Катерина Траум
Зачарованная кровь
Легчайшее касание тыльной стороной пальцев к моей скуле посылает под кожу сверкающие язычки долгожданного тепла. Обречённо закусываю губу, теперь уже зная, что сама буду впитывать столько магии, сколько нужно, чтобы согреться полностью. Это сильнее меня, и возможно, сильнее нас обоих. Гудит в висках.
– Моя принцесса успела соскучиться и остыть. – Явно уловив, что я едва ли не тянусь вслед за его обожжённой рукой, он выходит вперёд и обхватывает моё пылающее лицо в ладони, посылая в тело щедрую волну жара, от которой хочется постыдно скулить. – Бедная, замёрзшая девочка. Ты могла прийти в любой момент. И я бы согрел твою ледяную кровь с большим удовольствием для нас обоих.
Его испытующий взгляд сияет в темноте прозрачным блеском, выискивает что-то в моих глазах. Немею, как мышь перед удавом, не в силах вымолвить хоть что-то достаточно едкое. И только через град ударов сердца по рёбрам понимаю, что оно трепещет в жадном ожидании продолжения, восторге касания. Так что признание вылетает само, больше не сдерживаясь в сдавленной корсетом груди:
– Это меня и пугает. То, что я всё больше нуждаюсь в тебе, и что из-за этой кхорровой магии, которую не могу контролировать, лишаюсь выбора. Воли.
– Наконец-то, – улыбнувшись уголком губ, выдыхает Анвар, одобрительно погладив мои щёки большими пальцами и размазав лазурные узоры краски. – Наконец ты признаёшь это вслух. Может, пока у нас такой замечательный рывок вперёд, заодно расскажешь, чего ещё боишься? Что тебя тревожит…
– Помимо того, что ты привязал меня к дереву? – фыркаю я, понемногу фокусируясь на происходящем – хотя бы какой-то частью, той, которая не задерживает взгляд на его выступающем кадыке и не представляет вкус кожи, не любуется тем, как играют желваки на покрытых аккуратной щетиной скулах. Которая не пытается в упоении заурчать, как приласканный зверёк.
– Если не связывать, ты убежишь босиком даже по битому стеклу. Надеюсь, хотя бы завтра тебя не придётся тащить к алтарю на аркане?
– Нет. Но некоторые детали обряда правда станут проблемой, – я беспокойно мнусь, погрязнув ногами в мокрой траве и вздрагиваю, когда пальцы Анвара устремляются вниз вдоль шеи, отчего непроизвольно откидываю назад голову. Хочется, чтобы трогал ещё. Чтобы не останавливался. Собирал в горле этот пульсирующий комок.
Он придвигается ближе, тянется к моему уху, и я замираю, со свистом выдыхая в ответ. Новая горячая волна покалыванием отзывается в потяжелевшей груди, напоминая, каково чувствовать эти же губы на ней. Бёдра вжимаются в его пах, но уклоняться мне некуда – да я бы и не стала. Он… напряжён? Его зубы игриво смыкаются на мочке, и я тихо всхлипываю от ряби перед глазами.
– Запомни, Виола. На моём пути к тебе не может встать ничего. Ни о чём не волнуйся, просто верь мне, – тугой шёпот превращается в мурашки, и кажется, что распалена до мелкой дрожи не только я. Что вдавливающее меня в ствол яблони тело само вибрирует от соприкосновения ноющей груди с твёрдым торсом. Ткань между нами явно лишняя. – Я хочу тебя. И возьму – взял бы прямо здесь и сейчас, если бы ты не была таким невинным оленёнком. У меня три дня только твои стоны в ушах, и духи песков, какое чудо, что я до сих пор держусь, до сих пор не ворвался ночью в твою спальню. Но я дождусь, чтобы тебя назвали моей. И сейчас мне нужны мои права.
Он вновь завораживает взглядом, растапливая им весь лёд сомнений. Застывает в такой близости от моего лица, что наши губы почти соприкасаются, и пряное дыхание разносится языками пламени по коже. Непроизвольно приоткрываю рот в ожидании чего-то волшебного, сжимаю безвольные закинутые кверху руки в кулаки, царапаясь о кору. Не дышу вовсе. Но Анвар и не пытается нарушить свои клятвы, скользя к талии, цепляясь за вышитые кружева корсета.
– Твои права унесла собака. – Усмехаюсь я, пытаясь его раздразнить. Добиться поцелуя, которым грезила с самого первого бала. Разочароваться и больше не возвращаться к наваждению.
– Не все.
Он мучительно медленно опускается вниз, не отрывая жадного взгляда от моих глаз. Бешено колотит пульс. Анвар обхватывает мои бёдра через тонкий шёлк, требовательно сжимает. Плотней свожу ноги, мечтая усилить давление и отстраниться одновременно. И всё же его признание в грешных желаниях питает смелостью… Не думала, что могу вызвать такие чувства у мужчины. Что на меня можно смотреть вот так: раздевая взглядом, отрывая кусок за куском, и при этом нагло забираться ладонями под подол.
Осторожное касание к лодыжкам кончиками пальцев. Пропадаю в вихре прозрачной радужки, боясь шелохнуться и до боли прикусив щеку изнутри. Вместо того, чтобы снять браслет, Анвар ведёт руку к звенящим от напряжения икрам, щекотно-приятно. Чувствую, как от испарины на лице течёт без того размазанными потёками краска, каплями синевы в декольте. Жарко.
– Я и в первую ночь видел, как ты красива. Не все могут оценить то, что не вписывается в общие рамки привлекательности. Но теперь вижу, что ты – настоящий дар духов, – отстраненный, потусторонний шёпот слышится словно из ниоткуда, и я нервно дёргаю ногами, которые всё уверенней гладят шершавые ладони.
Богиня, оставь мне хоть каплю воли…
– Не надо лести. Я давно её не воспринимаю, – выдавливаю из себя, силясь только не простонать, когда Анвар невесомо поглаживает кожу на внутренней стороне бедра. Этот взгляд. Он ни разу не моргнул, только чёрные искры голода в его радужке становятся всё отчётливее. И быстрее колотит точка пульса на горле, в которую так хочется впиться зубами.
– Это не лесть. Это восхищение той, кто завтра станет частью меня. Если бы природа получила человеческое воплощение, у неё были бы твои глаза – коварный зелёный омут. Твой запах. Твой вкус. И твой дикий нрав.
Без сил к сопротивлению безнадёжно откидываю голову назад, разрывая туманящий зрительный контакт. Не верю, что он не может зачаровать разум, потому как мой улетучивается в темноту ночи, оставляя только жгучее желание в теле. Мечту о поцелуе на сухих губах. И собственнически оглаживающие ягодицы ладони, то и дело слегка сминающие кожу вместе с шёлком белья. Не вовремя мелькает мысль, что за ходом охоты вполне может подсматривать кто-то слишком любопытный, особенно из крыс Лидианской. На кончике языка играет острота опасности, от которой ещё сильнее проступает влага между ног.
Растаяв в своих ощущениях, замечаю сорванный с лодыжки браслет лишь тогда, когда он звенит в руке Анвара. Усыпить бдительность ему удалось превосходно.
– Это только обряд, который ничего не меняет, – торопливо выпаливаю я, пытаясь цепляться за уничтоженные границы. – Не надейся после свадьбы ночевать в моей спальне.
Тихий, сипловатый смешок дополняется щелчком пальцев, и плеть соскальзывает с моих запястий, устремляясь к кольцу на поясе Анвара. Он выпрямляется и, склонив набок голову, смотрит, как я потираю поцарапанные корой руки.
– Первое правило лжи: поверь в неё сама, иначе лучше не пытаться. Ты лгать не умеешь совсем. – Играючи подбросив в ладони браслет, он прячет его в нагрудном кармане чёрного сюртука. А следом выуживает из него нечто небольшое и продолговатое, завёрнутое в бархатный платок. – Небольшой подарок на завтра. Не знаю, пользуются ли таким в столице, но у нас женщины любят приукрашать себя перед большими праздниками.
– Краска для губ? – удивлённо приподнимаю я брови, когда на свет показывается нечто похожее на маленький восковой карандаш насыщенного винного цвета. Отдалённо знакомое, но не обитающее в моём шкафу. – Не люблю такое.
– Эта понравится. Даю слово.
Он сам берёт мою руку и вкладывает в неё подарок, чтобы у меня не было возможности отказаться. Оглянувшись на тропу, обречённо закатывает глаза и отступает на шаг назад, а ко мне понемногу возвращается способность дышать.
– Иди. Тебе ещё ловить собаку.
– Сама прибежит, – фыркает Анвар, на ходу вытягивая из рукава кончик фейнестреля. Подарив мне последний долгий взгляд, не в пример всем предыдущим ласкам учтиво кивает: – До встречи у алтаря, моя принцесса.
– Тебе повезёт, если я не сбегу.
И даже мне ясно, что колкость скорее привычки ради. Он прав: лгать нужно учиться. Благо, рядом такой великолепный мастер дурить голову.
***
У каждого детство кончается по-своему. Кто-то не знал его вовсе, выживая с младенческого крика. Кто-то скажет, что детство уходит, когда умирают родители. Кто-то – что в момент, когда ребёнок покидает отчий дом. Моё детство кончается сейчас, когда я стою в пышном алом платье на коленях у статуи Сантарры, готовая сделать шаг в неизвестность. Готовая целиком взять на себя ответственность за будущее целой страны.
Всё это полумеры. Детство кончается, когда сам принимаешь решение за себя.
«Богиня, направь на верный путь. Защити от греха, подари свою милость», – зазубренные слова самой простой молитвы под конец вдруг сами дополняются идущей от трясущейся в волнении струны в сердце просьбой: – «Защити от чар кровь своей избранницы».
– Нам пора, – разносится эхом от стен пустующего храма зычный голос отца.
– Я готова.
Набрав в грудь пропитанного запахами ладана воздуха, уверенно поднимаюсь с колен и в последний раз гляжу на выдолбленный в камне святой лик под ниспадающим капюшоном. Статуя выполнена невероятно искусно, передавая тончайшие складки рясы и сомкнутые мизинец и большой палец с чуть приподнятыми вверх тремя остальными – перст благословения, коим одарила Сантарра первых людей, сотканных из нитей своего света. Предков правящих династий, носителей чистой голубой крови. Богиня всегда будто смотрит с лёгким укором на пришедших поклониться ей рабов: не потому ли, что после Тритийского переворота жрецы взяли на себя бремя карателей, хранителей мира обоих континентов, обагрив белые одежды? И не потому ли, что древние люди совсем не считали магов грубой подделкой завистливого Харуна… что на самом деле все мы созданы руками праматери, а критичную разницу вписали в священные книги много позже сотворения мира.
За такую ересь меня уже можно сжечь вместе с магами.
Отвернувшись, уверенно направляюсь к выходу, и по каменным полам шуршат многочисленные тяжёлые подолы из слоёв парчи и тафты. В белый цвет рядятся лишь жрецы, а невестам положен алый. Самый яркий и праздничный, самый торжественный. Сегодня помимо усыпанного драгоценными камнями корсета на мне ожерелье с большим рубином, давящее на ключицы, а волосы собраны в высокую причёску и прикрыты красной вуалью вместе с лицом, из-за чего всё вокруг будто в кровавой дымке. Я долго думала, использовать ли подарок Анвара, но Маиса, увидев его, в восторге пропищала, что цвет идеален для брачующейся. Так что теперь губы заметно выделяются на фоне бледной кожи.
Отец окидывает меня одобрительным взглядом и подставляет согнутый локоть: именно ему надлежит быть провожатым по центральной улице Велории. Прогулка эта будет неспешной, под звуки скрипки с многочисленных балконов кирпичных домов. А учитывая, как редко в последнее время отец передвигается на своих двоих – у меня будет время и поволноваться, и успокоиться, и вновь затрепетать в страхе предстоящего события. Мы выходим из храма и шагаем по мощёной дороге, сегодня полностью освобождённой от людей. Все жители столицы собрались на площади, здесь же непривычная тишина и пустота.
– Твоя мать бы гордилась тобой сегодня, – вдруг негромко прерывает молчание отец, и я настороженно поворачиваю к нему голову. – Ты такая красивая, и так похожа на неё. Это её своеволие, гордость, сила духа и ум. Порой мне больно смотреть, какой ты выросла, потому что в твоих чертах, в остром носе и разрезе глаз я вижу Эббет…
– Мы никогда о ней не говорили, – в лёгком потрясении шепчу я.
Всё, что я знаю о маме – прилизанные и официальные рассказы престарелых служанок и нянек, набившую оскомину легенду о спасении кронпринца, но ни разу не слышала от самого отца элементарного: кто она, какой была, о чём мечтала и кого любила. Даже не видела ни одного портрета. Почему сейчас, когда он ведёт меня к алтарю, который станет его концом как короля? Почему не годы назад, когда я плакала от боли в душе и теле в своей холодной башне после очередных насмешек и так сильно нуждалась в маме. Хотя бы в памяти о ней, звучащей теперь, так поздно, так до тошноты бесполезно.
– Я её потерял. О чём тут было говорить. Вместе с ней ушла какая-то важная часть меня… что-то невосполнимое. Даже её имя приносит боль, – он неловко кряхтит на новом шаге, слишком пристально смотря себе под ноги. Яркое солнце слепит, отражаясь от его короны и тёмных сапфиров. А мои глаза отвратительно не вовремя печёт влагой, встаёт в горле едкий ком.
– А как же Глиенна?
– Я полюбил её. Со временем, далеко не сразу. Она была ближайшей подругой Эббет, её доверенной фрейлиной, как твоя Маиса. И я подумал, что вряд ли кто-то заменит тебе мать лучше. Но едва у нас появились свои дети, как что-то пошло не так…
Внезапные откровения едва не выбивают опору под подошвами, и я крепче вцепляюсь в руку отца, лишь бы не упасть. Я не знала. Представления не имела, что моя мать дружила с этой мегерой. Похоже, моё замешательство воспринимается как волнение перед обрядом, и отец подбадривающим, но абсолютно пустым жестом похлопывает меня по пальцам, отчаянно цепляющимся за бархат его пурпурного сюртука.
– Сейчас это уже не важно. Сегодня твой день, и пусть ты считаешь это долгом и повинностью, но я уверен: ты найдёшь своё счастье и опору в лице Анвара. Его растил человек чести, и я говорю не как друг герцога. Если такой мужчина даёт клятву, то нарушить её заставить сможет только смерть. И ты оценишь эту безусловную верность, когда придёт твоё время носить бремя короны, – слишком долгая речь сбивает слова в пыхтение, но слышать их всё равно приятно. Понимать, что поступаю правильно, вверяя магу судьбу Афлена и себя самой.
– Всегда думала, что помимо этих расчётов должно быть нечто большее, – лепечу я, на миг подняв голову и видя впереди собравшихся по сторонам от улицы людей. Тут, на задворках, вдали от алтаря – одни простолюдины, с немым любопытством наблюдающие, как мы вышагиваем в такт музыке.
– Аристократы не женятся по любви, милая. Я однажды попробовал и получил только зияющую рану на всю оставшуюся жизнь, которую не зальёт никакое вино. Эббет была дорога мне, но спустя столько лет я знаю, что совершил огромную ошибку, поддавшись чувствам к ней.
Мне нечего ответить: и слышать не желаю сейчас, что отец жалеет о браке с мамой и моём рождении. От этого только ещё сильнее горчит во рту. К счастью, сгущающееся количество народа не позволяет отвлекаться на разговор.
Перед нами расстилается вымощенная снежным камнем площадь, в самом центре которой установлен мраморный постамент. Высокая кованая арка оплетена голубыми розами, а в руках шепчущихся людей мелькают огромные букеты разномастных цветов, заполняющих ароматами воздух. Белая фигура кассиопия под аркой контрастирует с тёмно-бордовым силуэтом, ждущим с покорно заведёнными за спину руками. Вдыхаю глубже, улыбаюсь просто вопреки и киваю каждому, чей взгляд ловлю на себе. Сегодня вся Велория – мои дорогие гости, которые поочередно почтительно кланяются нашей с отцом процессии.
«А она красивая», – доносится через шорох платья и музыку наивный шёпоток.
«Такая маленькая, и уже замуж?».
«Король-то еле плетётся, того и гляди упадёт».
«Мама, почему у неё белые волосы?», – почему-то все эти приглушённые голоса подбадривают шагать куда увереннее. Надо чаще выходить в народ, может быть, переодевшись в простецкие платья. Идея Анвара устроить всё именно так, а не в храме, кажется не просто увиливанием от разоблачения его природы, а очень даже удачным ходом. Нас увидят все, и для всего мира мы сейчас должны быть до идиотии счастливой парой. Сияй, Виола, сияй как можно натуральней.
Я справляюсь. Только когда до алтаря остаётся десяток шагов, колени всё равно начинают дрожать. Клятвы… кажется, забыла всё зазубренное напрочь. Хорошо, что их хотя бы не надо говорить вслух. Ладони мокнут, зато открытые и немного поцарапанные ночью стволом яблони плечи кусает холод. Доведя меня до ступеней, отец коротко целует мою трясущуюся ледяную руку:
– Благословляю, дочь моя.
Он отходит к первому ряду гостей, где собралась остальная династия и преторы. С явным облегчением плюхается на подготовленный золочёный стул и утирает влажный лоб платком. Успеваю перехватить абсолютно ничего не выражающий дымчатый взгляд Глиенны, и от внезапного понимания перехватывает горло.
Подруга. Фрейлина. Доверенное лицо, наверняка знавшее, что моя мать была колдуньей. И умирающее ещё в утробе королевское дитя, первенец, сгубленный отравой магического толка…
«Ты. Это сделала ты», – проносится ядовитой стрелой в голове. Я подозревала всегда, но лишь сейчас могу быть в том уверена. Ей нужна была корона и постель короля. Но почему тогда не хотела убивать Эббет, пытаясь уничтожить лишь ребёнка? Неужели попытка в милосердие? Привязанность госпоже? Верность?
Мелькнувшая перед носом приглашающая раскрытая ладонь возвращает из этих тяжёлых мыслей в реальность, где я слишком долго мнусь у постамента. Покорно принимаю крепкую руку, поднимаясь по трём ступеням длиной в бесконечность. Уже ставшая ожидаемой волна тепла отогревает пальцы. Строгий тёмно-бордовый сюртук Анвара украшен вышитым переливающимися нитями гербом с соколом, пуговицы отливают золотом. Но ещё ярче светятся прозрачные глаза, и на миг верится, что он рад абсолютно искренне. Что это восхищение при взгляде на моё слабо прикрытое вуалью лицо – настоящее.
– Дети Сантарры! – торжествующе гремит бас кассиопия, едва мы занимаем свои места по сторонам от стоящей на алтаре широкой медной чаши с водой. – Мы собрались здесь, дабы свершился благословенный союз сердец, душ и семей. Соединились в одну нить две жизни, смешав кровь перед ликом богини. Да станет свет этого дня свидетелем их нерушимых клятв, – жрец простирает вверх руки, будто пытается поймать яркий луч, и кольцо претора переливается на его сморщенном пальце.
Все шёпотки окончательно стихают, будто от сторонних звуков отрезает невидимая стена почтения таинству обряда. Моргнув, я повторяю жест Анвара, протягивая раскрытые ладони над чашей. Больше невозможно смотреть куда-то ещё, и только прозрачные глаза напротив занимают всё пространство. Настолько спокойные и уверенные, что и я позволяю себе расслабленно выдохнуть за миг до того, как поперёк ладоней проскальзывает острое лезвие. Чуть заметно дёргаюсь от боли, сдерживая шипение.
– Кровь к крови, душа к душе… – заунывно, нараспев читает молитву кассиопий, разрезая и руки Анвара. Тот, кажется, чуть заметно улыбается, не шелохнувшись, когда нож проходит по коже.
Опустив взгляд, вижу, как в чашу льются тонкие струйки: моя голубая кровь и его, тёмно-алая. Окунув клинок в воду, кассиопий размешивает её, пытаясь создать воронку, и к моему удивлению, разного цвета дорожки упрямо не сливаются в одну. Что ж, этого я и боялась. Кровь мертвеца и кровь колдуна: сочетание просто ядовитое.
Съёживаюсь от напряжения, уловив, как задумчиво хмурится жрец. И лишь спустя бесконечно долгие, тяжёлые удары сердца жидкость в чаше наконец-то становится однородной, мутно-фиолетового цвета. С облегчением выдыхаю. Несовместимое всё-таки реально сплести в единое целое.
– Рука к руке. – Продолжается обряд, и мои пекущие болью ладони придвигаются к рукам Анвара. Рана соединяется с раной, терпеливо поджимаю губы, чтобы не выдать: приятного в этом мало. – И клятва к клятве…
«Виола», – внезапно зовёт в голове твёрдый голос, почти так же, как когда его послания передавала бабочка, только теперь это вовсе речь без слов. Удивлённо приоткрываю рот: нет, я знала, что клятвы брачующиеся произносят только мысленно, но что при этом слышат друг друга? Однако мягкая улыбка напротив приносит немного порядка: – «Не все. Только маги».
И пока я осознаю это, взгляд Анвара становится непривычно стальным. Исчезает замершая в ожидании толпа, кассиопий и даже чаша, только один звук эхом отдаёт в затылок, и от каждого слова покрываюсь мурашками, дрожу всё сильнее.
«Виола Артонская, я клянусь тебе в верности. Клянусь, что отныне буду защищать тебя даже ценой своей жизни. Что не оставлю тебя и не предам. Теперь ты моя семья. И в этот самый день я клянусь, что сделаю тебя королевой Афлена».
Все заготовленные слова испаряются. Не чувствую боли в царапинах, которые нас сейчас соединяют, лишь горячее, пульсирующее покалывание. И дикое ощущение, будто только что мне отдали весь мир, а я стою, не зная, чем расплатиться. Сбивчиво, несмело, и неуверенно, что он впрямь услышит, мысленно произношу свою спонтанную клятву, далёкую от заготовленной:
«Анвар Эгертон, я клянусь тебе в верности. Клянусь, что не предам тебя и не раскрою твоей природы людям. Что принимаю её, принимаю тебя целиком. И что научусь тебе доверять», – кажется, что-то важное и подходящее в этом всём было, потому что он на миг прикрывает веки, забирая мои обещания.
Мы размыкаем руки, и кассиопий поливает их водой из кувшина, смывая в чашу остатки крови. Мысленная связь тоже прерывается, но осадок остаётся, как и останутся шрамы. Хлопки народа и свистки разносятся по площади, торжествующе летят на постамент лепестки и, как положено, пригоршни сахара в ноги – на сладкую жизнь. Развернувшись лицом к людям, с улыбкой откидываю вуаль с лица. Теперь можно. Последняя глупая деталь перед тем, как сойти с постамента и начать выслушивать поздравления: у самых ступеней рядовой жрец в белом капюшоне подносит блюдо с грубой ржаной лепёшкой, которой положено накормить друг друга.
Нерешительно останавливаюсь и понимаю, что мой беглый взгляд на Анвара абсолютно просящий: избавь от этого, ты обещал. Обещал, что я могу не переживать ни о чём. Он едва заметно кивает и спокойно отламывает кусок лепёшки – я даже вижу кхоррову розоватую начинку.
Пальцы немеют, и это совсем не от кровопотери. Среди кружащих лепестков, вновь зазвучавшей музыки и аплодисментов показать свою болезность не хочется совсем. Как и смеялась Таиса, заплевать кассипоия и гостей лишь потому, что не выношу вкуса мяса. Но мне просто некуда деваться, так что как можно смелее отламываю кусок и замираю: нет никакого специфичного запаха моей отравы.
Верить ему? Кажется, я только что поклялась именно в этом.
Первой подношу к его губам лепешку, и он безропотно позволяет положить её в рот. В прозрачных глазах явными искрами кружит смех, так что не пытаюсь уклониться от его руки и решительно смыкаю зубы на своём кусочке, мысленно готовясь потерять сознание ко всем болотным духам от такого нарушения запретов.
Желе. Вишнёвое желе вместо мяса, сладостью тающее на языке. От облегчения, что я могу это проглотить, едва сама не смеюсь в голос. Жаль, что выражением лица не передать всю глубину моей благодарности и то, как внезапно хочется обнять его за помощь. Зато можно потянуться к руке и осторожно переплести пальцы. Крепче, теплее – раны снова, намеренно соприкасаются.
«Спасибо».
Слышу Анвара в своих мыслях, уже этого не пугаясь, а ожидая с волнительным трепетом:
«Не за что, моя принцесса».
