Кирилл Андреевич Романов
Покой средь маков
Она шла к далёкому, но очень важному для неё месту, без посещения которого не обходилась ни одна неделя её жизни вот уже на протяжении тридцати лет.
Стряхивая вновь набежавшие слёзы, А’Ллайс шагала навстречу новому дню в прекрасном беспорочном мире.
* * *
Стоял тёплый август 1950-го года. Над небольшим рэйландским городком Лийбенхау начал сгущаться вечер. Для молодой девушки с прекрасным именем Эвангелия, проторчавшей весь свой выходной в цветочной лавке, очередной летний день пролетел почти незаметно. И это совсем неудивительно, ведь с самого утра шёл нескончаемый поток посетителей. Настолько огромный, что уже невольно казалось, будто бы всем жителям города в одночасье взбрело в головы выкупить все имеющиеся в наличии цветы.
Не обошлось и без постоянного клиента – молодого и немногословного курьера, который один раз в каждый месяц скупает все запасы красного мака. И так с самого момента основания лавки: появляется, покупает весь мак и уходит, никогда не объясняя для чего ему столько цветов…
Несмотря на загруженность, Эвангелии, благо, удалось пережить очередной хлопотный денёк. Переодевшись в самую обычную одежду для прогулок по городу – просторную белую рубашку в голубую крапинку и длинную синюю юбку, – девушка закрыла лавку на ключ, не забыв при этом вывесить табличку «Закрыто», легко выдохнула и отправилась домой.
И теперь, размеренно шагая по мощёной брусчаткой улице, огибая толпы спешащих по домам после работы горожан, скопления небольших соборов и инфраструктурных зданий, она шла навстречу идущему по левой стороне дороги трамваю. Усталый толстяк-кондуктор без какого-либо энтузиазма сунул девушке билет, даже не пересчитав врученную ему за проезд горсть монет. Но, поскольку Эвангелия дала сумму без сдачи, то на эту небольшую оплошность она не обратила внимания: чего взять с точно так же уставшего человека?
Заскрежетали закрывающиеся двери, зашумели скрытые от глаз пассажиров механизмы, и трамвай двинулся дальше. На счастье девушки, в самом центре салона нашлось свободное место у окна, через которое открывался вид на улицы готовящегося ко сну города. Поудобнее усевшись и устроив на своих коленях маленькую сумочку с личными вещами, Эвангелия наконец вновь почувствовала, что значит «отдыхать», ведь кто бы мог подумать, что работа в цветочной лавке – это не просто сидеть на стуле, любуясь цветами и время от времени поливая их и продавая. Нет. Это целый комплекс долгих и непростых задач, начиная от банальной пересадки, заканчивая трепетным уходом за каждым растением.
Однако девушка не особо переживала по поводу всех нахлынувших на неё трудностей, ведь иметь и содержать свою цветочную лавку было мечтой всего её детства – такую любовь к цветам ей привила матушка, а той, в свою очередь, её собственная мать, являющаяся для Эвангелии эльтой [бабушкой].
За окном пролетали десятки жилых домов, построенных ещё в прошлом веке, но продолжавшие свою службу жителям города и по сей день. Возможно, это связано с их реставрацией – во время войны город подвергся бомбардировке, и часть сооружений оказалась разрушена. Но тогда откуда у Рэйланда, переживавшего не самые лучшие времена после окончания сражений, средства на реставрацию городов с сохранением их национального старинного стиля, которому присущи дорогие в производстве арки, колонны, витражи и прочие изыски романской и готической архитектуры? Непонятно…
Как только в транспорте заметно поубавилось количество пассажиров и трамвай покинул пределы города, темы для размышления с архитектуры переключились на темы личные. Скоро день рождения у эльте, а значит, пора бы уже подумать о подарке.
Хоть прошлый подарок та и приняла с радостью, но впоследствии убрала его далеко на верхние полки шкафа, и тогда стало ясно: шкатулки она не жаловала. Значит, нужно придумать что-нибудь другое. Но вот что? Какой-нибудь роскошный букет из лавки? Вряд ли, поскольку к цветам эльте равнодушна так же, как и к подаренному пару лет тому назад ожерелью – всё равно продолжает носить свой потрёпанный временем медальон с изображением всадника.
Эльте… Сколько Эвангелия её помнит, эльте никогда не менялась. Годы идут, тело стареет, но её движения по-прежнему быстры, выверены и грациозны – «солдатская ходьба», всегда отшучивалась пожилая женщина. Вставая в одно и то же время с первыми лучами солнца, она ни разу не пренебрегала зарядками и спортивными тренировками, а ведь ей без малого почти уже шестой десяток. Однако тело – это лишь часть человека. Совсем другое дело – душа. И вот здесь всё было не так радостно…
Прошло тридцать лет с последней войны человечества. Само слово «война» теперь лишь в книгах по истории, к которому новые поколения относятся снисходительно, как к чему-то нереальному и более невозможному. Закрылись все военные заводы, уничтожено почти всё имевшееся на свете оружие и бронетехника (осталась лишь малая часть на вооружении правоохранительных органов), расформировались все без исключения армии. В умах людей было посеяно стремление к прекрасному, вечному миру.
И как ни странно, это удалось. Тридцать лет – ни войн, ни конфликтов. Все проблемы на мировой арене решаются кропотливыми и длительными переговорами, и, к счастью, такой формат урегулирования вопросов успешно и бесперебойно работает на протяжении вот уже стольких лет. Всё же наученные горьким опытом разрушительной войны с многомиллионными потерями люди, кажется, наконец-то одумались…
Но какой ценой…
– Мисс, конечная остановка.
Раздавшийся над девушкой голос вывел её из раздумий, и она посмотрела на обратившегося к ней человека.
– Трамвай дальше не поедет. Вы же не пропустили свою остановку? – поинтересовался кондуктор, заложив правую руку за спину, а левой поглаживая свои закрученные усы.
– Нет, всё в порядке, – смущённо улыбнувшись, ответила Эвангелия своим красивым, молодым голосом. – Я живу здесь неподалёку.
– Скоро стемнеет, поэтому будьте осторожны по пути, мисс. И всего вам доброго. – улыбнулся кондуктор в ответ и, развернувшись к девушке спиной, неспешно зашагал по салону, осматривая его на наличие случайно забытых и оставленных пассажирами вещей.
Нависший над пригородом Лийбенхау огненно-лиловый вечер встретил Эвангелию дуновениями прохладного ветра и тишиной просёлочной дороги, которая пролегала от остановки к её дому через значительное по размерам цветочное поле. Стоит ли говорить о потрясающем букете ароматов, что сейчас окружал девушку? Он приятно дурманил рассудок, заставляя позабыть обо всех своих проблемах и трудностях и просто насладиться красотой окружающей природы…
– Эй! Вы! Постойте секундочку, н-не уходите!..
Прилетевший в спину незнакомый, чуть развеселённый мужской голос не на шутку встревожил девушку. Уже достаточно поздно, а в радиусе трёх миль вокруг поля не находилось не то что одного поселения, даже дома. Кто же её позвал? И, главное, какие у него намерения?..
Отбросив сомнение и тревогу, Эвангелия нашла в себе силы остановиться и обернуться. К ней шла небольшая компания молодых мужчин. Измятые рубашки с небрежно расстёгнутыми воротниками, брюки с подтягивающими ремнями, завязанные вокруг талии пиджаки и жилеты с эмблемами местного университета. Студенты. И, судя по покачивающейся походке, «плавающим» глазам и полупустым бутылкам вина в руках, студенты, пребывающие в состоянии алкогольного опьянения…
Остановившись в паре метров от девушки, самый робкий парень из еле стоявшей на ногах троицы – шатен с ломаным носом – небрежно обратился к ней:
– Э-э-э… Пр-ростите за столь не скромный вопрос, но… поз-звольте утолить моё юношеское любопытство: что такая молодая и красивая мисс позабыла в такое позднее время в таком отдалённом и поз-забытом всеми богами месте?
– Возвращаюсь домой после работы. А вот вас, господа, вижу в наших краях впервые, поэтому точно такой же вопрос хотела бы задать и вам, – с растущей ежесекундной тревогой ответила Эвангелия. – Кто вы и что здесь делаете?
– Хах! А вы, мисс, имеете что-то против нашего здесь н-нахождения?.. – поинтересовался шатен.
– В… В-во! Имено! – поддержал товарища стоявший рядом дружок с широкими рыбьими глазами и растрёпанными рыжими волосами. – Вы ч-что, пр-ротив?
– Нет. Я просто интересуюсь, – спокойно, стараясь не показывать своего страха, ответила девушка.
– М-мы гуляем здесь, ничего особенного, – кивнул блондин с серыми глазами и еле успел ухватиться за своего рыжего дружка, чуть не свалившись на землю.
– Тогда всего вам доброго, господа. Позволю себе удалиться, – коротко попрощалась Эвангелия, развернувшись к молодой пьяни спиной, и спешно зашагала прочь в сторону дома, благо идти до него оставалось около пяти минут.
– М-мисс! Постойте! Куда же вы? – донеслись ей вслед то ли встревоженные, то ли возмущённые слова. – Не хотите ли вы к нам прис-соединиться? У нас и выпи… тьфу, то-есть, и… ну, в-вы поняли!..
– Простите, но я очень спешу домой. – не оборачиваясь, коротко бросила девушка и ускорила шаг.
– Но мы н-настаиваем!
Эвангелия уже собиралась перейти на бег, как вдруг её схватили за руку и резко развернули лицом назад. Судя по всему, шатен был настроен решительно и отступать не собирался.
– Мис-сс, разве вас не учили, что нельзя отказывать мужчинам? – пьяно ухмыльнувшись, поинтересовался он.
Страх усиливался. Что сможет сделать девушка против троих нетрезвых парней? На спасение имелся только один единственный шанс, спрятанный у неё в сумочке, – подаренный эльте плотный свёрток, в котором хранился самовоспламеняющийся порошок…
В этот момент позади троицы донёсся пронзительный свист, на который те немедленно отреагировали, обернувшись. Перед ними стояла пожилая женщина пятидесяти лет на вид. Завязанные в короткий хвостик седые волосы, морщинистая кожа, серо-голубые глаза, чёрно-фиолетовое уличное платье, кожаные сапоги почти до колена, а в руках небольшая дамская сумочка.
– Вам чего надо? – безэмоционально поинтересовался блондин у женщины.
– Чтобы вы исчезли отсюда, да побыстрее! – грубо проговорила та в ответ, недобро хмурясь.
– У-ух! Ничего себе просьба! – отпустив девушку, удивился шатен и загадочно улыбнулся. – Парни, – обратился он к своим дружкам. – Вы слы-ыхали это? Слыхали, чего от нас хочет эта старуха?
– Ага. – кивнули те и надменно загоготали.
В ответ на это женщина резко вытащила из сумочки увесистый пистолет и, щёлкнув механизмом взвода, наставила его на не следящего за своим языком говорливого шатена. Запрещённый предмет, имевший возможность забрать чью-то жизнь в мгновение ока, как и ожидалось, произвёл большое впечатление на пьяную молодёжь. Студенты все как один испуганно встрепенулись и подняли руки.
– Э-эм, м-мадам, вы… Мы же пошутили, мадам… – при виде оружия язык говорливого пьяницы начал заметно заплетаться, а сам он принялся отходить к цветочным зарослям: медленно и осторожно, чтобы не спровоцировать незнакомую старуху, у которой, мало ли, что может быть на уме. – Вы-ы бы это, убрали оружие…
– Не тебе мною командовать, щ-щёнок! – грозно рыкнула женщина, продолжая держать главаря шайки на прицеле. – А теперь для начала извинитесь перед девушкой за своё дешёвое хамство! Затем проваливайте, пока к моему счёту не прибавилось ещё три тела!
Внимательно всмотревшись в пистолет, блондин вдруг почувстовал в себе прилив уверенности и бестрашно опустил поднятые руки.
– Да ладно вам-м, пар-рни… – сказал он. – Ну откуда у неё боевое оружие, когд-да оно запрещёно во всём мире? Игрушка! Брехня!
Громыхнул выстрел, и над полем нависла целая стая недовольно кричащих птиц, в спешке покинувших свои гнёзда, что были разбиты на редких одиноко стоящих деревьях. Продемонстрированный в деле самозарядный аргумент оказался весьма убедительным, и вся троица, испуганно завопив: «Простите, мисс!», бросилась наутёк в заросли цветов подальше от чокнутой старухи с настоящим боевым пистолетом.
Поставив оружие на предохранитель, женщина вложила его обратно в сумочку, подобрала с земли дымящуюся гильзу и, как будто ни в чём не бывало, зашагала к застывшей в ступоре девушке.
– Матери – ни слова, – коротко сказала она, строго посмотреы Эвангелии в глаза.
– Э… Э-эльте А’Ллайс! – наконец выпав из ступора, произнесла ошеломлённая девушка и крепко обняла её, чуть ли не вжавшись всем телом в свою спасительницу.
А’Ллайс почувствовала, как на её плечо упало несколько слёз.
– Ну-ну, чего разнылась, как малолетняя девчонка? Всё обошлось, успокойся, – обняла в ответ она свою энкелин [внучка]. – Эльте никому не даст тебя в обиду. Но, моя дорогая, тебе уже скоро двадцать лет исполняется, а ты так и не научилась ничему из того, что я тебе показывала! Ты хоть помнишь, куда и как надо бить?
– Ногой в пах, – ответила Эвангелия на упрёки родственницы, не выпуская её из объятий. – Рёбром ладони по горлу.
– Верно, – согласилась А’Ллайс. – А тот свёрток, что я тебе подарила, всё ещё у тебя?
– Ага, – всё также скупо на слова, ответила девушка.
– Помни: применять его можно только в особо чрезвычайных ситуациях, когда твоя жизнь или жизнь твоих близких находятся под угрозой, – напомнила эльте А’Ллайс и освободилась от объятий. – Поэтому учись обороняться от вот таких мерзавцев грубой силой: кулаками и ногами. Или же беги…
– Знаю, знаю, как же, – грустно улыбнулась Эвангелия… и через секунду, резко переменившись в лице, испуганно вопросила: – А что, если они вернутся? И приведут с собой гвардию правопорядка? Ты же применила оружие, нарушила закон!..
Её молодое личико покрылось всеми признаками волнения.
– А что гвардейцы сделают своему бывшему сослуживцу, да и к тому же боевому офицеру в отставке? – нисколько не удивившись вопросам, невозмутимо отозвалась А’Ллайс. – Да и мало ли чего могло показаться пьяной молодёжи, угу? Утром встанут и сами ничего не вспомнят…
– Ну… а если действительно донесут, куда следуют? – всё ещё нервничала девушка.
– Тогда я всех их перестреляю, – невозмутимо ответила эльте А’Ллайс.
Наступило взаимное молчание, длительностью в несколько секунд.
– Шуточки у тебя, конечно… – поморщила носик Эвангелия.
А’Ллайс приложила руку к сердцу.
– Польщена, что вы оценили мой дешёвый зольдатский сарказм, мисс фон Берх, – кратко улыбнулась она, а затем устало вздохнула. – Пошли уже домой, а то я сейчас с ног свалюсь, – и справедливо для себя заметила: – Если я нарушила закон, то ты, моя дорогая, нарушила одно из правил войны.
– Хм? – сказать, что от этих слов девушка удивилась, – ничего не сказать. – Какое же?
– Не стой на одном месте дольше десяти секунд, – сообщила эльте. – Эти недоноски убежали три минуты назад, а мы с тобой даже и шага в сторону не сделали.
Эвангелия по-доброму усмехнулась.
– Хорошо, я запомню, – кивнула она. И тут же согласилась с ранее высказанным предложением: – Что ж, пошли. Матушка уже, наверное, заждалась…
И они отправились в путь.
– Как-то ты сегодня поздно возвращаешься, – продолжила разговор эльте А’Ллайс тонким замечанием. – Было много посетителей?
– Да. Сумасшедший денёк выдался: столько народу было, что даже во время обеденного перерыва всё шли и шли, шли и шли, – рассказала девушка и, взглянув на родственницу, подметила: – Да и ты сегодня не сказать, что рано вернулась.
– Навещала могилу родителей, а после задержалась у друзей: пили чай, вспоминали молодость, – сообщила А’Ллайс, в голосе которой чувствовалась печаль: она припомнила себе о давних ранах, которыми была покрыта её старая солдатская душа. – Ну… Ты понимаешь, о чём я…
Сказав это, А’Ллайс опустила налившиеся тоской глаза и тихо выдохнула. Заметив это, Эвангелия поспешила сменить тему.
– Не будем о грустном… – также снизив тон, предложила девушка.
– Не будем, – согласилась её эльте, после чего обе родственницы замолчали.
Продолжить диалог не получилось. Эвангелия, осознав, что вновь напомнила эльте о былом, погрустнела. А’Ллайс редко и неохотно рассказывала о своих родителях и братьях. И тем более ничего не говорила о своих друзьях, с которыми ей довелось пройти всю войну. Единственное, что было известно Эвангелии, – для эльте её боевые друзья были одними из немногих, кем она действительно дорожила и кого по-настоящему любила. Любила настолько сильно, что порою девушке даже казалось, что к своим друзьям эльте А’Ллайс питает больше любви, чем к ней самой…
Остаток пути до дома родственницы преодолели, не проронив ни слова. Эвангелия ощущала на себе вину из-за того, что её неосторожные слова опечалили эльте, и дальнейшим разговором она боялась усугубить положение. А’Ллайс же думала о давно прожитых временах, которые обернулись ей ночными кошмарами на всю жизнь, а когда она вспоминает прошлое, то всегда хмурится и молчит.
И вот наконец перед родственницами предстало родовое поместье дворянской семьи фон Берх. Это большое двухэтажное здание, возведённое из тёмного камня и синей черепицы, внутри которого имелось более двадцати комнат, несколько кухонь, просторная гостиная и множество коридоров. Вокруг поместья раскинулась большая территория, окружённая высоким каменным забором, в котором имелся всего лишь один вход, представляющий из себя кованые ворота с символом «VB» посередине, что означало «Von Berhh».
– Вот мы и дома… – слабо улыбнулась утомившаяся А’Ллайс и, повернув массивный ключ в замке, открыла створку ворот.
Когда-то давно, во времена детства А’Ллайс, в поместье служило два десятка человек прислуги: стража, горничные, повара, конюхи, ремонтники, садовники, нянечки и дворецкий. В те давние дни хозяином поместья был Оттэр фон Берх – отец А’Ллайс и её трёх старших братьев. А сейчас главой дома являлась лишь одна А’Ллайс, которая твёрдо решила отказаться от пережитков прошлого в лице прислуги и возложила уход за поместьем на свои плечи. Поэтому, войдя на порог поместья, их никто не встретил, кроме приятного аромата свежеприготовленной еды, что еле заметной дымкой тянулся прямиком с ближайшей кухни – судя по всему, Фрида, дочь А’Ллайс и мать Эвангелии, в очередной раз провела весь вечер на кухне за приготовлением ужина для всего семейства.
– Мам, мы дома! – погромче сказала Эвангелия, снимая с уставших ног синие туфли на очень низком каблуке. – Фух… Почему мы не можем переехать в город? – с этим вопросом она обратилась к своей эльте. – Это просто невыносимо, каждый день проделывать столь долгий путь до работы и обратно!..
– Хочешь – переезжай, – абсолютно равнодушным тоном отозвалась эльте А’Ллайс, укладывая тонкие чёрные перчатки на столик у парадного хода. – А я здесь останусь. Кто-то же должен присматривать за нашим поместьем.
После этих слов А’Ллайс прошла вперёд и, поднявшись по спиральной лестнице, ведущей на второй этаж, проследовала в дальнейший коридор, где сразу пропала из виду. Она понимала, что Эвангелия, как и Фрида, никогда не оставит её одну, хоть их отношения и было сложно назвать «хорошими». Однако при этом бывший офицер была совсем не против, если энкелин переберётся в Лийбенхау или даже в столицу – огромный и величественный город Рэйнбург.
А’Ллайс прекрасно понимала, что Эвангелия молода и у неё ещё вся жизнь впереди, которую необходимо как-то устраивать, а не томиться в отдалённой глуши, где из людей только матушка и эльте.
Сама же Эвангелия уже давно не прочь переехать в Лийбенхау, поближе к месту учёбы. Да только привыкла она к своему родовому поместью. К этим просторным комнатам и длинным коридорам, высоким стенам, с развешанными на них старинными картинами, на которых были изображены её предки, к широким окнам, через которые открывался вид на поле, когда-то давно предназначавшееся для езды на лошадях, к всё так же роскошному цветочному саду…
Да и как она может уехать от своих любимых матери и эльте? Её единственные родные, близкие душе и сердцу люди…
Отца девушка не помнила. По словам матери, он трагически погиб во время путешествия из Рэйланда в Соединённые Земли Ойстиланда, когда Эвангелии было всего четыре года: корабль, на котором плыл её отец, угодил в сильный шторм и разбился о рифы. Единственное, что всё ещё напоминало девушке о своём родителе, это потрёпанное временем фото высокого светловолосого мужчины средних лет с подписью на обратной стороне: «Михаэль Вайс»…
– А вот и ты.
Из расположенного справа от парадного входа коридора вышла Фрида, одетая в домашнее синее платье и заляпанный пятнами жира белый фартук. Женщина подошла к дочери и крепко её обняла.
– А-а… – наконец отлипнув от Эвангелии, Фрида вдруг вспомнила про свою матушку и погрустнела. – Эльте всё без настроения, да?..
– Угу, – кивнула девушка. – Ходила проведать родителей и друзей. А ты же знаешь, что после этого она всегда… – Эвангелия осеклась, чтобы подобрать слова помягче. – Ну, «такая» вот. Думаю, ты понимаешь, о чём я.
– Да… – вздохнув, согласилась Фрида и сложила руки у пояса. – Хорошо. Вымой руки, переоденься и иди к столу, там уже всё накрыто. А я пока пойду поговорю с твоей эльте…
– Эй, а давай лучше я сама попробую, – вдруг предложила Эвангелия и, сделав шаг вперёд, приблизилась к матери. – В последнее время она очень редко разговаривает со мной, и я бы хотела это исправить. Тем более мне есть, что ей сказать. А тут такая прекрасная возможность поговорить появилась, грех не воспользоваться…
На самом деле Эвангелия ещё не понимала, что сказать эльте: если бы знала, то болтала бы с ней ещё по пути домой, но не вышло. Однако сейчас, дома, в окружении старинной утвари, мебели и других вещей, знакомых А’Ллайс ещё с детства, то есть в окружении спокойной, домашней обстановки, можно было попробовать невзначай завести диалог, отвлечь её от печали и, наконец-то… «направить на истинный путь»?
– Но вообще-то… – возразила было Фрида, но, увидев глаза дочери, источавшие надежду, тут же сдалась. – Ну-у, хорошо, уговорила. Поговори сама. Только старайся не припоминать ей войну, хорошо?.. И обязательно вымой руки! – сказав это, матушка улыбнулась и поправила вываливающиеся из причёски дочери локоны светлых волос.
– Хи-хи! – по-девичьи хихикнула Эвангелия и улыбнулась в ответ. – Как же тут забыть про руки? Ты ведь меня к столу не пустишь!
* * *
Как и следовало ожидать, эльте А’Ллайс находилась в своем кабинете, одновременно с этим служившем ей спальней и местом проведения досуга, то есть чтением исторических книг и местных газет, а также игре на музыкальных инструментах.
Яркий свет заходящего солнца, который заливал кабинет, придавал этому помещению дополнительную изысканность. Несмотря на его и без того богатое убранство, здесь было несколько резных шкафов из дорогих пород тёмной древесины, высокие стены, обклеенные недешёвыми обоями багрового цвета с декоративной позолотой, большие прямоугольные окна с бархатными шторами. Также в кабинете была стойка с настоящими рыцарскими доспехами, пожелтевший глобус с устаревшей довоенной картой мира, красный ковёр из велюра и рабочий стол с зелёным покрытием.
На стене в обрамлении скрещенных сабель висел щит с гербом Рэйландского Райха. И, конечно же, здесь были картины. Их было две: одна с изображением молодой А’Ллайс, которая только что выпустилась из офицерской академии, а на втором полотне – ещё более молодая А’Ллайс в окружении своих родителей и братьев.
Всё в кабинете было чисто и убрано: привитая ещё во время службы любовь А’Ллайс к порядку давала о себе знать даже спустя десятилетия…
Застав свою эльте спящей – как это у неё получилось так быстро уснуть? – Эвангелия впала в ступор и задалась вполне ожидаемыми вопросом: будить или нет?
Однако, как следует задуматься над этим у девушки не вышло – краем глаза она случайно заметила, что возле приоткрытого шкафа стоял ранее не виданный ею сундук. Красивый, резной.
Интересно, что в нём находится?
Соблазн узнать, что находится в сундуке, был настолько велик, что Эвангелия даже не подумала о возможных моральных последствиях и начала медленно и осторожно приближаться к нему. Когда она достигла цели и склонилась над сундуком, то, как и ожидалось, обнаружила внутри вещи. Но это были не простые гражданские вещи, а военные. Причем довольно старые, слегка потерявшие свой первоначальный цвет.
Внутри сундука находился серо-зеленый китель в обрамлении красного канта и оловянных пуговиц, покрытый еле заметными порезами и редкими дырками. Также там была кожаная сумка планшетного вида, погоны, разнообразные золотые и черные кресты – возможно, награды – с красно-черно-белыми подвязками. Кроме того, в сундуке была фляга в шерстяном чехле и множество других предметов солдатского снаряжения…
За сундуком послышалось шуршание. Мгновение – и перед Эвангелией показалась тёмная кошка, что оскалила острые зубки и недовольно зашипела на девушку.
– Разве матушка не учила тебя стучаться, прежде чем войти?
Внезапно раздавшийся голос испугал девушку, отчего та чуть не выронила из рук офицерскую фуражку. Посмотрев в сторону кровати, Эвангелия увидела неторопливо приближающуюся эльте А’Ллайс, чей угрюмый взгляд на морщинистом лице не предвещал ничего хорошего.
– Как и не научила не рыться в чужих вещах, – невесело хмыкнула А’Ллайс, покосившись на занятие своей энкелин. Увидев, какой головной убор держит молодая девушка, эльте А’Ллайс смягчилась и пояснила: – Эту фуражку мне вручили при окончании офицерской академии в Рэйнбурге. Славные были деньки…
Её глаза наполнились грустью.
– Ринна, тссс! – шикнула А’Ллайс на кошку, отчего та смиренно замолчала. А затем эльте обратилась к своей энкелин: – Да, ты всё правильно поняла. Это снаряжение, в котором мне в своё время довелось повоевать, – она уселась на стоящий рядом высокий стул, а после кивнула на точно такой же возле неё. Поняв всё без слов, Эвангелия села напротив А’Ллайс. – Так, что дальше… Ох.
А’Ллайс запустила руку в сундук и вытащила из него пожелтевший бумажный конверт. Внутри оказалась какая-то карточка, взглянув на которую, эльте А’Ллайс слабо улыбнулась, а взгляд её заметно подобрел.
– Что это у тебя? – полюбопытствовала Эвангелия и взглянула на предмет, вызывающий улыбки.
В руках у эльте А’Ллайс находился старый чёрно-белый фотоснимок, на котором были запечатлены пять молодых девушек в давным-давно устаревшей солдатской форме. А в лице девушки, что стояла посередине, Эвангелия узнала свою эльте А’Ллайс! Ещё молодую и очень красивую А’Ллайс.
– А… – даже не удивилась Эвангелия, а скорее наоборот, расстроилась. – Просто фото…
Услышав эти слова, эльте А’Ллайс неожиданно пошатнулась и сильно выдохнула.
– Вот как?.. – тихо проговорила она, смотря сквозь фотоснимок в никуда. – «Просто фото»…
– Эм-м, нет, я не совсем это имела в виду… – тут же отозвалась Эвангелия с чуть виноватым видом. – Я просто хотела сказать…
– Всё в порядке, моя дорогая энкелин. Тебе не стоит оправдываться, – прервала её слова А’Ллайс. – Ты права. На самом деле, это ведь действительно просто фото. Не более.
Нужно было срочно менять направление разговора, иначе эльте опять подастся воспоминаниям и расстроится. Или, чего ещё хуже, заплачет…
– А что это за девушки? – внезапно для А’Ллайс поинтересовалась её энкелин и кивнула взглядом на фото. – Такую молодую красавицу, как ты, сложно не узнать. Но вот эти четверо – кто они?
От прозвучавших вопросов эльте А’Ллайс слегка нахмурила брови.
– Это связано с войной… – выдержав короткую паузу, произнесла она. – А я не хочу говорить о войне.
Эвангелия тихо вздохнула. Похоже, эльте А’Ллайс в очередной раз предпочтёт отмолчаться о том, что накопилось в душе и теперь подобно яду терзает её изо дня в день на протяжении стольких лет.
А в последнее время эльте А’Ллайс и вовсе словно перемкнуло, и, кажется, это всё из-за того же молчания. Она замкнулась в себе, начала много отмалчиваться, избегать всякого общения с посторонними людьми, да и общее состояние её здоровья заметно ухудшилось: ночные кошмары уже не казались какой-то редкостью, а бродить во сне и вовсе стало «нормой»…
Казалось, что память о тех страшных годах была всё ещё свежа и никуда не девалась. А’Ллайс отчётливо помнила каждый день, проведённый на той войне, и она готова была рассказать о них другим, чтобы люди и дальше продолжали сохранять мир, за который почти полвека назад сражались все без исключения государства…
Однако она не рассказывала, потому что дала себе клятву не приносить в мирную жизнь войну, пусть и всего лишь путём своих воспоминаний.
Война осталась на войне. В истории. А вместе с ней в тех давно ушедших днях осталась и та самая молодая А’Ллайс. Наивная и глупая девчонка, о которой всё реже и реже вспоминала уже совсем «другая» А’Ллайс – старая и чёрствая, замкнутая и грубая…
– Война… Прошло уже тридцать лет с тех пор, а ты всё ещё вспоминаешь, – грустно хмыкнула Эвангелия. – Вспоминаешь. Копишь в себе. Но ни с кем не делишься…
– Не отрицаю этого, – медленно качнув головой, согласилась А’Ллайс. – Но… на всё есть свои причины.
– Скажи, а тебе это ещё не надоело? – не дав завершить мысль, перебила свою эльте Эвангелия. – Столько лет уже прошло, а ты всё продолжаешь корить себя за участие в войне. Да, не удивляйся. Тебя выдают твои глаза, слёзы и поведение, – хоть на девушку нахлынули эмоции, но это не помешало ей продолжить говорить: – Просто я уже не могу смотреть как ты мучаешься. Тебе всё чаще снятся кошмары, ты кричишь по ночам и бродишь во сне, разбивая и ломая всё, что попадётся под руку. Из-за того, что ты держишь всё в себе, ты только сильнее замыкаешься, переставая обращать внимание на нас с матушкой! – жалостливо хныкнув, девушка протёрла рукавом выступившие из глаза слёзы. – Я уже даже не помню, когда мы с тобой в последний раз ходили на городские праздники смотреть фейерверки и есть ту сладкую, воздушную, словно облако, съедобную вату…
Эльте А’Ллайс не отвечала, сосредоточенно смотря своей энкелин в глаза и продолжая слушать.
– А… – начала и сразу осеклась Эвангелия и вновь протёрла рукавом рубашки заслезившиеся глаза. – Когда мы в последний раз ходили с тобой на твою любимую улицу города кормить голубей и смотреть на фонтаны? – сказав это, девушка на кое-какое время замолчала. Когда успокоилась, то, вздохнув, продолжила: – Когда мы с тобой просто проводили время вместе? В последнее время ты почти целыми днями сидишь у себя в кабинете и ни с кем не разговариваешь. Например, на днях приходили твои друзья из Объединения ветеранов передать лично тебе письмо. Однако ты сказала матушке, что тебя «нет дома». Вот как это понимать?
– Это не мои друзья, – сухо ответила родственница, всё ещё не проявляя никаких эмоций от услышанного. – Так… всего лишь «знакомые по общим интересам». А письмо я видела, ничего особенного в нём не было. Очередное приглашение на очередной день памяти. Скажу сразу: я туда не пойду.