Константин Станюкович
Два брата
III
Действительно, не одно только родительское пристрастие могло любоваться, глядя на Николая.
Николай Вязников был очень красивый молодой человек с одним из тех симпатичных привлекательных лиц, которые обыкновенно всем сразу нравятся. С людьми, особенно с молодыми, обладающими такими счастливыми физиономиями, быстро знакомятся и сходятся без труда. Им даже охотно прощают то, чего не прощают людям, которых природа не наделила такой наружностью. Что-то притягивающее, располагающее было в тонких, нежных и мягких чертах молодого румяного лица, опушенного круглой, шелковистой вьющейся бородкой, такой же черной, как и волосы, зачесанные назад и открывающие красивый белый лоб, – в умном улыбающемся взгляде небольших карих глаз, в полуулыбке, бродившей на ярких губах, в манере держать себя, в стройной, гибкой фигуре и мягких изящных движениях.
Чуть-чуть вздернутый кверху нос с надетым пенсне, слегка приподнятая губа и некоторая самоуверенность в манерах и тоне приятного, мягкого голоса придавали молодому человеку несколько фатоватый вид. Но эта самоуверенность, искренняя, отзывающаяся чем-то беззаботным, не имела в себе ничего самодовольного и даже шла к симпатичной физиономии. Сразу было видно, что перед вами один из баловней судьбы, еще не испытавший серьезных неудач, горя и лишений, которого жизнь еще гладила по головке. Лицом он очень походил на мать. Те же нежные черты, тот же склад лица, та же неопределенность и расплывчатость линий. Но выражение лица было другое. В нем не было кротости, светившейся в ясном взгляде матери.
Одет молодой человек был в серый летний костюм, сшитый, как было видно, у хорошего портного. Вообще по всему было заметно, что молодой человек не пренебрегал своим туалетом и наружностью.
При сравнении двух братьев, сидевших рядом, – Вася с задумчивым недоумением разглядывал Колю, точно разглядывал нечто для него не вполне понятное, – первое впечатление невольно было в пользу Николая.
Рядом с красивым молодым человеком, лицо которого дышало искренностью и, казалось, не умело скрывать ощущений, – бледное, худощавое, задумчивое юношеское лицо с болезненным, даже несколько страдальческим выражением, – такие лица напоминают религиозных мучеников, – неуклюжая, долговязая фигура, застенчивые манеры, грубовато-добродушный тон речи… все это особенно рельефно выделялось при сравнении.
При первой встрече с двумя братьями каждый сказал бы про старшего: «Какой симпатичный!», а про младшего, наоборот, сказал бы: «Какой несимпатичный!»
Отец и мать не могли нарадоваться и с восторженной гордостью глядели на Николая. Под влиянием радостных ощущений и он умилился, как-то размяк, но видно было, что это восторженное внимание он принимал, как нечто привычное, обыкновенное, как капризные баловни-дети, сознающие свою силу над любящими родителями.
Когда прошло первое впечатление встречи, отрывочные вопросы, ответы и полуслова, которыми обменивались первое время, сменились разговором.
Молодой человек рассказывал, почему он опоздал и заставил отца и мать два раза напрасно ожидать себя.
– Вы простите меня, – говорил он своим мягким, несколько певучим голосом, в тоне которого звучала уверенность, что его непременно простят, – вы простите меня. В Москве случилась неожиданная встреча. Ты помнишь, папа, я говорил тебе об одном из старых друзей моих, Бежецком, который принужден был оставить на третьем курсе университет?..
– Как же, помню… По твоим словам, этот Бежецкий славный малый и горячая голова.
– С ним-то я и встретился в Москве после трех лет разлуки… Он только что приехал в Москву к своим… Ну, разумеется, интересно было встретиться… Я и опоздал… Ты не сердишься, папа? Мама, верно, не сердится.
В ответ старик пожал руку сына.
– Только удивил меня Бежецкий. Прежде он так горячо принимал все к сердцу, был одним из ярых, а за эти три года совсем изменился, как-то осел, присмирел, совсем не тот, что был. Сестры просто сокрушаются, глядя на брата…
– Ты познакомился с семейством? – спросила мать.
– Бежецкий чуть не насильно к себе затащил. Непременно хотел, чтобы я познакомился с его семьей! – слегка краснея, проговорил Николай. – У него славная мать и две сестры, очень неглупые и развитые девушки. Бежецкий просил об одном деле. Старшая сестра собирается поступить на женские курсы, так просила меня дать ей сведения и написать кое-кому рекомендательные письма. В Петербурге у них никого знакомых нет…
«Вот какие дела!» – улыбнулся про себя Иван Андреевич и прибавил:
– Скоро ж перегорел твой друг!
– Это, папа, самого меня поразило. Никогда бы я не поверил, если б не видел сам Бежецкого… Сколько надежд подавал он в университете, какой был славный, честный, убежденный, а теперь?.. Мне кажется, он пойдет по общей колее!.. Вообрази себе, папа: Бежецкий взял место на железной дороге, и ведь место-то какое!.. С огромным жалованьем! А давно ли мечтал о кафедре, о деятельности, ничего не имеющей общего с настоящей.
– Быть может, средств не было… Мало ли о чем мечтаешь в молодости. Семья у него на руках?
– То-то и нет! Семья его кое-что имеет и в его средствах не нуждается. Да разве, папа, семья – оправдание для всякой мерзости? – внезапно воскликнул молодой человек, оживляясь, причем маленькие его глаза заблестели. – Ведь так каждую подлость можно оправдывать семьей, особенно, если она плодовита. И всякий негодяй может говорить: «У меня семья, я должен позаботиться о детях!» – и, утешаясь этим, безнаказанно грабить казну, обижать беззащитных, оскорблять порядочных людей… Что ты, папа! Положим, жизнь заедает, но не так уж, как говорят обыкновенно люди, готовые на сделки… Поверь, что человек, оправдывающий подлость семьей, и без семьи сделает подлость…
Иван Андреевич слушал сына. Горячие, порывистые слова Коли приятно щекотали его нервы.
Вася, напротив, как будто все еще недоумевал.
– Ты, конечно, теоретически прав.
– Еще бы!..
– Подожди, не торжествуй слишком рано победы над отцом, – шутливо прибавил старик. – Ты, повторяю, прав, но бывают случаи – и мало ли случаев! – когда единичные факты, как бы они ни были ужасны, ничего не значат. Знаешь ли, друг мой, нельзя сплеча винить: надо прежде узнать все обстоятельства, а то как раз попадешь впросак…
– Нет, папа, нет, не говори! – горячо начал Николай, – подымаясь со стула. – Никакие обстоятельства не могут оправдать таких людей, как Бежецкий. Кому много дано, с того больше и спрашивается! Я ему высказал это прямо в глаза.
– И разошелся с ним? – неожиданно воскликнул Вася.
– Ах ты, юнец! – снисходительно кинул Николай. – Нет, не разошелся… все же он не пропащий еще человек.
Вася снова облокотился руками на стол, как будто замечание брата не произвело на него никакого впечатления.
– Обстоятельства! – снова начал молодой человек. – Это старая песня! Да и какие обстоятельства хоть бы у Бежецкого? Он умный человек, понимает, что теперь больше, чем когда-нибудь нужны образованные, честные люди на всех поприщах, а что ж он с собой сделал? В сущности, продал себя. Если не будет потакать прямо, то умоет руки! Во имя чего? Все равно, говорит, ничего не выйдет, так я хоть личную жизнь устрою… Личная жизнь!.. Да разве она может быть счастливой при таких условиях?.. Ах, папа! Я не могу хладнокровно говорить, как вспомню о Бежецком! Да он ли один?.. Множество таких, и это между нашими, между молодежью. Одно благополучие, один бог Ваала [3] стал кумиром. Не успеет еще человек «пары сапог» сносить, – смотришь, он уж поет унылую песню, складывает руки и заботится о гнезде, да еще о гнезде-то каком, о самом роскошном, а там хоть трава не расти… Или бросается делать карьеру… Точно все, чему мы учились, чему мы верили и поклонялись, что волновало нас, из-за чего мы боролись, – все это был только модный костюм, пригодный для разговоров, а чуть встреча с жизнью – долой его!.. Ты знаешь, папа, что из нашего курса большинство, наверное, будет Бежецкими…
Молодой человек продолжал развивать эту тему.
Впрочем, вскоре он увлекся и от этой темы перешел к другой, третьей, делая неожиданные переходы. Он говорил горячо, с нервностью сангвинического темперамента, с искренностью молодости, полной добрых намерений. Он не столько доказывал, не столько заботился о фактах, сколько хлопотал об обобщениях, рисуя одну за другой картины, не жалея густоты красок. Собственные слова возбуждали его. Казалось, он торопился вылиться, вылиться залпом, точно спеша показать слушателям и особенно отцу, что перед ними взрослый, умный человек, знающий цену вещам и людям и понимающий, что происходит у него перед глазами.
Старик слушал и тихо-тихо улыбался, покачивая головой. Так маститые профессора слушают на экзамене бойких учеников, подающих надежды. Все, что говорил сын, было хорошо знакомо Ивану Андреевичу, но в устах сына эти слова являлись для любящего человека полными отрадного смысла. Приятно, когда близкий человек не обманул ваших надежд.
– Ну, Коля, ты уж чересчур увлекся! – заговорил Иван Андреевич, когда сын умолк и «отходил». Взгляд его так же быстро потухал, как и загорался. – Два-три факта – и ты уж нарисовал целую мрачную картину. У тебя, как вижу, осталась старая страстишка к обобщениям и… преувеличениям! – улыбнулся отец. – Не все ж такие пустоцветы, как твой приятель да два-три твоих знакомых… Не совсем же перевелись порядочные люди. Ведь по-твоему выходит, что будто в России и людей нет. Есть они, братец, только не видны, и деятельность-то их незаметна… Условия деятельности пока еще тесноваты… что правда, то правда… Иногда даже стыдно бывает, из-за какого пустяка приходится горячиться, какие истины доказывать и за что ждать… выговора, хотя бы такому седовласому старцу, как твой отец… Ну, да ты сам это хорошо понимаешь… А все-таки «земля движется», все-таки есть люди и между стариками и между молодежью… Я уже старик, а верю в человека, хотя в мои годы и пора бы извериться; ты же, Коля, такой молодой и хочешь казаться пессимистом наперекор себе!.. Впрочем, постой… постой… не кипятись!.. Я понимаю твое негодование и мизантропические выводы. Ты только что разочаровался в близком человеке и находишься еще под этим впечатлением… Это тяжело, Коля, не спорю, но все-таки нечего приходить в отчаяние… Жизнь, брат, еще целая жизнь у тебя впереди…
– Да я и не прихожу в отчаяние… Я рук не сложу, не бойся, но надо называть вещи их именами… Ты, папа, как посмотрю, такой же отчаянный идеалист, как и был.
– Ну, не такой, как был, мой друг… Жизнь самого завзятого идеалиста собьет с позиции, – усмехнулся Иван Андреевич, – а все-таки не думаю, что все кругом нас дураки или мошенники. Свежая водица просачивается… Ну, а ты-то сам, ты-то, мой друг, разве не идеалист?! Идеалист, да еще какой! Да разве можно не быть им в твои годы, с твоим честным, добрым сердцем, с твоей впечатлительной натурой? В двадцать три года да извериться в людей!.. Это, Коля, было бы ужасным несчастием… И дай бог, чтобы ты подольше сохранил в себе веру… Нынче, как погляжу, молодые люди как-то морщатся, если зовут их идеалистами… Сороковыми годами пахнет!.. Эх вы!.. А вся твоя филиппика [4], что это такое, как не лучшее доказательство?.. А твои письма? А, наконец, твоя статья?.. А еще прикидываешься… Меня, мальчик, не обманешь.
– Ты разве читал статью? – спросил молодой человек, весь вспыхнув.
– Читал, да не раз, а три раза перечел.
– Я думал, ты не читал. Она ведь всего две недели как напечатана. Я и книжку с собой привез!
– И ты думал, что я еще не прочел! – ласково укорил Иван Андреевич. – Как только в газетном объявлении бросилось мне твое имя, я тотчас же поехал в город и у знакомых достал книжку журнала, где напечатана твоя статья…
– Как ты нашел ее, папа? Ты, пожалуйста, не щади авторского самолюбия.
– Статья недурная. В ней есть жар, есть увлечение, видно, что она написана нервами, и потому производит впечатление – словом, статья хорошо рекомендует тебя.
– Отец твой всем нам читал ее, – проговорила Марья Степановна.
– Но есть и недостатки…
Хотя Николай и хотел казаться спокойным, но волнение проглядывало на его лице.
– Какие же, папа?
– Фактов маловато, фактов. Видно, что ты вопроса не изучил как следует… знаешь ли, по-немецки. Тогда бы статья еще лучше вышла.
– Но ведь это журнальная статья!..
– А все фактов побольше не мешало бы. Но я к слову об этом. Вообще же статья хорошая, честная. Ну, мы еще с тобой о ней поговорим, поспорим. Теперь будет с кем мне спорить. Вася – тот больше про себя думает!.. – засмеялся старик. – Взгляни, он и не слышит, что о нем говорят. Вася! Слышишь? О чем это ты задумался?
Вася сконфуженно встрепенулся и рассеянно смотрел на отца.
– О чем это ты?
– Да так!..
– Он вот всегда таким манером от меня отделывается, – шутливо промолвил Иван Андреевич. – Не удостоивает.
По лицу Васи пробежала застенчивая улыбка.
– Еще смеется! – добродушно заметил отец, дружески похлопывая Васю по плечу. – Хоть бы ты, Коля, расшевелил нашего меланхолика!..
С этими словами Вязников встал из-за стола.
– Ты, Коля, потом зайди ко мне. Нам с тобой еще о многом поговорить надо. Ведь два года, брат, не видались. Ишь какой ты большой стал, меня перерос. А после обеда по усадьбе пройдем…
– Отлично, папа. Я к тебе зайду, дай только переодеться. Я совсем ведь по-дорожному. Эка прелесть какая! – воскликнул он, выходя на балкон. – Сад-то еще более разросся. Что, все Василий за садом смотрит? – спрашивал Николай, направляясь с отцом в густую аллею.
– Все он. Никаких перемен без тебя не было.
– И соседи те же?..
– Вот только Лычков имение продал. Совсем старик разорился.
– Кому?
– Кривошейнову. Помнишь мельника бывшего, Кузьму Петровича?
– Как не помнить… Шельма порядочная!..
– Он и купил!
– Это огромное имение купил?
– У него, братец, миллионное состояние. Он нынче у нас в уезде чуть не первое лицо.
– Времена!..
– И важничает как Кузьма!.. Рожа уморительная! Вот только по-прежнему теснит народ… Все крестьяне на него плачутся. Они у него все в руках. Все должны ему. Лаврентьев кассу устроил – все пользы мало: почти весь уезд в кабале у Кузьмы. Уж я в земстве подымал вопрос о нем. Напрасно! Только Кузьму обозлил.
– А Лаврентьев по-прежнему дикий человек?.. Ни с кем не знаком?
– Тише, тише, Коля!.. Вася за Лаврентьева горой стоит. Дикий человек – его приятель! – засмеялся Иван Андреевич. – Сошлись.
– Вот как!
– Человек-то он честный, только с некоторыми странностями. Совсем мужиком живет, по-прежнему!
– Ну, а Лески пусты?
– Нет. Недавно приехала Смирнова с двумя дочерьми. Очень неглупая женщина. Верно, в Петербурге о ней слышал?
– Как же, слышал. У нее бывает интеллигентное общество.
– Познакомься, если хочешь…
– С удовольствием. Говорят, порядочная женщина.
– И у Лаврентьева побывай. Человек он хороший, хоть и странный. Ты ведь с ним не знаком? И я с ним через Васю познакомился, а то прежде встречались только.
– Так вот как! Перемен-то у вас немало!
– Леночка, Коля, замуж выходит! – вставила Марья Степановна, подходя к разговаривающим.
– Да, да, я и забыл тебе сказать.
– Леночка? Это интересно. За кого?
– Угадай.
– Трудно.
– За Лаврентьева.
– Дикий человек женится на Леночке! Вот не ожидал! Никак не ожидал. Она часто у вас бывает?
– По-прежнему. Верно, сегодня придет.
– Леночка за Лаврентьева! Признаюсь, вы меня поразили.
– Лаврентьев три раза ей делал предложение.
– И она, наконец, согласилась?
– Что ж, если любит.
– Ну, разумеется; только я думал, что Леночке иная судьба готовится, а впрочем… Непременно поеду к Лаврентьеву. Верно, он стал чище одеваться, если Леночка за него замуж выходит. С ним, значит, произошла метаморфоза!.. – засмеялся Николай. – Экая роскошь-то в саду! После Петербурга точно в рай попал!
– Надеюсь, ты у нас до осени? – спросила Марья Степановна.
– Еще бы…
– А после? – спросил отец.
– Еще не решил, папа. Предположение есть. После поговорим! – произнес он, возвращаясь назад. – Ну, пойду переоденусь, а то я на дикого человека теперь похож!
Он вошел в столовую и, увидевши Васю, сидевшего на том же месте, охватил его за тонкую талию и нежно сказал:
– Чего ты, милый Васюк, один сидишь? Пойдем-ка!
И он увлек брата к себе в комнату.
– Все тот же! – проговорил, радостно улыбаясь, Вязников, обращаясь к жене.
– Тот же. Приехал – и будто веселье с ним приехало.
– А за обедом не худо было бы выпить по бокалу шампанского. Как ты думаешь, старуха? Есть у нас?
– Как не быть! Я припасла к Колиному приезду.
– Вот и отлично! Поздравим его с окончанием курса! Молодец он у нас. Конек горячий!
– Это-то и страшно.
– Отчего страшно?
– Ты разве забыл свою-то молодость?
– Ему не надо этого… Боже сохрани! – проговорил Иван Андреевич. – И к тому же… А, впрочем, зачем загадывать, милая… Что будет то будет! Лишь бы остался честным человеком!
IV
– Ну, а ты, Вася, как живешь? – спрашивал старший брат у Васи, подававшего Николаю мыться.
– Ничего, живу себе. На голову лить?
– Полей, голубчик… Вот так… Эко славно как! Перед обедом, Вася, купаться? Вода, я думаю, славная теперь, – говорил старший брат, с фырканьем вытираясь полотенцем. – А в академию скоро?
– Не знаю еще…
– Как не знаешь? Готовишься?
– Не очень. Не тянет меня академия…
– Так в университет, что ли?
Вася замахал головой.
– Так куда же?
– Разве надо непременно куда-нибудь?
– А то как же? Не недорослем же быть!
– Не по форме?
– Как это не по форме?
– Так, говорю: не по форме?.. Непременно надо?
Николай остановился и смотрел во все глаза на брата.
– Ты что, Коля, удивляешься так? – тихо спросил Вася.
– Да ты, Вася, чудак… Не сердись, голубчик, а ты чудак какой-то стал… Ведь надо же кончить курс!
– А ты почем знаешь, что надо?.. Как для кого!
Старший брат совсем был изумлен.
– Я думаю, для всякого.
– Это ты про диплом? Так, может быть, мне его не надо… А учиться и так можно, без диплома… Диплом этот для того, кто хочет потом людей морочить… Стара штука!
– Как людей морочить?
– Очень просто, как людей морочат… Мало ли морочат… А я не хочу…
– Ты какими-то загадками, Вася, говоришь… С папой говорил?
– Нет еще. Придет время – скажу!
– Это уж не Лаврентьев ли тебя первобытности учит?
– Ты, Коля, Лаврентьева не знаешь, так зачем ты смеешься? Лаврентьев – чудеснейший человек… Ты посмотри, как мужики его уважают… Он, брат, хоть и без диплома, а по совести живет… человека не теснит… Да ты, Коля, не сердись, пожалуйста… когда-нибудь, может, поговорим, а теперь не расспрашивай.
Он замолчал. Потом, как бы спохватившись, продолжал:
– А ты с Лаврентьевым познакомься. Сам увидишь. Он тоже желает с тобой познакомиться. Статья твоя ему понравилась… Он тебе может много сведений сообщить… Он жизнь-то крестьянскую знает…
Это известие произвело на Николая приятное впечатление. Ему было лестно, что статья понравилась Лаврентьеву.
– А тебе понравилась?
– Понравилась и мне… только… ну, да не теперь… Я на нее заметку написал, – прибавил Вася конфузливо. – После покажу… Так написал… для себя…
– Я познакомлюсь с Лаврентьевым. Сведи меня к нему.
– Отлично! – обрадовался Вася. – Ты увидишь, какой Лаврентьев.
– Ты, кажется, влюблен в него?
– Люблю… да его все любят. Один Кузька не любит. Собирается его извести. Только шалишь, брат!
– Какой Кузька?
– А живодер здешний… Кривошейнов.
Николай продолжал свой туалет. Вася внимательно оглядывал брата и заметил:
– Франт-то ты какой, Коля!
Старший брат вдруг вспыхнул.
– А по-твоему, надо неряхой быть?
– Да я так… Ты не сердись, брат.
– Я и не сержусь…
– То-то, а я было подумал…
Николай протянул руку.
– Ах, Васюк, Васюк, голубчик, кроткая ты душа! Не сердись и ты на меня… Ведь я расспрашивал тебя, как брат… не желая оскорбить…
– Что ты, что ты, Коля! Да разве я обиделся? За что? – повторял он, крепко пожимая брату руку. – Я после тебе все расскажу, на каком основании я никуда не хочу… Ты умный, ты должен понять… Всякий по-своему… Вот если б я умел писать, как ты, то знаешь, что бы я сделал?
– Что бы ты сделал?
– Остался бы здесь да подробно и описал, как мужик живет, а то ведь в газетах все врут… Ах, если бы ты видел только, Коля, что здесь Кузька делает! И нет ему предела! – прошептал задумчиво Вася.
– Это всем хорошо известно, Вася.
– Нет, не говори. А, впрочем, тем хуже… Всем известно, и все смотрят!
«Странный брат какой!» – промелькнуло в голове у Николая.
Братья несколько времени молчали.
– Послушай, Вася, скоро Леночкина свадьба?
– Елены Ивановны? – поправил Вася.
При этом бледное лицо его вспыхнуло ярким румянцем.
– Ну да…
– Осенью, кажется… А что?
– Так спросил. Тоже старые приятели. А отец ее?
– Обыкновенно что: исправник, как и был! Еще папа его немного в страхе держит, а то…
– А Смирновых видел?
– Видел… Такая сорока, так и стрекочет, а барышни все об адвокатах да о литераторах… Слышал, как они маме в уши визжали! Ты хочешь с ними знакомиться?
– А по-твоему не стоит?
– Не стоит. Болтуньи! Все эдак больше о возвышенности, а землю по десяти рублей сдают… Шельмы!
– Ты, однако, брат, сильно. Говорят, Смирнова умная женщина.
– Да кому от ума-то ее прок? – добродушно возразил Вася. – Вот и Бежецкий твой умный, а сам же ты говорил, на что пошел его ум… на мамону [5]!
– Философ ты, как погляжу. Стоик [6]! – заметил Николай, надевая жакетку.
Он был совсем готов. Свежий, красивый, в хорошо сшитом костюме, он глядел таким молодцом, что Вася, любуясь братом, воскликнул:
– И какой же ты, Коля, красавец!
Брат улыбнулся своей привлекательной улыбкой.
– Вещи твои убрать?
– Авдотья уберет.
– Все равно… Теперь мне нечего делать… я уберу.
– Ну, давай вместе.
Они принялись выкладывать платье, белье и книги из большого чемодана. Вася внимательно разглядывал книги и две из них отложил.
– Можно почитать?
– Разумеется… Ты что выбрал? – полюбопытствовал брат.
Вася назвал заглавия.
Николай шутя погрозил пальцем.
– Ишь к чему тебя тянет! – протянул он. – Смотри, Вася, с ружьем осторожнее: заряжено… Думал дорогой что-нибудь подстрелить… Дичи теперь, я думаю, много?
– Есть… намедни куропаток видел!
– А ты по-прежнему не любишь охоты?
– Нет. К чему я буду божью тварь убивать… потехи ради.
– Тогда и мясо есть не следует?
– Ну, это другое дело. А, впрочем, пожалуй, что и не следует! – заметил Вася. – Я думаю об этом.
– А пока ешь?
– Ем.
Николай рассмеялся.
– Ну, теперь пойдем, брат, в сад, туда к речке, а оттуда в малинник.
– Пойдем!
Они спустились в сад.
Николай весело пустился в самую глубь, ощущая полной грудью прелесть большого, тенистого, густого сада с вековыми деревьями. Ему было как-то весело, хорошо и привольно в этом гнезде. Хотелось резвиться, как школьнику. Они обошли весь сад. В малиннике, под палящим солнцем, прикрывшись платком, Николай ел ягоды с жадностью мальчишки. Потом зашли на огород, оттуда спустились к речке и пошли по берегу.
Деревня была как на ладони. На улице не было ни души. Деревня точно вымерла.
Они остановились.
– Ну, как наши живут – по-прежнему хорошо?
– Хуже.
– Разве и их ваш Кузька донял?
– Сюда пока не добрался… Неурожаи!..
– Пойдем-ка в деревню!
– Пойдем, если хочешь, только теперь никого дома нет. В поле все.
– Ах, я и позабыл! Так вечером?
– Ладно.
Они вернулись назад.
– Ах, мама, как у вас хорошо! – радостно говорил Николай, подбегая к Марье Степановне, которая беседовала о чем-то с поваром.
– Смотри, не соскучься. После Петербурга, пожалуй, и соскучишься!
– Что ты, мама! Я разве так целый день бездельничать буду? Я работу с собой взял… Что, Петр, – обратился он к старику повару, – опять на охоту будем ходить?
– Когда угодно, Николай Иванович. Я с радостью…
– Собаки вот нет…
– Найдем-с и собаку.
– Где?
– У дьякона есть собака.
– Ну, ладно. А ты, мама, по-старому хозяйничаешь?
– Да, Коля. Не хочешь ли покушать? Ты чаю один стакан пил.
– Нет еще. Да ведь обедать будем в два?
– В два, по-прежнему.
– Так через два часа и обед. Я лучше приберегу аппетит к обеду.
Николай прошел к отцу.
Кабинет Ивана Андреевича был большой, просторный, с мягкой, обитой темной кожей, мебелью. Вдоль стены тянулся большой шкаф, наполненный книгами. Другие стены были увешаны портретами разных знаменитостей науки, литературы и искусства. У открытого окна, выходящего в сад, стоял большой стол, за которым сидел Иван Андреевич и что-то писал. В комнате было прохладно, хорошо. Густая тень сада защищала комнату от солнца.
– Ты извини, папа. Я помешал тебе.
– Что ты!.. Садись-ка, Коля, голубчик.
– Ты чем это занимался?
– Записку, брат, сооружаю для доклада в будущее собрание.
– О чем, папа?
– Да помилуй, Коля. И без того мы деньгами не богаты, брать-то больше неоткуда, а наши земцы что выдумали! Понадобилась им, видишь ли, железная дорога. Они и хотят хлопотать, чтобы с гарантией земства построить дорогу, – ведь это новый налог на бедного мужика. Ну, разумеется, нашлись люди, которые в этой мутной водице рыбки хотят наловить.
– Ты дашь мне прочесть записку!
– Конечно, дам. Только сомнение меня берет, Коля: не напрасно ли я пишу?
Между отцом и сыном завязался разговор. Старик рассказывал Николаю о деятельности своей в последние два года. В словах его звучала унылая нотка. Он все еще не падал духом, все еще бодрился, но Николай заметил, что в эти два года Иван Андреевич потерял много прежних надежд. Иван Андреевич с грустной усмешкой говорил, что он в собраниях почти всегда в меньшинстве.
– Ты, как Прудон, один составляешь партию [7].
Старик усмехнулся.
– Почти что так. Впрочем, два-три товарища иногда есть, а то больше один да один. И меня даже в беспокойные люди записали. Вот через месяц будет экстренное собрание. Поедем – увидишь.
– А ты все отдельные мнения подаешь?
– Подаю.
– И громишь своих противников?
– В последнее время, Коля, меня уже слушают не так, как прежде.
– А ты все громишь?
– Не молчать же! Если все замолчат, то что хорошего? Все капля точит камень. И о чем иногда приходится спорить-то, брат!
Старик махнул рукой.
– И чего беречься? – уныло прибавил он и замолчал. – Знаешь ли, просто стыдно в пятьдесят два года рассказывать. На днях ко мне приезжал председатель земского собрания, испуганный, взволнованный. Знаешь ли, зачем? Сообщить мне, что моя речь в последнем собрании показалась кому-то резкой, и его вызывали для объяснений. А знаешь, о чем говорил я эту зажигательную речь? – печально усмехнулся старик. – О том, чтобы земство ходатайствовало о соблюдении закона при взыскании недоимков. Это, видишь ли, деликатный предмет!.. Бедняга председатель просто насмешил меня своим страхом. Рассказал, что Кривошейнов сплетню в губернии пустил. Ему и поверили!.. Но ведь не может же так продолжаться, не правда ли? Еще немного времени – и ты, Коля, увидишь, что будет и на нашей улице праздник, взойдет и над нашей нивой солнышко.
Лицо Ивана Андреевича сияло надеждой, слова звучали верой.
– А пока будем, Коля, записки писать! Авось что-нибудь и выйдет. По крайней мере недаром бременишь землю! – весело прибавил Вязников, трепля сына по плечу. – Так ведь? Ну, а ты что с собой думаешь делать?
Из полуотворенной двери несколько времени как доносился чей-то свежий женский голос. Николай несколько раз прислушивался и поворачивал голову. Он только что хотел отвечать на вопрос отца, как на пороге появилась Марья Степановна, а из-за ее плеча выглядывало хорошенькое женское личико с синими глазами.
– Можно к вам, господа? – спросила Марья Степановна. – Я гостью привела.
– А, Леночка! Идите, идите сюда. Посмотрите-ка на нашего дорогого гостя!
В кабинет вошла молодая девушка в простеньком ситцевом платье, плотно облегавшем красивые, правильные формы. Хорошенькая головка, с приветливыми синими глазами, была окаймлена темно-русыми, откинутыми назад, короткими волосами. От нее веяло свежестью, здоровьем и какой-то задушевной простотой. Видно было, что она выросла на привольном воздухе.
Бойкой, уверенной походкой подошла она к старику, крепко, по-мужски, пожала ему руку и, протягивая потом маленькую, твердую руку Николаю, проговорила, слегка краснея:
– Здравствуйте, Николай Иванович.
– Здравствуйте, Лен…
Он запнулся.
– Елена Ивановна! Чуть было вас, по старой памяти, не назвал Леночкой!..
Она рассмеялась, открыв ряд белых зубов.
– Называйте, как хотите… Разве не все равно?..
– Ну, о здоровье вас спрашивать нечего: вы, Елена Ивановна, совсем цветете!
– И вы жаловаться, кажется, не можете на здоровье!..
Молодые люди весело глядели друг другу в глаза, как бывает между друзьями, давно не видавшимися друг с другом.
Незаметно вошел Вася и присел к сторонке, не спуская глаз с молодых людей, которые весело разговаривали.
Вася обратил внимание, что Леночка сегодня особенно принарядилась, заметил цветок в ее волосах, видел, как оживлено было ее лицо, вспыхивавшее по временам румянцем, и какое-то страдальческое выражение промелькнуло в его задумчивом взоре…
