Катерина Траум
Зачарованная кровь
10. Поединок
Удар рукоятью меча под дых – такой сильный, что сгибаюсь пополам, пытаясь поймать ртом воздух. Никто не пытается меня щадить, добивая локтем по спине, и я подкашиваюсь, падая на колени. Через боль позвонков поднимаю голову и, всхлипывая, ловлю тяжёлый, полный отвращения взгляд малахитовых глаз.
– Пожалуйста… пожалуйста, отец, – выдавливаю через хрип и закашливаюсь, чувствуя проступившую на губах голубую кровь.
Не произнеся ни слова, он вскидывает меч и пронзает мою грудь, забирая сталью последний вздох.
От уколовшей в области сердца боли резко сажусь на кровати, не сразу приходя в себя. Веки ещё давит сон, в голове отголосками мелькают жуткие картины. Задыхаюсь, медленно сознавая, что нахожусь в своей спальне, а вокруг царит глубокая ночь.
– Виола? – хрипло и обеспокоенно зовёт Анвар, приподнимаясь и тут же притягивая к своей твёрдой груди. Благодарно утыкаюсь носом в его шею, как зависимый пьяница втягивая смолистый аромат, успокаивающий дрожь. – Моя принцесса, что с тобой? Замёрзла?
– Плохой сон, – шепчу я, чувствуя, как от объявшего надёжным коконом тепла медленно отступает в темноту боль в груди. И дурное предчувствие, долго не дававшее вечером сомкнуть глаз.
По щеке невесомо проходятся кончики пальцев, стирая мокрую дорожку слезы. Шумно вдыхаю, даже в полной тьме видя свет прозрачных глаз. Анвар баюкает меня в руках, пока дрожь окончательно не уходит, а затем бережно укладывает обратно на кровать, позволив оставить голову на своём плече и нежно перебирая волосы. Даже благодарна, что он не спрашивает, о чём был кошмар – просто дышит рядом, и сейчас этого достаточно.
– Попытайся уснуть. Тебе нужно хорошо отдохнуть, – он берёт знакомый баюкающий тембр, но бьющая в затылке тревога упрямо с ним сражается.
– А если я проиграю?
Вопрос по-детски глупый, не требующий ответа, прерывающимся голосом разносящийся в спальне. Анвар успокаивающе скользит губами по моему лбу, и я чувствую его улыбку.
– Ты же не думаешь, что собственный отец допустит твою смерть? Это как раз тебе не выгодно оставлять его в живых. Сплошная возможность для недовольных новыми порядками повернуть всё вспять, – и вроде бы тон его звучит размерено и буднично, а у меня сводит лопатки от окатившего спину холода.
Крепче прижимаюсь щекой к тёплой коже, спеша загасить давящее, неуютное понимание и вспыхнувший в голове образ: тот же сон, но на коленях сам отец.
– Переворот будет мирным. Мы для виду махнём мечами, а затем он отдаст корону – не пойдёт против решения преторов, – я убеждаю скорее сама себя, что именно так всё и закончится. Очередным представлением, после которого никто не будет отправлен в склеп.
– Я тоже так считаю. Но знай, что если вдруг хоть что-то пойдёт не так, то буду рядом. И что, если даже ты проиграешь, мы можем уехать в Манчтурию и спокойно жить там. Гулять по апельсиновым садам, слушать цикад на рассвете и каждую ночь проверять, получится ли у тебя стонать в унисон с песчаной бурей, – нарисованные яркими мазками образы вызывают у меня тихий смешок:
– И тебя это устроит? Отказаться от идей улучшить жизнь твоей расы и магов, стать просто герцогом Иглейским. А та девочка, Селина, сгорит в своём саду. Анвар, я же знаю, что ты рвался к власти не просто так. Ты хотел что-то изменить, и кажется, теперь я начинаю понимать, что именно. Возможно, в этом и наша судьба: поменять мир вместе.
Его ладонь чуть сильнее сжимает моё плечо, в ночной тишине звучит тяжкий вздох. Бегство уже не удовлетворит ни одного из нас. Герцогиня Иглейская – звучит неплохо, но королева Виола Артонская куда лучше. Это моё предназначение, то, к которому готовилась двадцать лет и ради которого мама отдала мне свою жизнь.
– У тебя всё получится, – убеждённо шепчет Анвар, переплетая со мной пальцы левой руки. – Я в тебя верю, слышишь? И все маги. И вся Манчтурия. И твоя мама, которая смотрит на тебя из безвременья.
Я устало прикрываю веки и затихаю, вслушиваясь только в его стучащее так близко и ровно сердце. Невероятно успокаивающий звук, от которого теплеет в самых кончиках пальцев на ногах. Поджимаю их, пытаясь понять, что же так тревожно давит внутри, не даёт уснуть. Оно выплёскивается наружу ещё до того, как полностью формируется в разуме:
– Я должна знать. Если завтра я стану королевой и должна буду решить судьбу своей семьи, мне нужно знать, правда ли Глиенна стала причиной моей смерти.
– Это что-то изменит? Отправишь старую стерву на костёр? – усмехается Анвар, и его рука соскальзывает с моего плеча, щекочущим жестом вдоль позвонков.
– Нет. Решу, что лучше для неё и её дочерей: глухие северные леса или же тёплые края Антилии, – с изрядной долей мстительности выдаю я.
– Хорошо. Утром кину прачке пару монет, чтобы припрятала в платье Глиенны узелок истины. Забавная вещица, на язык действует как вино: болтать хочется до чесотки, а на ложь всё немеет. Кенай как-то подкинул узелок мне самому, пошутить хотел… хорошо, что дома все и так знают о моей силе, потому что я до жути стремился растрепать об этом каждому встречному.
– Отличная идея. Спасибо.
Я на ощупь, благодарно целую его в шею и уже куда спокойней устраиваюсь на надёжной груди. Когда рядом человек, способный решить любую твою проблему, не страшно смотреть даже в пропасть. И не страшно закрывать глаза, засыпая в его руках.
***
Сумбурный день слишком быстро клонится к закату. Собраться на поединок мне помогает Маиса, и сегодня ей не удаётся скрыть волнение даже за молчанием. Она заплетает мне косу, как можно плотнее стягивая волосы, дабы ни одна волосинка не закрывала обзор – а я прекрасно вижу через отражение, как сильно дрожат её обычно невесомые, умелые руки. Как она тяжело пыхтит и шмыгает носом.
Это даже мило. Столько лет верной службы и нашей договорённости о границах рушатся: мы всё же привязались друг к другу, и это отражается в печальном вздохе, когда Маиса заканчивает мою чрезмерно простую для принцессы причёску и кладёт ладони на плечи, прикрытые мягкой хлопковой рубахой. От неё снова приятно пахнет лавандовым мылом.
– Всё будет хорошо, – со слегка натянутой улыбкой успокаиваю её я, доверительно сжав эти тонкие пальцы. – Думай лучше о том, что к ночи станешь фрейлиной королевы.
– Вы же знаете: это не то, к чему я стремлюсь, – тихо отзывается Маиса, чуть сильнее стиснув моё плечо. – Уверены, что Его Величество так просто отдаст трон? Мне всегда казалось, что он… довольно жаден до власти.
– Милая, в последние годы он жаден только до вина, – усмехаюсь я и поднимаюсь со стула как можно более уверенно. – Что, при дворе мой вызов стал шоком? Местные клуши уже перемыли мне кости?
Маиса подхватывает с кровати заготовленную для меня чешуйчатую кольчугу с высоким горлом и раскрывает её. Послушно просовываю руки в рукава, и она шустро принимается зашнуровывать завязки на спине: понятия не имею, где так наловчилась управляться с предметами обычно мужского гардероба. Я не стала рядиться в полный доспех, который всё равно слишком тяжёлый и ограничивающий манёвр, и ноги обтягивают всё те же кожаные брюки с ботфортами.
– При дворе только повод дайте посудачить, миледи, – после затянувшейся паузы отвечает Маиса словно нехотя. – Но надо отметить, от вас это сюрпризом не стало.
Я ожидаю подробностей, какие она добавляет обычно: кто именно и какие мысли высказал, какая семья аристократов ставит на меня, а какая – на победу отца. Однако в лучшие дни достаточно говорливая фрейлина удивительно тиха, и всё так же молча затягивает шнурки на моей талии.
Да уж, кажется, и для неё самой всё происходящее – большое потрясение. Она давно избегает долгих разговоров: есть ощущение, что Маиса негласно меня осуждает с самого приезда Анвара. Только если сначала ей была не по нраву моя неприветливость по отношению к гостю, то теперь это неприятие перемен наших с ней жизней. Но я никогда не хотела делать из неё заложницу положения. Хватит и меня самой, навечно связанной долгом.
– Слушай, если тебе опостылела вся эта придворная суета… Может, хочешь проведать родных? Думаю, барон Филзар будет рад повидаться с дочерью. Отдохнёшь, а потом сама решишь, будешь ли со мной дальше, – осторожно предлагаю я ей вполголоса.
Не хочу, чтобы в моём тоне она уловила просьбу, но та всё равно завуалирована между строк. Просьба остаться при мне и продолжать быть «моим человеком» среди десятков лизоблюдов, прихлебал Глиенны и глупцов. Если поединок действительно закончится в мою пользу, каждое верное сердце будет для меня на вес сотен обленов. Особенно такое неравнодушное и чистое.
– Спасибо за щедрое предложение. Я обязательно подумаю над ним.
Сухой ответ только тревожит ещё сильнее. Маиса заканчивает с моей кольчугой и идёт к шкафу, чтобы достать кожаные перчатки, подарок Эдселя. Подав их мне с вежливо-отстранённой улыбкой, вдруг приседает в коротком реверансе:
– Удачи, Ваше Высочество.
– Спасибо, Маиса, – в лёгком смятении благодарю я и выхожу из комнаты, на ходу натягивая перчатки и более не оборачиваясь.
Путь до городской площади Анвар уговорил меня преодолеть в карете, хотя я хотела ехать верхом на Шитке. Но его аргументы о том, что мне лучше настроиться на бой, а не тратить силы на внешнюю выдержку для народа, явно были справедливы. Я и без того настолько волнуюсь, что за всю дорогу едва ли выдавливаю полслова и не реагирую на его попытки подбодрить: мысли занимают лишь страхи.
Страх проиграть так же силён, как страх ненароком ранить отца.
На площади между двумя шатрами для воинов оцеплено барьером из алой ленты и стражников место под арену, зато всё остальное занято зеваками и свидетелями творящейся истории. Северное лето целиком вступает в свои права, встав знойной дымкой над городской брусчаткой. Оставив карету, позволяю Анвару сопроводить меня в палатку, а затем он уходит по зову Миджая, обещая вернуться как можно скорее. Кажется, хочет дать мне время побыть наедине с собой. И я, безусловно, за это благодарна.
Жар нестерпимо палящего солнца чувствуется даже через тканевую крышу. Раньше я бы порадовалась такой погоде, но сейчас не нуждаюсь в излишнем тепле, потому как тело согрето и полно сил. На руках красуются перчатки Эдселя, напоминая о друге в тяжёлый момент. Богиня, как же мне не хватает его озорной улыбки и напутствия.
Возможно, он, как и сотни других горожан, придёт посмотреть на поединок. Слышу гомон толпы с улицы, дудящие трубы и свист, за которыми теряется лёгкое бряцанье кольчуги. Осталось недолго. Скоро всё закончится… или только начнётся. Новая эпоха для всей страны: не так уж много королев знал Афлен. А уж тем более никогда не было у власти южан…
Полог палатки внезапно отодвигается в сторону, и я нервно вскакиваю с табурета, подумав было, что меня уже зовут – но нет, передо мной появляется Глиенна и окидывает презрительным взглядом мой воинственный вид.
– Какая мерзость, – цедит она сквозь зубы, расправляя юбку мрачного, тёмно-фиолетового платья, вышитого серебряными нитями по подолу. – Мало того, что девчонка возомнила себя воякой, так ещё и в открытую строит заговоры против отца.
– Пришла сказать что-то дельное или просто пошипеть, как обычно? – с прищуром отбиваю я, тоже не трудясь более сохранять светский тон. Ясно же, что ей просто хочется выбить меня из седла ещё до начала сражения, вот только на кон поставлено слишком много, чтобы поддаться на дешёвые провокации.
– Пришла передать послание от Казера.
Глиенна шагает вперёд, головой почти задевая крышу палатки и моментально съедая своим присутствием почти всё свободное пространство. Протягивает мне сложенный вчетверо листок, и я торопливо его разворачиваю, не обращая внимания на то, как мёрзнут пальцы. Почему-то с каждым днём после свадьбы нуждаюсь в постоянной подпитке теплом Анвара всё больше. Или мне это кажется.
«Дочь моя, взываю к твоему разуму», – гласят написанные ровным, каллиграфическим почерком отца слова. – «Отзови своё право до начала боя. Я не хочу, чтобы ты пострадала. И не могу сдаться, прослыть в легендах трусом, испугавшимся женщины. Тебе оставалось ждать трона не так долго, как ты думаешь. Я всё ещё люблю тебя».
Оттиск его печати не особо и нужен, ведь манеру речи не подделать. Бережно сворачиваю листок вместе с отцовской любовью и поднимаю взгляд на Глиенну, которая не спешит уходить.
– Что мне ему сказать? Ты отзовёшь своё право? – не выдержав, спрашивает она. – Или готова на всё ради власти, как и твоя безродная мамаша?
Я удивлённо поднимаю брови на последних словах, вспоминая об обещании Анвара заставить её говорить. Судя по тому, что она не может удержать язык за зубами – узелок и впрямь на ней, действует. Какая удача. Моментально забывается просьба отца, которую всё равно уже не стану выполнять и откатываться на два шага назад.
– Моя безродная мамаша была костью в горле у всего двора, верно? – с кривой улыбкой пытаюсь я склонить разговор в сторону, где мне нужно вытащить правду на свет. – Её наверняка терпеть не могли аристократки, мечтавшие о постели кронпринца. Даже собственная фрейлина, изображавшая подругу, а потом успешно отнявшая её корону.
– Да что ты знаешь, соплячка, – зло выплёвывает Глиенна, и в дымке серых глаз вспыхивает чернота. – Наслушалась грязи от старых перечниц? Давай, это не первые слухи, которые до меня доходят! В чём ещё обвинишь, в собственной непроходимой глупости?
– Нет. Разве что в одном: это ты пыталась отравить мою мать.
Гордо вздёргиваю подбородок, жадно следя за её реакцией. Тем, как краснеет худое рыбье лицо и дрожит в возмущении подбородок, как она упирает руки в костлявые бока и наконец шипит:
– Травили не её, – через гомон собравшегося снаружи народа её голос почти теряется, но уже то, что смерть Эббет не названа типичной родовой травмой, невероятно по сути. – А тебя. Маленькое чудовище, которое не должно было увидеть свет и которое в итоге её погубило…
Глиенна осекается, с лёгким недоумением касаясь губ кончиками пальцев. С подозрением окидывает цепким взглядом палатку, и я спешу вытащить из неё ещё крупицу правды, пока она не опомнилась и не сообразила, что на её язык давит магия.
– Ты знала. Что она отдала за меня жизнь, а значит, знала и то, что она…
– Ведьма? – демонстративно закатив глаза, Глиенна фыркает: – Об этом мог догадаться любой, кто не слеп, и кто не верит в счастливые совпадения и внезапные исцеления. Но она умела обаять. Привлечь на свою сторону самых влиятельных преторов тех лет, завоевать сердца. И все наши с ней усилия, всё пошло прахом, когда Эббет поняла, что младенец внутри неё убит.
– Убит твоими руками, верно?
– Помолчи, глупая девчонка! Не смей, слышишь, даже не смей… – задохнувшись, Глиенна в очевидной панике вытаращивается на меня, слепо щупает своё предательски выдающее правду горло, но остановить это не может и выпаливает: – Я никогда бы не причинила ей вреда! Я любила её больше всех на свете…
В ужасе отшатнувшись к стене палатки, она тяжело дышит в непонимании, почему призналась вслух, а я потрясённо замираю. Перчатки липнут к ладоням, лицо окатывает жаром испарины. Богиня, это же настоящий бред!
– Любила? – с трудом шепчу через давящее чувство в груди, чтобы затем закричать от негодования. – Да ты ненавидела её! Двадцать лет собирала про неё любую грязь, в которую меня можно было потыкать носом! Лишила меня семьи, сестёр! Ты, и только ты причина того, что происходит сейчас! Если бы не твоя зависть и злоба, если бы не твои лживые россказни про маму – я не была бы отверженным дерьмом, выброшенным в отдельную башню! Даже отец сторонился меня все мои двадцать лет – из-за тебя! Из-за того, как сильно ты её ненавидишь! – голос срывается в истеричные нотки, и меня наверняка слышно снаружи, но уже безумно плевать.
Злость и неверие пульсируют в теле, раздирают конечности желанием начать бой здесь и сейчас, и совсем не с отцом. Вцепиться в эту лживую глотку зубами и выплеснуть всю боль от унижений, которыми была облеплена с самого рождения. Благодаря ей, её нежеланию принять чужого ребёнка как своего.
– Ненавижу, – еле слышно шепчет Глиенна, обхватывая себя руками, и к ужасу своему, впервые вижу на её лице дорожки слёз. – За то, что оставила меня. Она могла бы жить, но выбрала тебя, дохлый комок, выпавший из её тела. Ненавижу её, потому что она меня бросила, ненавижу тебя, потому что ты тому причина.
– Но кто тогда отравил меня, кто хотел убить до рождения?! – отчаянно пытаюсь я достать золотую крупицу истины в куче сена застарелых обид.
– Не знаю. Мы с ней пытались выяснить, подозревали бывшую невесту Казера, после его свадьбы с другой исчезнувшую в неизвестность, проверяли завистников… но времени было так мало, роды приближались, и Эбби больше заботил ритуал передачи жизни. И когда я потеряла её, то была разбита… И Казер тоже… И он… предложил мне… А я знала, что от такого не отказываются, хотя готова была променять корону на то, чтобы Эбби ещё раз меня обняла…
Громко, навзрыд всхлипнув, Глиенна роняет лицо в подставленные ладони. Трясётся всем телом, и я чувствую жгучий стыд за то, что вижу перед собой. Раздавлена. Она и впрямь не лжёт. Её дрожащие руки вдруг начинают шарить по корсету, проверяют каждую складку платья, пока не вытаскивают из кармана крохотный холщовый мешочек с чёрным узлом. В отвращении уставившись на него красными, влажными глазами, швыряет его мне под ноги.
– Ты. Связалась с магом! И посмела зачаровать меня?! – обличающий крик, от которого едва не колышутся стены палатки.
Узкое лицо искажается от ненависти, собираются на лбу морщины, и Глиенна кидается вперёд. Даже подумать не успеваю, как её рука замахивается в явном намерении дать мне смачную пощёчину, но тут её запястье перехватывают ловкие чёрные пальцы.
– Если ты ещё раз поднимешь руку на мою жену, я утоплю всех твоих дочерей как котят, – шипит Анвар, появившись, словно из-под земли. Рыдания Глиенны слишком захватили внимание, чтобы увидеть, когда он столь бесшумно пробрался в шатёр.
– А вот и маг, – тянет она, зло вырывая руку из его хватки. – Как я сразу не поняла. Вот, кто задурил этой маленькой выскочке голову. Браво, граф Эгертон. А тебе, глупая девчонка, желаю сегодня красиво сдохнуть. Это милосерднее, чем то, что сделает с тобой любовь к колдуну, уж поверь. Эти твари бесчувственны как змеи.
Бросив на меня последний снисходительно-уничтожающий взгляд, Глиенна подбирает полы платья и покидает палатку так резво, что даже не трудится скрыть следы слёз. Всё сказанное ею грудой камней давит на рёбра и ещё не осознаётся до конца. Но чётко понимаю опасность, в которой теперь находится Анвар. Шепчу одними губами:
– Она знает. Она расскажет кассиопию…
– Не расскажет, – не моргнув, отрицает он, обнимая меня за плечи, но через чешую кольчуги тепло не пробирается к коже. – Я ею займусь после поединка. А сейчас тебе пора, так что выкинь всё лишнее из головы.
Он обхватывает моё онемевшее лицо в ладони. Смотрю в нежные глаза, теряясь в их обезоруживающей искренности, водовороте тёмной дымки у зрачка. Маги – бесчувственные змеи? Тут старая грымза точно ошибается. Разрозненные факты болезненным молотом ударяют в виски вместе с первым ударом по барабанам, призывающим толпу замолчать перед началом боя.
Глиенна любила мою мать.
Меня отравил кто-то другой.
От любви до ненависти – одно предательство.
– Я… может быть…
Записка отца всё ещё сжата в кулаке, взывает к разуму. А он полностью захвачен чувствами, которые пробуждают касания к моим скулам и пряное дыхание так близко от моих губ. Лёгкий, мимолётный поцелуй придаёт решимости, окатывает таким нужным теплом.
– Удачи, моя принцесса. Ты победишь, – оторвавшись, Анвар сам подаёт мне меч и круглый, удобный щит с выгравированным на нём барсом.
– Другого не может и быть, – согласно кивнув, вдыхаю смолистый аромат в последний раз и отворачиваюсь к выходу из палатки.
Солнечный свет слепит моментально. Приветственный свист и аплодисменты толпы оглушают, и первые несколько шагов к арене я практически ничего не вижу и не слышу. Лишь проморгавшись, различаю на другой стороне площади такую же пурпурную палатку, развевающиеся на флагштоках полотна с гербом династии и сестёр, строем стоящих возле отца.
Глиенна ещё не успела пересечь арену, и её тонкая фигура отвлекает гомонящий народ. Она проходит мимо парнишки-глашатая в ярком жёлтом жилете, и тот покорно кланяется королеве. Проворачиваю в ладони рукоять меча, разминая пальцы, и невольно пытаюсь найти среди хоровода чужих ненужных лиц хоть кого-то, кто на моей стороне.
Для этого приходится чуть задрать голову и заметить сидящего на верхушке королевской палатки, ухватившись за высокий шпиль, конюха с пшеничными кудрями. Эдсель нашёл самое лучшее место обзора, и невольная улыбка растягивает губы. Махнув ему щитом, дальше иду куда увереннее, переключаясь на предстоящий бой целиком.
Соперника мы с Анваром анализировали вместе, и пришли к выводу, что наш конёк – манёвренность. Отец тоже ограничился кольчугой, и я подозреваю, что он попросту не залез в старый доспех. Он приближается, как неповоротливая гора, но без того ясно, что силы удара у него в разы больше. Если сумеет попасть, то пророчество Нэтлиана сбудется, и от меня не останется мокрого места.
У самого края арены отец замирает, прежде чем перейти ограниченный лентой барьер. Знаю, чего он ждёт. Что я выйду вперёд, отзову право и закончу всё это. Записка осталась выроненной где-то в палатке. Новая очередь, выбитая музыкантами по барабанам, торжественная и громкая, заставляет народ поутихнуть. Глашатай поднимает руки, призывая к тишине, и постепенно всё замолкает.
Наконец-то могу услышать хотя бы своё рваное дыхание и бешено скачущий пульс. Жарко, до ужаса жарко палит солнце и отражается от сверкающей кольчуги. Жажда не вовремя и неприятно стягивает горло.
– Жители Велории! – звонко разносится над площадью голос парнишки-глашатая. – Сегодня вы станете свидетелями исторического события! Впервые за всё существование династии, первых людей голубой крови, созданных руками Сантарры, вызов королю бросает кронпринцесса. Поприветствуем же храбрых воинов, Казера Воскрешённого и его дочь Виолу Артонскую!
Дудят трубы, и я выхожу на арену, приветственно поднимая щит. На той стороне точно так же выступает отец, и люди взрываются хлопками и криками, среди которых тяжело разобрать что-то определённое. Интересно, кого они поддерживают?
«Победителя», – подсказывает предчувствие. Кто победит, тот и соберёт свои лавры, и каждый пьянчуга в местном трактире будет божиться, что верил именно в того, кто возьмёт корону.
– Да начнётся поединок! – на визгливом крике перебив толпу, глашатай отскакивает в сторону, освобождая центр арены, и я уверенно занимаю его место. Моя сильная сторона – скорость, которая тучному отцу давно не снится.
Он наступает, и его посеребрённые сединой волосы колышутся от шагов. Тоже не стал ужимать обзор шлемом. Умело вскидывает меч, и от волнения у меня на миг подкашиваются ноги. Упрямо заставляю себя ими шевелить и стремительно атакую первым, пробным ударом, вычисляя технику.
Отец отмахивается от клинка, как от соломинки, а я едва не выпускаю из ладони рукоять. Спасибо перчаткам Эда, которые помогают удержать меч. Нет, надо собраться. Надо загнать его, чтобы от жары он устал впустую махаться и пошёл дальше хлестать чарками вино, отдав мне трон.
– Остановись, – доносится до моих ушей хрип, и отец пытается поймать мой взгляд, прежде чем сам делает выпад. Принимаю удар на щит, понимая, что бил он едва ли вполсилы – даже лёгкой вибрации не идёт по металлу, один стук.
– Сдайся, – тихая просьба не должна быть услышана в толпе.
Едва заметно качнув головой, отец с пыхтением наносит новый удар, целящийся в область груди. Пригибаюсь и перекатываюсь по снежному камню, оставляя на нём щит. Не люблю их, только манёвр ограничивают. Вскочив сбоку от противника, выполняю скользящий выпад, чиркнув лезвием по кольчуге. Натренированный Анваром приём, вот только из-за защиты он бесполезен. Возвращаюсь в «плуг».
Вдыхаю жгущий горло знойный воздух. Чувствую кожей, как замирают люди вокруг, следя за поединком. Звон сталкивающихся мечей разносится по площади, когда мы оба пробуем возможности друг друга: парирую боковой левый, а ловким колющим в живот можно было бы гордиться, если бы отец его не принял на щит.
От всё большей силы каждого удара отца руки тянет болью, но я игнорирую её, упрямо стискивая челюсть. Ускоряюсь, и целый град столкновений стали заставляет меня танцевать вокруг неповоротливой фигуры.
– Остановись! – громко и зычно просит отец, явно замечая искры азарта в моих глазах. Отбрасывает щит, перехватывая рукоять меча двумя ладонями.
А я излюбленным приёмом проскальзываю под его левой рукой и оцарапываю незащищённое бедро, распоров ткань штанов. Лезвие украшает голубая капля династической крови, и я занимаю боевую стойку, ожидая ответного хода. Солёная испарина заливается в глаза. Отец едва слышно шипит, разворачивается ко мне лицом и замахивается для нового, неуклюже-неповоротливого удара, будто кричащего, что это последний выпад, и третьей просьбы прекратить не будет – лишь вскинутая в желании сдаться рука.
Я смотрю в малахитовые глаза прямо и гордо, когда их словно подёргивает мутная пелена, и взгляд медленно стекленеет.
– Отец? – тревожно зову я его.
Он вдруг начинает часто открывать и закрывать рот, заметно шатнувшись вбок. Наблюдаю за этим с полным непониманием и потрясением. А он уже валится на колени, будто подкошенный, будто ему перерезали связки на ногах.
– Отец!
Забыв про толпу и кхорров бой, роняю меч и бросаюсь вперёд, едва успевая поймать его за миг до удара головой о камни. Паника опаляет вены, оглушает и вместе с тем даёт недюжинные силы, чтобы удержать полное тело и суметь уложить его затылком себе на колени. Цвет кожи отца приобретает зеленоватый оттенок, и я лихорадочно похлопываю его по щеке, взывая уже во весь срывающийся голос:
– Отец! Очнись! Помогите, кто-нибудь!
Но к нам никто не спешит: бой нельзя прерывать до того, как будет признано поражение одной из сторон. С последним хрипом изо рта отца вылетает сгусток чёрной пены. Малахитовые глаза застывают окончательно, и кажется, будто вижу в них навсегда отпечатавшееся разочарование мной.
– Отец! – не принимая в разум того, что он больше не дышит, отчаянно бью кулаком по его груди, словно так можно разбудить.
Мёртвая тишина повисает над ареной, и только карканье ворона где-то высоко в небе осколком осознания впивается в сердце.
Горло сдавлено тисками, когда я медленно поворачиваю негнущуюся шею и смотрю на свой откинутый в сторону меч. На лезвие, слишком сильно, неестественно блестящее в лучах. Масляный клинок, поданный мне руками того, кому поверила так глупо, так слепо.
«Это как раз тебе не выгодно оставлять его в живых», – вспыхивает воспоминанием голос в ночи, и я поднимаю голову в поисках прозрачных глаз.
Анвар уже стремительно идёт ко мне, и на его лице нет и капли сожаления, оно будто маска отрешённости, а в моих лёгких встаёт удушливый запах смерти. Яда.
«Как ты мог», – простое сведение всей его сложной партии в единую картину. Партия в два хода, где я была пешкой в руке колдуна. Инструментом. Карающей дланью, исполняющей чужую волю.
Наконец-то, впервые за несколько седьмиц абсолютно трезво смотря в его глаза, вижу пустоту. Правду. Цену всех клятв и обещаний. Ему всё равно, какая шея треснет под стопами, когда нужно идти по головам.
Бережно положив отца на брусчатку, стрелой мчу к своему оружию. Жри свою собственную отраву! Получи, что сам так хотел!
– Виола, стой! – кричит он, останавливаясь в десяти шагах от меня.
Но подкатывающая ледяной волной боль потери и жажда восстановить справедливость прямо сейчас стучат намного громче. Лечу на него, размахиваясь для одного-единственного, самого верного удара, краем уха слыша, как начинает роптать осознающая смерть короля толпа. Откуда-то из её гущи наперерез мне выбегает огромный чёрный воин с изогнутыми ножами-ятаганами и замахивается: лезвие пролетает так близко от моего лица, что свистит воздух. Удар второго ятагана на полпути останавливает оглушающе резкий приказ:
– Нет, Миджай!
Явно способный размазать меня по земле громила тут же отступает, освобождая путь к цели, и я снова бросаюсь вперёд. И тут к моей дрожащей руке чёрной стрелой несётся кожаная плеть. На глазах всей Велории подчиняясь пассу мага, она вырывает из пальцев рукоять отравленного меча.
Потрясённо всхлипнув, застываю на месте, и тут перепуганный женский визг звучит, будто сигнал:
– Колдун! Держи колдуна!
Толпа неистовствует. Вопли ужаса и крики затопляют площадь: люди ещё и смерть короля не успевают осознать, и для них видеть магию воочию сродни трёхглавому чудищу, выползающему из земли. Но ни один из них не может ощущать той же ненависти, шока и боли предательства, что и я при взгляде на ждущего расправы мага. Грязный убийца.
Нет, грязная убийца теперь я – из-за его гнусных чар.
– Не дайте ему уйти! Это маг!
Мир схлопывается. Вокруг гудит непрекращающийся гомон. Если вмешиваться в поединок никто не мог до поражения одного из противников, то для ареста еретика всегда найдутся желающие. Несколько крупных стражей в серых кителях моментально оказываются возле Анвара и связывают ему руки за спиной, а он и не противится, не мигая смотрит только в мои глаза. Неужели думает, что у него осталось это право?
Я без сил падаю на колени и одними губами шепчу свой первый приказ в качестве королевы Афлена:
– В темницу еретика.
***
Всё кажется бредом, затянувшимся сном. К вечеру на арене не остаётся почти никого, лишь я и два стражника позади. Не могу покинуть площадь. Не могу принять, не могу поверить, что меня так элементарно использовали против короля. До сих пор не сняв кольчугу, стою на том месте, откуда давно унесли тело убитого мною отца и смотрю на шпиль храма без единой мысли в голове. Богиня, испепели меня сейчас. Потому что иначе вина разъест изнутри.
Как жаль, что пожелание Глиенны перед боем не сбылось, и у меня не получилось красиво сдохнуть. В ушах ещё крутится её полный боли крик, который она издала перед тем, как потерять сознание – с арены её тоже утаскивали на носилках. В голос рыдали осиротевшие сёстры. Благо, хотя бы младшие остались дома и ещё не видели тела отца.
Всё покатилось по невидимой колее. Пока я осознавала произошедшее, руководство взяли на себя Мэнис и лорд Белларский: угомонили и с помощью бирритов Данга разогнали по домам людей, организовали траурную процессию к замку, спешно арестовали всю свиту Анвара и отправили в городскую тюрьму. Кассиопий торжественно объявил, что Казер Воскрешённый стал жертвой сил Харуна – это хотя бы остановило беснующуюся толпу от того, чтобы разорвать меня на части в поисках истины.
