Лидия Чарская
Люда Влассовская
ГЛАВА X
Примирение
С этого дня князь Андро стал быстро поправляться. Он уже встал с постели и ходил по комнатам, опираясь на мою руку. Синие очки, надетые на его больные глаза, и до корней волос выбритая голова совершенно изменили внешний облик мальчика.
Но и внутренний его образ круто переменился. Тихий и молчаливый, бродил он по всему дому, стараясь возможно ласковее отвечать на вопросы, задаваемые ему сестрой и слугами. Деда он еще не видел после болезни: князь умышленно или случайно не попадался внуку на глаза, чтобы дать ему оправиться и окрепнуть.
Андро не приказывал больше слугам тем прежним требовательным тоном, к которому так привыкли все в доме. Напротив, его голос теперь звучал просительно и мягко.
Ко мне князь Андро относился исключительно. Он не благодарил меня за заботы о нем, не ласкался ко мне, но в его глазах, устремленных на меня, была видна такая беззаветная преданность, что один этот взгляд несчастного одинокого ребенка мог вознаградить меня за все, что я сделала для него.
И старик Кашидзе понял свою вину по отношению к Андро. Я передала ему весь разговор мой с юношей, и добрый, справедливый, хотя взбалмошный князь дал мне слово приласкать внука.
– Я виноват во всем происшедшем, Люда, – произнес он с глубоким раскаянием, – если б я любил его побольше и доставлял ему некоторый комфорт, в котором он нуждался, то мальчик не польстился бы на злосчастные чужие червонцы и не пошел бы на свой безумный поступок, причинивший ему столько страданий. Значит, виноват кругом я, один я! Мне жаль только, что я так долго не понимал Андро… Но вы, неопытная, юная девушка, почти ребенок, Люда, вашими чуткими умом и сердцем сумели проникнуть в самые глубокие недра этого странного существа и пересоздать его! Хвала вам, Люда! Благослови вас Бог, милое дитя, за то благо, которое вы внесли под кровлю старого Кашидзе!
Я уклонилась от дальнейших похвал старика и повела его к Андро.
– Ну вот ваш внучек, князь, – сказала я весело, вводя старика в комнату мальчика. – Как вы себя чувствуете сегодня? – обратилась я к больному.
– Да, как ты себя чувствуешь, Андро? – И произносивший эти слова голос старого Кашидзе задрожал от волнения.
Андро ничего не ответил… Что-то неуловимое, трогательно-беспомощное промелькнуло в его обезображенном ожогами безбровом лице и сделало это лицо вдруг необъяснимо милым и детски добродушным. И смуглая, исхудавшая рука князька потянулась к деду.
– Дитя мое! – вне себя от душившего его волнения вскричал старик. – Простишь ли ты меня когда-нибудь за то, что я не понимал тебя, мой Андро?
Спазма схватила ему горло… Он не мог продолжать… Что-то точно подтолкнуло старика навстречу внуку, и оба князя Кашидзе, и молодой и старый, сжав друг друга в объятиях, зарыдали сладкими, горячими, душу облегчающими слезами.
x x x
– Что ты делаешь, Тамара?
– Я рву розаны для Андро и думаю, много думаю, mademoiselle!
– О чем же ты думаешь, моя дикарочка?
Тамара произнесла мечтательно:
– Я думаю о том, существуют ли еще на земле добрые и злые феи.
– Что навело тебя на эту мысль, дитя?
– Не что, а кто! Прошу не смешивать, mademoiselle, – поправила она меня, строго грозя мне пальцем. – Меня навела на эту мысль одна молодая, красивая фея, которую я люблю всеми силами души! Эта фея поселилась в одном большом доме, где царила злоба, ненависть и вражда… Там только умели сердиться, негодовать и ненавидеть. Но когда внезапно добрая фея проникла в дом, то своим кротким, прекрасным лицом и милым голосом она разом рассеяла и вражду, и злобу и их заменили кротость и ласка.
– О-о, маленькая плутовка! – привлекая ее к себе, со смехом вскричала я. – Где ты научилась так поэтично льстить?
– Я не льщу, mademoiselle, – отвечала она серьезно. – Что же касается поэзии, то мое чувство к вам вдохновило меня!.. Однако мой букет готов. Идемте же к Андро, моя милая фея!
– Идем, моя маленькая дикарочка, – вторила я ей, и мы, крепко обнявшись, пошли к дому.
Андро ждал нас, сидя с дедом в большой, светлой гостиной – лучшей комнате во всем старом доме. Он почти выздоровел от ожогов, и только голова его еще не зажила, да некоторая слабость заставляла еще сидеть на одном месте.
– Вот тебе цветы, Андро! Это розовые кусты шлют тебе привет! – вскричала Тамара и со смехом бросила букет на колени выздоравливающего.
Он схватил пучок пурпуровых и белых розанов и спрятал в нем свое просветленное лицо.
– Как ты добра, Тамара! – услышали мы его смущенный лепет. – Право, – продолжал он в порыве радости, – я начинаю благословлять мою злосчастную болезнь, без которой я бы не мог узнать, как все вы добры ко мне и любите меня! Даже червонцы Иринии меня не радовали столько, как ваша дружба и забота обо мне!
– Дитя мое, не говори об этих проклятых червонцах, чуть было не отнявших у тебя жизнь, – с волнением прервал внука старый князь, – и знай, что твой сердитый дедушка сумеет поправить свою вину пред тобой и без помощи чужого золота… Отныне ты так же богат, как и твоя сестра, Андро, так как половина моего состояния принадлежит тебе… Надеюсь, дорогая моя, ты не пожелаешь обидеть брата и поделишься с ним? – обратился он к внучке, прелестное, цветущее личико которой было полной противоположностью изможденному, исхудалому лицу ее брата.
– О-о, дедушка! И не грешно тебе говорить это! – со вспыхнувшими от негодования глазами произнесла княжна.
Но Андро, казалось, не слышал того, что вокруг него говорили… Он смотрел через раскрытое окно куда-то вдаль, на голубое небо и далекие горы, белевшие пеной своих снеговых вершин на прозрачной синеве горизонта. О чем думал молодой князь, я не могла догадаться, но я уверена, что никакие червонцы, никакое золото не имели теперь места в мыслях больного Андро.
ГЛАВА XI
Два всадника. Неожиданная новость
Стоял теплый южный вечер, один из тех июльских вечеров, которые нежно ласкают природу Кавказа, обессиленную от страшных гроз, потрясавших ее так безжалостно и грубо.
Удушливая до сих пор атмосфера, насыщенная электричеством, теперь стала свежей и душистой, как самые нежные благоухающие цветы.
Гори готовился ко сну… Солнце уже закатилось, оставляя на небе полосатую ленту вечерней зари.
Я стояла с Тамарой у окна и рассказывала ей о других июльских вечерах, таких же почти теплых и благоуханных вечерах моей родной Украины.
Стук лошадиных копыт гулко раздался в каштановой аллее, ведущей к дому, и мы увидели двух всадников, приближающихся во весь опор к крыльцу.
В одном из них, статном, высоком красавце генерале с седыми кудрями, сидевшем на вороном коне, я сразу узнала князя Георгия Джаваху; другого, одетого в национальный костюм горца, всего бронзового от загара старика, я не знала. Но по богатой одежде прибывшего, по драгоценной оправе его оружия, заткнутого за пояс, я поняла, что незнакомец должен был быть не простым лезгином.
– Это дядя Георгий и Хаджи-Магомет Брек, – пояснила шепотом Тамара, кивнув на обоих всадников. Потом, высунув из окна свою кудрявую головку, она звонко прокричала: – Добрый вечер, дядя Георгий! Добрый вечер, дедушка Магомет! Будьте благословенными гостями под нашей кровлей!
Князь Георгий молча кивнул Тамаре с грустной улыбкой (он всегда так улыбался девочкам, подходящим по возрасту к его покойной Нине), а старик Магомет ответил ей ласково по-грузински:
– Спасибо на добром слове, белая пташка садов Аллаха! – и юношески быстро и легко спрыгнул с седла, передав поводья подоспевшим слугам.
Через минуту они оба были в гостиной, радушно принятые хозяином дома.
– Мы приехали к тебе по делу, дядя! – начал князь Джаваха, усаживаясь на низкой тахте, крытой коврами. – У дедушки Магомета стряслось несчастье. Бек Израил, муж его дочери, мой брат по свойству, лежит больной в его сакле. Самые мудрые знахари отказались лечить его по настоянию муллы, которого он разгневал… А наши лекари не особенно-то согласятся пуститься в самые недра гор, чтобы пользовать молодого бека. Хаджи-Магомет приехал ко мне в станицу за помощью… Я рассказал ему об одной молоденькой девушке, умеющей лучше всяких докторов оказывать больным помощь… Я уверен, что доброе сердце этой девушки откликнется на христианское дело. Не правда ли, Люда?
Глаза князя остановились на мне проницательным, вопрошающим взглядом.
Я вспыхнула до корней волос, поняв, что речь идет обо мне.
– Вы хотите, князь Георгий, – начала я робко, – чтобы я ехала в горы?
– Я ничего не хочу, Люда, – произнес он поспешно, – я только взываю к вашему милосердию! – И глаза его молили без слов.
И этому взгляду, этим глазам, так живо напоминающим мне глаза моего покойного друга, я не могла противиться.
– Я не знаю, сумею ли я выходить больного бека, – произнесла я нерешительно, – но я попытаюсь свято выполнить возложенную на меня задачу.
– О, иного ответа я и не ожидал от вас, Люда! – горячо воскликнул князь и, обращаясь к Хаджи-Магомету, сказал:
– Кунак Магомет! Ты можешь благодарить Аллаха за его великие милости: эта девушка принесет великое счастье твоей сакле, если поедет за тобой. Клянусь тебе!
Хмурое, суровое лицо старого горца разом прояснилось. Он встал со своего места, подошел ко мне и, положив мне на голову свою морщинистую, сухую руку, произнес торжественно и важно:
– Да хранит тебя Аллах! Да просветит он ум твой, да укрепит тебя, мудрая девушка, отмеченная пророком!
– Ага Магомет, – произнесла я, смущенная его похвалой, – ни мудрости, ни ума во мне нет, и если я облегчала страдания Андро, то только потому, что Господь помогал мне в этом.
– Аллах один у магометан и у русских, и велика сила Его во всякое время! – набожно произнес старый татарин. – Жизнь Израила в руках Аллаха и Магомета, пророка Его! Я приехал к кунаку Георгию за лекарем в Мцхет… Кунак Георгий привез меня в Гори к русской девушке, умеющей целить раны… Он сказал мне, что русская девушка ухаживала за больным Андро и возьмется ухаживать за умирающим беком… и принесет ему облегчение.
– Сам Бог спас Андро… Я только оберегала его покой, насколько могла, – возразила я.
– Молчите, Люда, – шепнул мне князь Джаваха, – не отнимайте надежды у старика. Видите, как он верит в вас. Собирайтесь-ка в дорогу, дитя мое, и да поможет вам Бог. Больной Израил – мой друг и брат, и вы замените ему меня, так как сам я пока не могу оставить полка, но скоро я приеду за вами.
Князь Никанор Владимирович неохотно отпускал меня.
– Я готов выписать лучшего врача из Тифлиса, – говорил он сварливо, – лишь бы Люда не ехала в это глухое татарское захолустье! Что может сделать она – слабенькая девушка, когда, может быть, дни бека Израила уже сочтены?
Но Хаджи-Магомет и слушать не хотел об иной помощи.
– Я хочу, чтобы русская девушка помогла Израилу, и я верю, волей Аллаха, она поможет ему, потому что я вижу печать Аллаха на ее челе.
– Поезжайте, Люда, – уговаривал меня в свою очередь князь Георгий, – вероятно, судьба покровительствует вам в деле лечения. Вы отходили Андро, стоявшего на краю могилы. Князь Кашидзе писал мне о случае с внуком и о вашем уходе за ним. Лучшей лекарки бек Израил не может иметь.
Мне оставалось только согласиться. Сборы в дорогу были недолги. После ужина Тамара помогла мне одеться в ее платье (в моем городском костюме было очень неудобно пускаться в путь), и мы все вышли на крыльцо – и хозяева, и гости. Нас ожидали три лошади, которых водили в поводу слуги Кашидзе. Мне дали смирного и выносливого коня, на котором я должна была совершить мой путь в горы.
В национальном татарском костюме, принадлежащем княжне Тамаре, я очень мало походила на прежнюю Люду Влассовскую, и, наверное, мои подруги-институтки не узнали бы своей Галочки в этом молоденьком джигите в голубых шароварах и белом бешмете, туго подпоясанном чеканным чернью золотым поясом с пристегнутым к нему серебряным кинжалом. Только низенькая, надвинутая на лоб грузинская шапочка с пришитой к ней прозрачной фатой говорила за то, что я была не горец-джигит, а девушка.
– Душечка mademoiselle! Красавица! Прелесть моя! – прыгала вокруг княжна Тамара. – Ну вот вы и настоящая горянка! И какая красавица вдобавок!.. Мне будет скучно без вас, душечка! – через минуту шептала она уже сквозь слезы.
– Не тоскуй, княжна, – вмешался дед Магомет, приглаживая рукой черные кудри девочки, – твоя подруга скоро вернется волей Аллаха в ваш дом.
– Береги ее хорошенько, дедушка Магомет! – серьезно произнесла девочка тоном взрослой.
– Аллах сбережет ее лучше меня! – торжественно отвечал старик.
– Прощай, Тамара! Прощай, моя дикарочка. Я надеюсь, что ты будешь умницей без меня, – прибавила я, целуя моего юного друга.
– Я надеюсь, mademoiselle! Только не гостите слишком долго в ауле Бестуди! Мы соскучимся без вас.
– Прощайте, Андро, – обратилась я к мальчику, вышедшему также на крыльцо, под руку с дедом, проводить меня.
– Прощайте, mademoiselle Люда! – тихо произнес он, пожимая мою руку. – О, как грустно, что вы уезжаете от нас!
– Я скоро вернусь, Андро.
– Когда вы вернетесь, розы уже отцветут, наверное! – меланхолически произнес мальчик.
– И ваши больные глаза снова поправятся к тому времени, Андро! – весело произнесла я, желая рассеять его грусть.
Старая Барбале вынесла мешок с провизией и домашнюю аптечку и привязала то и другое к седлу Хаджи-Магомета.
Я, с помощью князя Георгия, вскочила на лошадь.
– Прощайте! Все прощайте! – стараясь быть веселой, говорила я.
– Храни вас Бог! – отвечали мне с крыльца провожатые.
Тамара сбежала со ступеней и повисла на моей шее.
Хаджи-Магомет дал знак трогаться, и наши лошади шагом одна за другой двинулись со двора.
Я оглянулась назад. Князь Кашидзе все еще стоял на крыльце с обоими детьми и старой Барбале. Я кивнула им головой, и вдруг сердце мое стеснилось в груди… Как мало времени провела я под гостеприимной для меня кровлей моих хозяев и как горячо успела привязаться к ним!..
И старый князь, и оба его внука были мне словно родные теперь…
«Когда вы вернетесь, mademoiselle, розы уже отцветут, наверное», – прозвучал в моих мыслях печальный голос Андро.
«Пусть отцветут розы, мой милый мальчик, – отвечало ему мое сердце, – но никогда, никогда уже не зачахнут те добрые семена, которые заброшены в твою юную душу!»
Мне вспомнилась невольно другая такая же ночь, когда я в сопровождении князя Георгия подъезжала к незнакомому мне дому Кашидзе. Теперь я со стесненным сердцем покидала на время этот дом, ставший мне таким родным и милым. Если б не желание угодить отцу моей Нины и не доброе дело, ожидавшее меня в чужом горном ауле, я бы никогда не решилась покинуть моих новых друзей – старого князя, Андро, Тамару…
ГЛАВА XII
Дальний путь. В горном ауле
Мы ехали около двух часов времени живописным берегом Куры. Мои спутники молчали, погруженные каждый в свои думы, я слегка дремала, вполне положившись на спокойствие и разум моего коня.
Не доезжая до Мцхета, князь Георгий покинул нас и ускакал в станицу. На прощание он крепко пожал мне руку и пожелал успеха.
Я и Хаджи-Магомет продолжали путь. Скоро низменная равнина Куры стала покрываться возвышенностями, и мало-помалу мы вступили в горы.
– Не устала ли, госпожа? Не хочет ли переночевать в духане? – нарушил наконец молчание Хаджи-Магомет.
Я действительно смертельно устала и сладко мечтала о мягкой постели в спокойной комнатке.
Через каких-нибудь полчаса мы достигли духана, приютившегося у самого подъема на кручу, и я, отказавшись от ужина и удалившись в крохотную комнатку для приезжих, уснула как убитая под незнакомой мне кровлей харчевни.
На заре Хаджи-Магомет разбудил меня и мы снова пустились в путь на отдохнувших за ночь конях. Я долго-долго не забуду этого утра.
Впереди, по бокам и сзади нас теснились горы. Их каменные громады, покрытые кустарниками, упирались, как мне казалось, в самое небо. Там и сям мелькали пестрые головки южных цветов самых нежных оттенков и колоритов. Солнце купалось в перловом облаке, даря свои улыбки горам и небу, земле и безднам, открывавшим свои чудовищные пасти по краям дороги.
– Положись на милость Аллаха и мудрость коня, – произнес Хаджи-Магомет, видя, как я со страхом кошусь на черные пропасти.
Мне было жутко ехать по этому непривычному для меня пути. Голова моя кружилась, сердце замирало.
Между тем Хаджи-Магомет, желая, должно быть, развлечь меня и отклонить мои мысли об опасности, нарушил молчание.
– Волей Аллаха, – начал он, – у старого Магомета были две дочери. Одна из них, старшая, Марием, презрела законы Аллаха и Магомета, пророка Его, и перешла в веру урусов. Знатной княгиней стала красавица Марием… Но недолго радовалась она своему счастью: черный ангел прилетел за нею и унес ее в чертоги Аллаха… Другая дочь, Бэлла, веселая птичка, радость очей моих, нашла себе счастье: сын знатного наиба, молодой бек Израил, пленился ею и взял ее в жены. Семь лет живут они душа в душу, но враг людей и Аллаха, дух мрака и злобы – шайтан позавидовал людскому счастью: он не дал им потомства… Семь лет живут молодые супруги, не имея детей… Старый наиб, отец бека, требует от сына, чтобы он взял себе еще другую жену из нашего или чужого аула, но Израил не хочет… Израил любит одну Бэллу и не возьмет иной жены… Старый наиб разгневался на сына, так разгневался, что прогнал его из своего поместья, и Хаджи-Магомет принял бека и дочь свою в своей скромной сакле… Теперь Израил болен, сильно болен, но всесильный Аллах сохранит его для его друзей!
Хаджи-Магомет смолк и погрузился в думу. Я смотрела на его бронзовое лицо, носившее на себе следы тревоги, которую переживал старик.
Трое суток пробыли мы в дороге, проводя ночи в седле, встречая и провожая глазами солнце, улыбавшееся нам из-за горных хребтов. Нам попадались на пути лезгинские аулы, с маленькими, точно прилипшими к склонам гор, как гнезда ласточек, саклями. Женщины и дети высыпали на улицу при нашем появлении и, без церемонии указывая на нас пальцами, тараторили что-то на их непонятном для меня языке. Наконец к концу третьих суток мы достигли аула Бестуди, прилепившегося к горному откосу и повисшего над самой бездной, вследствие чего он казался неприступным. Лучшей крепости не могли бы выдумать люди. Сама природа укрепила аул со всех сторон, закрыв его горами и разбросав вокруг чернеющие, как ночь, бездны.
Был праздник. У порогов саклей сидели разряженные горянки в пестрых бешметах, сплетничая и переругиваясь между собой, как мне объяснил Хаджи-Магомет.
Они с удивлением оглядывались на меня и что-то кричали моему спутнику, на что он отвечал им сдержанно и угрюмо.
У крайней сакли, приютившейся под навесом скалы, Хаджи-Магомет соскочил с коня и помог мне сойти на землю. Потом, взяв меня за руку, он ввел в саклю и, приостановившись по обычаю его племени на ее пороге и низко кланяясь, произнес торжественно и важно:
– Будь благословенна, госпожа, в доме старого Магомета!
Едва я переступила порог сакли, как была буквально оглушена шумом, криками, господствовавшими в ней. Удушливый дым кальяна, любимого курения на Востоке, стоял столбом в воздухе, мешая дышать и видеть в двух шагах от себя. С трудом сквозь этот дым, евший мне глаза, я могла различить находившихся в сакле людей.
Они были в праздничных платьях богатых горцев, с хмурыми, гордыми лицами и седыми усами. Но двое из них особенно привлекли мое внимание. Один, очень важный на вид, в затканном серебром и золотом бешмете, поражал своей важной осанкой и роскошью наряда. Так мог выглядеть только знатный бек или богатый уздень.
Другой, который стоя что-то особенно громко доказывал, был сморщенный, худой, желтый, отвратительный на вид старикашка в белой чалме и длинной мантии до пят, безо всякого оружия и золота на платье.
Позднее я узнала, что это мулла, ревностный хранитель магометанства в своем ауле и закоренелый фанатик в душе. Первый же старик оказался наибом селения, отцом больного бека.
Все громко спорили о чем-то, некоторые немилосердно дымя при этом длинными трубками с ароматичным куревом кальяна. А в темном углу сакли на пышных коврах и шкурах горных оленей, среди груды подушек металось и стонало какое-то человеческое существо.
Я остановилась нерешительно посреди кунацкой и во все глаза смотрела на говоривших.
– Что надо девушке? – произнес голос муллы совершенно чисто по-русски, резкими, неприятными звуками.
– Русская девушка, – произнес Хаджи-Магомет, вошедший следом за мною, – пришла помочь моему названному сыну в его болезни.
– Беку Израилу никто не может помочь, кроме Аллаха, – произнес тот же неприятный голос. – Но и Аллах не поможет ему, потому что он презрел его законы и не хочет исполнить воли Его.
– Хаджи-Магомет Брек, – торжественно произнес нарядный джигит также по-русски, должно быть, для того, чтобы я могла понять то, что он говорил.
– Хаджи-Магомет Брек!.. Я не хочу вражды, ты видишь! Я пришел к тебе с протянутой рукой, потому что свято храню обеты дружбы!.. Ты мой кунак, Хаджи, а кунаки не грызутся, как лесные звери, между собой. Мое требование справедливо… Сам Аллах вселил его в мое сердце и голову! Слушай, Хаджи, я пришел к тебе еще раз. Скажи твоей дочери отпустить моего сына с миром. Пусть мой сын найдет себе другую жену, а Бэлла останется в твоем доме, если не желает делить сердце Израила с другой. Ты знаешь, Хаджи, что Аллах не благословил брак их потомством, а Израил последний в роде Меридзе-беков и, если у него не будет сына, славный род Меридзе вымрет и погаснет, как алая заря на вечернем небе. И не будет больше храбрых из рода Меридзе среди горных теснин Дагестана!.. Уговори же Бэллу уступить волей, Хаджи, чтобы не заставить нас прибегнуть к силе!
Магомет-бек выслушал речь бека Меридзе, не проронив ни слова; только губы его заметно побелели от гнева да бешено сверкали из-под седых бровей его юношески живые, огненные глаза.
– О чем ты хлопочешь, наиб-ага? – спросил он спокойно. – Твой сын борется со смертью. Не лучше ли подождать его выздоровления и спросить его самого, желает ли он взять себе другую жену, кроме Бэллы.
– Хаджи-Магомет! – вскричал наиб сердито. – Мой сын поражен безумием… Шайтан затемнил его рассудок. Он хочет того, что не дается Аллахом… Его болезнь – наказание, посланное ему за его упорство пред законами страны. Сам мулла, посредник между людьми и Аллахом, говорит это!
Едва только замолк старый бек, как человек, лежавший на коврах и подушках, застонал и заметался сильнее. Я инстинктивно приблизилась к нему и склонилась к лицу больного.
Это был совсем молодой горец, с лицом правильным и тонким, как у девушки. Черные усики и черные воспаленные от жара глаза резко выделялись на бледном, исхудалом лице. Ему было на вид лет двадцать с небольшим, и он казался необыкновенно женственным и нежным. Он удивленно вскинул на меня глаза и снова заметался в жару.
– Вы говорите по-русски? – спросила я его тихо, чтобы не быть услышанной сидевшими в кунацкой стариками.
– Да, – произнес он, – русские – друзья мои, я люблю русских и породнился с ними…
– Чем вы больны? – спросила я горца.
– Я не знаю. Аллах поразил все мое тело… Мне хочется отдохнуть, задремать немного… А они так кричат и шумят здесь… и не дают забыться ни на минуту.
– Попросите Хаджи-Магомета прогнать их!
– О, это невозможно! Гость – священная особа в доме; горца, гостя нельзя прогнать. Это было бы худшее оскорбление среди горцев. За такое оскорбление у нас рассчитываются пулей…
– Но они вас мучают, Израил!..
– Мои мучения не так ужасны!.. Моя жена страдает больше!.. О, как они ее истерзали, – зашептал он, сверкая лихорадочными глазами из-под черных бровей. – Бедная горлинка! Бедная ласточка! Она уже перестала смеяться… Не слышно больше ее звонкого голоса… Милая крошка!
И при этих словах, обращенных к кому-то отсутствующему и дорогому, молодой бек преобразился: нежная улыбка осенила его изможденное страданием лицо. Глаза засияли любовью и лаской. Но это длилось мгновение, не больше. Вслед за этим он судорожно схватил мою руку и, с трудом приподнявшись на локте, зашептал быстро-быстро, вперив вдаль страшные, испуганные, почти безумные взоры:
– Они убьют ее… мой отец и мулла… Они не простят ей того, что она не хочет уступить меня другой жене… О, как это ужасно!.. Аллах отклонил от нас свои взоры… Бедная Бэлла, бедная козочка горного ущелья! О, если бы я мог защитить ее!.. Моя винтовка бьет без промаха… Мой кинжал не согнулся бы ни об одно тело. Пусть мулла встанет только на ее дороге… О, лишь бы поправиться скорее!.. Теперь я не защитник Бэллы, а слабое, беспомощное существо… О госпожа, – взмолился он, весь дрожа от волнения, – спаси меня! Дай мне такого снадобья, от которого бы мои ноги стали по-прежнему сильны и быстры, как у лани, а глаз верен и меток, как у горного орла! О госпожа, бек Израил тогда всю жизнь будет твоим слугой.
– Успокойтесь, Израил, я исполню все, что вы хотите, только лежите спокойно и не мешайте мне лечить вас!
С этими словами я вынула из моей аптечки, внесенной в саклю Хаджи-Магомета, лекарства и флягу с крепким вином и приступила к делу.
Между тем крики в сакле все усиливались. Наиб и мулла спорили и кричали с хозяином, как бы вовсе позабыв о присутствии здесь больного.
Тогда я вышла на середину кунацкой и, обращаясь к наибу, сказала:
– Послушай, ага, мир и покой должен царить там, где есть больные. Ты потеряешь сына, если не позаботишься о его спокойствии.
– Как может русская девушка, дитя по возрасту, учить старого бека, наиба селения? – сурово и строго произнес старик.
– Русская девушка, – продолжала я невозмутимо, – желает блага твоему дому, наиб! Ведь если ты лишишься сына, твой славный род Меридзе прервется… не ты ли сам говорил это?
– Ты мудрое дитя, – произнес наиб уже много благосклоннее, – сам Аллах вещает твоими устами! – И он знаком приказал присутствующим смолкнуть.
Не надолго, однако, воцарился мир и покой в кунацкой. Увидя, что я прикладываю флягу к губам больного, бек поднялся со своего места и, удерживая мою руку, сказал, сердито нахмурив брови:
– Остановись, девушка. Вино запрещено кораном правоверным!
– Вино запрещено кораном как удовольствие и лакомство, – отвечала я твердо, – но для больного, нуждающегося в нем для подкрепления сил, оно может быть допущено законом.
– Ты судишь как уруска, а не правоверная, – вмешался мулла, покачивая своей крупной в белой чалме головой. – Я, служитель Аллаха и Магомета, пророка Его, запрещаю тебе, девушка, осквернять вином уста правоверного! – И, сказав это, старик выхватил из рук моих флягу и, ударив ею о земляной пол сакли, разбил ее вдребезги.
Израил заметался и застонал сильнее на своем ложе. Его тело горело как в огне, дыхание с трудом вылетало из запекшихся губ, расширенные глаза, впившись в одну точку, мрачно горели. Видно было, что молодой горец страдал невыносимо.
Мне было бесконечно жаль его. Я поняла мое бессилие в присутствии горцев помочь ему хоть сколько-нибудь, и потому, выйдя на середину сакли, сказала твердо:
– Уздени и беки! Хаджи-Магомет привез меня сюда по желанию генерала Джавахи, чтобы помочь вашему больному одноплеменнику. Я знаю, что один Бог спасает, милует и избавляет от смерти… Я, слабая девушка, не смею надеяться на свои силы, но я прошу вас дать мне попробовать помочь князю… Мне сказали, что знахари аула отказались лечить бека, потому что, по приговору муллы, часы его сочтены… Но и мулла не пророк и мог ошибиться… Я прошу только оставить нас одних в сакле, чтобы шум и споры не беспокоили больного бека!
Едва я замолчала, как все они заговорили разом, сильно жестикулируя и выкрикивая слова. Потом, нашумевшись и накричавшись вдоволь, старик в чалме поднялся со своего места и, приблизившись ко мне, сказал:
– Слушай, девушка, что я скажу тебе… Аллах велик и могуществен, и нет ничего сильнее Его над миром. Аллах открыл мне, своему слуге, что бек Израил должен умереть, потому что прогневил великого Аллаха и Магомета, пророка Его! И бек Израил умрет с зарею. Так решено у престола Аллаха, и черный ангел приближается к нему с обнаженным мечом… Я возвестил это мудрейшим старейшинам аула Бестуди, и они покорились воле Аллаха.
– Никто не знает того, что случится, – прервала я речь старика, – будущее закрыто людям…
– Не всем! – возразил мулла. – Сам великий пророк явился ко мне во сне и сказал, что умрет Израил бек Меридзе.
– Я не верю этому! – сказала я смело. – Пусть ты, мулла, и твои приверженцы думают одно, никто не может помешать мне думать иное.
– Ты смела, девушка, речь твоя дерзка и отважна, не забудь, что ты говоришь с избранным слугой Аллаха, – произнес мулла, сверкнув на меня своими рысьими глазами.
– А ты ручаешься, что он выздоровеет? – смерив всю меня испытующим взглядом, спросил наиб.
– Я надеюсь на Бога! – произнесла я тихо, снова возвращаясь к изголовью больного.
– Этого не может случиться! Правоверные уже знают волю Аллаха, переданную им моими устами, – снова произнес мулла, весь дрожа от гнева, – и не тебе, девушка, перечить словам избранных самим пророком.
– Я говорю только то, во что верю и на что надеюсь, – сказала я спокойно. – Придите на заре и, если найдете Израила мертвым, верьте пророчеству муллы, – обратилась я к почтенным горцам, – если же он будет жив, отнесите это к милосердию вашего Аллаха, могущего одинаково казнить и миловать!
– Она права, – сказал голос наиба, – пойдем отсюда. С зарею мы вернемся и увидим, прав ли был мулла и верно ли его пророчество.
И с этими словами один за другим они вышли из кунацкой.
