Лана Эскр
Солдат из прошлого. Воскрешение
Макс не двинулся с места. Один из камрадов подтолкнул Макса к поваленному дереву, возле которого четверо других прижимали и удерживали своего бывшего товарища. Макс неловко поднял топор, но тот, как и первой «версии» казни, крутанулся у него в руках, как живой – удар получился несильный и по косой – жертва была ранена, но голова оставалась на месте. Макс с ужасом смотрел на свои руки, а Мох на него – с побелевшим от ярости лицом.
– Издеваешься? Что за недокрученный триксель, – Мох любил фигурное катание за особую эстетику смертельно опасного риска. – Все, ты выбываешь из соревнований. Макс, прости, – Мох посмотрел на него уже с досадой и махнул рукой – доканчивайте уже и с этим разберитесь.
Глухой стук топора и голова свалилась по другую сторону бревна. Тело за ноги оттащили останки в сторону. Макса грубо схватили и повалили на то же дерево. Он увидел голову – она лежала совсем рядом. Макс не мог отвести взгляда от распахнутых глаз казненного, хотел закричать, но его придавили. В горле что-то хрустнуло, Макс услышал над самым ухом шёпот пирИка из ромашки:
– Признай, что погорячился, незаслуженно обидел камрадов, отдай медальон и все сразу кончится!
Отрубленная голова вдруг открыла глаза, губы зашевелились, голова что-то говорила.
– Ну же, Макс! Хватит уже испытывать наше терпение! Придется отрубить тебе голову. Раз. Два…
– Говори – не-ет! – прошипела с усилием голова.
Его "Нет!" и "Три" слились воедино.
Глава 15. Пробуждение.
Макс вновь ощутил хаотичные похлопывания по щекам. Смена положений была столь неожиданной, что на этот раз потребовалось намного больше времени, чтобы полностью осознать – из мнимой реальности, в которую его погружали, он вернулся живым и это главное. Правда, энергии не осталось, но он все же нашел в себе силы улыбнуться Кристине, которая смотрела на него с опаской.
– Макс, блин, это что тут было?
– Что было? – прошептал он, выталкивая изо рта кусочки древесины и прелых листьев.
– Не знаю – что. Тебя так колбасило. Ты эпилептик?
– С чего взяла, – Макс смутился, предположив на секунду, что обделался – видел такое однажды, хотел человеку помочь, но не смог преодолеть брезгливость, а может быть просто испугался.
Складывалось впечатление, что Макса намеренно прогоняли через те сценарии, где он «оплошал» – «учили», но в ускоренном темпе.
– Крутился, будто тебя поджаривали на вертеле. И все время мычал. Ты с кем там ругался? А сейчас ты как? Или собираешься снова отъехать?
Макс покосился в сторону.
– Этот, с гранатой, где. Вроде я его видел, – снова погружаться в пережитое он не хотел, потому вопросы Кристины оставил без ответа. Она неожиданно согласилась, хотя раньше вцепилась бы в него, как клещ.
– За водой пошел. Сунул тебе в рот палку, – Кристина показала на кусок изгрызенной деревяшки. – и сказал, чтобы я держала твою голову, если ты опять колотиться начнешь. Смотри! Это твоя работа. Ну ты бобёр, бобёр!
Кристина поднесла к губам Макса солдатскую флягу. Увидев ее, он отпрянул, поморщился:
– Не надо водки.
– Пей, не бойся, это вода, спирт мы уже выпили, – Макс только сейчас обратил внимание на задорный блеск в глазах Кристины. Но главное было не это, а ее миролюбивый настрой, несмотря на ссору, которая сопровождала их недавнее расставание. Макс сделал вывод, что дела у солдата и Кристины продвигаются семимильными шагами.
– «Если уж бухнули, можно предположить, что и целовались. Это пока меня там потрошили, они тут развлекались» – Макс посмотрел на Кристину и хмыкнул.
– Ты на что намекаешь? – Кристина была начеку и реакцию Макса заметила сразу. Голос ее звучал сердито, но больше для проформы, было видно, что «намек» отторжения не встретил, скорее наоборот, понравился.
– На что тут намекать, Крис, вы уже бухаете на брудершафт, а меня так в ж послала. Конечно, я обиделся, – Макс попытался засмеяться, но закашлялся. Кристина снова поднесла к его губам флягу и дала подзатыльник.
– Во-первых, спирт был разбавленный, во-вторых – это для снятия стресса. Он так сказал, – Кристина хихикнула. – Тебе, кстати, предлагали. Забыл, как ты хлебанул? Первый приступ у тебя начался сразу после этого. Ты так бился башкой об этот чурбак. Я подумала, хочешь посмотреть, что там внутри.
– В чурбаке? – удивился Макс.
– Да, в чурбаке! – Кристина пристально посмотрела на Макса. – Солдат предупреждал, что ты будешь «чудной». Не тупи, Макс. Ты чуть себя не убил!
– Ты все не так поняла.
– Да уж где уж…
– Нет, правда, я только хотел отрубить себе палец.
– Так, все, заткнись.
***
Несмотря на пережитое, Макс чувствовал легкость во всем теле. Эти «раунды» он выиграл. Его тандем с артефактом получил боевое крещение. После трансформации моховские стали бездушными пириками, бездушными, в прямом смысле слова, и представляли собой, образно говоря, сгустки отрицательной энергии, которая создавала любые конструкции и формы, необходимые в войне Добра со Злом.
Мох руководящие позиции сохранил. Его группа выполняла поставленные задачи с такой агрессией и цинизмом, что вскоре отряд заслужил особый статус и получил право вернуться в своем новом качестве в прежнюю реальность.
Несмотря на измененную сущность, они не испытывали затруднений с адаптацией – вписались в существующий расклад быстро и кроваво. Военное противостояние на Украине стало для них поводом и местом для самореализации во всем объеме навыков, которые они получили после трансформации.
***
Война Добра со Злом шла с переменным успехом. Каждая из сторон находилась в активном поиске ресурсов, которые могли бы изменить положение на любом участке фронта.
Зло вело себя прямолинейно и добивалось успехов за счет массовости и агрессивности пропаганды.
Добро действовало более осторожно и удерживало ситуацию в равновесии за счет ответных ударов и качества отбора воинов. Каждый в отдельности и все вместе они представляли собой идейный монолит, который нельзя было распропагандировать. Выбор светлой стороны происходил осознанно и был результатом внутренней работы души. Агитация, как таковая, мало, что могла сделать. Реклама добра сразу становилась субъектом взаимовыгодных отношений, что выхолащивало его суть и делало сопоставимым со злом в плане привлекательности.
Личное противостояние Макса и Моха могло так и остаться частным случаем, если бы не тот, чье возвращение в реальность вызвало череду событий, которые легли в основу этой истории.
***
Солдат все это время, пока Кристина вводила Макса в курс дела, рассказывая ему о том, что с ним происходило, уже успел вернуться, теперь наблюдал за обоими и слушал. Макс первым почувствовал его присутствие.
– Шифруешься?
– В госпиталь тебе надо или в больничку, да поскорее – солдат не стал оправдываться. Вид Макса не оставлял сомнений, что с ним произошло что-то серьезное, хотя внешних повреждений на теле не было. – Еще один такой приступ можешь не перенести. Не знаю, что это, если эпилепсия, то почему приступов два, один за одним? – солдат рассуждал вслух, предполагая, что между ними уже наметились доверительные отношения. Откровенно враждебное выражение лица Макса и смущение Кристины дали понять, что ожидания преждевременные.
– Ты что, врач? Знаешь, с какими интервалами должно быть? Воду принес?
Солдат молча поставил возле Кристины пятилитровую пластиковую флягу, наполненную водой из колодца – он его заприметил, когда пробирался сюда в первый раз, пригодилось.
– Быстро не получится, – Кристина хотела сгладить «холодный прием», протянула солдату смартфон, который достала из своего рюкзачка. – Вот, смотри, до ближайшей больницы ехать на электричке. А еще до станции топать через лес. Плюс технологический перерыв, я посмотрела расписание.
Она чувствовала себя на перепутье – вроде как она и Макс на одной стороне, а «солдат» на другой. Теперь такой расклад справедливым уже не казался. Солдат глянул на смартфон. В руки брать не стал. Многозначительно кивнул и сделал вид, что принял к сведению, будет думать. А сам снова начал перебирать в памяти свое прошлое. Посмотрел на Кристину и вспомнил про Катю.
***
Они были ровесницами. Обе такие же дерзкие и отчаянные. Катю прислали к ним в батальон недавно:
– Вот вам целый военфельдшер, берегите ее, как зеницу ока. Немца отгоним от Москвы, заберем ее у вас – таким специалистам место в госпитале, а не в окопах, тут и простой санитар справится.
Никто не возражал и не спорил – время и обстоятельство на фронте вещи относительные – будет или нет – будет ясно потом. А пока все смотрели на девушку и думали о своем. В первую же ночь звук смачной пощечины со стороны блиндажа, где разместилась новенькая, известил всех желающих познакомиться с Катей поближе о том, что не стоит и пытаться. Она отшивала всех. Особенно не терпела тех, кто хитрил и давил на жалость, мол, завтра убьют и все такое. А к нему Катя подошла сама…
Судьба отмерила им несколько дней, но зато каких: они уходили в лес и там любили друг друга, пока хватало сил или не раздавался сигнал тревоги. Им все завидовали, но беззлобно – знали, что скоро все это кончится, останется только боль и фотография «на вечную память».
Катя стояла у него перед глазами, такая живая и желанная, что казалось – протяни руку и он ощутит нежное тепло ее кожи. Солдат ненавидел войну за то, что она разорвала на части и превратила в кровавое месиво эту красоту, а чувство, которое могло стать началом настоящей любви, выродилось в безжизненную пустоту, оставив лишь пепел.
***
Увидев Кристину, он сразу заметил, что она чем-то неуловимо напоминает ему Катю – те же черты, глаза, губы, интонации голоса, смех. Разве что поведение отличалось как небо и земля: Катя в своей гимнастерке и сапогах, была, как букет нежных незабудок, который хотелось защитить, который ждал и звал его. Кристина напоминала ему полынь – самостоятельная, резкая и притягательная – любую попытку на сближение могла истолковать, как агрессию.
***
В тот день Катерина ушла в тыл с разведгруппой. На обратной дороге сбились с пути, набрели на минное поле. По ним открыли огонь. Взрывы перепахали все вокруг. Никто не уцелел. Ночью другая разведгруппа ушла вслед за ними – задание надо было выполнить, заодно – проверить – не осталось ли кого в живых из первой, по возможности, эвакуировать. Солдат попросился в состав этой группы сам. Катю нашел сразу. Прямое попадание. От верхней части тела ничего не осталось. Узнал Катю по знакомому только ему родимому пятну на животе. Собрал все, что мог. Могилу обустроили в воронке, где нашел Катины останки. Туда же стащили остальных – то, что нашли. Наскоро закидали землей. Солдат попытался запомнить место, чтобы потом поставить обелиск. Шансов, что эту будет то самое место, у него не было. Поэтому пообещал:
– Вернусь, посажу тут сад. Слышишь, Катерина, поставлю лавочку… А ты будешь меня здесь ждать.
Дела на фронте шли неважно. Немец наступал, фронт приближался к Москве. На их участке оборону держал батальон, от которого осталось не более двух сотен бойцов. Ждали подкрепления. Вместо этого дождались прорыва немцев именно здесь.
Последнее, что он помнил – оглушительная какофония – вой, грохот взрывов. Его подбросило и приземлило спиной о валун, который торчал в корнях березы недалеко от места, где выкопал себе окоп, но укрыться в нем так и не успел. На его месте теперь зияла приличная яма. В глазах потемнело, стало нечем дышать. Но голова работала четко – все видел и соображал.
– «Прямо в тютельку!» – подумал он, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Огляделся и пополз к окопу, надеясь, что второй раз снаряд в него не попадает. Раздался характерный звук летящей мины. Едва успел скатиться в свой окоп, как чудовищной силы удар в метре от него поднял тонны сырой земли и обрушил на голову, засыпав окоп полностью.
Наступила тишина.
– «Как в могиле», – эта мысль оптимизма не добавила, хотя, судя по всему, он был жив.
Одно дело, когда вокруг кипела земля и плавился металл – страха не было, не успевал испугаться – лишь бы мимо, лишь бы не на смерть. А тут страх за горло взял и сдавил.
Помнил, как закричал. В рот тут же набилась земля. Попытался двинуться, но тело было плотно сковано землей, руки прижаты к голове – пытался защититься от камней, которые летели сверху вместе с осколками. После нескольких неудачных попыток набрать в легкие воздух и пошевелиться, понял – это конец. Оставшиеся секунды жизни уже не паниковал, а спокойно ждал, когда остановится сердце.
– Тук-тук, тук-тук, тук… – к нему пришла Катя. Она улыбнулась, приложила палец к губам, призывая молчать, повернулась и пошла по лесной тропе, не оборачиваясь. Он смотрел ей вслед, ждал, что позовет за собой. Когда Катя скрылась из виду, сообразил, что надо не стоять, а бежать за ней, схватить ее за руку и не отпускать.
– Катя! Подожди! – он выбрался из окопа, бросился вслед за девушкой, но, как ни старался ее догнать, тропа впереди оставалась безлюдной. Потом исчезла и она. Солдат остановился. Его окружал незнакомый лес.
– «Где же Катя? Куда я забрел? К немцам бы не угодить» и пробирался сквозь чащу, однако, чем дальше, тем темнее и гуще становился лес.
– «Темнеет, дальше идти смысла нет, ноги переломаю, не выберусь», – начал присматривать место для ночлега и сразу понял, что он на том же месте, где пару часов назад шел бой, во время которого его завалило в окопе. Солдат удивился. Он смутно помнил, как выбрался, и отчетливо – как Катя уходила по тропе. Вот и тропа. Снова повторять тот же путь смысла не видел. Осмотрелся. На месте своего окопа обнаружил яму, глубокую.
– Ничего себе, окопчик! – удивился он, подошел ближе и заглянул. Дна не увидел и показалось, что там внизу кто-то есть. Солдат хотел было наклониться еще больше, чтобы рассмотреть, но отвлекся – его окликнули. Он обернулся. Никого.
– «Показалось?»
И в это же мгновение его с силой потащило назад. Страха по прежнему не было. Он попытался удержаться, цеплялся за обрывки корней, зарывался пальцами в глину, но сила, которая тащила его вниз, не давала вырваться и постепенно брала верх. Солдат видел, как край воронки становится все дальше. Еще немного и он уже смотрел снизу вверх. Ему показалось, что над краем воронки он увидел чье-то лицо. Сознание никак не отреагировало на эту новость и все дальше затягивало в небытие, обещая покой.
***
Сколько длилось безвременье, солдат сказать не мог. Очнулся, когда услышал голоса, будто до этого спал. Прислушался – говорили на русском. Радостная догадка осветила сознание, запуская в неживом теле механизмы жизнедеятельности.
– Наши! Нашли! Я здесь! Я живой! – солдат сделал попытку открыть глаза, но понял, что с этим лучше не торопиться – сразу попала земля, пришлось зажмуриться еще крепче. Наверху продолжали переговариваться между собой и копать. По мере того, как продвигалась работа, становилось легче – поглотившая его бездна, видимо, передумала оставлять его у себя в гостях, ослабила свои объятия настолько, что он смог двигаться. Сквозь закрытые веки ощутил свет и снова попытался открыть глаза, но не полностью, а чуть-чуть и сквозь узкие щели увидел людей.
Радость тут же сменилась настороженным ожиданием – что будет дальше. Стараясь не показывать, что он видит их, солдат наблюдал за людьми. Они показались ему странными – одетые непонятно во что, ни одного военного и сами какие-то другие – чужие.
– «Немцы? Диверсанты? Кто же еще. Пусть думают, что я мертвый. Будет им сюрприз», – солдат вспомнил о своей гранате, которую всегда носил при себе на случай угрозы плена. – «Живым не дамся» – поклялся он однажды и сейчас ждал момента, чтобы подорвать себя вместе с теми, кто вот-вот обнаружит, что он жив. Ожидание сопровождалось мучительными сомнениями – вдруг он ошибается и это не враги.
– «Мало ли кто, может свои даже. Геологи! А я их…» – предположение о геологах было странным и нелепым – откуда геологам взяться во время войны да еще там, где только что отгремел смертельный бой. Но оно солдата устроило. На всякий случай он снова закрыл глаза и притворился мертвым. Почувствовал, что его вытаскивают.
– «Полегче! Не бревно!»
Чьи-то руки подхватили его и бросили его на земляной холм, который вырос рядом с окопом. Потом вдруг начали обшаривать, сначала гимнастерку, потом принялись стаскивать его сапоги.
– «Сдурели совсем? Сапоги! Ремень! Сволочи, мародеры!».
Обыск, досмотр или грабеж или все вместе, продолжались еще некоторое время. Наконец его оставили в покое.
– «Что, суки, обломались? Не нашли у меня сокровищ? Не повезло вам, взять нечего – котелок, да фляга. Ох, "…" (блин, грубый аналог), автомат!» – солдат вспомнил про свой ППШ и гранату. Паническая мысль о том, что он лишился не только сапог, но и оружия, билась в висках, заставляя думать быстрее.
– Была ни была!» – он решился, что пора себя «обнаружить» и, примерившись, собрался схватить за грудки одного из тех, кто только что рылся в его карманах. Бросок! Рука метнулась, как кобра, но в цель не попала, а прошла сквозь тело незнакомца. Солдат попытался ударить снова и опять рука прошла насквозь, не ощущая живую плоть. Его охватила паника. Он наносил удары снова и снова, но рука молотила пустоту.
– «Стоп! Хватит! Лежи, не дергайся. Может их тоже нет и они мне тоже мерещатся! Меня завалило взрывом. Я откопался. Никого, кроме меня тут нет. Это последствия кислородного голодания. Такое на фронте бывало. Врач в госпитале назвала это гипоксией».
Солдат уговаривал себя, приводил аргументы, которые разбивались о реальность, которую он ощущал и это доказывало, что он жив. Но вместе с тем он не мог дать отпор, будто бы был мертв. Время шло, его тело еще несколько раз перекинули с места на место. Он уже не пытался изображать из себя мертвеца, смотрел на людей, которые рылись в окопе, что-то искали, старался запомнить их лица. Наваждение не проходило. Потом услышал шепот одного из них. Парень наклонился, говорил очень тихо и явно не хотел, чтобы это слышали другие:
– "Не обижайся, солдат, твой медальон забираю. Тебе он все равно не нужен. Обещаю, что сохраню его, как память о тебе, о том, что ты был".
Солдат ничего не понял.
– «Зачем ему мой медальон? Почему секретничает от своих?»
И тут комья земли посыпались на него снова. На этот раз забрасывали небрежно, второпях. Пара комков угодила в лицо. Солдат терпел, зная, что ничего поделать с этим не может – тело по-прежнему не слушалось. К тому времени он уже принял решение – дождаться, когда его оставят в покое и разобраться со всей чертовщиной, которая тут творилась, спокойно.
– «Все образуется. Ничего. Потерпи. Главное, что живой, остальное ерунда, как-нибудь..».
Однако и ближайшие часы ничего не изменили и не объяснили. Он выбрался из окопа, в котором его небрежно прикопали, осмотрелся и понял – вокруг все то же место, где начались его злоключения с момента взрыва, за которым последовала нескончаемая череда видений.
– «Опять двадцать пять» – занервничал солдат и, чтобы не впасть в отчаяние, занялся поисками автомата и гранаты. Память, к счастью, и это был еще один факт в пользу того, что он живой, сохраняла преемственность – после «воскрешения» он помнил, что не нашел при себе оружия. Покопавшись в памяти, вспомнил нечто существенное:
– «Если автомата и гранаты тут нет, значит они остались там, откуда я уполз сюда, когда бомбануло в первый раз.» – солдат определил примерное место и начал копать. Сначала дело не двигалось – почва была глинистой, тяжелой, руки быстро превращались в огромные неуклюжие лопаты да еще стали болеть.
– «Так я буду тут мытариться неделю, надо найти что-то подходящее» – решил он и тут же попался обломок ножа.
– Мой – не мой, какая разница, сойдет! – вскоре ржавый кусок железа отчетливо скребанул по металлу.
– Есть!
Еще немного усилий и он, усталый, но довольный, растянулся в грязи, прижимая к себе автомат и гранату. Они оказались там, где он и предположил. На удивление то и другое сохранилось неплохо. Пришлось потратить немного времени, чтобы ППШ снова был готов к работе. Граната, несмотря на то, что некоторое время провалялась в земле, тоже выглядела прилично. Нашлись и сапоги – они мародерам не понадобились. Солдат обулся, отряхнулся, привел себя более-менее в порядок и зашагал по той же тропе, по которой ушла Катя, но в противоположную сторону. Он смирился с тем, что она ушла и уже не вернется. А ему надо жить, раз уж повезло уцелеть в этой бойне.
Пройдя совсем немного, солдат ощутил запах свежего пожарища.
– «Деревня? Или хутор?»
На карте, насколько помнил, в непосредственной близости от того места, где он находился, деревня была. Названия не запомнил. Поразмыслив немного, пошел туда в надежде встретить живых людей и прояснить, наконец, жив он или все еще блуждает в глубинах своего подсознания. Там солдат встретил Макса и Кристину…
