Катерина Мелех
Ферма механических тел
– Ты почему не напомнил?! – очень по-женски тут же переложила ответственность я, но инквизитор только снова отмахнулся.
– А зачем? Этот праздник же, черт возьми, торжество фальши…
– Затем, что у меня для тебя подарок, позер! – обиженно рявкнула я, пулей вылетая в холл. Вынув из рюкзака серебряный портсигар с мощной атакующей сигилой на крышке, вернулась в кухню и плюхнулась к нему на колени. – Вот. С днем рождения.
М-да, до леди, у которой всегда заготовлены подходящие по случаю слова, мне как пешком до королевства Илитиири. Но, кажется, святоше хватило и этого. По крайней мере, глядя на округляющиеся раскосые глаза, я всерьез обеспокоилась хрупким душевным равновесием бывшего спецназовца. А уж когда он перевел потемневший из-за расширившихся зрачков взгляд на меня, я окончательно убедилась в мысли, что с подарком не прогадала-таки.
– У тебя золотые руки, Гаечка, – его голос стал на полтона ниже, а я фыркнула, пытаясь скрыть, как на самом деле смутил меня этот незамысловатый комплимент.
Делов-то было на пару часов. Теш, вон, даже мои протезы не мог оценить по достоинству, а этот… святоша! Увлекшись невольным сравнением, не сразу заметила, как серебряно-стальная рука ласково огладила мою спину и легла на затылок. По коже пробежали мурашки. Сглотнув, я покосилась на инквизитора. Он, расслабленно откинувшись на стуле, скользил отрешенным, волнующе-задумчивым взглядом по моему профилю.
Ладонь его здоровой руки придерживала меня за бедро, не давая скатиться с его колен. Металлические пальцы скользнули по щеке, мазнув по губам. А я застыла, подобралась вся, как единый комок нервов, не смея пошевелиться. Не зная, как именно пошевелиться. Ведь Теш терпеть не мог инициативы со стороны пассий. Я называла это механической куклой. Шпилька бревном.
А инквизитор медлил. Поглаживал мои губы. Ласкал взглядом. Словно давал мне время привыкнуть. Или сам набирался решимости. В конце концов, чтобы прикасаться к эмпату, надо иметь стальные яйца.
– Каким ты меня видишь? – словно прочитав мои мысли, спросил он безмятежно, как будто ничего необычного между нами сейчас не происходит.
Я обвела взглядом бледное лицо, обрамленное жесткими черными прядями, щетину на острых скулах, волевой подбородок, длинноватый нос, брови с драматичным изломом. Задержалась на тонких губах с почти незаметной, чуть-чуть кривоватой, инсультной улыбкой. И чуть не утонула в омутах чернильно-черных раскосых глаз с ироничными смешинками на дне.
Он ведь некрасив. Но почему-то взгляд от него отвести никак не получается. Да и спрашивал он отнюдь не про внешность. Я медленно, не отрывая взгляда от его лица, сняла перчатки. С замиранием сердца провела подушечками пальцев по острой скуле и, не сумев скрыть улыбку от наслаждения, призналась:
– Янтарным.
Его душа переливалась всеми оттенками желтого и оранжевого. И оседала медом на языке.
– Но ведь не всегда?
– Иногда в тебе вскипает деготь, – не стала лукавить я и разгладила его одеревеневшую левую половину лица. Склонилась и выдохнула почти ему в губы. – Но ведь и янтарь, и деготь, это всего лишь состояния смолы.
Он улыбнулся, отчего в уголках глаз у него разбежались морщинки-лучики. И мягко, словно давая мне время передумать, притянул к своим губам. Моим умственным способностям этим жестом он, конечно, польстил. Чтобы передумать надо иметь мозги, а у меня на тот момент в черепной коробке образовался абсолютный вакуум.
Прохлада металлической руки контрастировала с теплом его губ. Как и деготь с янтарем в его душе, вновь без утайки открывшейся мне. А потом… я не знаю, как это произошло. Но мою голову заполонили образы, в которые сама я точно не лезла.
Рыжеволосая, кудрявая девчонка приставляет скальпель ему к горлу. Свирепая. И смешная. Лучшего подпольного мехадока столицы, которого так нахваливала обычно скупая на высокие оценки Полли, он себе представлял несколько повнушительнее.
Она смотрит без скрытой жалости, к которой он привык в высшем свете. Хотя, несомненно, заметила не только имплант, но и последствия инсульта, который настиг его после доклада о том, кем на самом деле были те пятьдесят его жертв. Это отсутствие жалости и вообще каких бы то ни было негативных эмоций, даже когда она узнала, кто он такой, его и зацепило.
На фабрике Цадока он наблюдал, как меняет ее счастье корпеть над учебниками, проектировать новые протезы или ремонтировать механические статуи. Как начинают улыбаться обычно поджатые губы, а в темно-карих вишнях глаз рождается такой огонь, что согревает даже его. Тогда он и констатировал, что заглотил зацепивший его крючок слишком глубоко. Вынуть такой, не вытащив вместе с ним все внутренности, уже невозможно.
А ведь это почти произошло, стоило ему узнать, что она эмпат, умеющий считывать воспоминания. Представив, как это уютное, солнечное недоразумение видит, каким он был и что сотворил, попытался отдалиться. Он не вынес бы осуждения в ее глазах. А Енох будто нарочно заставил его сковать ее душу, чтобы спасти от одержимости. Но вместо ужаса он увидел тогда в ее глазах благодарность.
А потом был этот чертов бал. И когда он увидел ее, в изумрудно-золотом платье, миниатюрную, хрупкую и ослепительно прекрасную, впервые за долгое время ощутил то, что, казалось, навсегда отнял инсульт. То, над отсутствием которого, он знал, втайне насмехались студентки. Анри им не поверила, он слышал. Она всегда о нем думала только хорошее. И при этом святым обзывает его. Смешная…
Я насилу вырвалась из плена его воспоминаний, чувствуя, как неизбежно в теле появляется легкость, как от эльфийской дури. Но противиться искушению впервые в жизни почувствовать себя любимой было выше моих сил. Я запустила пальцы в жесткие пряди волос моего «врага по пищевой цепочке», который при других обстоятельствах должен был бы арестовать меня за сокрытие своих способностей и сдать тайной полиции. Притиснула ближе, углубляя поцелуй. Но стоило мне кончиком языка попробовать его на вкус, как Ли Мэй отстранился, неохотно выпуская меня из объятий. Обидев меня этим сильнее, чем оплеухой.
– Еще один такой взгляд, Гаечка, и я тебе гарантирую передоз от чужих эмоций, – милосердно предупредил он меня, дернув кадыком.
Я, как завороженная, проследила это движение, выдающее обычно несвойственную ему нервозность. И покраснела до самых корней волос, осознав весь смысл сказанного. Передоз у меня может случиться только при долгом и… глубоком контакте. Да чтоб меня отцентрифужило, у меня, вообще-то, все уже было! Тогда отчего с этим святошей у меня все словно впервые?
– А я гарантирую тебе демонстрацию моего садизма во всей красе, если ты в ближайшем времени не нанесешь мне печати, – саркастично заявила я, нехотя слезая с его колен.
Откровенно на грани пошлости? И плевать! Отныне я не намерена ничего скрывать от этого блаженного, вот так запросто открывшего нараспашку мне свою душу, чего боялись совершать даже родители.
Через пару дней Ли Мэй вернулся от близнецов с пистолетом для татуировок. И подсолнухом. Где он ухитрился раздобыть его в начале зимы и как вообще узнал, что именно эти безыскусные цветы мои любимые?
– Будет больно, – отрешенно предупредил инквизитор, вытирая вымытые руки и закатывая рукава серой рубашки.
Я поймала себя на умиротворяющем рассматривании стальных пальцев и черных сигил на белой коже и в унисон кивнула. Плевать мне на боль, если она поможет сделать так, чтобы эти руки могли касаться меня бесконечно долго.
– Повязка на тебе? – он ненавязчиво указал взглядом на мою грудь и после моего утвердительного кивка закончил. – Тогда снимай рубашку и садись на кровать.
Я на всякий случай еще раз проверила мастера Дедерика в соседней комнате. Убедившись, что он спит, закрыла дверь в его спальню, потом в свою, благородно предоставленную Мэем мне в единоличное пользование. Сам он предпочитал спать внизу на диване. Стянула рубашку и послушно опустилась на кровать. Инквизитор проверил чернила в пистолете, поставил напротив меня стул, положил рядом лист, отданный ему Винсом и напомнил:
– Я нанесу четыре татуировки, сигилы начнут работать сразу же, так что эффект от твоей эмпатии чуть снизится, но лихорадить тебя все равно будет неделю. Уверена, что хочешь нанести все сразу?
– Нет, я же целуюсь с тобой только чтобы в твоих мозгах покопаться, – саркастично откликнулась я, но, как всегда в случае этого непрошибаемого танка, ожидаемой реакции не добилась.
Мэй лишь невозмутимо пожал плечами и шало улыбнулся.
– Поэтому и спрашиваю. У меня там еще много интересного.
Ох, святая простота. Я ведь могу и поддаться искушению. А, кстати, вот возьму сейчас и поддамся. Будет знать, как меня провоцировать! Я решительно дернула его за ворот рубашки, притягивая к своим губам. И тут же отшатнулась, почувствовав, каких усилий ему стоит не давать волю своему… желанию.
Кто кого еще тут провоцирует! Надо же, не думала, что, оказывается, тоже умею соблазнять. На тонких губах инквизитора заиграла кривоватая ироничная улыбка, когда он прочитал ответ в моих глазах. Пусть рисует все. И побыстрее!
Через два часа две сигилы расцвели на внутренней стороне моих запястий, притупляя астральные сенсоры. Как Мэй и говорил, эффект я почувствовала сразу. Его эмоции стали глуше, почти неразличимыми. Поэтому я не совсем поняла, что он испытывал, когда просил меня лечь на кровать и опустить брюки до середины бедра. Что-то, отдаленно похожее на голод.
Эта печать выжигалась болезненнее предыдущих. В самом низу поясницы, почти на копчике. Я мусолила в зубах подушку, глотала слезы и заставляла себя концентрироваться на прохладе стальной руки, слегка поглаживающей мою поясницу, иногда невесомо съезжающей чуть ниже. Может быть, мне эти поглаживания показались, но отвлечься помогали, даже если были надуманными.
После этой сигилы я не смогла залезть в воспоминания инквизитора. Или просто на это теперь нужен гораздо более длительный контакт. Мэй вдруг отстранился, потерев переносицу.
– Устал? Можем продолжить позже! – узнав этот жест, всполошилась я, споро натягивая брюки, и села, зашипев. Татуировка на заднице нещадно чесалась. А я медленно, но верно начинала чувствовать себя цеппелином.
– Нет, это я просто готовлюсь к проверке на прочность, – иронично улыбнулся инквизитор. Потер руками лицо, зачесал на затылок волосы и смиренно вздохнул. – Снимай повязку.
Взгляд у него опасно потемнел, зрачок почти целиком закрыл радужку. На миг мне стало стыдно за ту свою инфантильную провокацию. Мужик и так изо всех сил сдерживается, чтобы не подмять меня, а я еще и нарываюсь! Но лишь на миг. Начал сказываться эмоциональный передоз. Дерьмово.
– Надо было эту печать первой наносить, – попеняла я ему, чувствуя, как мозги начинают растекаться лужей моторного масла.
– Не надо было, – с замогильной интонацией отрубил инквизитор, старательно рассматривая пистолет. – Иначе брюки на бедрах надолго у тебя не задержались бы.
Ага, так поглаживания мне не показались! Я скопировала паскудную ухмылочку Кудряшки Сью, выпрямила спину и расстегнула утягивающую повязку. Плечам сразу стало тяжело. Грудь мне передалась гномья. Обстоятельная.
Инквизитор свесил кисти рук между колен, опираясь на локти. Исподлобья, мученически возвел взор на меня. Посмотрел отрешенно, стеклянно. Дернул кадыком, отчего у меня отчетливо потянуло низ живота, и выдохнул сквозь зубы:
– Черт…
А у меня от этой беспомощности в его голосе окончательно сорвало резьбу. Я не помню, как уронила его на себя. Зато помню ощущения, ставшие ярче без эмоционального «шума». Я раньше не чувствовала, какая горячая его кожа. Какой холодный стальной хребет. Какие гладкие татуировки. Какая колючая щетина. Какой одуряющий запах кофе и сигарет.
– А я думал, ты умнее, – глухо простонал Хелстрем, насилу отрываясь от моей груди и выдергивая мою руку из своих брюк.
– Жизнь вообще полна разочарований, – огрызнулась я… разочарованно, да.
Но той частью сознания, что еще что-то соображала, я согласилась с ним. Теш говорил, что во время разрядки эмоциональный выброс такой силы, что губителен для эмпатов, чья сила не сдерживается татуировками. И заодно изумилась, какая же сила воли у инквизитора, раз он отказывается от того, что сам так желает. Судя по тому, на что наткнулась моя ладонь, я бы даже сказала, вожделеет.
Мэй встал надо мной на колени, безжалостно стирая следы своих поцелуев спиртом. Я прикусила губу, когда игла пистолета коснулась нежной кожи на солнечном сплетении. Из глаз против воли потекли слезы.
– Когда собираешься признаться Цадоку, что ты его якобы погибшая внучка?
– Когда закончится вся эта свистопляска с преследованием Бюро, – тихо проскулила я давно обдуманное решение. – Будет слишком жестоко, если, едва обретя, он сразу меня потеряет снова.
При всей своей тяге к позерству, роднящей его с Барти, Мэй никогда не страдал пафосностью. Вот и сейчас он не стал скармливать мне пустые обещания вроде «я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось». Только через его руки я ощутила молчаливое одобрение.
– А у тебя есть семья? – спросила я, первое пришедшее в голову, чтобы отвлечься от боли.
Мэй покачал головой, отчего длинноватые иссиня-черные пряди упали вперед, скрывая его лицо.
– Отца забрала война, мать после известия долго не прожила. На островах Еноха, в бывшей столице у меня живут какие-то двоюродные тетушки и кузены, но мы не поддерживаем отношения. Они ополчились на мать за то, что в мужья та себе выбрала полузангаосца. А меня из-за этого травили дворовые пацаны.
Он рассказывал про одинокое детство среди вересковых пустошей. Про то, как был пастухом и гонялся за сбежавшими овцами. Как его укусил дворовый пес, и с тех пор он позорно боится собак. Рассказывал про обнаружение способностей и переезд в Тагарту. Про розыгрыши, принятые среди студентов. Про первое изгнание слабенького беса, которое он провалил, обманувшись невинным обликом. И про то, что больше подобных ошибок не совершал.
А потом я вдруг поняла, что через него не льется янтарный свет. И привкуса меда на языке нет. И о чем он сейчас думает, нависая надо мной, опираясь на локоть, скользя отрешенным взглядом по моему лицу, я не понимаю. Но это не похоже на эмоциональную пустошь барона Субботы. Нет, я чувствую, как внутри него растет нечто, чему пока не могу подобрать названия. И оно столь всеобъемлющее, что окутывает и меня, ласкает и нежит.
И пусть у меня отняли способность к чтению чужих душ, но еще никогда в жизни я не чувствовала себя настолько полноценной. Нормальной.
Еще не до конца веря в происходящее, я осторожно коснулась лица склонившегося надо мной мужчины, сделавшего для меня больше, чем кто бы то ни было. Поняла, что исчезли вечно преследующие меня после прикосновений головная боль и тошнота. И разревелась.
Назавтра, как и предупреждал инквизитор, лихорадка вернулась. Но на сей раз ухаживать за собой я ему не позволила. Мне жизненно необходимо было побыть в одиночестве, распутать мысли, как провода в коммутационной станции.
За свое вчерашнее поведение стыдно мне не было. Во-первых, что естественно, то не безобразно. Во-вторых, я была под эмоциональным передозом. В-третьих, от такого мужчины грех не потерять голову, вон как его охаживали Шпилька и студентки школы эзотерики. Ну, и наконец, я вообще рада выяснить, что, оказывается, не такое бревно, каким себя мнила. Но свыкнуться с новыми ощущениями и отсутствием «токсичного» блока, который раньше изредка притормаживал меня, не помешает.
Мэя забавляли мои рефлексии, и он раздражал меня своей ироничной инсультной полуулыбкой. Но в душу ко мне не лез и, признавая мое право на личное пространство, ограничивал свои походы в мою спальню лишь доставкой еды. А в остальное время развлекал изобретателя беседой об успехах близнецов и Евангелин и новостями, полученными от Шпильки, о ходе расследования на «Дедерик Инк.». Святой человек, да.
Дед, кажется, начал что-то подозревать, хотя мне казалось, что я достойно шифруюсь. Но, когда я меняла ему повязки, он одаривал меня тем же хитрым прищуром глазок-буравчиков, что и Барти в момент нашей общей встречи с инквизитором. Или, может, Ли Мэй ему что-то разболтал. Шпилька говорила, что мужики сплетники похлеще дам.
Через неделю, когда я уже более-менее пришла в себя, мы снова, замаскировавшись под фабричных работяг, отправились проверить работу команды экстрасенсов. Я научила инквизитора прыгать на запятки дребезжащих по кривым рельсам омнибусов и проезжать пару улиц зайцем. Он показал, как оставаться незаметным в толпе. После того, как смазливого пацана, меня то бишь, попытались зажать в тупике какие-то вонючие бугаи.
Я, видя теперь в каждом встречном потенциального бобби, решила потренироваться на случай поимки. Грех ведь надеть мехаскелет и не воспользоваться им, правда? Инквизитор не вмешивался, с ироничным добродушием наблюдая за тем, как я раскидываю маргиналов, не гнушаясь подлыми приемами, показанными мне Буревестником. Но я заметила, что пальцы здоровой руки у него пару раз дрогнули, потянувшись к револьверу. На душе мне сразу стало теплее. Но ненадолго.
В столицу пришла зима. Мокрая, ветренная и оттого еще более холодная, чем в укутанных сугробами городах на севере Анталамории. С неба сыпались хлопья не то грязного снега, не то пепла из труб мануфактур. Они таяли на трубах теплотрасс и оседали на мостовой противной слякотью, пачкающей паровые телеги и фасады липнущих друг к дружке зданий трущоб Тагарты.
На кладбище все было без изменений, за исключением пары новых могильных холмиков. Под сбросившим листву раскидистым грабом верхом на надгробии сидел Денис, сверкая платиновым «стрельцом», и весело болтал с каким-то кляксообразным призраком, на которого бесновато шипел Потрошитель. Идиллия, угу.
Мы прошли в белокаменное похоронное бюро, стилизованное под склеп. Инквизитор распахнул люк в полу, галантно пропуская меня вперед. Снизу донеслась раздраженная ругань Дастина.
– Я не собираюсь заниматься некромантией, поднимая зомби, чтобы выяснить процесс вселения эктоплазмы в материю!
– Экстрасенсорика во славу Еноха не может являться некромантией! – фанатично отвечала ему Ева.
Взгляд инквизитора потяжелел, я закатила глаза. Как, интересно, его угораздило на ней жениться? Может, он просто попал под государственную программу скрещивания экстрасенсов с себе подобными? Хотя вначале знакомства она и мне показалась сосредоточием невинности и милосердия.
Даже в бегах заклинательница ангелов ухитрялась оставаться безукоризненной леди. Простое потертое коричневое платье, в каких ходили обитательницы дна столицы, выглядело на ней образцом высокой моды. Личико сердечком даже без косметики привлекало своими идеальными чертами, а золотые пряди, собранные в аккуратный пучок без изысков, благоухали чистотой и чем-то цветочным. Даже сломанная рука, зафиксированная шиной и перевязкой, ее не портила.
Ладно, признаю, будь я мужиком, тоже не упустила бы шанс нагнуть эдакую куклу. Я вдруг ощутила странное царапание в душе и поймала себя на слежке за инквизитором. Хлопнула ресницами и икнула. Я что, ревную? Вот уж не подозревала в себе собственничества! Живя на дне, быстро отвыкаешь привязываться к чему бы то ни было. Потому что слишком часто теряешь все и начинаешь с нуля.
Но Ли Мэй глядел на нее безучастно, с легкой тоской, словно цветущий вид бывшей жены не ассоциировался у него ни с чем, кроме войны. Я украдкой улыбнулась и в очередной раз уточнила у дроу-квартерона суть проблемы.
– Призрак даже не видит предмет, в который должен вселиться, – развел руками спиритуалист. – Даже когда мы помещаем робота в сигилу вызова. Такое ощущение, что здесь нужен полтергейст, но в этом нет смысла, ведь его нельзя контролировать, потому что полтергейст неразумен.
У меня в мозгах вдруг что-то щелкнуло. Да так, что я немедленно почувствовала себя редкостным тормозом.
«…он может взаимодействовать с материальными объектами. Если бы он при этом не был разумен, я решил бы, что он полтергейст», – как наяву услышала я слова Теша про Эрика.
– Фотография пост-мортем! – простонала я, закатив глаза.
Подумать только, если бы я не летела поперед паровоза, с головой ныряя в каждую сомнительную авантюру, мы создали бы автоматона еще в сентябре! Хотя нет, здесь я преувеличиваю свою значимость. Без материалов, добытых в голове Пикинджилла, автоматона было не создать. Покосившись на ожидающих пояснений экстрасенсов, поджала губы.
– Фотография пост-мортем призывает эктоплазму из астрала и наделяет ее такими же свойствами, как полтергейста, но при этом оставляет ей самосознание.
В подвале повисло тягостное молчание.
– Опять некромантия? – неуверенно протянул Дастин. – Нас всех накроют, если обнаружат некротические астральные эманации.
– Нет, официально это не причислено к некромантии, – блеснул знанием свода эзотерических законов инквизитор, буравя стеклянным взглядом робота, словно мыслями был где-то не здесь. – Однако заклеймено Церковью, как святотатство, полвека назад.
– Отсюда вопрос, кто может знать процесс создания подобной фотографии? – сложила бровки домиком Евангелин. – Если Церкви удалось легко и быстро скрыть этот феномен, значит, призраки появляются не из каждой фотографии мертвецов. Значит, есть какие-то условия.
Даже наверняка. На обладании которыми озолотился один гангстер.
Я выматерилась, предчувствуя грядущую нервотрепку, которую так любит устраивать непослушным игрушкам психопат, и поинтересовалась:
– Что принято дарить на свадьбу?
