ГлавнаяПублицистикаЛев ТроцкийПроблемы культуры. Культура старого мира

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Лев Троцкий
Проблемы культуры. Культура старого мира

Крестьянский тип, взлелеянный благожелательно-суровой рукой природы, прекрасен, гармоничен, образцов. Но он же служит неизменным базисом хищнику. Что делать?

Остается надежда на «интеллигента», который придет, научит, спасет.

И он пришел – чтобы научить и спасти. Но ржаное поле сказало ему тысячами голосов: «не суйся!» и… пощупало у него лопатки. Интеллигент самоотверженно обвинил в неудаче себя. Mea culpa! Я негоден!

Для нас факт остается фактом. Ржаное поле, как оно есть, не приняло интеллигента, как он есть. Социальные условия деревни стали в противоречие с задачами интеллигенции.

Это противоречие нашло в душе Успенского убийственно-яркое отражение. Объективное противоречие превратилось в душевное междоусобие. Личность писателя как бы теряет при этом свои индивидуальные черты и символизирует трагедию эпохи.

В конечном итоге объективного противоречия рушилось целое направление, которому никто не откажет ни в широте задач, ни в талантливых представителях.

«Научное Обозрение» Апрель 1902 г.

II. Будни

Л. Троцкий. «ОТРЫВНОЙ» КАЛЕНДАРЬ КАК КУЛЬТУРТРЕГЕР

«Бедная мудрость частенько бывает рабой богатой глупости». Из отрывного календаря т-ва И. Д. Сытина на 1901 год, лист от 17 января.

В качестве одного из важных составных элементов закатившихся девяностых годов будущий историк русской общественности отметит стремление к знанию, к книге, к газете, стремление, непрерывно расширявшееся и углублявшееся, «наперекор стихиям», к этому стремлению неблагосклонным.

Еще Гл. Ив. Успенский, этот тонкий, беспримерно-впечатлительный наблюдатель русской общественной жизни, в свое время отметил колоссальной важности факт появления нового читателя, с чем и поздравил горячо русского писателя. Не без значительного основания можно было бы поздравить с новым явлением и русского… издателя, пожалуй, последнего даже больше, чем первого, потому что в то время как между писателем (я имею в виду действительных писателей, а не… не пуцыковичей и иных монопольных фабрикантов злокачественного духовного маргарина для народного потребления) и вынырнувшим откуда-то из темных общественных глубин читателем волею судеб возникли стихийные препятствия непреодолимой силы, – издатель^{47} превосходно справился со стихиями, даже заручился их покровительством, по крайней мере, косвенным, в форме устранения опасных конкурентов, и, завладев полем, обрел «дивиденд».

Этот издатель быстро сформировал необходимые ему кадры беллетристов, поэтов, моралистов, философов, не знающих независящих препон, работающих быстро и, главное, дешево… Таким образом, бедная, нищенски «бедная мудрость» стала послушной рабой, если не «богатой глупости» (см. эпиграф), то… богатого и умелого издательского невежества… Создались тощие книжки с заманчивыми этикетками – заглавиями, дешевая иллюстрированная газета, дешевый иллюстрированный журнал с бесчисленными «премиями» (очевидно, за наивность подписчиков), песенники, календари, снабженные сведениями по всем отраслям наук, и пр. и пр…

Я именно и хочу сказать несколько слов о календаре и даже не вообще о календаре, а об «отрывном календаре» на 1901 год, изд. т-ва И. Д. Сытина.

Мне, к сожалению, совершенно неизвестна история отрывного календаря, неизвестно даже, долга ли эта история, а проследить ее было бы весьма любопытно, ибо и в ней, как «солнце в малой капле вод», отражаются, вероятно, весьма широкие общественные судьбы. В настоящее время дешевый отрывной календарь, в полном соответствии с духовным голодом масс, получил характер настоящей энциклопедии, материал которой расположен не по алфавиту, а по временам года, месяцам и числам. «Тут все есть, коли нет обмана: и черти, и любовь, и страхи, и цветы», – т.-е. в буквальном-таки смысле все это: страхи – божеский и начальнический, любовь – во всех смыслах и под всеми соусами, черти – оптом и в розницу. (Пример: "Занимающийся делом искушается одним бесом, а праздный – тысячами), цветы – об их разведении и сохранении, и пр., и пр., и пр…

Перебирая листки названного календаря, я, как мне сперва показалось, уловил в «отрывной» морали и философии сытинского календаря некоторую объединяющую тенденцию, лицемерно-пакостного содержания. Не угодно ли: «Не тот беден, у кого денег нет, а тот, у кого бога нет». «Деньги часто делают умных людей дураками, но дураков никогда не делают умными». «Богатство порождает скупость и наглость». Под скромным заголовком «Причина всех причин» выяснено, что «деньги убили светлый взгляд на жизнь». Наконец, под заглавием «Правда» изложено: «Воздержание от всякого излишества в питье и подчинение строгому жизненному порядку дает нашему телу бодрое состояние, и мы живем дольше. Почти все столетние люди – бедняки, живущие впроголодь, и если бы жизнь их была более обеспечена, она не была бы так продолжительна». Вильям Бликир (?). (Курсив подлинника.)

Жизнь впроголодь, рекомендуемая как форма «воздержания от всякого излишества», – как хотите, дальше этого идти, кажется, некуда!

Итак, я уж начал было усматривать тенденцию, как вдруг наткнулся на пессимистическое замечание, поставленное в качестве эпиграфа настоящей заметки. Я еще раз пересмотрел календарь и убедился, что тенденции тут нет, а есть пошлость и неприкрытое невежество, называющее Дарвина величайшим естествоиспытателем XIX ст. и тут же толкующее о тысяче бесов, с равным усердием цитирующее Дидро^[50] (точно ли, впрочем, Дидро?) и о. Иоанна Кронштадтского^[51], Ж. Ж. Руссо^[52] и «Руководство для сельских пастырей», Вольтера^[53] и «Московский Сборник»^[54], В. Гюго^{48} и Фенелона^[55]…

Помимо масс суеверия и предрассудков, тупых банальностей и лицемерных пошлостей, которые преподносятся читателям и, наверное, заметьте, внимательным читателям «отрывной» мудрости, вы здесь встретите афоризмы, буквально карикатурные и способные сойти за удачные пародии. Например: «Человек походит на флюгер» (до сих пор полагалось, что на флюгер похожи только издатели некоторых «больших политических газет»). «Наука есть знание, не проверенное опытом» (?!). «Жизнь есть наука, как жить». Чем последний афоризм хуже или лучше такой, напр., «мысли» К. Пруткова^[56]: «Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы удобнее было к ней приготовиться»? Или вот еще: «Англичане говорят, что счастье есть свинья, хвост которой намазан жиром». Дальше следует комментарий к этому бездонному глубокомыслию. «Немца» календарь, конечно, не жалует: сообщается, напр., что какой-то немец неверно изложил рецепт русских щей, и за это безжалостно рекомендуется вылить ему, немцу, эти щи на голову. Но довольно!..

Не то, конечно, ужасно, что т-во Сытина печатает весь этот вздор в сотнях тысяч экземпляров для народного потребления, а то, что этим сотням тысяч экземпляров нельзя противопоставить ничего равносильного, что подобно тому, как группа русских сахарозаводчиков монополизировала русский внутренний сахарный рынок, так же все эти Сытины и Сойкины монополизировали наш народный книжный рынок и притом без всяких усилий и заслуг с своей стороны, просто благодаря тому, что стихии поблагоприятствовали.

Дать народу здоровую умственную пищу, приобщить его к плодам многовековой работы человеческого духа – в этом, думаем мы, есть нечто большее, чем долг образованных классов народу. Ведь такой долг отнюдь не имеет, разумеется, юридической, объективной санкции, и все сводится к тому, сознаю ли я свой долг субъективно^{49}.

Между тем мы полагаем, что все образованное общество в его целом имеет вполне объективные и притом весьма властные императивы заботиться о возможно скорейшем приобщении народных масс к той культуре, которая у них, у масс, много брала и берет, весьма мало давая взамен. Такое приобщение означало бы упрочение культуры на более широком базисе, способном придать культуре достаточную устойчивость, которой именно и недоставало некогда Вандомской колонне…

«Восточное обозрение» N 19, 25 января 1901 г.

Л. Троцкий. О ПЕССИМИЗМЕ, ОПТИМИЗМЕ, XX СТОЛЕТИИ И МНОГОМ ДРУГОМ

Dum spiro, spero!

(Пока дышу – надеюсь!)

Если бы я был настоящим, патентованным ученым и если бы я решил написать монографию о пессимизме и оптимизме, я бы, конечно, начал с классификации. Это придает труду необходимую солидность, искупающую зачастую отсутствие содержания… Но так как я не ученый, а только «посторонний человек» и пишу не монографии, а «письма», то… И все-таки я начну с классификации: что за самоуничижение в самом деле!..

Та классификация, которую я позволю себе предложить вам, имеет в своей основе распределение оптимизма и пессимизма по их отношению к элементам сакраментальной триады – Прошедшего, Настоящего, Будущего. И оптимизм и пессимизм, несмотря на свою логическую противоположность, психологически почти всегда существуют в одном и том же лице, направлении, классе: в то время как оптимизм направляется на один элемент троицы, пессимизм сосредоточивается на другом. Тут возможны несколько комбинаций, несколько основных типов, имеющих глубокий общественный смысл. Остановимся на них и, в первую голову, на типе оптимиста прошлого.

Взором, исполненным гнева, ненависти и ожесточения, наблюдает он, как, «подобно прорвавшейся клоаке, волна низких вожделений заливает площади и улицы», как «самые бесстыдные осквернения бесчестят его святыню»… Он пытается разразиться сатанинским хохотом, когда «слышит в собрании гам конюхов большого животного – черни», – тщетно! Смех его звучит болезненно и неуверенно… Тогда, полный скорби, он с ласковой любовью обращает свои взоры к прошлому, в котором любуется мягкими очертаниями «тихих радостей крепостного быта».

Это – самый жалкий тип гражданской идеологии. Его представитель – Тэн^[57]. Его символ – беззубый череп с зияющими впадинами глаз. Безапелляционный суд истории приговорил его к лишению всех прав на будущее…

Второй тип, оптимист настоящего, не часто заглядывает в прошлое и не слишком загадывает о будущем: он весь, со всеми своими мечтами и надеждами, желаниями и опасениями, не выходит из пределов современности. Он – воплощение гражданского самодовольства, мещанской тупости и ограниченности. Это он устами доктора Панглоса^{50} утверждал, что наш мир есть лучший из миров. Это он в немецком рейхстаге четверть века тому назад хохотал жирным хохотом, запрокинув назад свою тупую голову и колыхая ожиревшим животом, когда одинокий «мечтатель»-депутат бичевал одухотворенным словом этот лучший из миров…

Наконец, третий тип, который рекомендуем усиленному вниманию читателя, не связан с прошлым ни антипатиями, ни симпатиями: прошлое его интересует лишь постольку, поскольку из него родилось настоящее, а настоящее – постольку, поскольку оно дает точки приложения силам, творящим будущее. А это будущее – о! оно всецело владеет его симпатиями, его надеждами, его помыслами… Этот третий тип может быть охарактеризован как пессимист настоящего и оптимист будущего.

Таковы три главные типа. Рядом с ними надлежит для полноты поставить еще абсолютного^{51} оптимиста и абсолютного пессимиста.

Первый – обыкновенно соединяет оптимизм с мистицизмом: нет ничего удобнее, как, сложив ответственность за ход земных дел на супранатуральные силы, всецело положиться на их благожелательность и, скрестив на груди руки, размышлять на тему о том, что «не нами мир начался, не нами и кончится»… К этой категории относится покойный Вл. Соловьев^[58].

Абсолютный пессимист – дух отрицания, дух сомнения, продукт тяжелых исторических моментов, когда грядущее – неясно, а настоящее – «иль пусто, иль темно», когда общественные дисгармонии достигают высшей напряженности… Этот пессимизм может создать философа, лирического поэта (Шопенгауэр^[59], Леопарди^[60]), но не создаст гражданского борца. Les extremites se touchent (крайности сходятся). Два последние типа, представляя, по-видимому, абсолютную противоположность друг другу, сходятся в одном, весьма важном пункте: оба они пассивны.

Не то оптимист будущего. Тот – сама активность. Его пессимизм и его оптимизм не составляют «zwei Seelen in einer Brust», двух душ, борющихся между собою и отдающих его в добычу рефлексии (Фауст, Гамлет). Нет, они соединены в нем в гармонической цельности: оптимизм будущего только тогда и служит императивом к высоко-идеалистической гражданской активности, когда корни его питаются пессимизмом настоящего…

Действительность не только смеялась над оптимистом будущего жирным хохотом, но и доставляла ему потрясающие испытания. Это он под допросом святейшей инквизиции, полный веры в торжество истины, восклицал: E pur si muove! (И все-таки движется!) Это его «кротко и без пролития крови» сожгли 17 февраля 1600 г.^{52} в Риме, на Кампофиоре, а он, как феникс, возродился из пепла и, по-прежнему страстный, верующий и борющийся, уверенной рукою стучался у врат истории. Он грудью завоевал себе право открывать законы, управляющие движением небесных светил, но, когда он оторвал свой жадный взор от космических пространств и перенес его на землю, на этот «жалкий комок грязи», и стал отыскивать законы, управляющие движением человеческих обществ, – коллективный Торквемада^[61] еще не раз уделял ему исключительное внимание. E pur si muove! по-прежнему отвечал он Торквемаде, верующий и действующий, действующий и верующий…

С одной стороны, оптимисту будущего противостоит филистер. Сильный своей массою и девственностью своей пошлости, во всеоружии опыта, не переходящего за пределы прилавка, канцелярского стола и двуспальной кровати, он скептически покачивает головой и осуждает «идеалистического мечтателя» псевдореалистическим утверждением: «Ничто не ново под луной; мир – это вечное повторение пройденного»…

С другой стороны, против того же оптимиста восстает дипломированный жрец естествоведения, совершившего наиболее грандиозные завоевания в девятнадцатом столетии.

– Профан! – обращается жрец к «мечтателю». – Если принять для органической жизни на земле возраст в сто миллионов лет, – а это минимальное число, допускаемое наукой, – то на долю человеческого рода придется десятая часть миллиона, а на долю того, что ты с таким блеском в глазах называешь «всемирной историей», придется жалкий клок времени в шесть тысячелетий. Или, чтобы ярче запечатлеть в твоей непосвященной мысли, не привыкшей оперировать над такими колоссальными периодами, эти отношения, я их переведу на язык наиболее знакомых тебе измерений времени. Если на долю органической жизни отпустить 24 часа, то для человеческого рода придется – 2 минуты, а для всей твоей «всемирной истории» – не больше, не меньше, как 5 секунд… Есть о чем скорбеть, есть над чем страдать, есть на что молиться, есть за что бороться, когда весь период исторической жизни – не что иное, как секунда вечности, ничтожный эпизод космической эволюции, преходящая комбинация механических сил, мимолетная судорога мировой материи! Смирись, мечтатель, пред необъятностью бесконечности и беспредельностью вечности!

– Dum spiro, spero! Пока дышу – надеюсь! – восклицает оптимист будущего. – Если бы я жил жизнью небесных тел, я бы совершенно безучастно относился к жалкому комку грязи, затерянному в беспредельности вселенной, я бы равно светил и злым и добрым… Но я – человек! И «всемирная история», которая тебе, бесстрастному жрецу науки, бухгалтеру вечности, кажется беспомощной секундой в бюджете времени, для меня – все! И пока дышу – я буду бороться ради будущего, того лучезарного и светлого будущего, когда человек, сильный и прекрасный, овладеет стихийным течением своей истории и направит ее к беспредельным горизонтам красоты, радости, счастья!.. Dum spiro, spero!

А жалкому филистеру с его отрицанием перемен в подлунном мире оптимист будущего противопоставляет против него же направленные бухгалтерские выкладки науки. Смотри! – восклицает он: – из 5 секунд всемирной истории на все твое мещанское бытие отпущено меньше чем полсекунды, – и, может быть, меньше десятой доли секунды осталось до конца твоего исторического существования. Да здравствует будущее!

Проходили вереницей столетия, безучастные, как движение земли вокруг солнца, и лишь драматические эпизоды непрерывной борьбы за будущее придавали яркую окраску этим голым арифметическим условностям, этим гигантам календарного происхождения.

Девятнадцатое столетие, во многом удовлетворившее и в еще большем обманувшее ожидания оптимиста будущего, заставило его главную часть своих надежд перенести на двадцатое столетие. Когда он сталкивался с каким-нибудь возмутительным фактом, он восклицал: Как? Накануне двадцатого века!.. Когда он развертывал дивные картины гармонического будущего, он помещал их в двадцатом столетии…

И вот – это двадцатое столетие наступило! Что встретило оно у своего порога?

Во Франции – ядовитую пену расовой ненависти; в Австрии – националистическую грызню буржуазных шовинистов; на юге Африки – агонию маленького народа, добиваемого колоссом; на «свободном» острове – торжествующие гимны в честь победоносной алчности джингоистов-биржевиков; драматические «осложнения» на Востоке; мятежные движения голодающих народных масс – в Италии, Болгарии, Румынии^[62]… Ненависть и убийства, голод и кровь…

Кажется, будто новый век, этот гигантский пришлец, в самый момент своего появления торопится приговорить оптимиста будущего к абсолютному пессимизму, к гражданской нирване.

– Смерть утопиям! Смерть вере! Смерть любви! Смерть надежде! – гремит ружейными залпами и пушечными раскатами двадцатое столетие.

– Смирись, жалкий мечтатель! Вот я, твое долгожданное двадцатое столетие, твое «будущее»!..

– Нет! – отвечает непокорный оптимист: – ты – только настоящее!

«Восточное Обозрение» N 36, 17 февраля 1901 г.

Л. Троцкий. «ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ» И «БАРХАТНАЯ КНИГА»

I

Вы помните, милостивые государи, как tiers etat (третье сословие) пришло к общественному самосознанию, с какой силой и решительностью оно заявило об этом, заявило от имени общества, с которым себя отождествляло. Вы помните и торжественные звуки марсельезы, этого мощного гимна молодой исторической силы, и культ богини разума, это гениальное сумасбродство, в котором гордый человеческий разум в упоении своей победой хотел превратить мир в свой храм и возрожденное силою мысли человечество – в своих жрецов.

Вы помните также, как английские общины, без галльского блеска, без ослепительно-ярких французских красок, но с поразительной по своей последовательности англо-саксонской настойчивостью, шаг за шагом, завоевывали общество для собственного господства. Красивые страницы всемирной истории!

Поистине, говоря словами одной немецкой газеты, подводящей итоги истекшему столетию, буржуазия не была ленива в общественной борьбе!

Захватывая экономическое, а за ним и всякое иное поле, она взнуздала поэтическую, научную и философскую мысль, превратив ее, с одной стороны, в гигантскую производительную силу, благодаря которой техника движется не ощупью и спотыкаясь, но уверенно и непрерывно, а с другой, сделав ее орудием своего духовного господства, необходимого для оправдания (как в чужих, так и в своих глазах) и для поддержания господства экономического. Из недр общества, преимущественно из среды самой буржуазии, выделился целый слой, целый класс профессионалистов мысли во всех ее современных разветвлениях…

С энергией, с торопливостью, с верой, с фанатизмом работала эта мысль на пользу развития буржуазного производства, а вместе с ним и классового господства буржуазии, оправдывая это господство, обосновывая его, возводя его в абсолютный императив путем апелляции к разуму, этому верховному автору форм социального бытия…

Но вот буржуазное производство со всем своим сложным рабочим механизмом политических и правовых, научных и философских колес, рычагов, винтов и наклонных плоскостей установилось, упрочилось среди обломков и осколков феодального производственного здания… увы! золотой век не наступил.

Тогда настала пора утомления буржуазного духа, утратившего в себя веру. Лучшие идеологи отшатнулись от буржуазии, которая из представительницы общества превратилась в отдельный класс с эгоистически-приватными интересами. Разложение ее шло глубже и глубже… Видя общее разочарование, она пыталась подменить свою былую веру, свой остывший энтузиазм систематическим лицемерием, – увы! ей не верили…

Вот где источник, неиссякаемый источник Weltschmerz'a (мировой скорби), поэтические стенания которого огласили буржуазную вселенную и прокляли жизнь рифмованными строками!.. Вот где источник, неиссякаемый источник пессимизма, сложившегося в стройные философские системы и осудившего самое мироздание в стройных дедукциях!..

Weltschmerz и пессимизм! Это покаянные вопли «рыцарей духа», с такой ревностью, с таким беззаветным фанатизмом боровшихся за насаждение царства буржуазии и затем с перекошенным от ужаса лицом увидевших то, что они считали почти всецело делом рук своих.

Торгово-промышленная буржуазия, эта «торжествующая свинья» сегодняшнего дня, с недоверием и подозрением прислушивалась к неожиданным речам своими ушами, привыкшими лишь к шаблонным словам лести, обаятельному шелесту ассигнаций и мелодичному звону золота: она не поняла ни социального источника этих потрясающих, полных общественного драматизма речей, ни их провиденциального смысла для настоящего и будущего; зато она увидела в них единственно ей близкое и понятное – выгоду. Ожиревший буржуа записался в пессимисты и с ссылками на Байрона, Гейне^[63], Леопарди и Шопенгауэра сказал зловеще-волнующейся трудовой массе: «Я богат, но богатство не дало мне радости. Я овладел политической властью, но политическая власть не дала мне удовлетворения. Я господин науки: она говорит да, когда я ей велю сказать да; она отрицает, когда я повелеваю отрицать, – но и наука не доставила мне счастья. Посему не стремись быть, как я!». Позорные страницы всемирной истории!

«Рыцари духа» проклинали буржуазию поэтическими и философскими проклятьями; они плевали ей в расплывшуюся физиономию, но буржуа спокойно утирал лицо и под градом обличительных речей «аккумулировал прибавочную стоимость».

Что оставалось делать мятежной интеллигенции? Она перепробовала все средства: она усовещевала буржуазию, она искренне убеждала ее проникнуться духом социального идеализма – тщетно! Она обращалась к ее прошлому, апеллировала к ее совести и благородству – бесплодно! Она проклинала и бичевала сарказмами, клеймила и делала ее предметом беспощадного смеха – безуспешно! Буржуазия повернулась к ней спиной и нашла себе новых идеологов, тех самых, которые говорят да, когда им велят сказать да. Правда, эти идеологи – без блеска и красок, без выспренних надежд и упований, но зато они готовы служить своему господину верой и правдой за приличное вознаграждение.

Как жалок полет мысли, хотя бы у современных буржуазных экономистов, показывают – беру для примера – следующие слова «известного французского экономиста», Поля Леруа Болье^[64], в «Neues Wiener Tageblatt»: «Было бы химерою предполагать возможность уничтожения в ближайшие 100 или 200 лет всех таможенных преград между различными европейскими государствами».

Счастливый в своем неведении филистер! Он так уверен в незыблемости мещанских «основ», что на целые двести лет вперед объявляет химерою надежду не только на упразднение этих основ, – над этим он даже не задумывается! – но и на такое ничтожное, с точки зрения двух веков, изменение, как «уничтожение всех таможенных преград». Но вместе и какой жалкий филистер! Я уже не говорю о великих буржуазных рационалистах, предтечах Великой Революции, с их энтузиастической верой в бесконечный прогресс человеческого рода, в близкое торжество верховного бога – разума; но достаточно вспомнить прогрессивных буржуазных теоретиков меньшего размаха, например, поборников свободной торговли, фритредеров первой половины истекшего столетия, с их уверенностью в близкой победе торговой «справедливости» над таможенными пошлинами, этими «печальными пережитками цехового духа», чтобы куцая мысль современного «известного экономиста» предстала пред нами во всей своей смехотворной ограниченности. Двести лет интенсивно пульсирующей жизни и… «таможенные преграды»!..

Еще пример: Прогрессивный купеческий сын Бокль^[65] искренне верил, что господство «просвещенных негоциантов» окончательно сделает войну, как форму зоологической борьбы, а не социального соперничества человека с человеком, достоянием мрачного прошлого, а ныне всесильный орган ханжеской английской буржуазии, «Times», в рождественской передовой статье с наглым лицемерием резонирует: «Война необходима… На войне же необходимо убивать друг друга, но нужно выполнять это по-христиански»…

И теперь, в связи с поведением Англии на юге Африки, с деятельностью «просвещенных негоциантов», как Сесиль Родс, Чемберлен и K° и их защитников, как Робертс и Китченер^[66], какой убийственной иронией звучат следующие слова Дж. Ст. Милля^[67]: «Английское государство более других уразумело значение свободы и, каковы бы ни были его ошибки в прошлом, дошло в своих сношениях с другими государствами до такой честности и прямоты, что другие великие народы считают их невозможными или даже нежелательными». («Представительное правление».)

Эволюция буржуазии со своим славным началом и печальным концом пред нами налицо. Пока буржуазия боролась против феодализма, абсолютизма, католицизма, цеховых ограничений и пр., она олицетворяла собою прогресс, движение вперед, она была носительницей передовых идеалов, она увлекала за собою общество.

Когда же, завладев полем, она старалась окончательно укрепиться в этой позиции, готовая скорее отступить назад, чем двинуться вперед, история осудила ее на безыдейность, на морально-политическое разложение. Жизнь безжалостна: тех, кто оглядывается назад, она, как жену Лотову, поражает грозной карой.

Чувствуя под ногами колебание реальной почвы, буржуазия отказывается постепенно даже от своего свободомыслия и начинает искать поддержки у супранатуральных сил. Мистицизм все более и более становится ее духовной пищей. Брюнетьер^[68] все чаще ездит в Рим целовать папскую туфлю.

Все это, конечно, отражается в литературе. Пример из тысячи: Известный юмористический орган немецкого свободомыслия, Kladderadatsch, сделал свою карьеру талантливой борьбой с аграриями, ультрамонтанами, обскурантами вообще. Когда же после прусско-французской войны каждого доброго немецкого буржуа стало распирать от «национального самосознания», Kladderadatsch заразился отечественным самодовольством и обратил свою сатиру против молодых общественных сил, не разделявших национального опьянения. Историческая Немезида не заставила себя ждать: сатира Kladderadatsch'a стала плоска, как лоб немецкого филистера.

Или не заслуживает ли глубокого внимания, что свободомыслящий Рихтер^[69] становится предметом почтительных перепечаток для… «Московских Ведомостей» в своей сатирической брошюре, направленной против Бебеля. И поделом: сатирический бич не смеет замахиваться на будущее!

47. Мы, конечно, ни на минуту не забываем, что издатели, руководствующиеся не исключительно «дивидендными» интересами, тоже в изобилии наталкиваются на подводные рифы… Но на рынке печатной бумаги, рассчитанной на потребление масс, тон задают не эти издатели, а Сытин и Сойкин, Манухин и Леухин и пр., и пр…

50. Дидро, Дени (1713 – 1784) – французский философ-энциклопедист. Главным делом его жизни было создание французской энциклопедии, которая по его мысли должна была охватить все завоевания разума, дать обзор всех итогов науки, свод всех полезных для народа открытий в мире искусства, ремесла, сельского хозяйства. Дидро отдал энциклопедии слишком тридцать лет своей жизни, в течение которых ему пришлось вести неустанную борьбу с духовенством, полицией, цензурой, ополчившимися против энциклопедии, как против рассадника рационализма и безбожия. Ему удалось объединить вокруг энциклопедии наиболее выдающихся ученых и философов, связанных между собой единством мировоззрения и бывших идейными предшественниками Французской революции. В вопросах религии Дидро проделал эволюцию от деизма к чистому атеизму и материализму. В «Размышлениях об истолковании природы» он превозносит опыт, как единственный источник знания. Наиболее известное из его литературных произведений, «Племянник Рамо», дает глубоко верную картину общественных условий того времени, талантливую характеристику действующих лиц и образец прекрасного разговорного языка. В 1773 г. Дидро приехал в Россию по приглашению Екатерины II, которая в письмах уверяла его, что в России существует полная свобода слова. По ее поручению он составил проект о народном просвещении, в который вошли положения о всеобщем обязательном и бесплатном обучении, о полной свободе научного исследования и свободе совести. Проект Дидро не был, разумеется, осуществлен Екатериной.

51. Иоанн Кронштадтский – протоиерей в Кронштадте, в 90-х годах прошлого века слыл среди городского купечества и мещанства святым и чудотворцем. Его агенты усердно поддерживали в народе веру в его чудеса и обирали стекавшихся к нему со всех сторон богомольцев. В 1905 г. он вошел в «Союз русского народа», стал яростным антисемитом и черносотенцем и работал рука об руку с председателем «Союза» Дубровиным. Проникши в высшие духовные и придворные сферы, Иоанн оказывал значительное влияние на Николая II.

52. Руссо, Жан-Жак (1712 – 1778) – французский философ, один из самых влиятельных мыслителей XVIII в., идейный предшественник французской революции. В своих первых произведениях, явившихся ответом на объявленные Дижонской Академией темы: «Содействует ли возрождение наук и художеств очищению нравов» и «О происхождении неравенства между людьми и о том, согласно ли оно с естественным законом», Руссо выразил все основные положения своего мировоззрения. Просвещение вредно и сама культура – ложь и преступление. Все основы гражданского быта, разделение труда, собственность, государство и законы являются лишь источником неравенства, несчастья и порочности людей. Счастливы и непорочны только первобытные люди, живущие простой естественной жизнью и подчиняющиеся только своему непосредственному чувству. В своих произведениях Руссо дал блестящее литературное выражение пробудившемуся уже тогда во французском обществе протесту против общественного строя Франции, целиком основанного на сословных привилегиях, и формулировал основы индивидуализма, оказавшего глубокое влияние на всю последующую культуру Европы. Роман Руссо «Новая Элоиза» представляет собой дальнейшее развитие протеста Руссо против общественной тирании, тяготеющей над человеческой личностью. В этом произведении он дал образец сентиментального романа, героиня которого, женщина с нежной и прекрасной душой, живет жизнью сердца и находит счастье только в общении с природой. «Эмиль» представляет собой трактат о воспитании, проникнутый теми же идеями свободы и близости к природе. В «Общественном договоре» Руссо защищает принципы равенства и народного суверенитета.

53. Вольтер (1694 – 1778) – знаменитый французский писатель, полностью выразивший в своих произведениях те идеи XVIII века, которые сделали его веком свободомыслия и просвещения. Большое влияние на его духовное развитие имело его трехлетнее пребывание в Англии, куда он был выслан за обличения абсолютистского режима Франции. В то время (1723 г.) Англия была центром научного и освободительного движения, и вернувшись оттуда, Вольтер стал говорить в своих философских письмах о вещах, неведомых тогдашней Франции: о свободе печати, о гласном судопроизводстве, уважении к собственности, личной свободе и других принципах нарождающегося третьего сословия. Главная заслуга Вольтера – в его беспощадной борьбе с деспотизмом и с католической церковью с суеверием, ханжеством и лицемерием в вопросах религии и морали. Его орудием в этой борьбе была злая и блестящая ирония, создавшая ему славу гения свободомыслия и насмешки. Вольтер был деятельным участником французской энциклопедии. Все статьи, написанные им для нее, были изданы отдельной книгой («Философский словарь»), представляющей собою свод освободительных идей XVIII века. В вопросах искусства Вольтер не был революционером. В этой области он остался верен традициям господствовавшего тогда во Франции классицизма, в духе которого написаны все его трагедии. Из его беллетристических произведений наиболее известен роман «Кандид», в котором осмеивается пошлый оптимизм школьных философов.

54. «Московский Сборник» – непериодический орган славянофилов. Первый сборник вышел в Москве в 1846 г.

48. См. приложение N 3 к этому тому. Ред.

55. Фенелон (1651 – 1715) – французский писатель. Важнейшее его произведение, «Телемак», представляет собой трактат о воспитании и критику абсолютизма. Основной принцип его политических взглядов – ограничение королевской власти советами из представителей двух высших сословий государства.

56. Кузьма Прутков. – Два поэта, гр. А. К. Толстой и А. М. Жемчужников, при участии двух братьев последнего, выпустили под именем вымышленного лица Кузьмы Пруткова сборник стихов и афоризмов, в которых важность и глубокомысленность тона юмористически контрастирует с нарочитой пошлостью содержания.

49. Незачем, конечно, напоминать, что люди субъективного сознания долга пред народом не сидели, сложа руки. Но вот что говорит один из них, Лиссабонский, или, вернее, его устами сам Гл. Ив. Успенский: «И везде, на каждом шагу, нет признака присутствия человека, который бы в новых учреждениях поддерживал, отстаивал новую, справедливую идею этих учреждений… Этот человек мог быть только я, Лиссабонский, только такие, как я, люди, т.-е. люди, рожденные на рубеже новой русской жизни, окрещенные и осененные в лучшую юношескую пору жизни новыми благотворными идеями, принявшие эти идеи всем сердцем, со всею искренностью, со всем жаром самоотвержения и бескорыстия. Но нас выгнали оттуда; с позором выгнали». («Беглые наброски». V. «Своекорыстный поступок». Г. И. Успенский, т. II, стр. 358.)

57. Тэн, Ипполит – французский историк, философ и критик. Данная Л. Троцким характеристика Тэна, как «оптимиста прошлого», имеет в виду воззрения, высказанные им в его известной книге «Происхождение современной Франции». Во второй части этой книги, «Революция», Тэн проявляет крайнюю враждебность ко всем основным моментам Французской революции. В якобинстве, в частности, он видит причину всех бедствий революционной Франции. Революционную власть он изображает как новый деспотизм, а движение масс как безначалие и анархию черни.

50. Герой романа Вольтера «Кандид, или Оптимизм». Ред.

51. «Абсолютность» тут надлежит понимать не в философском, а в разговорно-обиходном смысле, ибо абсолютного (оптимизма ли, пессимизма ли), в философском смысле слова, человеку вместить не дано.

58. Соловьев, Владимир Сергеевич (1858 – 1900) – известный философ, публицист и поэт, соединявший церковно-мистическое мировоззрение с либеральными взглядами в политических и общественных вопросах. Философия Соловьева имела большой успех в мистически настроенных кругах русской предреволюционной интеллигенции.

59. Шопенгауэр, Артур (1788 – 1860) – знаменитый немецкий философ-пессимист. Основное положение Шопенгауэра заключается в том, что источником и сущностью всякого существования является бессмысленная жажда жизни («воля к жизни»), своей внутренней пустотой обреченная на вечные страдания. В истории человечества нет ни плана, ни единства, ни прогресса; в личной жизни всякое наслаждение обманчиво; однообразное чередование страдания и скуки – неизбежный удел человека. Единственный выход из этого – отказ от воли к жизни и погружение в блаженную тишину небытия. Подготовительными ступенями к этому состоянию являются философское познание и в особенности эстетическое созерцание, окончательно же оно достигается путем аскетического умерщвления плоти. Философия Шопенгауэра сложилась в годы тяжелой политической и общественной реакции в Германии, чем и объясняется ее безотрадный пессимизм. Культ искусства, как чисто идеальной сферы, нашедший себе гениальное литературное выражение в книгах Шопенгауэра, характеризует все важнейшие культурные течения Германии начала XIX века. Им проникнуты и идеалистическая философия того времени, и художественный идеализм Шиллера, и классицизм Гете, и немецкая романтическая поэзия.

60. Леопарди. – Настроение мировой скорби, охватившее в начале XIX века всю европейскую литературу, нашло в Италии одного из наиболее ярких своих выразителей в лице поэта-лирика Джакомо Леопарди (1793 – 1837). Основной мотив его поэзии – безысходный пессимизм, в формулировке которого Леопарди очень приближается к Шопенгауэру. Теоретическое обоснование пессимизма дано им в прозаическом произведении «Dialoghi» («Диалоги и мысли», русский перевод Н. Соколова. 1908). Поэзия Леопарди сложилась в период европейской реакции 20 – 30-х годов XIX в. Для Италии это были годы политического и национального порабощения, тяжело отразившегося на всей культурной жизни страны.

52. Сегодня исполнился 301 год этому акту жестокости – сожжению Джордано Бруно.

61. Торксемада (1420 – 1498) – монах-доминиканец, первый Великий Инквизитор Испании, способствовал изгнанию мавров и евреев из Испании, реорганизовал и расширил деятельность инквизиции и проявлял чудовищную жестокость и фанатизм в преследовании еретиков.

62. Здесь перечисляются важнейшие политические события начала XX века, – в том числе дело Дрейфуса (см. прим. 110) и англо-бурская война, закончившаяся поражением буров и усилением империалистской политики Англии.

63. В 1835 г. германский союзный сейм объявил пять немецких писателей врагами религии, нравственности и государственного порядка. Писатели эти принадлежали к группе «Молодая Германия» и в числе их был Генрих Гейне (1798 – 1856). Вместе с другим известным немецким писателем, критиком и публицистом Берне (см. прим. 321), он был идейным вождем «Молодой Германии» и самым талантливым из писателей и поэтов, входивших в эту группу. «Молодая Германия» представляла собою не только литературное течение, но и широкое идейное движение, знаменовавшее собой пробуждение немецкого общества от неподвижности и застоя первых десятилетий XIX в. Лозунгом «Молодой Германии» было освобождение от рутины во всех сферах умственной, художественной и общественной жизни, борьба с установившимися традициями, политической и общественной реакцией. Как литературное направление, «Молодая Германия» относилась одинаково отрицательно к обеим художественным школам предшествующей эпохи; она восставала и против классицизма Гете (см. прим. 13), как против художественного аристократизма и эстетического равнодушия, и против поэзии немецких романтиков (см. прим. 4), культивировавших своими порывами в бесконечное общественный индифферентизм и презрение к политической и социальной борьбе. Национальному и религиозному духу тогдашней немецкой поэзии «Молодая Германия» противопоставляла космополитизм и безбожие. Вся группа была проникнута живыми симпатиями к Франции, родине революционных идей и новых художественных исканий. Первые произведения Гейне носят на себе еще печать романтизма, но уже в «Путевых картинах», написанных им в 1824 г., он стал на путь художественного реализма. В своих лирических стихотворениях («Книга песен») Гейне является одним из величайших лириков мировой поэзии, классическим певцом «несчастной любви». В этой области для него характерно соединение самого нежного чувства с ядовитой насмешкой. В то же время Гейне дал высокие поэтические образцы общественной и политической сатиры. Господствовавшее в его время настроение «мировой скорби» отразилось и в его поэзии, в которой очень сильны пессимистические мотивы. Особенной силы достигли они в последний период жизни поэта, когда, прикованный тяжкой болезнью к своей «матрасной могиле», он дошел до апогея отчаяния, до беспощадного, часто циничного издевательства над «жалким миром, обреченным смерти».

64. Болье, Поль Леруа (род. в 1843 г.) – французский экономист, представитель манчестерского либерализма, противник прогрессивного подоходного налога и всякого вообще вмешательства государства в экономические отношения. Леруа Болье – враг социализма: он убежден, что действие свободной конкуренции само по себе ведет к уменьшению экономического неравенства.

65. Бокль (1821 – 1862) – английский историк, автор «Истории цивилизации Англии». Основная мысль этого труда заключается в том, что цивилизация является необходимым результатом закономерной цепи причин и что основным фактором общественного развития в странах умеренного климата, где человек не находится в рабстве у природы, является разум, т.-е. знание, наука, просвещение, тогда как в нецивилизованных странах общественная жизнь находится целиком во власти природы. Для установления законов исторического процесса необходимо поэтому изучить законы разума и природы.

66. Родс, Сесиль (род. в 1853 г.) – собственник алмазных россыпей в Капской колонии (Южная Африка), президент Южно-африканской компании. Чемберлен, Джозеф (род. в 1836 г.), отец Остина Чемберлена, занимающего в настоящее время пост английского министра иностранных дел, был во время англо-бурской войны министром колоний. Фельдмаршал Робертс – главнокомандующий английской армией в войне с бурами. Генерал Китченер – начальник его штаба.

67. Милль, Джон Стюарт (1806 – 1873) – английский философ и экономист. Его главным философским трудом является «Система логики», в которой он разработал методы научного исследования. В области политической экономии Милль особенно тщательно исследовал теорию земельной ренты, выдвинув положение о необходимости высокого обложения всех связанных с нею доходов. Учение Милля оказало большое влияние на английских социалистов-фабианцев (Вебба и др.). Находясь под сильным влиянием французских утопистов, Фурье и Сен-Симона, Милль во всех своих произведениях тесно связывает экономические вопросы с вопросами социальными и политическими. В своем главном политико-экономическом труде «Основания политической экономии» Милль старается эклектически примирить разнообразные направления, оказавшие влияние на его экономическую систему.

68. Брюнетьер, Фердинанд (род. в 1849 г.) – французский критик и историк литературы, сторонник «эволюционного метода» в истории литературы (развитие литературы как эволюция литературных форм). В конце 90-х годов прошлого столетия проникся крайне реакционным настроением и стал проповедовать банкротство положительной науки и необходимость возврата к католицизму.

69. Рихтер, Евгений (род. в 1838 г.) – член германского рейхстага, лидер свободомыслящей народной партии. Известен своей борьбой против протекционизма и защитой полной свободы промышленности. В 1891 г. выпустил сатирическую брошюру против социалистов, которая была переведена на русский язык под заглавием «Социал-демократические картинки будущего по Бебелю».

<< предыдущий лист

следующий лист >>