Константин Станюкович
Два брата
V
В молодой девушке Николай едва узнавал прежнюю Леночку.
Еще два года тому назад, когда он виделся с нею в последний раз, Леночка, только что окончившая курс в гимназии, казалась ему застенчивой, неуклюжей, доброй гимназисткой, скорее некрасивой, чем хорошенькой, с которой он привык обращаться с снисходительным покровительством старшего товарища и с тем ласковым пренебрежением к «девчонке», с каким обыкновенно молодые братья относятся к молодым сестрам. Главное дело в том, что Николай слишком привык к Леночке и в этой близости привычки не замечал того, что могли бы заметить посторонние. Они были товарищами с детства. Старики Вязниковы приласкали сиротку-девочку, лишившуюся матери, и каждое лето, с согласия ее отца, ближайшего соседа Вязниковых по имению и исправника, брали Леночку к себе. Маленькая, кругленькая, проворная и приветливая девочка скоро сделалась любимицей стариков и товарищем детских игр Николая. Николай прозвал Леночку за ее походку с перевальцем «перепелкой», держал ее в повиновении и привык считать Леночку своим верным и послушным товарищем. С годами эти товарищеские отношения продолжались по-прежнему. Когда Леночка сделалась гимназисткой, а Николай студентом, молодой студент старался развить наивную гимназистку, давал читать ей книжки и, довольный, что нашел в ней внимательную и усердную ученицу, с благоговением внимающую каждому слову учителя, иногда даже снисходил до спора с ней и даже распекал ее, когда Леночка, по его мнению, не обнаруживала быстрых соображений и не умела толково рассказать ему содержание прочитанной книги. Вместе со всеми домашними она разделяла обожание к молодому человеку, чуть-чуть побаивалась его, считала его неизмеримо выше себя по уму и развитию и нередко плакала, когда нетерпеливый учитель был недоволен своей усердной ученицей и называл ее глупой девчонкой. Но «глупая девчонка» тотчас же улыбалась счастливой улыбкой, когда Николай, после вспышки, с своей привлекательной простотой просил у Леночки прощения и называл ее умной девушкой. В его извинениях было столько искренности, столько сознания своей вины, что Леночка не могла сердиться и еще усерднее занималась книгами, которые давал ей молодой товарищ и учитель.
Оба они были слишком юны, слишком близкие товарищи, чтобы между учителем и ученицей могло возникнуть что-нибудь, похожее на чувство любви. По крайней мере Николай в этом отношении не обращал никакого внимания на молодую девушку, и в то время ему никогда не приходило в голову спросить себя: хороша или дурна Леночка? В его глазах она по-прежнему оставалась «перепелкой», славной, доброй девочкой, которую нужно развить, вот и все. И когда кто-то при нем сказал, что Леночка обещает быть очень хорошенькой, то Николай даже рассмеялся и иронически поздравил с этим мнением Леночку, не замечая, как в ответ на его слова Леночка побледнела и отвернулась, чтоб скрыть навернувшиеся слезы.
«Что в ней хорошего, в этой перепелке?» По мнению Николая, бедняжку Леночку природа не наделила красотой. Она была и мала ростом, и слишком румяна, и фигура ее напоминала кубышку. Она славная, хорошая, неглупая, эта Леночка, но какая она хорошенькая?
А теперь?
Теперь перед Николаем стояла как будто совсем другая Леночка, не та почтительная его ученица, которую он оставил два года тому назад.
Хорошо сложенная, стройная, вовсе не напоминавшая прежнюю перепелочку, девушка сияла привлекательной красотой, пышно развившейся на деревенском приволье. От нее словно веяло прелестью полевых цветов и здоровой свежестью раннего летнего утра. Что-то бодрое, смелое, располагающее было в этой крепкой, ширококостной, энергичной фигуре с маленькой головкой, откинутой немного назад. Загорелое и румяное лицо с большим прекрасным лбом, чуть-чуть приподнятым носом, полными щеками с родинками на них, дышало искренностью, оживляясь приветливой улыбкой, скользившей по алым губам и светившейся в спокойном, твердом взгляде синих прекрасных глаз. Глядя на Леночку, как-то невольно хотелось сказать: «Что за славная девушка!» – и крепко пожать ее маленькую, твердую руку. В ее свободных, простых манерах было что-то напоминающее молодых англичанок девушек и русских студенток.
«Так вот она, Леночка!» – невольно подумал Николай, любуясь бывшей своей подругой детства и чувствуя в то же время некоторое досадливое изумление, какое часто бывает, когда в прежнем ребенке встречаешь взрослого человека. Она закидывала его вопросами, а он слушал, едва поспевая отвечать, грудной с низкими нотами голос молодой девушки (этот голос удивительно к ней шел) и несколько дивился, что она говорит с ним не с прежней благоговейной почтительностью, а как равная с равным; не боится, видно, что он станет ее по-прежнему распекать, и рассуждает, как показалось Николаю, «очень уж солидно для своих лет». В ее встрече ясно проглядывало дружеское расположение, но Николай сразу почувствовал, что прежняя товарищеская короткость теперь невозможна. В нем инстинктивно сказался молодой мужчина, любующийся уже не товарищем, а красивой девушкой.
Прежняя Леночка исчезала в воспоминаниях детства и отрочества.
Николай был даже несколько сконфужен при виде этой перемены. Он никак не ожидал встретить такую Леночку.
– Однако вы переменились-таки, Елена Ивановна, в эти два года. Вас и не узнать! – невольно воскликнул Николай.
– Переменилась? К лучшему или худшему?
– По праву старого приятеля откровенно скажу, что вы удивительно похорошели, это во-первых…
– А во-вторых? – нетерпеливо перебила Елена, краснея и нахмуривая с серьезным видом брови.
– А во-вторых, как погляжу, вы стали совсем солидным человеком. В эти два года вы, как видно, порешили все вопросы, над которыми – помните? – мы, бывало, оба ломали себе головы?
– И за которые мне доставалось от вас. Как не помнить! – с чувством проговорила Елена.
– Кто старое вспомянет, тому глаз вон! Забыли эту пословицу?
– Да ведь я это старое добром поминаю! – горячо возразила молодая девушка. – Я даже удивляюсь вашей доброте и терпению, с которыми вы тогда возились со мной. Только ничего не вышло! – добродушно прибавила она.
– Как ничего не вышло?
– Да так… я хотела сказать, что не то вышло, на что, быть может, вы рассчитывали. Помните, я вам даже писала об этом.
Николай вспомнил, что вскоре после разлуки с Леночкой получил в Петербурге несколько писем от молодой девушки, и теперь ему стало досадно, что он не отвечал на них.
– Вы не сердитесь, что я не отвечал вам?
– Что вы! За что сердиться? И что было отвечать? Теперь, в эти два года, я стала, как вы говорите, солидным человеком, хоть и не порешила всех вопросов. И куда мне решать их! Да и некогда было! На руках хозяйство отца, и скоро… вы, конечно, слышали? – прибавила тихо Елена.
– Простите. Я и забыл вас поздравить! – спохватился Николай. – Искренно желаю вам всего хорошего!
Он горячо пожал руку молодой девушки. А в то же время какая-то жалость сжала его сердце при мысли, что Леночка выходит замуж за Лаврентьева. Ему казалось, что этим шагом она ставит точку в своей жизни. «Дети, пеленки, хозяйство!» – промелькнуло в его голове, и он с каким-то сожалением взглянул на Леночку.
Елена, казалось, заметила этот взгляд и сказала:
– Вы не знакомы с моим женихом?
– Нет. Слышал много, но не знаком.
– Так я вас непременно познакомлю. Он тоже много о вас слышал.
– Хорошего или дурного?
– И того и другого! – смеясь отвечала молодая девушка.
– И превосходно: значит, не разочаруется.
– Как вы?.. – обронила Леночка.
– Вот тебе, Леночка, и другой шафер есть! – заметила Марья Степановна, подходя к молодым людям.
– Да, может быть, Николай Иванович не захочет?
– Выдумала: не захочет! Отчего ему не хотеть?
– Конечно, захочу. Я никогда не бывал шафером.
– Разве вы останетесь здесь до сентября? – с живостью подхватила Елена.
– Останусь.
– Не соскучитесь?
– Вот и мама о том же спрашивает. Мне даже это несколько обидно! Точно я должен в деревне скучать. У меня будет работа, буду с папой на земских собраниях… стану изучать деревню… На этот счет ваш жених просветит меня… И времени для скуки не будет! Наконец познакомлюсь с соседями, буду у Смирновых, стану ходить на охоту…
Елена улыбнулась своей добродушной улыбкой и промолвила:
– Люди здесь все обыкновенные… Разве вот Смирновы?
– Да разве мне необыкновенные нужны?
– Оригинальные! – поправилась Елена. – Ведь вы слишком требовательны… В Петербурге избаловались людьми, ну, а здесь… выбирать нечего.
Николай укорительно покачал головой и спросил:
– А вы, Елена Ивановна, знаете Смирновых?
– Нет, не знаю. Слышала, что она умная женщина и у нее хорошенькие дочери… Одну я видела: действительно красавица… только мне она не нравится…
– Отчего?
– Да так… не нравится, и все тут… Впрочем, быть может, я и ошибаюсь. Трудно судить о человеке с первого раза…
– Герцогиню валяет! – проговорил Вася, подымаясь с кресла.
– Наконец-то заговорил! – засмеялся Иван Андреевич. – Ты-то их почем знаешь?
– Видел.
– Видеть, брат, не значит знать!.. Ну, пойдемте, господа, обедать… Вон и Дарья идет докладывать, что суп на столе… Пойдем-ка, Николай! – прибавил старик, обхватывая своего любимца за талию. – Давно мы с тобой не сидели за столом, голубчик мой!
За обедом, весьма обильным и вкусным, – Марья Степановна просила повара постараться и нарочно заказала любимые Николаем блюда, – Николай говорил почти один. Он был особенно в ударе и говорил хорошо. Общее внимание и присутствие Леночки еще более возбуждали его. Он рассказывал о петербургской жизни, вспоминал профессоров, живо передал, какое впечатление произвели на него два известные писателя, с которыми он познакомился благодаря своей статье, обратившей внимание, и очаровал всех своей образной речью и меткими, полными ума, характеристиками. Когда зашла речь о будущей его деятельности, он еще более одушевился. Искренностью и горячим, бьющим ключом чувством звучали его слова, когда он говорил об обязанностях честного человека служить своему народу. Его до глубины сердца возмущала всякая подлость, лицемерие и неправда. Глаза его в это время зажигались ярким огоньком, придавая его привлекательной физиономии еще большую привлекательность.
Старик слушал сына, тихо улыбаясь, умиленный и радостный. «В Коле положительно ораторские способности! – мелькнуло у него в голове. – Он так превосходно говорит!» Мать восторженно любовалась сыном, сияя своей кроткой улыбкой. Елена жадно слушала, поднимая по временам глаза на оживленное, открытое лицо молодого человека, и даже Вася как-то замер под обаянием горячих речей брата.
Обед тянулся долго. Когда наконец Дарья принесла бутылку шампанского, старик сам откупорил ее, разлил искристую влагу по бокалам, поднялся и несколько торжественно проговорил:
– Ну, господа, поздравим нашего дорогого гостя с окончанием курса! Пожелаем ему остаться навсегда верным идеалам добра и гуманности, горячим, честным бойцом за правду. Я надеюсь, что ему не придется краснеть перед собой никогда!
Взволнованный Николай подошел к отцу. Слезы навернулись у него на глазах. Он горячо поцеловал старика и проговорил:
– Если кто научил меня любить правду, так это ты, папа!
– Будь же счастлив, мой мальчик! Будь счастлив, дорогой мой! – повторил старик дрожащим от волнения и чувства голосом.
Все горячо поздравили Николая.
Марья Степановна прослезилась от умиления. Вася подошел к брату, поцеловался с ним и как-то восторженно, немного конфузясь, прошептал тихим, нежным голосом:
– Славный ты, Коля!..
А Леночка не сказала никакого приветствия. Она только крепко пожала руку молодому человеку, чокаясь бокалом, и после этого вся притихла.
Счастливый, радостный, умиленный, принимал Николай горячие приветствия своих близких. Лицо его горело смелой уверенностью молодости. Ему было в эти минуты так хорошо, что хотелось всех обнять и расцеловать. Все люди казались ему славными и добрыми, а сам он, переполненный надежд и веры в себя, чувствовал тот избыток молодой силы, который в молодости заставляет высоко поднимать голову и горячо верить, что для нее в жизни нет препятствий, которых бы нельзя преодолеть. Стоит только захотеть – и можно горы двинуть во имя правды и добра. В эту минуту никакой подвиг не казался ему страшным. Он готов был совершить его тотчас же.
– А что же няни нет? Надо, чтобы и она выпила! – заметил Николай.
Он налил бокал и пошел к няне.
Старуха сидела в своей крошечной комнатке за чулком, когда вошел молодой человек.
– Няня… выпей… поздравь меня…
– Родной, и меня вспомнил!
Она взяла дрожащей, иссохшей рукой бокал из рук Николая, осушила его залпом и проговорила:
– Будь здоров, Коля. Да хранит тебя царица небесная, моего голубчика!
Молодой человек расцеловал старушку. Заметив в коридоре повара Петра, тоже желавшего поздравить барина, он подошел к нему и, в ответ на приветствие Петра, к некоторому его изумлению, крепко пожал не совсем опрятную руку и возвратился в столовую.
Чай подали на террасу в сад. Все долго сидели за чаем, не замечая, как идет время…
VI
Под вечер пошли гулять.
– Прежде осмотрим наши владения, Николай. Ведь ты два года здесь не был! – проговорил Иван Андреевич.
– Осмотрим наши владения, папа! Осматривать их, я думаю, недолго. Наши владения не велики!
– Не очень обширны! – засмеялся отец.
Николай весело заглянул в пустой амбар; побывал в людской, где старая стряпуха с слезящимися глазами и седой косицей, вылезавшей из-под платка, радушно приветствовала господ; потрепал на конюшне старого «Ваську», выпил стакан молока на скотном дворе и познакомился на мельнице с новым мельником. Он с удовольствием осматривал знакомые родные уголки, где протекла большая часть его жизни; все привлекало его, все как будто получало новую прелесть. Полной грудью, чувствуя себя необыкновенно счастливым, вдыхал он чудный воздух деревни и внимательно слушал, когда отец пустился было объяснять сыну, как идет хозяйство. Старик, впрочем, часто путался. Николай очень хорошо видел, что отец за эти два года не изменился и так же плох по хозяйству, как и прежде. Марья Степановна подоспела на выручку и толково объяснила, сколько у них под запашкой земли, сколько накашивается сена, сколько скота и т.п.
– Мама по-старому хозяйничает?
– Мама! Она у нас молодец на все руки. Если б не мать, то совсем бы скверно. Я, ты знаешь, плохой хозяин! – проговорил Иван Андреевич.
– Некогда тебе этими мелочами заниматься! – вставила Марья Степановна.
Старик весело подмигнул Николаю и засмеялся.
– Хороши «мелочи»!.. Она у нас с зари на ногах. Просто не способный я для хозяйства человек… Так только посматриваю себе, а мать, спасибо ей, всю эту обузу на себе несет!
Оказалось, что дела идут неважно, несмотря на энергию и старания Марьи Степановны. Имение не дает почти никакого дохода. Приходится трогать лес или проживать небольшой капитал, бывший у Вязниковых.
– Почти весь и прожили! – угрюмо проговорил Иван Андреевич.
– У всех, Коля, плохо дела идут! – как бы оправдывалась мать. – Все жалуются. Жизнь дорога.
– Только и хорошо, Коля, тем, кто совести не знает, – прибавил Иван Андреевич. – Оно, пожалуй, можно мужикам землю сдать по хорошей цене – мужики дадут! – усмехнулся отец. – Вот у Кривошейнова доходы большие!
Николай с каким-то восторгом взглядывал то на отца, то на мать.
«Какие они у меня хорошие!» – думалось ему.
– Ничего, проживем! – весело воскликнул Николай. – Теперь и я на ногах!
С мельницы повернули в деревню. Деревня была с виду неказиста. Тесным рядом ютились одна подле другой почерневшие избы по бокам широкой улицы. На улице возились в грязных рубашонках чумазые ребятишки. У завалин сидели старухи, греясь, как черепахи, на солнышке. Народ не возвращался еще с поля. Иван Андреевич с Николаем зашли в одну избу. Их так и обдало спертым, прокислым запахом. На скамье совсем ветхий старик плел лапоть. При входе гостей он пристально взглянул старыми слезящимися глазами и не сразу узнал господ.
– Здорово, Парфен Афанасьевич!.. – проговорил Иван Андреевич. – Вот сына старшего привел. Сегодня только приехал.
Николай подошел к старику и протянул ему руку.
– Не узнаешь разве, Парфен Афанасьевич?
– Как не узнать!.. Здравствуй, Николай Иванович, здравствуй! Бог тебе в помочь. Ничего… парень славный, чистый парень! – прошамкал он, присматриваясь к молодому человеку.
– Как здоровье? – спрашивал Иван Андреевич. – Ты, слышал я, хворал?
– Еще земля носит, Иван Андреевич, носит еще!.. Ноги вот одолели… не могу владать ногами, а то слава тебе господи. Спасибо барышне – мазью мажет. Быдто и легче. Не забывает больного.
С минуту они побыли в избе и вышли.
– Бедность, как посмотрю! – проговорил Николай.
– Неурожаи все были!..
– Плохо живут, по-старому?..
– Скверно.
– И все на бога надеются?..
Старик промолчал.
– Какая это барышня к старику ходит?
– Леночка… Она у нас тут за доктора. Неутомимая!
– Вот она какая! – протянул Николай.
Из деревни прошли в поле. По дороге встречались мужики и бабы, возвращавшиеся с работы. Все приветливо раскланивались с Вязниковыми. Все мужики и бабы казались Николаю сегодня особенно хорошими. Он был в самом идиллическом настроении. Все его восхищало, ко всему он относился тепло и сочувственно.
Уже смерклось, когда вся компания возвращалась домой.
– Елена Ивановна!.. – проговорил Вася, до того молча шедший рядом с Еленой. – Вы, верно, забыли? Мне сказывал Григорий Николаевич, что он сегодня зайдет к вам!
– Спасибо, Вася, что напомнили! – вспыхнула Елена. – Знаете ли, о чем я попрошу вас? Сходите к нам и скажите, что я останусь здесь!
– Остаетесь? – прошептал юноша упавшим голосом.
Елене показалось, что в голосе его дрожала скорбная нотка. Она вспыхнула.
– Да, остаюсь. Что же тут удивительного?
Она засмеялась, но смех ее был какой-то ненатуральный.
– Вы, Вася, скажите Григорию Николаевичу… Впрочем, нет… ничего не говорите. Просто скажите, что я сегодня не буду дома!
– Я скажу… Я ничего… Я так!.. – пролепетал Вася, смущаясь еще более и как-то неловко ступая своими длинными ногами. – Вы не сердитесь, Елена Ивановна, пожалуйста!
– За что сердиться? – с живостью возразила Леночка. – Вы просто глупости говорите.
– Это правильно! – добродушно промолвил Вася. – Глупости! Это вы верно… А мне показалось…
Он что-то еще хотел сказать, но слова, видно, не слушались его и засели в горле. Он улыбался кроткой улыбкой и счел долгом еще раз повторить: «Пожалуйста, не сердитесь! – причем это извинение у него выходило такое комичное, что Леночка улыбнулась.
– Я сейчас же иду, Елена Ивановна!
С этими словами он повернул назад и быстро зашагал по дороге.
– Ты куда это, Вася? – окликнул Николай.
– К Лаврентьеву.
– Приходи скорей, Васюк!
– Ладно.
– Странный этот Вася! – невольно вырвалось у Елены.
Ей вдруг почему-то захотелось вернуть его и идти домой, где ждал ее жених. Она колебалась, медлила и… тихо подвигалась вперед. Она решила остаться. С Лаврентьевым она увидится завтра и объяснит ему, почему не пришла. Она так долго не видела старого товарища детства, она так давно не слыхала горячих, волнующих речей, полных какой-то неопределенной и заманчивой прелести. Среди будничных забот эти речи казались праздничным колоколом, зовущим куда-то вдаль, где жизнь, мнилось, получала высший смысл и значение.
«Какой он стал красавец!» – неожиданно вспомнила Елена и вслед за тем почувствовала, что краска стыда разлилась по ее лицу, охватила ее шею, охватила все существо. Она старалась отогнать от себя эти мысли, но какой-то голос шептал ей: «Красавец, красавец!» Все шептало об этом: и тихий вечер, спустившийся на землю, и ярко мерцавшие звезды, и таинственный шелест наливавшихся колосьев, и дивный воздух, полный благоухания и прелести.
«Красавец, красавец!» Эти слова точно носились в воздухе.
Когда вошли в столовую, где на столе уже тихо шипел самовар, Николай заметил, что Леночка вдруг сделалась необыкновенно серьезна и сдержанна; ее синие глаза смотрели строго, и брови сурово сдвинулись; она так сухо ответила на шутливый вопрос Николая: «Отчего так задумчива ты?» – что Николай оставил ее в покое и с аппетитом принялся пить чай с густыми сливками, заедая домашней сдобной булкой и похваливая и чай и булку.
Отец с сыном окончили вторую партию в шахматы, а Марья Степановна уже клевала носом. Леночка сложила свою работу и стала прощаться.
Пробило девять часов, а Вася не возвращался.
– Куда же вы одна, Елена Ивановна? Я вас провожу! – сказал Николай.
– Не надо. Я и одна дойду – близко.
– Как хотите, а то я бы проводил.
– Конечно, проводи, Николай! – проговорил Вязников. – Нечего вам, Леночка, храбриться. Все лучше, коли проводят!
– Да я не боюсь. Николай Иванович, верно, устал с дороги?
– Еще будет время выспаться; а вы, барышня, не церемоньтесь с старым товарищем. Одевайте шляпку и пойдемте. А уж ты, мама, дремлешь?
– Нет… я не дремлю!.. – встрепенулась Марья Степановна, открывая глаза.
– По-старому! – засмеялся Николай, обнимая мать. – Сама дремлет, а говорит, что нет. Иди-ка, мама, спать. Ты ведь рано встаешь. Помнишь, как я ребенком все тебя спрашивал, хороший ли я сон увижу, а ты мне всегда говорила, что хороший… И ведь всегда хорошие сны снились, точно ты умела посылать славные сны.
– Еще бы не помнить!
– Я часто вспоминал в Петербурге об этом перед экзаменами. Как нарочно, все худые сны снились, и некому было мне пожелать хороших снов. А теперь нечего и спрашивать: я знаю, сны будут так же хороши, как и все вы…
Марья Степановна несколько раз поцеловала сына и перекрестила его. А он горячо целовал ее руку и глядел на нее с восторгом влюбленного. Он и в самом деле влюблен был в мать.
– А с тобой, папа, еще увидимся?
– Я поздно засыпаю. Зайди, как вернешься.
– Пойдемте, Елена Ивановна… Какая чудная ночь! – проговорил Николай, спускаясь с террасы. – Мы какой дорогой пойдем? Ближней – через лес? Вы не боитесь?
– Чего бояться?
– Мало ли чего? Хотя бы своего воображения. Впрочем, вдвоем не страшно, да и светло… Ишь луна какая сегодня, точно бледнолицая красавица. Посмотрите, как красив теперь сад. Да куда вы так торопитесь, Елена Ивановна? – остановил Николай, догоняя молодую девушку.
– Я всегда так хожу.
– Давайте-ка вашу руку, а то вы опять уйдете – догоняй вас! – заметил Николай тем товарищески фамильярным тоном, каким, бывало, говорил с прежней Леночкой.
Елена покорно протянула свою руку.
– Так-то лучше! – промолвил Николай.
Они шли не спеша, направляясь к лесу.
Они шли первое время молча. Елена, казалось, не имела намерения вступать в разговор. Она шла, опустив глаза вниз, погруженная в раздумье. Молодой человек искоса посматривал на свою спутницу, любуясь ее красивым, строгим профилем. Теперь, под обаянием чудной ночи, при бледном свете луны, Леночка казалась ему несравненно лучше. Ему стало снова жаль, что она выходит замуж.
Пропадет она совсем, отупеет. «Будет нянчить, работать и есть!» [8] – припомнился ему некрасовский стих. Нежное чувство закрадывалось ему в сердце. Положительно ему жаль Леночку. Она такая славная девушка, полная хороших стремлений, и – что ее ждет?
«Неужели она любит дикого человека? Чем он мог пленить ее?»
Молодой человек опять взглянул на Елену. «Как она хороша!» Взгляд его скользнул по ее роскошному стану и остановился на маленькой ноге, мелькнувшей из-под приподнятого платья.
– Что ж, мы молчать будем? Два года не видались, – кажется, есть о чем поговорить.
– Говорите, я буду слушать!
– Я много говорил, теперь ваш черед. Расскажите о себе: что вы делали, о чем думали, что читали, о чем мечтали в эти два года?
– Мне нечего рассказывать. Вы все уж знаете. Жизнь моя прошла самым обыкновенным образом. Кое-что читала, а больше хозяйничала…
– И впереди опять одно хозяйство?
– А то как же… Не сидеть же сложа руки!
Они приблизились к опушке и вошли в лес. На них сразу пахнуло свежестью и лесным запахом – запахом грибов и сырости. Луна пробегала за облаком. В лесу было совсем темно и торжественно тихо. Приятно и жутко было среди мрака и тишины. Какой-то таинственный, тихий шорох стоял среди лесной чащи. Откуда-то доносилось журчание воды. Протяжно прокуковала кукушка, вслед за тем внезапно шарахнулась между дерев птица. И снова в лесу стало тихо.
Молодые люди дышали полной грудью.
– Как хорошо здесь! – протянул Николай.
– Да, хорошо! – тихо ответила Елена.
Среди тишины и мрака леса невольно говорилось тише. Звуки становились мягче и таинственней, как будто страшно было разбудить громким голосом спящую лесную глушь.
Они пошли еще медленнее, осторожно ступая по песчаной дороге, усеянной сучьями. Николай придвинул к себе руку, и Леночка плотней прижалась к молодому человеку.
– Помните, как мы с вами, бывало, боялись ночью этого леса? Вы помните?
– Помню.
– А помните, как вы однажды заблудились вечером, и мы с Васей нашли вас?
– Помню.
– Хорошо было тогда… Да и теперь отлично! – проговорил под наплывом чувства Николай. – А время-то как пролетело… Кажется, давно ли мы с вами боялись этого леса, а вот теперь не боимся. Вы вот уж и замуж выходите. Скоро ваша свадьба?
– Через полтора месяца.
– Так скоро? – вырвалось у Николая.
– Да, скоро.
Опять оба замолчали. Елена прибавила шагу.
– Пойдемте поскорей! – нетерпеливо произнесла она.
– Куда вы бежите? Здесь так славно, так хорошо.
– Тетя будет беспокоиться.
– Бог с ней, с тетей! А вы так и не хотите рассказать старому товарищу о себе. «Занималась хозяйством, буду заниматься…» Ведь этого мало. Разве вы только и делали?.. По скромности вы даже скрыли, что мужиков лечите. Видно, доктор не ездит?
– Ездит, но редко.
– А лечите самоучкой?
– Самоучкой.
Николай тихо засмеялся.
– А еще что делали?
– Да больше ничего, кажется. Теперь иду замуж! – тихо прибавила она.
– Тихая пристань!..
– К чему бури? Я человек мирный, бурь не ищу. Бог с ними!
– И счастливы?
– Странный вопрос! Конечно. Меня никто не неволил идти замуж, да и никто не приневолит. Хочу – иду, хочу – нет.
– Я не о том. Это дело вашего сердца.
– О чем же?
– Вы как будто другая стали. Неужели мысль ваша не рвется к свету, на простор?
– Значит, не рвется.
– А прежде, помните?
– Мало ли что было прежде! – резко проговорила Елена.
– Вы лжете, Леночка! – воскликнул Николай. – Этого не может быть! В двадцать два года нельзя подвести итоги. Или вы думаете, что образование и развитие вздор… лишняя роскошь, глупости одни? Сегодня меня уж поразил Вася, но Вася странный мальчик. Может быть, и жених ваш так смотрит? Ну, тогда поздравляю вас… поклонников непосредственности…
– Напрасно вы горячитесь… Жених мой так не смотрит.
– Но вы-то… вы? Вы хотели учиться… Все, значит, побоку? Можно лечить самоучкой? – усмехнулся молодой человек. – Можно думать, что земля на трех китах стоит. Для домашнего обихода этого довольно?.. Ах, Леночка, Леночка (Николай и не замечал, что называл свою спутницу Леночкой), и для домашнего обихода этого мало.
Николай даже разгорячился. Если б он мог видеть лицо Елены, то, вероятно, не бросил бы ей таких упреков.
Она не отвечала ничего, только прибавила шагу.
– Вы простите старому приятелю. Ведь я по дружбе.
– Я не сержусь!
Она произнесла это «я не сержусь» таким тихим, покорным голосом, что Николаю вдруг стало невыразимо жаль ее. Они были близко к выходу из леса. Луна выглянула из-за облаков и обдала их серебристым светом. Николай взглянул на Леночку и сразу понял, как грубо и безжалостно он говорил с ней. Лицо молодой девушки поразило его своим страдальческим видом. Он более не начинал разговора. Молчала и Леночка под обаянием дыхания летней ночи. Потребность любить и быть любимым вдруг охватила все существо молодого человека нежным, теплым чувством. Молодая страсть рвалась наружу. Какое-то неопределенное чувство тоски и томления подступало к самому сердцу. Он забыл все свои наставления, забыл, что Леночке надо учиться. Он чувствовал только прелесть ночи, близость молодого, красивого создания и прилив страсти. Он любовался Леночкой, любовался ее лицом, ее станом, чувствовал, как трепетно бьется ее грудь, и никакие слова не шли на уста.
Они вышли из леса. Невдалеке замигали огоньки усадьбы.
В это время из лесу, где-то близко, раздались звуки песни. Мужской твердый голос пел одну из русских песен и пел превосходно. Ширью, страстью и тоской звучала эта песня, разлетаясь по лесу. В скорбных звуках было что-то щемящее, прямо хватающее за душу.
Николай остановился и не заметил, как вздрогнула рука Леночки.
– Какой чудный голос! – прошептал он. – Послушаем.
– Нет, пойдемте. У меня голова болит!
С этими словами она выдернула руку и быстро пошла вперед.
– Славно наш народ поет! – проговорил, догоняя Леночку, Николай. – Сколько чувства, сколько выражения. Так петь, как этот мужик пел, может только человек с душой.
– Это не мужик пел.
– Что вы? Манера мужицкая… Сейчас видно.
– Я знаю этот голос и знаю эту песню.
– Кто ж это пел?
– Лаврентьев пел! Он славно поет!
– Жених ваш? Вот никак не думал! – проговорил Николай, как будто несколько разочарованный. – Что ж он по лесу бродит?
– Верно, меня дожидался, а теперь возвращается домой.
Они пошли к дому. Большая мохнатая собака бросилась с лаем к Леночке.
– Здравствуй, Фингал, здравствуй!
Фингал замахал хвостом и потом осторожно обнюхал Николая.
Николаю было грустно, что прогулка так скоро кончилась. Ему хотелось еще гулять. Он протянул руку, крепко пожал Леночкину руку и вдруг проговорил:
– Простите меня, Леночка. Вы славная девушка, и дай вам бог счастья.
Он прикоснулся губами к ее руке и сказал:
– Вы любите его! И он, верно, вас любит. Вы стоите любви!
И снова поцеловал Леночкину руку.
Молодая девушка быстро отдернула руку и скрылась в дверях, а Николай тихо побрел домой, нарочно замедляя шаги.
Николай зашел к отцу, – старик еще не ложился: он сидел за французской исторической книгой, – и простился с ним, заметив, что устал с дороги. Он прошел к себе в комнату – хорошо знакома была ему эта комната! – и стал раздеваться. Он заглянул было в комнату брата, но там было темно. Николай окликнул Васю. Ответа не было.
– Верно, спит!
Через минуту он уже лежал в чистой, мягкой постели, с наслаждением потягиваясь и предвкушая сладость сна. Он скоро погасил свечку, повернулся на бок, и разнообразные отрывки мыслей бродили беспорядочно в его голове. То думалось о Леночке… «Зачем она замуж выходит!» И образ красивой девушки мелькал в его воображении. Славная она, хорошая!.. Образ Леночки сменялся другим образом, молодым и тоже красивым. Он вспомнил сестру Бежецкого. И та славная! Потом мечты забродили о будущем. Что будет? О, вероятно, будет хорошо, отлично будет. Ему представлялось, как он будит общество своими громовыми, горячими статьями. Его все знают, лучшая часть общества его уважает. Он знаменитый писатель. Но вдруг на смену является другая картина. Он в суде и защищает – даром, разумеется, – несчастного вора. Речь его льется свободно, горячо. Масса публики жадно слушает его. Судьи даже встрепенулись, а прокурор совсем смущен. Он кончил и ждет… Выносят оправдательный приговор. Он жмет руку оправданному. Он счастлив и горд. Он не похож на своих собратов. Он обелять не будет… Он будет по совести… Опять новые картины: то он профессор, то он в далеком захолустье, после того как послужил честному делу, но он скоро возвращается, и все приветствуют его. Мысли начинали путаться. Приятное ощущение дремоты начало охватывать его. Мозг ослабевал. Он испытывал ощущение усталости и безотчетного счастия, вспоминая, что он дома, в родном гнезде, и что у него такие чудные старики, и что его все любят. Ему послышался чей-то голос вблизи, спрашивающий: «Ты спишь, брат?» Он слабо пролепетал: «Хорошо жить, Вася, хо-ро-шо!» – и чувствовал, что язык больше не служит. Он засыпал крепким, чудным сном молодости, счастливый, добрый и готовый на все хорошее.
