, – начал я, загородив камин ширмой, и, разогнувшись, уселся лицом к ней, – что вы хотели сказать мне?
– Хотелось извиниться перед вами за свое поведение на прошлой неделе, – ответила она.
– Забудьте об этом, – успокоил ее.
– Понимаете… вы разворошили прошлое, а мне хотелось бы забыть все это. Как коньяк?
– Превосходный, – ответил я. – Мисс Рейнольдс, зачем я вам понадобился?
– Мне страшно.
– Чего вы боитесь?
– Эти убийства…
– Да?
– Мне стало страшно.
– Почему?
– Потому что я – одинокая женщина, кроме меня, в доме ни души…
– Но позвонили вы совсем не поэтому, правда?
– Нет.
– Если вам нужны помощь и утешение, лучше позвонить в полицию, не так ли?
– Да.
– Так что я здесь делаю, мисс Рейнольдс?
– Ну хорошо, я была знакома с Эндрю.
– Вы говорите об Эндрю Оуэне?
– Да. А теперь его жена, его бывшая жена убита, и, вполне возможно, все это как-то связано со мной…
Она оборвала фразу.
– И с Мишель, вы хотите сказать? – спросил я.
– Да, с Мишель.
– Так вы все-таки были знакомы с Мишель?
– Да, была с ней знакома.
– Почему бы нам не начать с начала? – предложил я.
– Это было так давно, прошло уже больше года, – сказала она со вздохом.
– Поточнее: с какого времени?
– Ну, с августа, когда застрелили Джерри…
– Джерри?
– Толливера. Его полное имя – Гарольд. А сейчас уже декабрь… сегодня ведь первое?
– Уже второе, – поправил я, взглянув на часы.
– Так это было… Август, сентябрь, октябрь, ноябрь, – считала она, загибая пальцы, – почти четыре месяца, а всего, должно быть, прошло шестнадцать месяцев.
Тут до меня дошло, о чем она говорила.
– Джерри Толливер – тот самый человек, которого застрелил полицейский…
– Правильнее сказать – убил. Да, тот. У него была мастерская по чистке ковров. Он ехал на похороны сестры, когда офицер полиции…
– Помню, – сказал я, – так при чем здесь он? Вы с ним тоже были знакомы?
– Нет.
– Тогда что…
– Вот об этом и рассказываю вам. Некоторые члены нашего комитета знали его – или были знакомы с ним при жизни, но я – нет. Я вошла в комитет только потому, что все случившееся показалось мне ужасно несправедливым. Что же получается: человек убит, а полицейский гуляет себе на свободе? Вот почему я присоединилась к этому комитету. Тоже считала, что надо что-то сделать.
– Какой комитет, мисс Рейнольдс?
По ее словам, комитет состоял из небольшой группы людей, черных и белых, которые считали, что в деле Джерри Толливера была допущена чудовищная несправедливость. Комитет организовала черная женщина, муж которой был белым, и жили они не здесь, а на Фэтбэке, где у ее мужа была врачебная практика. Сначала в комитет, кроме нее самой и группы белых, разделявших взгляды ее мужа, в основном входили жителя Фэтбэка, но потом состав комитета расширился до двух или трех дюжин жителей разных районов Калузы и других городов Флориды, черных и белых, из самых разных слоев общества. Первое собрание членов комитета, вспоминала Китти, состоялось не здесь, а на Фэтбэке, – это было, наверное, через неделю после создания комитета, – именно там она и познакомилась с Мишель и Джорджем Харперами.
– Этот доктор с женой пытались объединить в комитете другие смешанные пары, вроде них самих, – объяснила Китти. – Вам, конечно, известно, что в Калузе таких – по пальцам пересчитаешь.
– Мне так не кажется.
– Так поверьте на слово, что это так, – заверила меня Китти. – Когда комитет добился успеха, все говорили… На самом деле никакого успеха не было и в помине, потому что полицейский до сих пор гуляет себе как ни в чем не бывало. Но я сейчас не об этом. Единственные смешанные пары, которые откопала жена доктора – вылетела сейчас из памяти ее фамилия, – были: она с мужем, Мишель с Джорджем и еще одна пара из Венайс, так это вообще не наш город. Все остальные не были женаты, то есть хочу сказать, что черные были женаты на черных, а белые – на белых, но других пар перца с солью не было, понимаете?
Я вспомнил вдруг солонку с перечницей на картине, висевшей в спальне Салли. Но промолчал.
– Комитет распался недели через три после первой встречи. Можно заседать круглые сутки, но вы же знаете этот город, никогда и ничего здесь не добьешься. Все разбрелись по своим углам проливать слезы над кружкой пива. Женщина эта с богатым доктором – вспомнила теперь ее имя: Наоми Моррис – вернулись к своим орхидеям, каждый занялся своими делами. За исключением…
Она замолчала.
– Дальше, – подбодрил я.
– За время всех этих встреч в комитете некоторые сблизились. Вот мы и продолжали встречаться.
– А Эндрю и Салли Оуэн бывали на этих встречах?
– Ну да, они же входили в состав комитета.
– Так вы там познакомились с Эндрю? На одной из этих встреч?
– Да, – ответила она едва слышно, отпив глоток коньяка. Одно бревно в камине с треском вдруг рассыпалось искрами. С залива донесся шум моторной лодки.
– Знаете, – продолжала она, – я была разведена, владела престижным магазином на Сёркл, но в те дни ничего, кроме этого магазина, в моей жизни не было. Может, именно поэтому и вошла в этот комитет, хотелось заняться чем-то важным, иметь цель в жизни, понимаете? Развод – нелегкая штука.
– Да, знаю.
– Вы прошли тем же маршрутом?
– Прошел.
– Такие вот дела, – сказала она, снова вздохнув. – Эндрю был внимателен ко мне, хорош собой. Вот мы с ним… ну, вы знаете.
– Когда это случилось?
– Наверное, в прошлом сентябре. Или в октябре? Где-то осенью.
– И Салли обо всем узнала.
– Наверное.
– Вы не уверены в этом?
– Ну да, узнала об этом.
– И тут же подала на развод.
– Да, так вроде.
– Но ведь Салли так сделала, верно?
– Да, да, сделала.
– Почему вы не решились рассказать мне об этом в нашу прошлую встречу?
– Все это касаюсь только меня одной.
– Так и сейчас это касается только вас.
– Да, но тогда Салли была жива.
– А Мишель убили.
– С мужем Мишель меня ничто не связывало.
– Так, по-вашему, смерть Салли…
– Нет, нет.
– Как-то связана с тем, что вы были близки с ее мужем?
– Нет, конечно, нет.
– Тогда что же изменилось после ее смерти? Неделю назад вы отказывались говорить со мной на эту тему, а теперь, кажется…
– Эта смерть заставила меня о многом задуматься, вот и все. Сначала Мишель, потом – Салли, такое впечатление, что это касается всех женщин из ор…
Она резко оборвала фразу на полуслове. У Китти это просто стало дурной привычкой. В нашу первую встречу все никак не решалась произнести имя «Мишель» и сейчас, как только заговаривала, очевидно, об «организации», тут же сжимала челюсти, как акула, заглотнувшая крючок.
Я внимательно посмотрел на нее.
Опустив глаза, она сказала:
– Вот так все оно и было… ну, в нашем кружке, который образовался после распада комитета, я имею в виду… у нас считали, что влюбляться по-настоящему, как мы с Эндрю, нельзя, мы только всех перебаламутили.
– Но такая реакция вполне естественна: точно так же к вам отнеслись бы в любом кружке, если бы в него входили люди женатые…
– Это верно, но реакция Салли… Она ведь из тех, кто рубит сплеча, понимаете? Салли слишком высокого о себе мнения… Так она просто рассвирепела. Ясно дала понять нам обоим, что мы изгнаны из этой группы, заявила, что никто из ор… что никто из наших друзей не станет с нами больше общаться. Вот почему она потребовала развода и в исковом заявлении назвала мое имя. Чтобы добиться нашего изгнания. Изгнать. Навсегда отлучить.
– Что это за слово, начинающееся с «ор», на котором все время спотыкаетесь…
– О чем вы?
– Вы хотели произнести какое-то слово, начинающееся с «ор»…
– Вам, наверное, показалось.
– По-моему, я не ослышался.
– Не может быть, ошибаетесь, – сказала Китти. – Хотите еще коньяка?
– Спасибо, нет. Итак, насколько я понял, вас изгнали из круга людей, с которыми вы встречались…
– Да, это все из-за Салли, она добилась этого.
– А где жили эти люди: в нашем городе?
– Да. Но не только в Калузе, ведь дело Толливера привлекло много внимания. Были супруги из Венайс, я уже говорила вам о них, кто-то приезжал из Тампы, Майами, Сарасоты… да из разных мест, самый разный народ, все, кто не хотел мириться с этой несправедливостью – оправдательным приговором полицейскому.
– А кто именно из Майами? – спросил я.
– Да честно говоря, не помню. Ведь это было так давно.
– Не входил ли в ваш комитет человек по имени Ллойд Дэвис?
– Честное слово, не помню всех фамилий.
– Он служил вместе с Харпером в армии, я только подумал…
– М-м-м, да.
– Если Харпер с женой входили в этот комитет, как вы сказали…
– Да, Харперы в нем участвовали.
– Тогда, вполне вероятно, что Джордж привлек и Дэвиса, заинтересовал его…
– Вот теперь, когда вы рассказываете об этом, вспоминаю, что на какой-то встрече был человек с такой фамилией.
– Ллойд Дэвис?
– Кажется, да.
– С женой?
– Да, наверное.
– Ее звали Леона?
– Ей-богу, не помню.
– Где проходила встреча?
– По-моему, у Эндрю. Прошел уже целый год, больше года. Кажется, у него. Понимаете, люди вместе боролись за справедливость, у них вошло в привычку встречаться. Не помню, были знакомы с ним Салли и Эндрю или его привел кто-то еще. Понимаете, приходило много народу.
– Вы говорили, дюжины две-три.
– Иной раз и больше. По крайней мере сначала. До развала комитета.
– Понятно. – Я посмотрел на часы. – Мисс Рейнольдс, – сказал я, – мне по-прежнему не…
– Китти, – поправила она.
– Мне по-прежнему непонятно, зачем вы просили меня приехать сегодня ночью.
Она надолго задумалась, явно не зная, что ответить. Потом наконец решилась:
– Ведь вы – адвокат Джорджа.
– И что же?
– Сегодня вечером услышала ваше обращение к нему и подумала: если он позвонит вам…
– Да?
– Сказали бы ему, что я не имела ничего общего с… этим.
– С чем, мисс Рейнольдс?
– С тем, что началось.
– А что началось?
– Неважно, вы только скажите ему. Что бы он ни думал…
– Что, по-вашему, он думает?
– По-моему, Джордж докопался и… – Китти покачала головой. – Забудьте об этом, – сказала она.
– До чего он докопался?
– Не имеет значения. Просто скажите ему. Если Джордж сбежал из тюрьмы, чтобы разделаться со всеми нами, не хочу оказаться следующей жертвой.
– С кем это – «всеми нами»?
– Со всеми женщинами.
– Какими женщинами?
– С… нашими подругами, понимаете?
– Нет. С какими подругами?
– С теми, кто были подругами. До развода Салли. До того, как Эндрю и Салли расстались.
– И вы думаете, что Джордж… или кто-то другой убил Салли и Мишель…
– Это Джордж, – прервала она.
– Почему так уверены?
– А кто же еще мог это сделать?
– Так вы считаете, что Джордж все-таки охотится за теми, кто дружил с вами и Эндрю Оуэном?
– Ну… да.
– Ничего не понимаю. Зачем ему…
– Если не понимаете, о чем говорю…
– Не понимаю.
– Тогда забудьте все это, договорились?
– Почему не расскажете мне все просто и ясно? – спросил я. – Как бы чертовски трудно ни было, просто возьмите и расскажите все.
– Я и так рассказала более чем достаточно.
– Так вы в самом деле напуганы? – спросил я.
– Да. – Китти старательно рассматривала что-то на дне бокала. Она отвечала почти шепотом.
– Может, вам лучше позвонить в полицию?
– Нет, – решительно ответила Китти, подняв глаза. – В нашем городе? После всего, что случилось с Джерри? Нет, сэр, никакой полиции, будь она проклята.
– Что ж, – сказал я со вздохом, поднимаясь с дивана. – Если появится желание рассказать еще что-то, знаете, где меня найти. Если нет…
– Только передайте это Джорджу, ладно? Когда будете разговаривать с ним.
– Если буду с ним разговаривать.
– Я провожу вас, – сказала Китти, стремительно поднимаясь с места, пеньюар при этом распахнулся, обнажив ноги. Она запахнулась плотнее, быстрыми шагами подошла к двери и открыла ее со словами:
– Спокойной ночи, мистер Хоуп. Спасибо, что приехали.
– Спокойной ночи, – ответил я, выходя на улицу. Как и обещала Предсказательница погоды, легкий мелкий дождичек моросил с покрытого облаками неба. Я услышал, как за моей спиной щелкнул замок, заботливо смазанный маслом.
До дома добрался во втором часу ночи.
Поставив в гараж «гайа», запер дверь, открыл ту дверь, что вела из гаража в кухню, включил на кухне свет, после чего запер и эту дверь. Я стоял в нерешительности, не зная, что предпринять: выпить ли еще стаканчик мартини или ограничиться молоком? Решив вопрос в пользу молока, достал из холодильника бутылку, налил полный стакан и, поставив бутылку на место, со стаканом в руке направился в гостиную. И чуть не умер от страха.
В гостиной в темноте сидел Джордж Харпер.
– Господи! – воскликнул я, щелкнув выключателем.
– Как поживаете, мистер Хоуп? – приветствовал меня Джордж.
Он сидел в кресле, стиснув колени своими громадными ручищами, спокойный, как смерть, лицом к арке, ведущей на кухню, где стоял я со стаканом молока в руке. Рука у меня дрожала.
– Как вы сюда попали? – спросил я.
– Черный ход не был заперт, – ответил он.
– Нет, был.
– Тогда, наверное, открыл его силой, – сказал Джордж.
– Вы меня до смерти напугали. Где вы были?
– В Майами.
– И чем занимались?
– Поехал повидаться с мамой.
– Значит, сбежали из тюрьмы, чтобы повидаться с мамой, так?
– Верно, мистер Хоуп. Она из-за меня здорово напереживалась.
– Знаете, что убита Салли Оуэн?
– Да, сэр, слыхал об этом.
– Это вы ее убили?
– Нет, сэр.
– А вам известно, что на месте преступления нашли ваш молоток?
– Да, сэр.
– Что на нем обнаружены ваши отпечатки пальцев?
– Так я и понял.
– Можете объяснить, как он попал туда?
– Нет, сэр.
– У кого, кроме вас и Мишель, был ключ от дома?
– Мне об этом ничего неизвестно.
– У вас не спрятан где-нибудь снаружи запасной ключ?
– Нет, сэр.
– Тогда каким образом ваш молоток выбрался из гаража?
– Не могу сказать, мистер Хоуп.
– Вы понимаете, в какой переплет попали?
– Наверное.
– Зачем сделали такую глупость: сбежали из тюрьмы?
– Сказал уже: хотел повидаться с матушкой.
– По какому поводу?
– По делу.
– По какому делу?
– По личному, мистер Хоуп.
– Послушайте, мистер Харпер. Бросьте-ка вы лучше к чертовой матери это свое «личное», слышите? Если хотите, чтобы я помог вам, тогда больше никаких «личных» дел. Все карты на стол, мы с вами играем в одной команде, понятно?
– Да не хочу играть ни в чьей команде, мне тошно от этого, – заявил Харпер.
– Не хотите, значит? А попасть на электрический стул хотите? Такая перспектива вас привлекает?
– Не очень. Но чему быть – того не миновать.
– А зачем этому «быть», мистер Харпер? Если только не попадете на него исключительно по своей доброй воле.
– Что же, ничего не поделаешь, от смерти не убежишь, – возразил он.
– Вы сбежали из тюрьмы в прошлый четверг, – сказал я. – Все это время были в Майами?
– Да, сэр. В город вернулся сегодня ночью и сразу же решил повидаться с вами.
– Где слушали мое выступление по телевидению?
– Какое?
– Разве вы приехали ко мне не потому…
– Какое? – повторил он.
– Вы не слышали моего выступления?
– Нет, сэр.
– Тогда зачем сюда пожаловали?
– Так вы же мой адвокат, правда? Подумал, надо бы узнать, как обстоят мои дела.
– О, ваши дела просто превосходны. Как только попадетесь на глаза любому полицейскому в нашем штате, он тут же, без колебаний, пристрелит вас. Полиция считает, что вы убили этих женщин, сбежали из тюрьмы, украли оружие, кстати, оно еще у вас?
– Да, сэр.
– Где?
– В машине.
– В какой машине?
– Машине, которую я подцепил.
– В машине, которую украли?
– Да, сэр.
– Потрясающе, – сказал я.
– Без машины мне не обойтись, – объяснил Харпер, пожав плечами.
– Где она?
– На улице. Не хотел загораживать подъездную дорожку, сообразил, что вам тогда не проехать в гараж.
– Спасибо за заботу.
Харпер промолчал.
– Лучше вам добровольно явиться в полицию, – сказал я.
– Нет, сэр, не стану делать этого.
– Если вы не причастны к убийству жены…
– Не делал я этого.
– Если вы не причастны к убийству Салли Оуэн…
– И ее не убивал.
– Тогда какого черта вы в бегах?
– Я не в бегах, мистер Хоуп.
– Так чем вы занимаетесь?
Он не ответил.
– Мистер Харпер, – сказал я, – можете объяснить, почему ваша жена явилась ко мне в понедельник утром, шестнадцатого ноября, с жалобой на вас, она утверждала, что предыдущей ночью вы избили ее до полусмерти, и просила подать…
– Понятия не имею, – перебил Харпер.
– В то воскресенье вы были в Майами, верно?
– Правильно.
– Поехали туда, чтобы встретиться с Ллойдом Дэвисом и повидать мать…
– Верно, но не застал ни маму, ни Дэвиса.
– И позвонили старому приятелю по службе в армии…
– Да, сэр, Ронни Палмеру.
– Он служит в Майами и ведает вербовкой на военную службу.
– Да, сэр.
– И затем поехали в Помпано, а оттуда – в Веро-Бич.
– Да, сэр.
– Зачем?
– Уже говорил вам. Поглядеть на достопримечательности. Посмотреть, что там и как.
– Где были в понедельник ночью? В ту ночь, когда убили Мишель?
– Вернулся в Майами и был там. Тоже говорил вам про это.
– Зачем вернулись в Майами?
– Подумал, может, найду Ллойда.
– Мистер Харпер, – сказал я, – вы начинаете действовать мне на нервы.
– Очень жалко, – сказал он, – но вы кой-чего не знаете.
– Что мешает рассказать мне все?
– Не могу, – ответил он.
– Что вы ищете, мистер Харпер?
Он не ответил.
– Китти Рейнольдс считает: вы что-то обнаружили. Что, мистер Харпер?
Он неподвижно, как скала, возвышался в кресле, молча уставившись на меня.
– Мистер Харпер, – прервал я молчание, – предлагаю вам пойти вместе со мной в полицию, предлагаю вам явиться туда добровольно, пока какой-нибудь полицейский не прострелил вам голову. Если вы невиновны в этих убийствах, незачем прятаться. Что скажете? Пойдете со мной?
Он молча сидел в кресле еще целую минуту, обдумывая мои слова.
Кивнул.
Неуклюже поднялся на ноги.
И потом этот сукин сын со всей силы заехал мне по физиономии своим громадным кулачищем.
